Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Софья Николаевна переменила тему разговора:
– А ты, Стасенька, так и ходишь теперь в холостяках?
– Так и хожу.
– Что ж так?
– Он теперь боится прикасаться к вашему брату, – засмеялся Геннадий Егорович.
Софья Николаевна стрельнула в мужа недовольным взглядом. Обидеться на слова Геннадия Егоровича мог бы и Станислав, но обижаться на старика было нельзя – он эту свою фразу произнес без всякой задней мысли.
Софья Николаевна теребила бусы на шее:
– Ты на меня не обижайся, Стасик, что я тебе сейчас скажу, – начала она более тихим голосом, чем минуту тому назад. – С тех пор прошло очень много времени, я много передумала и много поняла… Шурочка, может, ты самоварчик поставишь? – обратилась она к снохе.
– Конечно, мама!
– Так вот, – продолжала Софья Николаевна, когда Шурочка вышла из комнаты. – Я очень много думала…
– Не надо об этом, Софья Николаевна, – попросил Станислав.
Она нахмурилась:
– Разве ты знаешь, о чем я хочу тебе сказать?
– Знаю.
Софья Николаевна растерянно посмотрела в окно, перевела взгляд на Станислава, дернула бусы на шее и, помолчав значительно больше, чем следовало бы, сказала:
– Извини…
– Стас, привет! – с этими словами в комнату вошел Вениамин. – Сегодня мы должны выпить.
– С какой стати? Да еще днем…
– Ты ничего не знаешь, потому так и говоришь, – Вениамин полез в задний карман брюк, – извлек согнутый пополам конверт.
– Веня, – сказал Станислав, – я помню, в детстве ты был более скупой…
– Я?!
– Ты был скуп на слова. Ты говорил: «Так положено» – и дело с концом.
– Ладно-ладно. В этом письме, Стас, мне пишут, что я должен вернуться в Учкент к 25 июля…
– Зачем?
– Затем, чтобы вступить в новую должность. Теперь я буду заведующим отделом.
– С этого и надо было начинать. Шура не знает о письме?
– В том-то и дело.
– Она будет рада.
– Это так, но… Шура первый раз в России, ей здесь все нравится…
– Ну и слава богу. Ведь это тебе надо ехать, а не ей.
– Куда иголка, туда и…
– Чепуха! Езжай один.
– А Шурочка, а девочки?
– А Шуру с детьми я тебе привезу.
– Ты привезешь? Как ты хочешь привезти, если ты… – Затем он с облегчением выдохнул: – Идея вообще-то. Конечно, как я сразу не сообразил… Но куда ты мне их привезешь? В Учкент?
– Могу и в Учкент, если ты не сможешь встретить нас в Ташкенте.
– Только езжай поездом до Ташкента.
– Могу и поездом.
– Девочкам очень нравится поездом. И Шурочке… – Вениамин улыбнулся, и это означало, что он принял решение.
– Ты все крепче пускаешь корни в Учкенте.
– Да. И жалею, что тебя нет рядом. А впрочем… Пожалуй, теперь тебе в Учкенте делать нечего. Если бы с самого начала… А теперь – нет. Да и в Ташкенте тебе… – Вениамин сухо закончил: – Оставался бы ты, Стас, здесь…
– Тебя не поймешь, – ответил Станислав. – Сначала ты жалеешь о том, что меня нет в Учкенте, теперь хочешь, чтобы я остался здесь… – Станислав произносил эти слова, не успев, конечно же, выработать своего отношения к предложению друга – так неожиданно прозвучало оно. Но самое первое чувство, которое Станислав испытал, нельзя было назвать приятным, хотя, с одной стороны, забота Вениамина и не могла не вызвать доброго отклика в Вахтоминском сердце. Но Станислав удивился тому, как поворачивается у друга язык говорить подобные вещи. Почему, собственно, Вениамин взял нечто вроде шефства над Станиславом? Когда это случилось в первый раз? И почему он, Станислав Вахтомин, безмолвно это шефство признает? – Нет, Веня. Я сам знаю, что мне делать. Странно, что ты все время пытаешься навязать мне свое мнение.
– Стас, да ты что?!
– Разреши мне самому устраивать свою жизнь. – С каждым новым словом в душе поднималось раздражение – откуда оно взялось? Станислава разозлил менторский тон друга, разозлили мысли о своей никчемности (хоть они и не были в диковинку) и… раздражало вмешательство Вениамина в его личные дела.
– Да ты что, Стас? – повторил Вениамин свой вопрос. – Неужели ты серьезно считаешь, что я хочу повлиять на тебя? Тогда забудь то, что я тебе сказал! Только помни, что именно сейчас ты глубоко ошибся. На этот раз моими словами двигало другое… не забота о тебе, понимаешь? – Не дождавшись ответа, он продолжал: – Но я думал также, что тебе могу сказать все, что хочу сказать.
– Спасибо.
– Ладно, пошли в сад.
Но если Станислав думал, что на этом кончится его сегодняшнее испытание, то он ошибся… Испытания только начинались.
В саду у Барабановых стоял большой круглый стол; Софья Николаевна, тяжело ступая, вышла в сад, расстелила на столе скатерть…
Меньше всего хотелось сейчас Станиславу сидеть рядом с Софьей Николаевной. Настроение испортилось окончательно.
Почему иногда так невыносим оптимизм других? Наверно, потому, что сам ты не имеешь к нему никакого отношения. Чужое веселье всегда раздражает, когда самому тебе не до веселий. Было мгновение, когда Станислав испытал примерно такое же чувство, какое испытывает приговоренный к смерти человек, когда его ведут на казнь сквозь веселящуюся толпу. Как никогда раньше, Станислав испытал свою ненужность. В эти минуты у него было только одно желание – убежать, куда глаза глядят. Никого не видеть и не слышать. Никого и ничего! Но он не мог этого сделать, потому что жизнь человека подчиняется определенным законам – писаным и неписаным; нельзя не соблюдать законы, потому что в противном случае общество отторгнет тебя, как живой организм отторгает чужеродное тело. Станислав не мог сейчас уйти из этого дома – по крайней мере до тех пор, пока не закончится пиршество, которое еще и не начиналось.
И поэтому, когда все сели за стол, Станислав, слушая, что говорит друг, – тот провозглашал первый гост, – перелил водку из своей рюмки в стакан и долил стакан из бутылки. Софья Николаевна скользнула по лицу Станислава молниеносным взглядом и начала преувеличенно внимательно смотреть в рот своему сыну. Геннадий Егорович тоже заметил манипуляции, которые производил Станислав, и подмигнул ему; Шурочка, посмотрев на лицо своего тестя, подмигивающего кому-то, перевела взгляд на гостя, увидела стакан в его руке и понимающе улыбнулась, хотя, конечно, она не могла ничего понять.
– …Именно поэтому, – продолжал говорить Вениамин, – так неожиданно собрались мы за этим столом.
– Хороший тост, – сказала Шурочка, – ты просто оратор! Только я ничего не поняла…
– Я – тоже, – сказал Геннадий Егорович.
– А чего тут не понять, – Софья Николаевна положила Станиславу в блюдце кусочек селедки. – Веня все правильно сказал: надо выпить за человеческие обязанности. – Софья Николаевна пригубила рюмку и поставила ее на стол. – Правильно говорил Веня.
Станислав молчал. Одним махом выпив полстакана водки, он, отрешившись, вслушивался в свой организм, надеясь на то, что сейчас все изменится, что алкоголь быстро сделает свое дело, и от мрачного настроения не останется и следа.
– Что заскучал, Стас? – тихо спросил Вениамин, но все услышали эти его слова и начали смотреть на Станислава.
– Да-а, – многозначительно протянул Геннадий Егорович, – были когда-то и мы рысаками…
Шурочка выпила водку, поперхнулась, покраснела, но почти тут же храбро предложила:
– Давайте еще по рюмочке!
Вениамин взял у нее из рук бутылку, поставил на стол и отчужденным голосом сказал, обращаясь к Софье Николаевне:
– Нет, мама, ты тоже не поняла мой тост. И никто не понял. Если только Станислав… Потому-то он и решил покончить с этим делом единым махом… – Вениамин кивнул на стакан, который Станислав продолжал стискивать в руке… – Да, Стас? Верно я говорю?
– Ты говоришь верно, – ответил Станислав.
– Итак, Шурочка, мама и папа! – торжественным голосом почал Вениамин, но не закончил – в саду появилась Ольга.
Ольга была в белоснежном костюме, в туфлях на высоком каблуке, которые делали ее стройную фигуру еще более стройной и привлекательной; голубые Ольгины глаза с удивлением смотрели на Станислава. Было что-то пугающее в красоте Ольги Барабановой. Она стояла в тени молоденького дуба; тени и солнечные пятна играли у нее на лице, на белоснежном костюме, на оголенных руках…
– По какому случаю праздник? – спросила она.
– Ты пришла вовремя, – ответил Вениамин. – Ты…
Но ему снова пришлось оборвать свою фразу, потому что сестра продолжала говорить:
– Здравствуй, Стасик…
– Здравствуй, Оля.
– На обед, Оленька? Замечательно. Садись с нами, выпей.
– Обязательно выпью – минеральной воды, если есть.
– Теперь слушайте новость, – сказал Вениамин. Он сунул руку в карман – и на свет появилось уже знакомое Станиславу письмо. – Только внимательно слушайте. Я получил известие о том, что меня повысили в должности…
– Неужели? – воскликнула Софья Николаевна.
Шура смотрела на мужа широко открытыми глазами.
– Теперь я заведующий отделом промышленности и строительства горкома партии, – объявил Вениамин.
– Здорово! – воскликнула Шурочка. – Венечка, поздравляю!
– А кем ты был? – спросил Геннадий Егорович.
– Инструктором, – ответила Софья Николаевна за сына. – У тебя, Гена, девичья память!
– Поздравляю, Веня, – сказала Ольга. – Ты растешь, как…
– …тесто на дрожжах, – сказал Геннадий Егорович.
– Продолжай в том же духе, – напутствовала сына Софья Николаевна. – Я думаю, что у тебя хватит энергии для того, чтобы подняться еще выше.
– Я не карьерист, – сказал Вениамин. – Но все же давайте по этому поводу выпьем еще. Стас, тебе в рюмку или в стакан?
Услышав эти слова, Станислав мрачно взглянул на друга. Вениамин подмигнул ему, пододвинул к нему рюмку и тут же вернулся к теме, которая не была исчерпана до конца.
– В связи с вышеизложенным, должен сообщить, что мне необходимо срочно лететь в Учкент. – Вениамин смотрел теперь на жену взглядом провинившегося школьника.
– Как! – воскликнула Шурочка. – Мы только приехали!
– Выдумал, – сурово сказала Софья Николаевна. – Тогда Шурочка с детьми пусть погостит еще, – Софья Николаевна вздохнула. – Только я все равно не понимаю, почему такая спешка.
– Нет, – сказала Шурочка. – Я тоже поеду…
– Еще чего! – Софья Николаевна начала медленно вставать из-за стола.
– Я вас потом провожу, – сказал Станислав.
– Да-да, Шурочка, ты за меня не волнуйся, – Вениамин обнял жену за плечи.
– Надо привыкать, – сказала Геннадий Егорович наставительным тоном. – Теперь у твоего мужа и командировки будут, и все такое…
– Уже, – ответила на это Шурочка. – Он уже в партшколу ездит…
– Ну, вот видишь… – Геннадий Егорович тоже поднялся из-за стола. – Пойду попиликаю, что ли…
Когда старики ушли, за столом некоторое время царила пауза. Ольга задумчиво вертела в руке стакан с водой, Шурочка наводила на столе порядок, Вениамин пытался прикурить сигарету, но спички все время гасли. Станислав делал вид, что внимательно рассматривает узор на скатерти.
– Какие великие события происходят, – сказала Ольга Вениамину. – А мы тут тихо-мирно живем, без потрясений…
– Все-таки, наверно, в больнице работать очень трудно? – спросила Шурочка. – Веня, подай мне вон то блюдце…
– В любой работе есть свои сложности.
– Веня, помоги мне, – снова попросила Шурочка. – Возьми этот стул, пошли…
– Давай я помогу! – сказала Ольга.
Шурочка поспешно возразила:
– Нет-нет, не надо!
Теперь, когда они с Ольгой остались одни, Станислав нашел фразу, посредством которой можно было не только поддержать разговор, но и пустить его по другому руслу. До последней минуты Станислав не знал, о чем говорить. С самого начала он чувствовал себя не в своей тарелке, потому что и слева, и справа от него, и напротив сидели Барабановы и вели речь о своих барабановских делах. Он был один среди хороших знакомых, но – чужих людей. Хмель, на который он рассчитывал, не помог обрести уверенность, быстро выветрился, и наступил миг, когда Станислав снова онемел. Он слушал разговор Барабановых и наблюдал за Ольгой в те минуты, когда был уверен, что никто не смотрит на него.
Теперь, когда Шурочка увела Вениамина, Станислав сказал:
– Тебе не кажется, Оля, что у Вени очень хитрая жена?
– Добрая жена, – ответила Ольга.
– Она нарочно оставила нас одних.
– Да, разумеется, – последовал неожиданный ответ. – По той же причине и все остальные ушли…
Станислав окончательно успокоился. Услышав слова Ольги, он вспомнил вдруг, что уже в далекие времена юности Ольга была лишена предрассудков.
– Ты молодец, – сказал он.
– Я врач. Мне нужно уметь говорить правду.
– По-моему, врачам чаще приходится лгать.
– Приходится, но только в исключительных случаях. Чаще всего мы говорим больному то, что он хочет услышать от нас и что помогает иногда лучше всяких лекарств. Ложь разная бывает…
– Пожалуй, – согласился Станислав. – А бывает наоборот? Может человек заболеть, если ему сказать правду?
– Смотря какая правда. Человек может умереть даже от положительных эмоций.
– Ну вот. А говорили, что положительные эмоции продлевают жизнь.
– Во всем бывает исключение. – Ольга по-прежнему вертела в руках стакан. – Но если в исключительных случаях положительные эмоции убивают человека, то отрицательные – тоже в исключительных случаях – иногда полезны.
– Как трудно живому человеку.
– Трудно, а что делать? – она смотрела на Станислава все понимающим взглядом.
– Надо смириться, – сказал он.
– С жизнью, – согласилась Ольга.
Станислав увидел, что напрасно боялся контакта с умной и обаятельной женщиной. Станислав не стал бы утверждать, что правильно понял ее, зато теперь он был уверен, что мог бы найти с Ольгой общий язык. Жаль, что нельзя приходить сюда ежедневно. Тем более, что Вениамин уезжает в свой Учкент.
Ольга Барабанова тоже не была уверена в том, что Станислав правильно понял ее. А хотела она сказать ему лишь об одном – о том, что в преддверии приближающегося четвертого десятка лет нельзя слишком долго размышлять об устройстве своих личных дел. Ольге Барабановой достаточно было бросить на Станислава один более или менее внимательный взгляд, чтобы понять многое из того, что Станислав старался скрыть от посторонних. Ольга поняла, что он не устроен в жизни, недоволен жизнью и очень одинок. И одинок не только потому, что расстался со своей женой, а потому, что сомневался теперь во всем и во всех, но больше всего – в себе самом. Не может быть, чтобы за все время Станиславу не приглянулась ни одна девушка. Или чтобы он сам никому не приглянулся. Станислав Вахтомин не может похвастать такой запоминающейся внешностью, как его младший брат, но и невзрачным человеком его назвать нельзя. Нет, дело не во внешних данных. Почему-то казалось, что Станислава гложут мрачные мысли о своей неполноценности; в некоторой степени было неловко от того, что она вынуждена была (вовсе неумышленно!) демонстрировать перед ним свою уверенность; он видел это и, стараясь казаться общительным, замыкался еще больше. Правда, им удалось поговорить более или менее откровенно, но разговор этот тоже ничего не дал. Оба лишний раз убедились, как далеки они друг от друга – Ольга и Станислав, хотя в какой-то момент решили, что пропасти не существует.
Предстоящий приезд Станислава смутил Ольгу и заставил ее о многом задуматься. Вот человек, которому она верит, хоть и не знакома с ним с таким, каким он стал. Вот человек, с которым Ольга могла бы связать свою жизнь – хоть на первый взгляд эти ее слова и звучат несколько неожиданно. Каким бы ни был сейчас Станислав Вахтомин, он не мог растерять всех тех качеств, которые вызывали в свое время симпатию. Станислав не мог измениться настолько, чтобы она не смогла узнать его. И, хоть и писал Вениамин в своих письмах о том, что «Стаса теперь не узнать, он стал слишком мрачный и очень неуверенный в себе», это ничего не говорило сердцу Ольги. «Все мы стали другими», – сказала она себе.
Такие же мысли не покидали ее и после первой встречи со Станиславом. Все мы стали другими, потому что нет ничего, что не меняется в этом мире. Но душа человеческая остается неизменной. Как уже было сказано, Ольге не понадобилось большого напряжения ума, чтобы догадаться: друг ее далекой юности несчастен.
Как-то Оля зашла в книжный магазин посмотреть новинки по медицинской литературе и столкнулась здесь со Станиславом. Он обрадованно поздоровался с ней.
– Ты тоже библиофил?
– Немного. А ты все такой же страстный читака?..
– Я? Еще бы! Хочется и это купить, и это, но пока некуда ставить…
Станислав запнулся.
– А ты никуда не уезжай больше – и будет где ставить книги.
Станислав ответил:
– Я бы не уехал, но меня ждут в Ташкенте…
Ольга быстро проговорила:
– Ну, если ждут – тогда другое дело. Если ждут – конечно… надо быть там, где ждут…
– Я имею в виду, что в Ташкенте у меня свои обязанности… – Он еще больше увяз в непродуманных фразах.
– И я имею это в виду! – Ольга вымученно улыбнулась. Кстати, мама спрашивает, почему ты не заходишь?
Ольга медленно, очень медленно направилась к выходу, чтобы только Станислав ничего не заметил в ее изменившемся настроении.
– Завтра зайду, – пообещал он.
– Зайди, – откликнулась она.
И потом она почти бежала по улице, подставляя разгоряченное лицо потоку воздуха, который мчался ей навстречу, и не могла сдержать слез, хоть и нужно было бы давно уже научиться сдерживать их…
Станислав, увидев реакцию Ольги на свои необдуманные слова, растерялся. Он сказал что-то о своем предстоящем визите, как будто именно это было так важна сейчас, и сам не слышал своих слов. Станислав растерялся настолько, что не сразу сообразил, почему Ольга направилась вдруг к выходу. Он шагнул следом, потом остановился – уже перед самой дверью; остановился, потому что Ольга, улыбнувшись непонятной улыбкой, кивнула ему: мол, до свидания! Станислав остановился и некоторое время стоял, как столб, – а продавщица удивленно смотрела на странного книголюба. Поймав этот ее взгляд, Станислав тоже вышел из магазина и оглянулся по сторонам – Ольги нигде не было. Он медленно направился в сторону барабановского дома, хоть и не решил еще, что станет делать через минуту.
– Дядя Стас, здравствуйте!
– Дядя Стас, здравствуйте!
Первыми его встретили девочки. Затем он увидел Шуру.
– Здравствуйте, Станислав! Что же вы нас забыли? Вот я пожалуюсь Вене, тогда…
Вошла Софья Николаевна.
– Как хорошо, что ты пришел, Стасик. Ты напрасно обходишь этот дом стороной…
– Я не обхожу…
– Оленька, к тебе Стасик!
Ольга вышла из другой комнаты:
– Это ты?
Она успела переодеться, и была теперь в голубом, плотно облегающем халате, в шлепанцах, волосы упрятала под косынку.
– Это ты? – В глазах и в голосе – отчужденность.
– Мне нужно с тобой поговорить…
– Поговорить? О чем? – Она бросила взгляд на детей, на Шурочку, на мать, которые не успели оставить их двоих. И не спешили делать это, потому что их никто об этом не просил. – Впрочем, заходи…
Он впервые очутился в ее маленькой комнате, но у него не было времени для того, чтобы глазеть по сторонам. Он видел перед собой только Ольгу Барабанову – ее голубые глаза, которые так долго не давали ему покоя, локоны ее русых волос, выбивающихся из-под косынки. Станислав сделал еще один шаг, положил Ольге руки на плечи.
– Оленька, мы должны быть вместе. Я давно тебе хотел сказать это, но боялся…
Она повела плечами, как бы желая сбросить его руки, и он убрал их. Опустив глаза, она подошла к столу и встала возле него, опершись рукой о его поверхность. Сказала отчужденно:
– Ты уверен, что это необходимо?
– Да!
– Ты меня совсем не знаешь…
– Мне достаточно знать, что это ты…
– Спасибо… – Она погладила одной рукой другую. – А ты уверен, что мы с тобой будем счастливы?
– Да!
В комнате повисла тишина. Краешком сознания Станислав отметил, что и в соседней комнате не стало слышно детских голосов. Еще более сильным стало ощущение того, что они с Ольгой одни во всем доме. Где-то за окном Геннадий Егорович играл на гармошке.
Станислав обнял Ольгу, она отстранилась.
– Ольга!
– Не надо, Стасик.
– Почему?
– Поздно. Наш союз будет выглядеть слишком легкомысленным.
Шурочка открыла дверь:
– Ольга Геннадиевна, квасу хотите?
– Хотим! – Ольга подошла к окну и распахнула гардины. Изобилие света ослепило Станислава, он зажмурился. Открыв глаза, он увидел, что Ольга смотрит на него с задумчивой улыбкой. – Все же это… немного странно, – сказала она.
– Что именно?
– Все.
Когда Станислав вышел из дома Барабановых, по-прежнему ярко светило солнце. Можно было подумать, что ничего, абсолютно ничего не случилось. Солнце почти по-азиатски жарило щеки, все живое попряталось от жары в тень. Не было слышно голосов, смеха, лая собак. Продавцы в магазинах отдыхали, бесшумно вертелись вентиляторы…
Станислав остановился на мосту и начал смотреть в воду.
Под мостом проплыл маленький красный мячик, и Станислав долго следил за ним – так долго, пока мячик не исчез за поворотом…
– Юра, – сказал вечером Станислав младшему брату, – как ты смотришь на то, если я останусь здесь навсегда?
Но утром он изменил свое решение.
