Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– Так у нас на роду написано – скучать, – рассудительно ответил Вениамин. – Знаешь, что я тебе скажу? Ты будешь скучать всю свою жизнь. Сейчас – по детству и по деревне Вахтомино, через десять лет – по армейской службе и по Азии, если уедешь отсюда; будешь скучать по холостой жизни…
– Допустим, по армии я скучать не буду. Я по природе не солдат.
– Будешь. Не потому, что ты солдат или не солдат, а потому, что все это молодость. Человек всегда тоскует по ушедшим дням.
Быстро пролетело последнее армейское лето, осенью рота собирала хлопок в соседнем колхозе, и Станиславу редко удавалось выбраться в город. Однажды, когда это ему удалось, он предложил Людмиле поискать более просторную квартиру.
Узнав об этом, Дильдор Аскаровна расстроилась:
– Люда, неужели ты меня бросишь?
– Дильдор Аскаровна, я вас очень люблю, но ведь теперь…
– Вам будет тесно, да?
– Дильдор Аскаровна, – сказал и Станислав, испытывая чувство вины, – вы не обижайтесь на нас, пожалуйста, мы будем к вам часто в гости приходить.
– Почему гости? Зачем гости? – ещё больше возмутилась хозяйка квартиры. – Мне одной зачем такая квартира? Вам тесно, да? Берите эту комнату еще, – она повела рукой по воздуху. – Пусть вам будет просторно!
– Какая вы замечательная! – Людмила бросилась обнимать женщину. – Я даже не ожидала.
Дильдор Аскаровна высвободилась из ее объятий, замахала на нее руками:
– Не надо, не надо!
– Спасибо вам, – сказал Станислав. – Но я боюсь, что все-таки мы вас стесним…
– Не надо! – повторила женщина. – Я одна, все мои родные уехали, вы занимаете комнату и будет хорошо.
Оставшись с Людмилой наедине, Станислав сказал:
– У тебя и правда замечательная квартирная хозяйка.
– А ты думал, что только у тебя хорошие друзья? Кстати, что говорит твой Вениамин? Доволен?
– Еще как. Мы-то с тобой не знаем, что к чему, а оказывается, первая очередь комбината уже действует. Рудники работают, обогатительная фабрика… Сейчас строят медеплавильный завод.
– Пусть строят.
– Веня очень хорошо зарабатывает на экскаваторе…
– Молодец.
– Зовет меня к себе помощником.
– Только и осталось.
– Это было бы здорово. Мы же друзья…
– Слышала. – С легким раздражением в голосе Людмила сказала: – Стасик, милый, я тебя не держу около своей юбки… Хочешь – езжай на все четыре стороны… Думаешь, я не знаю, почему ты заводишь такой разговор?
– Почему? – поинтересовался Станислав.
– Только потому, что тебе вот-вот демобилизовываться, ты станешь свободным человеком. Ты думаешь: не поедет эта дура на стройку – уеду один…
– Людмила…
– Что «Людмила»? Скажешь, я не права? Ты уверен, будто я не знаю, как вы все поступаете в таких случаях? – Она покраснела от гнева. – Пришел, попользовался – и до свидания!
– Люда!
– И после нас хоть потоп!
Это была истерия. Станислав хотел обнять Людмилу, но она оттолкнула его:
– Уходи! Уезжай! Хоть к Вене, хоть к черту на рога! Я без тебя проживу… Ты мне ничем не обязан… Уходи!..
В тот день ему с трудом удалось успокоить Людмилу, но тяжелый осадок в душе остался и не давал покоя.
Через неделю, когда Станиславу вновь удалось получить увольнительную, Людмила встретила его, как ни в чем не бывало, угостила пельменями и рассказала о том, каким образом она хочет построить семейную жизнь, чтобы никогда, никогда, никогда не ссориться.
– Ты на меня не обижаешься, да? Ты не сердишься на меня, дорогой солдатик? Я пошутила с тобой тот раз, а получилось плохо. Что на меня нашло – не знаю, это все не по-настоящему… Я совсем, совсем другая, честное слово! Я не хочу, чтобы ты думал, будто я испорченная женщина и ничего не понимаю… Я все понимаю! Просто на меня иногда находит… Хочется плакать или смеяться… И такая злость приходит – всех бы растерзала! – Она раскраснелась. – Не пугайся только, хорошо? Это я шучу. Шучу я…
– Я не пугаюсь.
– Если ты все еще мечтаешь ехать в Учкент, то можешь ехать. Будешь снова приезжать ко мне, ведь я привыкла. Я всю жизнь кого-нибудь жду… Одного ждала, теперь тебя… – Ее веселость пошла на убыль. – Мне не привыкать, подушка вытерпит…
Станислав поспешил заявить:
– Больше тебе не придется ждать, Люда, не переживай. Я никуда не еду, это уже решено.
– Да? – оживилась она и повисла у него на шее. – Правда?
– Правда.
– Я так счастлива, мой милый солдатик, и Оленька тоже счастлива, смотри! Она все понимает и смеется! Оленька, скажи па-па.
– Па-па, – повторила девочка вслед за матерью.
Станислав испытывал самые разноречивые чувства, слушая голос ребенка. С одной стороны, Станиславу нравилось слово «папа», которым с недавнего времени начала называть его девочка. С другой стороны, он не был Оле фактическим отцом, и это несколько смущало. Его отношение к малышке было более прохладным и менее естественным, чем ему хотелось бы. В этом отношении Людмила проявила такт и не особенно настаивала на том, чтобы Станислав относился к Оле, как к собственному ребенку…
Как-то Людмила сказала:
– Все равно лет через пять ты по-настоящему полюбишь Оленьку.
– Я ее люблю.
– Значит, через пять лет будешь любить еще больше.
В ноябре Станислав демобилизовался.
– Вот я больше и не солдат, – сказал он, постучавшись в знакомую квартиру.
– Правда?! – обрадовалась Людмила. – Ты уже все? И чемодан принес даже? Какое большое событие! Ну-ка, заходи… – Людмила исчезла в другой комнате и через минуту вынесла оттуда мужской коричневый костюм. – Одевайся сразу же! Это тебе мой подарок.
– Люда, ты что? Зачем надо было тратить такие деньги?
– Я скопила. Теперь нас двое – заработаем…
– Все равно, напрасно ты…
– Все будет хорошо. Я не хочу, чтобы мой муж ходил охряпкой. Осталось пальто купить и ботинки.
– У меня все есть. В Вахтомино. А пока можно и в бушлате походить… Я напишу в Вахтомино – и мне все вышлют.
– Да? Так это замечательно!..
– И костюм у меня есть.
– Будет два.
– Куда мне их?
– Пригодятся… Может, из одного ты уже вырос. Из доармейского.
Станислав послал Вениамину телеграмму: «Приезжай…», и друг прилетел на крыльях.
– Я чертовски рад, Стас. Теперь мы…
Вопреки словам Вениамина лицо его оставалось равнодушным. Если бы Станислав не знал своего друга, он бы мог подумать о том, что Веня кривит душой, говоря о своей радости.
– Погоди радоваться, – сказал Станислав. – Ты ничего не знаешь.
– Я все знаю. Ты хочешь сразу же взять с собой Людмилу и девочку. Да? Мы это устроим.
– Ничего не получится, Веня.
– Еще как получится! У меня есть знакомые ребята в…
Флегматичный друг – а именно к такому привык Станаслав – готов был на радостях обещать манну небесную. Все-таки армия переделала Вениамина; точнее сказать, армия создала другого Вениамина Барабанова, прежде он не был таким разговорчивым. К сожалению, Станислав должен был сейчас разочаровать друга:
– Извини, Веня, я никуда не поеду.
Лицо друга стало еще более равнодушным, чем оно было всегда; но, взглянув на Станислава, Вениамин погрозил ему пальцем:
– Сейчас не время для шуток, Стас.
– Если бы! Я не шучу. Придется мне остаться здесь…
– Да ты что? – Вениамин наконец поверил ему. – Ты не поедешь? – Он, не мигая, смотрел Станиславу в глаза, искал в них, возможно, шутливые искорки, намеки на розыгрыш: – Стас, ведь я ради тебя прикатил – аж с Дальнего Востока! – Станиславу трудно было выдержать взгляд друга; он отвернулся и начал смотреть в сторону, но Вениамин сжал его плечи, повернул к себе. – Стас, ты разыгрываешь меня, да?
– Веня, не делай проблему из чепухи…
– Чепуха? Ну, ты даешь… Наша дружба – чепуха?
– Причем здесь наша дружба? Мы с тобой почти рядом, семьсот километров всего… Причем здесь дружба? Но если на то пошло, ты тоже должен меня понять. Я не один.
– Да. Я понимаю. Но у нас с тобой был уговор. Я для тебя и квартиру подыскал на первое время… и все такое.
– Я не знал тогда одного, – продолжал оправдываться Станислав, – что некоторые вопросы не могу решить один. Лично мне хочется поехать на стройку. Людмила против.
– Жене положено слушаться мужа… Еще в Священном писании сказано…
– Я не знаком с писанием, Веня, – не принял он шутку друга. – И я не могу решить сразу за троих. Могу только за себя. К тому же Люде надо быть здесь по многим причинам. И Оля подрастает, в школу когда-нибудь пойдет… Я этого не учел.
– Жаль.
– Извини.
– Причем здесь ты? – друг был великодушен. Повторил: – Жаль. Я надеялся. Придешь ты к нам на рудник, думал я, натаскаю я тебя на экскаваторе и будем мы с тобой… – Вениамин прервал свою речь. – Ладно, я не обижаюсь. Буду надеяться, что когда-нибудь вы передумаете.
– Все может быть, – согласился Станислав, хоть и не верил в то, что Людмила может передумать.
Когда Вениамин уехал, Людмила спросила:
– Снова агитировал?
– Мы говорили о другом, – ответил Станислав.
До конца ноября Станислав на работу не устраивался, привыкал к семейной и гражданской жизни. Наступил декабрь; снегу выпало много, и он долго не таял. Погода была похожа на российскую, и это радовало Станислава. Он с наслаждением выходил утром на улицу пробежаться по хрустящему снегу, подышать морозным воздухом, полюбоваться, если была хорошая видимость, горными вершинами, казавшимися близкими и легко доступными. В такие минуты Станислав мечтал о лыжах, о лыжных прогулках; но он знал, что снег скоро растает – больше недоли не продержится. Вспомнив об этом, он с легким разочарованием вздыхал и начинал думать о Вахтомино, о доме, о Юрке, с которым они любили пробежаться на лыжах по первопутку, стараясь обогнать один другого – Станислав всегда оставался побежденным.
В конце декабря Станислав устроился работать на мебельную фабрику – станочником в заготовительный цех. Людмила советовала ему – «пока не поздно» – выбрать более денежную профессию, но Станиславу казалось, что на всех заводах платят одинаково. Он не получил в армии никакой новой специальности, как получил ее Вениамин; Станислав все три года только тем и занимался, что стрелял, бегал, слушал политинформации и охранял различные объекты.
Станислав пришел на мебельную фабрику, открыл дверь заготовительного цеха – и знакомые запахи и гул станков взволновали его, о многом ему напомнили. В первые дни работы он не мог отделаться от ощущения, что вот-вот подойдет к нему Вадим Кирьянович Рожков и скажет: «Стас, эту деталь ты запорол»; были и более яркие и грустные ощущения. Иногда, особенно во второй половине дня, когда движения рук становились все более автоматическими, Станислав, услышав вдруг громкие голоса за спиной, вздрагивал. В самый первый момент ему чудился голос отца, но мгновение быстро уходило, и Станислав усмехался: «Больно ты впечатлительный!»
Глава четвертая
Три года спустя
– Я очень жалею, – говорила Дильдор Аскаровна, – что вы уходите. Очень буду вас вспоминать.
– Мы к вам будем приходить в гости, – сказал Станислав.
– А вы к нам, – добавила Людмила.
– Да-да, обязательно. В гости – обязательно.
Мебельная фабрика выделила Станиславу квартиру в одном из микрорайонов города, несколько удаленном от центра, но зато в кирпичном (а не в бетонном) доме, что очень нравилось новоселам.
Прошло три года с тех пор, как Станислав Вахтомин, демобилизовавшись из армии, начал работать на мебельной фабрике. Событий за это время произошло немало, но наиболее большим и печальным было одно – скоропостижная смерть бабушки Варвары. Новая рана появилась в сердце Станислава – вина перед Варварой Петровной. Почему он не посетил родных после демобилизации? Почему нужно было обязательно тянуть с этим целый год (он собирался поехать в Вахтомино, как только получит первый отпуск), и почему ни сама бабушка Варвара, ни Юрка не настояли на его приезде?
Станислав пришел домой с работы, и Людмила протянула ему телеграфный бланк. «Бабушка скоропостижно умерла» – гласили неровные строчки. Станислав помчался в аэропорт за билетом. На другой день была суббота и должен был прилететь Вениамин, но на другой день в шесть часов утра Станислав был уже в воздухе.
Станислав задержался в пути: долго не принимала Москва, и пришлось полдня сидеть в Ташкентском аэропорту. Из Москвы до Вахтомино надо было добираться поездом.
На станции Станислава встретил Юрий – вытянувшийся, белоголовый, серьезный. Незнакомым голосом сказал:
– Мы вчера схоронили бабушку.
Братья побывали на могиле бабушки Варвары, положили цветы. Трудно было поверить в то, что не стало человека, к которому Станислав был привязан больше, чем к кому бы то ни было еще. Теперь Станислав не смог бы вспомнить, какие именно слова он произносил, прощаясь с бабушкой Варварой четыре года тому назад. Но дело было не в словах. Он помнил другие: он простился с ней, как и вообще со всеми, легко, без болезненных переживаний. Если бы он мог знать, что уже никогда не увидит ее! «Она всегда была его заступницей, – думал Станислав. – Всегда».
Смерть бабушки Варвары не могла до конца заглушить в нам радость от встречи с родиной. Он понимал, что это очень некрасиво – радоваться в такое черное время, но не мог заглушить в себе возвышенные чувства. Дым отечества действительно оказался и сладок, и приятен. И березы, о которых сложена столько песен, волновали сердце, и река, и «горбатые» улицы села, и дом Барабановых, казавшийся теперь чужим и холодным, и Марина Семеновна – мачеха, которую Станислав не принял когда-то, – все это было детство – далекое, безвозвратное…
Когда радость встречи немного поутихла, Станислав спросил:
– Может, ты мне теперь объяснишь, почему Оля Барабанова вышла замуж?
– Странный ты человек, – младший Вахтомин пожал плечами. – Сам женился, а хочешь, чтобы тебя кто-то ждал…
– Господи, – вздохнул Станислав. – Ты ничего не знаешь и говоришь такую чушь. Я женился, к твоему сведению, после того, как Оля вышла замуж.
Юрий Вахтомин сдвинул брови; не отвечая, он некоторое время внимательно изучал лицо старшего брата. Затем спокойно спросил:
– В чем дело, Стас? Я разговаривал с Олей, мы виделись с ней пару раз, когда она приезжала сюда еще холостая, а ты уже был женат на женщине, с ребенком. И фотокарточку нам прислал… Женщина ничего… и ребенок тоже… В чем дело, Стас? – У младшего брата изменилась окраска голоса – она стала более участливой. – Я ничего не понимаю…
Станислав подошел к окну и начал смотреть в сторону села – в ту сторону, откуда прилетела однажды в Узбекистан тяжелая весть, прилетела – и в корне изменила жизнь рядового солдата Вахтомина. «Странные люди», – подумал Станислав, не оборачиваясь и продолжая глядеть на село, лежащее в низине за рекой, стараясь отыскать дом Барабановых, словно это могло что-то изменить, могло дать ответ на многочисленные вопросы, которые возникли у Станислава; словно от того, увидит он сейчас дом Барабановых или нет, зависело очень и очень многое, чуть ли не вся жизнь. Юрий молчал, и Станислав воспринимал это с благодарностью, потому что сейчас не нужны были лишние слова, потому что теперь никакие слова не изменят того, что произошло, не вернут прошлого, в котором, оказывается, были упущенные возможности… «Странные люди…» – тихо, почта про себя повторил Станислав. Отвернувшись от окна, он прошелся по комнате и сел на свое место. С улыбкой, которая была и не улыбка вовсе, а жалостливое подергивание губ, сказал:
– Я еще на первом году службы получил письмо о том, что Оля вышла замуж.
– На пер-во-ом?! На первом году? Оля вышла замуж намного позже, говорю же… Кто прислал тебе это письмо?
– Кто? – Станислав взглянул на брата, не видя его. – Кто прислал? – Он покачал головой. – Тебе это очень хочется знать? – И пришло воспоминание о Веньке Барабанове. О друге. – Теперь это неважно – кто. Я думаю, что тебе такие письма получать не придется.
Станислав по-прежнему был далек и от Юрки, и от этой комнаты, не помнил, не думал даже о причине, которая привела его в Вахтомино.
Разные мысли приходили Станиславу в голову, и одна из них была о том, сумеет ли он теперь спокойно смотреть в глаза своему другу Вениамину, потому что тот тоже был из семьи Барабановых. Но Станислав не знал тогда еще, что в день его отлета в Россию Вениамин прибыл вечером к нему домой: узнав от Людмилы о смерти бабушки Варвары, сказал, что Стаська должен был дать ему телеграмму, что настоящие друзья так не поступают и что он немедленно едет в аэропорт… «У вас есть свободные деньги, Люда?»
Правда, Вениамину удалось улететь только на другой день.
Станислав не знал, что пройдет всего несколько часов после такого важного разговора с младшим братом, как Вениамин Барабанов – брат Оли Барабановой, сын Софьи Николаевны Барабановой – явится в деревню Вахтомино, чтобы принести братьям свое соболезнование.
Станислав и Юрий сидели в своей комнате – в той комнате, с которой было связано столько воспоминаний, – и предавались грусти. В комнату вошел Вениамин.
– Венька! Ты?
– Я, – Вениамин поздоровался с братьями за руку. – Ребята я соболезную, – сказал он. – Честное слово, жалко. Такая хорошая была старушка. Такая вежливая, гостеприимная. Жаль. Так неожиданно. Я, когда демобилизовался и приехал сюда, видел ее, она была совсем здорова.
– Тогда – да, была, – сказал Юрий.
– И вдруг… Трудно понять, в чем дело.
– Инфаркт, – объяснил младший брат.
– Инфаркт? Странно… Я почему-то всегда считал, что инфаркт бывает только у мужчин…
Помолчали. Наконец Станислав спросил:
– Ты откуда взялся?
– Оттуда, – последовал ответ. – Не мог сообщить мне?
– Сообщить? В такие минуты трудно думать о чем-нибудь еще.
На другой день Станислав, Юрий и Вениамин отправились на кладбище и положили на свежую могилу цветы. Потом медленно шли обратно, почти не разговаривая. Когда очутились в селе, Вениамин предложил:
– Зайдем к нам? Помянем.
– Спасибо, – несколько поспешно сказал Станислав.
– За что «спасибо»? – удивился друг. – Неужели ты не заглянешь к нам домой? Я помню, когда-то…
– То – когда-то…
Вениамин, который, видимо, собирался поиронизировать на какую-то тему, неожиданно передумал делать это, посерьезнел.
– Хотя да, верно. Я все понимаю…
– Посидеть нужно, но только у нас, – сказал Юрий.
– Я забыл… Конечно…
Они купили бутылку водки, пришли в Вахтомино и вновь весь вечер просидели за столом. Помянули бабушку Варвару – раз, второй, третий; потом разговор переключился на другое. «Так всегда бывает, – думал Станислав. – Всегда говорят о другом…»
Юрка вдруг спросил:
– Веня, ты переписываешься со своей сестрой?
– Редко… А что?
– Как она там?
– Нормально. А что?
– Просто – спрашиваю.
– Просто так не спрашивают.
– Вот сказал! – возмутился Юрий. – Если ты нам друг, почему же не спросить?
Поздно вечером, когда братья укладывались спать, Юрий поинтересовался:
– А все-таки, Стас, кто написал письмо?
– Забудем о письме, ладно? – не очень вежливо ответил Станислав. – Теперь это неважно.
– Почему? Я догадываюсь, кто.
– Вот и держи при себе.
– Ладно… Но это подлость. Все могло быть по-другому. Понимаешь?
– Давай спать, Юра.
За день до отъезда Вениамин сказал:
– Стас, я обижусь, если ты не зайдешь к нам.
По его голосу Станислав понял, что друг не шутит.
– И мать обидится, и отец, – добавил Вениамин. – Съедим мы тебя, что ли?
– Конечно, зайду, – сказал Станислав. Он понял, что на этот раз ему не отвертеться от приглашения.
Он пришел в дом, который казался ему когда-то сказочным, потому что в нем жила Оля.
– Стасенька, боже мой, неужели это вы? – Такими словами встретила его Софья Николаевна. – Как вы возмужали. И загорели в этой своей Азии – не узнать!
– Это не в Азии, – ответил Станислав. – Это мы вчера с братом на Цне купались…
– Да? Правда? – Софья Николаевна для чего-то оглянулась на мужа, который стоял рядом, дожидаясь своей очереди поздороваться с гостем. – Ну, это неважно. Заходи, заходи!
– Здравствуй, Станислав, – Геннадий Егорович протянул ему руку. – Вот ты какой добрый молодец!
– Я такой же… – Станислав почему-то смутился под взглядом хозяина дома. – А как вы тут?
– А мы скрипим помаленьку..
– Мы – ничего, – бодрым тоном сказала Софья Николаевна. – Что с нами сделается?
Станислав прошел в комнату и сел на диван, словно сильно устал и теперь решил отдохнуть и расслабиться. На самом же деле он почему-то подумал, что если сядет на диван, будет чувствовать себя более уверенно, чем если ему придется «приземлиться» на стуле. Станислав откинулся на мягкую спинку и действительно почувствовал, что настроение улучшилось. Теперь он мог спокойно взглянуть Софье Николаевне в лицо, и он сделал это. Он увидел, что мать Оли и Вениамина если и не постарела так сильно, как ее муж, то и прежней не осталась. Она располнела еще больше, лицо «обзавелось» вторым подбородком. Лишний жир, однако, не скрасил многочисленные морщины на шее, и Софья Николаевна тщетно старалась прикрыть их несколькими нитями бус.
– Я очень, очень соболезную вам, Станислав, – сказала Софья Николаевна, и Станислав вспомнил о Людмиле, которая часто употребляла слово «очень». – Бедная Варвара Петровна, могла бы еще жить и жить…
– Да-да-да, – поддержал жену Геннадий Егорович. – Да-да, хорошая была женщина, хоть, правда, мы с ней мало были знакомы…
Станислав долго сидел у Барабановых. Он опасался, что ему будет трудно беседовать с Софьей Николаевной, что она начнет рассказывать о дочери и ее муже. Еще больше он боялся, что Софья Николаевна начнет извиняться за то, что написала когда-то Станиславу злое письмо… Но ничего этого не случилось. Об Оле если и вспомнили, то совсем немного. Просто Геннадий Егорович поднял рюмку с вином и сказал:
– Выпьем за счастье присутствующих и отсутствующих! И за Олю, и за всех!
Напоследок Софья Николаевна принесла карты, и они втроем – она, Вениамин и Станислав – резались в «подкидного»; Станислав, если у него были хорошие карты, подыгрывал Вениамину, чтобы оставить Софью Николаевну в дураках.
Геннадий Егорович играл на гармошке старинные вальсы.
* * *
В Тамбове Станислав и Вениамин должны были пересесть на самолет до Москвы. Очутившись в зале ожидания, Станислав вспомнил тот давний-давний день, когда, убежав однажды из дома, он приехал в этот город и почти двое суток разгуливал по Тамбову без какой-либо серьезной цели. Станислав вспомнил о милиционере, который поймал его тогда; милиционер оказался веселым человеком и болельщиком московского «Спартака». Где он теперь? Может быть, все так же дежурит по вокзалу? Увидев человека в милицейской форме, Станислав подошел поближе, чтобы рассмотреть его лицо. Нет, не он… Как жаль, что хорошие люди часто проходят мимо, и ты ничего больше и никогда не узнаешь об их судьбе.
Примерно через год после своей поездки в Вахтомино Станислав получил от младшего брата письмо: «Я женюсь. Если хочешь приехать, захвати ваших южных фруктов, и побольше… Свадьба 17-го числа». Станислав не мог поехать. И очень жалел об этом. Но фрукты он послал. Купил на почте три посылочных ящика, упаковал в них яблоки, груши, гранат, урюк и курагу, грецкие орехи, айву, изюм; один ящик был полностью занят виноградом. Станислав сомневался в том, что виноград дойдет до места назначения. Но виноград не испортился, о чем и сообщил Юрий восторженной открыткой: «Стас, ты молодец, и твоя жена’– тоже, которая так все хорошо уложила! Передай ей большой привет. Жаль, что вы не могли приехать, но я вас понимаю: свет не близкий…»
После женитьбы младшего брата никаких событий не происходило – до самого последнего момента, когда Станислав получил ордер на квартиру в одном из отдаленных микрорайонов города. Особенно радовалась Людмила:
– Не так уж и далеко мы от центра! Подумаешь, великая беда – прокатиться два раза в день по одному автобусному маршруту! Зато какая у нас теперь квартира – дворец! Две комнаты, кухня, ванная, балкон… И все это наше!..
Людмила ликовала, и Станислав был рад, что квартира ей понравилась. За минувшие три года Людмила мало изменилась, она осталась такой же взбалмошной, хоть и появилось у нее значительно больше обязанностей. Станислав не мог знать, довольна Людмила семейной жизнью или нет; она говорила, что «очень-очень довольна», но Станиславу всегда в таких случаях казалось, – что словам Людмилы, тембру ее голоса, выражению ее глаз не хватает искренности. Впрочем, он верил жене, потому что знал: выражение лица не всегда красноречивее слов. Постепенно Станислав изучил характер Людмилы, ее наклонности, привычки, интересы. Интересы Людмилы не всегда совпадали с его собственными, но Станислав и не ожидал, что они обязательно будут совпадать. Выяснилось; наибольшее внимание (как и следовало ожидать) Людмила уделяла внешности, и это было хорошо; плохо только, что заботилась она о своей красоте не всегда. Часто на Людмилу нападала хандра. В такие минуты ей было лень даже причесаться. Ее бигуди оставались нетронутыми, в комнате не пахло лаком для ногтей, помада и пудра «скучали» на туалетном столике. Тем не менее забота о внешности отнимала у Людмилы много времени. В интересы жены входила раньше игра в ее любимое лото – этой игрой она увлекалась вместе с Дильдор Аскаровной. Если было лето – они играли во дворе, где собиралась большая компания. До позднего вечера в комнату неслись голоса: «Туды-сюды!.. Семь!.. Барабанные палочки!.. Чертова дюжина!.. Ко-о-нчил!» После переезда на новую квартиру Людмила скучала – ей не хватало игры.
Станислав все больше и больше привыкал к Оле. Девочка росла на удивление серьезным человеком. Станислав иногда смущался, встречая на себе ее взгляд – и любопытный, и настороженный как будто, и пытливый; с некоторых пор Станислав читал Оле детские книжки, и ему часто казалось (когда в сказках попадались слишком наивные места), что девочка ему не верит. Возможно, так оно и было.
Раньше Людмила получала письма от «рецидивиста», но Станислав ни разу не просил жену показать их ему. Он довольствовался объяснениями жены о том, что «этого человека можно понять, потому что он сидит в тюрьме, не видит ничего хорошего, не видит никакого культурного общества, вот и пишет сюда… У него, может быть, нет ни отца, ни матери, кому еще ему писать?» Однажды Станислав увидел на столе запечатанный конверт, на котором был написан адрес лагеря.
– Ты тоже ему пишешь?
– Нет. Это только один раз… Пусть Костя получит письмо, ему будет очень приятно. И больше я писать не буду… Неужели ты меня ревнуешь к нему, милый мой солдатик? К этому рецидивисту?
Однако не прошло и месяца с тех пор, как они вселились в новую квартиру, а Станислав обнаружил однажды в почтовом ящике письмо из лагеря. Вывод напрашивался один: Людмила продолжала переписку с Костей, она успела сообщить ему свой новый адрес.
После недолгого размышления Станислав бросил конверт обратно в ящик. Пусть Людмила сама обнаружит письмо. Интересно, что она скажет по этому поводу?
Людмила не сказала ничего. Она вообще утаила от Станислава факт получения письма. И тогда за утренним чаем Станислав, сказал (не мог смолчать):
– Кажется, в ящике лежало письмо…
– Да, – поспешно ответила Людмила. – От подруги… вместе учились. Когда-то…
– Подруга тоже сидит?
Людмила покраснела, вскочила со стула, закричала:
– Читать чужие письма подло!.. Какое тебе дело до моей переписки?!
– Мама, не надо! – заплакала Оля; девочка спокойно играла в углу комнаты с куклами, пока не услышала звонкий голос матери.
– Я сейчас перестану, доченька… Сейчас… – На глазах у Людмилы выступили слезы. Она продолжала кричать: – Это подло… мерзко… распечатывать чужие письма.
– Я не распечатывал, – Станислав жалел теперь о том, что достал письмо из ящика, о том, что довел Людмилу до истерики. Это был не первый случай, когда Людмила теряла почву под собой; но, пожалуй, впервые Станислав видел ее в слезах. – Извини, Людочка. Я не хотел. Конечно, ты можешь переписываться с кем хочешь, это твое право.
В тот же миг она бросилась к нему:
– Нет-нет, ты прав, Стасенька, ты по-настоящему прав!.. Я не знаю, что на меня нашло, мне так стыдно… Ты сто раз прав, и ты прав, что ревнуешь меня к этому человеку. Даю тебе слово, что я не напишу больше Косте ни одной строки, ни единой!.. Мне очень, очень стыдно перед тобой!.. – Она обнимала его, а Станислав старался высвободиться из ее объятий, он спешил на работу. – Все же ты на меня обижаешься, да? Ты меня не простишь, да?
– Не обижаюсь, но мне надо идти.
«На что я должен обижаться? – думал он по дороге на фабрику. – На то, что она пишет этому человеку, или на то, что попыталась солгать?» Но ведь и сам он поступил не очень честно. Оставить письмо в почтовом ящике вместо того, чтобы положив его на стол! Если бы Людмила увидела, что Станислав знает о письме, разве стала бы она лгать? Выходит, что на эту мелкую ложь она была спровоцирована им. Кто же должен нести ответственность? Но в таком случае возникает другой вопрос: зачем Людмила по-прежнему переписывается с Костей? Что дает ей эта переписка? Моральное удовлетворение или что-то большее? Может, Людмила действительно пишет ему просто из жалости?
Станислав ничего не решил. Он только постарался уверить себя в том, что подобное не должно больше повториться, что он никогда не станет интересоваться перепиской жены и пусть все идет так, как идет. Возможно, общение Людмилы со своим бывшим мужем (или кем он там ей приходится) – это маленький спектакль, в котором она участвует только потому, что ей скучно. А Людмиле действительно было скучно – этого нельзя отрицать. Походы в кино не занимали много времени, телевизор они пока не могли купить, потому что, по ее выражению, «есть много других дыр»: ему нужно было купить новое пальто, ей – новые костюм и туфли, Оленьке – новую шубку, новые туфли и колготки, колготки, колготки. Большая же часть зарплаты уходила на еду.
Слав недавно бригадиром станочников, Станислав приносил домой в иные месяцы до трехсот рублей, да и Людмила зарабатывала неплохо, но почему-то денег всегда не хватало.
Людмила скучала еще и потому, что не могла постоянно ходить по магазинам, не могла делать обновки так часто, как ей хотелось бы…
– Ты говорила, что есть много других дыр, – сказал Станислав. – Отсутствие телевизора – это тоже дыра. Оля бегает к соседям смотреть мультики. Тебе не обидно?
– А что делать?
– Давай не будем покупать мне пальто?
– Чтоб ты ходил охряпкой?
– У меня старое пальто – любо-дорого посмотреть!
– Ну да! Ты его уже три года носишь.
– Пальто можно пять лет носить.
– Да… Конечно… И можно всю жизнь не снимать… А мне думаешь, приятно, когда мои знакомые смотрят на тебя и шепчутся «Людкин муж ходит как алкаш какой…»
– Почему именно, как алкаш?
– Это я так, к слову.
На фабрику в этот день Станислав приехал одним из первых. Он взял себе за правило: перед началом смены внимательно осматривать все станки на своем участке (так делал когда-то и отец), проверить наличие инструментов и приспособлений. С тех пор, как Вахтомина назначили бригадиром – а случилось это месяцев шесть тому назад, – Станислав начал испытывать большую ответственность перед людьми, которые работали рядом. Он не хотел быть бригадиром, но избрали именно его. А не хотел бригадирствовать он потому, что предпочитал отвечать только за свою работу, и, во-вторых, – и это было главное – не привык руководить людьми. Считается, что бригадира выбирает коллектив, но все случилось гораздо проще: Вахтомина вызвал начальник цеха и сообщил ему о том, что с 1-го числа он должен приступить к этой должности. Возражать было бы бесполезно; Станислав видел, что его возражений не примут.
