Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
«Может, ничего еще и не произойдет? – продолжал рассуждать Вахтомин, кланяясь ветру. – Может быть, поговорят-поговорят, да и забудут? Где они возьмут еще такого опытного мастера? Примут какого-нибудь инженеришку-мальчишку, вроде Рожкова, который понимает в деревообделке столько же, сколько свинья в апе…»
ХЛОП! ХЛОП!
Клавдий Сергеевич почувствовал, что ноги у него стали куда-то проваливаться, и только потом услышал звук лопающегося льда. Вахтомин взмахнул руками и начал опрокидываться на спину. Он упал затылком в снег, когда ноги скользнули в воду. Вахтомин успел раскинуть руки, хотел зацепиться за края проруби, но пальцы скользнули по снегу, а снег скользнул по пальцам. И вдруг все тело очутилось в воде! Вахтомин не почувствовал холода – животный страх был сильнее любого другого чувства. Он сделал последнюю попытку удержаться, рванул тело вверх; но немыслимая сила тянула его вниз, в ужас, в пустоту…
Книга вторая
Сын
Глава первая
Станислав Вахтомин
Наверное, Станислав Вахтомин никогда, до конца своих дней не избавится от ощущения вины перед отцом, Клавдием Сергеевичем Вахтоминым, который, выйдя пуржистой ночью из ворот деревообделочного комбината, нигде больше не появился – ни дома, ни у знакомых, ни в цехе, где работал. Отец пропал без вести. Бабушка Варвара высказала как-то предположение, что ее сын мог заблудиться в такую непогоду и темень, сбиться с дороги, выйти на реку и провалиться в прорубь. И если в первые дни и недели мало кто соглашался с бабушкой Варварой, то впоследствии почти все – и Тамара Акимовна – женщина, на которой отец чуть было не женился и которую Станислав и Юрка – его младший брат – успели полюбить, и буфетчица Марина Семеновна Фабрициева, ставшая в конце концов женой отца, и Вадим Кирьянович Рожков, мастер заготовительного цеха, коллега отца, наставник и непосредственный начальник Станислава, и друг Станислава Вениамин Барабанов, и сестра Вени – Оля, – впоследствии все близкие и знакомые поверили в смерть отца.
Станислав же винил себя – и с каждым днем все больше – что так и не сумел найти с отцом общего языка и пути для примирения. С тех самых пор, как Станислав все чаще и чаще на собственной шкуре начал познавать тяжелый и вздорный отцовский характер, когда он качал все чаще и чаще видеть слезы на глазах у матери, с которой отец никогда и ни в чем не считался, – с тех пор для Станислава наступили трудные дни. Конфликты в семье стали еще более частыми, когда отец бросил пить; он еще сильнее начал терроризировать своих близких. Все ему не нравилось, все его раздражало: и плохая погода, и хорошая, и веселые лица домашних, и лица скучные, и скрипящие половицы, и горячий борщ, и… Мать слегла и больше уже не встала. Клавдий Сергеевич познакомился вскоре с продавщицей книжного магазина Тамарой Акимовной – умной и обаятельной женщиной, готовился к свадьбе; однако Тамара Акимовна не долго заблуждалась в отношении своего жениха, и последний случай, когда Клавдий Сергеевич ударил Станислава по лицу, отрезвил женщину окончательно.
И тогда Клавдий Сергеевич женился на Марине Семеновне. Фабрициевой – на женщине, с которой он был связан когда-то, когда пил… И Станислав, и Юрка, и бабушка холодно приняли ее в своем доме, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не внезапное исчезновение отца.
Когда Станислав Вахтомин учился в пятом или шестом классе – сейчас он не мог вспомнить, в каком именно, – он пришел к мысли о том, что в жизни не так уж много проблем, которые нельзя было бы решить. Станислав поделился своими соображениями с любимой учительницей Елизаветой Ивановной, и она вздохнула: «Ты всегда задаешь очень трудные вопросы, Вахтомин. Я не уверена, что ты прав. Как раз очень трудных проблем немало…» – «Их немало, но их можно все решить, если захотеть..» – «Все – невозможно» – «Какие невозможно, Елизавета Ивановна?» – «Какие? Ну, например…» – Учительница задумалась, долго морщила лоб. Потом улыбнулась и сказала: «А ведь ты прав! Не могу найти проблему, которую нельзя было бы решить вообще…»
С детства Станиславу все давалось легко. Он легко учился, а если и получал иногда двойки по какому-либо предмету, то лишь потому, что не всегда раскрывал дома учебники…
Начав самостоятельно трудиться станочником в деревообработке, Станислав быстро освоил все станки, он мог бы сделать это еще быстрее, если бы не мастер Вадим Кирьянович Рожков, который всегда советовал: «Не спеши, не спеши!» Наблюдая за действиями рабочих других специальностей, Станислав удивлялся почему они делают свое дело так, а не этак; Станислав думал: если они станут трудиться иначе, они могут добиться лучших результатов. Станислав играючи делал свое дело и, получал зарплату, испытывал нечто вроде угрызений совести: за что ему заплатили? Вот если бы ему увеличили объем работы в три раза, тогда – да. Тогда он с чистой совестью пойдет в кассу…
Люди не работали на комбинате, думал он, а играли, как играют дети, подражая взрослым. И Станислав включился в эту игру. Он был уверен в том, что, если понадобится, он хоть завтра встанет за самый сложный станок.
Говоря иными словами, долгое время все, что окружало Станислава, казалось ему не настоящим и малопривлекательным, не требующим от него больших усилий для понимания и решения проблемы. Услышав однажды фразу: «Люди сами создают для себя сложности», Станислав поразился ее откровению. Конечно, люди сами выдумывают их себе, чтобы было чем заняться, чтобы суетиться тогда, когда можно оставаться спокойным. Просто люди не любят покой…
Все в жизни просто и понятно. Единственное, может быть, что требуется от человека, это – держать себя в узде и не сжигать по пустякам свою энергию и свои эмоции.
Таким было мнение Станислава Вахтомина, пока он не влюбился в Олю Барабанову – сестру своего друга Вениамина Барабанова, который уже год служил в армии. А когда это произошло, он понял, что есть проблемы, которые никогда не решить, если тебе не придут на помощь. Проблема отныне заключалась в том, что он желал видеть Олю Барабанову круглые сутки, не меньше. Он желал любоваться Олей Барабановой всегда – ее глазами, ее улыбкой, ее косой, упавшей на грудь, наслаждаться Олиным голосом, прикасаться к ней – пусть слегка, будто бы случайно! – и вздыхать, и грустить оттого, что она совсем не твоя и никогда твоей не будет.
В ноябре Станислав отметил свой день рождения. Скромно отметил. Были кое-кто из одноклассников, была Оля. Посидели. Выпили, Послушали музыку. Потанцевали. И вскоре разошлись.
– Ты помнишь, – сказала Оля шагая рядом (он пошел провожать ее в село), – мы отмечали твое пятнадцатилетие?
– Да.
– Ты мне тогда совсем не понравился.
– Да? – Станислав насторожился. – Почему?
– Не знаю… Какой-то ты гладенький был. И хмурый. Не гостеприимный.
– Я не помню.
– Ну конечно…
– Хотя нет, кое-что и я помню. Тебя я помню. Смотрю, идет с Венькой какая-то козявка. А это, оказывается, ты! Я тебя давно знаю, еще по школе, просто мы учились в разных классах…
Она поскользнулась, ухватилась за рукав Станислава. Дальше они шли под руку, и Станислав боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть это счастье.
Но вскоре все кончилось.
– Мы пришли!
Станислав, радостный и грустный, один возвращался в деревню. Вот и кончилось детство. Станиславу восемнадцать лет. Когда-то он мечтал об этом дне. А теперь? Что будет теперь? Теперь Станислава Вахтомина призовут в армию. А Оля останется здесь одна.
А пока Станислав каждое воскресенье начал бывать в доме Барабановых. И длилось это до одного определенного дня. Однажды мать Оли Софья Николаевна, которая всегда была любезна со Станиславом, которая любила расспрашивать его о работе и семейных делах, – вдруг заявила:
– Стасик, ты хороший мальчик и ты меня поймешь, правда? – Она теребила бусы на шее. – Ты ведь друг нашего Вени, правда? А Веня сейчас в армии, понимаешь? – Софья Николаевна не смотрела в глаза Станиславу. Слегка изменившимся голосом закончила: – Не надо больше сюда приходить, Стасик. Оля должна готовиться в вуз, а ты ее отвлекаешь… Только не обижайся, не обижайся!
Софья Николаевна не решилась бы сказать такие слова в присутствии дочери, но Оли в комнате не было.
Станислав в свою очередь не ожидал, что ему вообще могут когда-нибудь сказать такие слова. Ему нравилось бывать в этом доме, где все дышало покоем и откровенностью. Ему всегда нравились приветствия Софьи Николаевны, ее мужа – инвалида войны Геннадия Егоровича, пенсионера (на войне он потерял ногу и теперь носил протез). Станислав и мысли не допускал о том, что кому-то могут не понравиться его визиты в дом Барабановых. Сейчас, услышав жестокие для него слова, которые Софья Николаевна произнесла заботливым материнским тоном, Станислав покраснел. Не раздумывая, он схватил с табуретки куртку, шапку и попятился к двери – именно попятился, словно спасался нападения.
– Конечно, Софья Николаевна… Конечно… я не подумал. Оле надо готовиться… конечно… До свидания… – Он оказался на улице, машинально направился в сторону деревни Вахтомино, не замечая, что по-прежнему держит в руках и шапку, и куртку. Он думал: хорошо, что Оля не вошла в комнату в тот момент, когда случилось, такое… когда его с позором выгнали… Опомнившись только на мосту, Станислав оделся и уже медленнее продолжал свой путь. Вот оно что. Станислав мешал Оле заниматься. Или – не только заниматься? Ну что ж…
Но Станислав не знал, что в эту минуту в доме Барабановых происходили важные события.
Оля принесла альбом, который хотела показать гостю.
– А где Стасик?
– Он ушел, – ответила Софья Николаевна, не глядя на дочь.
– Ушел? Куда?
– Домой, я думаю…
– Ты шутишь, да?
– Нисколько.
Оля растерянно помолчала, глядя по сторонам. Но потом догадка заставила ее нахмуриться:
– Наверно, ты его выгнала?
– Что за тон, Оленька? Я никого не выгоняла… Мы со Станиславом очень вежливо поговорили, только и всего. Он и ушел.
И снова Оля растерялась. Она не знала, что противопоставить откровенности матери. Случившееся стало настолько очевидным, что невозможно было теперь что-либо изменить.
– Веня тебе никогда не простит, когда узнает, что ты выгнала из дома его друга.
– Когда Веня был еще дома, – ответила на это Софья Николаева, теребя бахрому скатерти, – я ничего не имела против Станислава. Он хороший мальчик. Я не возражаю, пусть он дружит с Веней. Но зачем он отрывает тебя от учебы?
– Он меня отрывает? Ты что?
– Тебе надо готовиться в вуз…
– Только поэтому ты прогнала Стасика?
– Никто никого не выгонял, Оля, повторяю тебе. Мы спокойно поговорили со Станиславом, вот и все.
– И он ушел?
– Да. Вернется Веня из армии – пусть они продолжают дружить, а пока…
Оля привыкла всегда и во всем слушаться свою мать. Но мать совершила неожиданный поступок, которому трудно было подыскать название. Оля огорчилась; в некоторой степени она была даже оскорблена, хоть никогда не призналась бы в этом. Опасаясь, что слезы выдадут ее, Оля отвернулась к окну; за окном не было ничего примечательного – снег и вороны на снегу, голые деревья…
– Оленька, – мать тяжело вздохнула, словно тоже была огорчена тем, что ее не хотят понять, – Стасик – друг Вени, но если Вени нет, зачем… эти визиты?
– Станислав – мой друг тоже. Ладно. Раз ты его прогнала, придется мне самой ходить в Вахтомино.
– Что-что-что-что? – Софья Николаевна привстала со стула.
– А что мне делать?
– Спасибо, – у Софьи Николаевны дрогнул голос. – Я о ней забочусь, я ночей не сплю… а ты… А ты не подумала, Оленька, о том, что люди начнут разговоры заводить? Скажут: Оля Барабанова ухажера себе завела!
– Умные не скажут.
– А много их у нас в селе, умных-то?
После небольшой паузы Оля сказала:
– Я напишу Вене.
– Не выдумывай! – Софья Николаевна обняла дочь за плечи.
– Мамочка! – Оля уткнулась ей лицом в живот. – Зачем ты обидела Станислава!
– Я хотела, как лучше, Оля… Я о тебе забочусь… Тебе надо заниматься. И вообще…
– Не волнуйся обо мне! Я хоть сейчас сдам все экзамены…
– Успокойся, Оля… Я действительно не подумала… – Софья Николаевна раскраснелась, как это бывало с ней всегда, когда она волновалась. – Пусть Станислав приходит…
Чем дальше отдалялся день последней встречи, тем чаще и чаше Станислав думал об Оле. Ее лицо стояло перед ним, и Станислав радовался и грустил. Он радовался, думая о том, что на свете существует Оля Барабанова, и грустил, вспоминая, что теперь не сможет бывать в доме, который стал ему очень дорог. Но он по-прежнему считал, что в конечном счете, все образуется, что нет ничего, чего нельзя исправить.
В воскресенье во второй половине дня он собрался идти в село, чтобы попытаться увидеться с Олей, но в это самое время кто-то постучал в дверь.
– Стасик, здравствуй, – сказала Оля, входя в сени. – Ничего мне не говори, я все знаю!
Оля была в шубке, в большой шапке-ушанке, которая делала девушку трогательно маленькой и беззащитной.
– Пойдем к нам, Стасик.
– Зачем?
– Ты увидишь, что ничего плохого не случилось…
Станислав ждал, когда Оля объявит ему о своем отъезде в Москву, где она намеревалась продолжить образование в медицинском институте. Вторым событием должен был стать предстоящий призыв в армию Станислава Вахтомина.
И вскоре Оля уехала.
Теперь, когда Станислав проходил мимо дома Барабановых, он непроизвольно замедлял шаги, как делал это всегда, когда решал, зайти или не заходить, ему к Вениамину или – впоследствии – к Оле. Станислав замедлял шаги, но, вспомнив, что ни Оли, ни Вениамина в доме нет, он с легким чувством утраты продолжал свой путь. После отъезда Оли Станислав жил воспоминаниями, и чем больше и чаще вспоминал он брата и сестру Барабановых, тем острее ощущал в себе привязанность к этим людям. Он иногда удивлялся, как можно было спокойно жить, есть, дышать воздухом, когда рядом была такая девчонка, и как он мог спокойно, разговаривать с ней на всевозможные скучные темы! Станислав удивлялся и вздыхал.
Канул в Лету август, прошелестел умирающими листьями сентябрь, затяжными холодными дождями встретила природа первые октябрьские дни.
Глава вторая
Воспоминания
О том, где ему предстоит служить, Станислав узнал лишь за сутки до отъезда. Узнал, удивился, обрадовался. Ему предстояло провести три года в Средней Азии.
– Где – в Средней Азии? – спросил он в военкомате.
– В Узбекистане, – последовал ответ.
Эшелон с призывниками десять дней добирался до Ташкента. Почему-то везли будущих солдат кружным путем – через Урал и Казахстан; поезд подолгу, иногда по десять-двенадцать часов стоял на больших станциях, вагоны часто «перетасовывали» и даже пускали с горки – состав был товарный. За десять дней пути Станислав Вахтомин повидал немало городов и маленьких городишек, вспоминал строчки из стихотворения рано погибшего поэта Сергея Чекмарева: «И вот я, поэт, поклонник Фета, вхожу на станцию Карталы, открываю двери буфета, молча осматриваю столы…» Казахстанские степи тянулись долго и скучно, хоть и они попервоначалу тронули сердце Вахтомина своей беспредельностью и незащищенностью маленьких аулов – несколько приземистых домиков, колодец, дымящаяся печь, неподалеку пасется верблюд, дети машут руками призывникам… Как можно жить в такой оторванности от цивилизации? – бежали невеселые мысли. – И в таком пустынном месте, где нет ни деревца, ни речки, ни облачка на небе, где только ветер гуляет в свое удовольствие по степи, не встречая никаких преград. Иногда, когда поезд останавливался глубокой ночью на небольшом разъезде и были слышны безнадежные жалобы ветра, Станислав наполнялся грустью. Он начинал вспоминать Вахтомино, зеркальную поверхность Цны, дубовый лес неподалеку, летние дожди, пахнущие грибами, море распустившихся ромашек вокруг деревни. Вслед за этими воспоминаниями приходили другие. Станислав видел мысленно лица родных и близких, друзей и даже малознакомых людей.
Поезд приближался к Узбекистану – и менялся ландшафт. Степи исчезли, уступили свое место возделанным плантациям, на которых женщины в ярких платьях и косынках убирали хлопок. Станислав с возрастающим интересом вглядывался в эти новые для него картины, в то же время то и дело ловя себя на мысли, что видел уже все это: и хлопковые плантации, и арыки, и корявистые тутовые деревья, и площадки, на которых навалены белые горы хлопка. Потом Станислав вспомнил, что видел он все это на фотокарточках в семейном альбоме. Отец долго жил в Таджикистане, и этот период был очень хорошо отражен в фотографиях; особенно много снимался отец в те годы, которые он провел в Сталинабаде[1]1
Ныне – Душанбе.
[Закрыть]. Отец фотографировался на улицах таджикской столицы, на берегу горной реки и в урюковых садах, в заводском цеху и на полях – с фартуком, полным хлопка.
На снимках в альбоме Станислав видел Таджикистан, но, познакомившись с Узбекистаном, испытал примерно такие же чувства, какие появляются при встрече с хорошим и старым другом.
Станислав начал служить в одном из южных уголков Узбекистана, куда можно было добраться только автобусом. Полторы тысячи метров над уровнем моря давали о себе знать, но уже через месяц Станислав почти полностью акклиматизировался. «Ничего страшного…» Городок, в котором располагался учебный пункт, не претендовал на широкую известность в республике. В районе не возделывался хлопок или рис; здесь не было больших животноводческих комплексов; в городе не добывали руду, не варили сталь, не производили мощную технику. Но зато горы, у подножия которых расположился город, высоко ценились любителями лыжного спорта и многочисленными туристами.
Правда, ничего этого Станислав не знал. Шесть месяцев он провел на учебном пункте, где молодых солдат обучали военным дисциплинам и владению оружием… «Примете присягу, – говорил новобранцам старшина, – тогда и разъедетесь по подразделениям…»
Станиславу казалось: старшина Соколов невзлюбил его. Трудно сказать, с какого дня это началось. Может быть, с того момента, когда Станислав встал в строй с неподшитым воротничком и на вопрос старшины: «Почему рядовой Вахтомин нарушает устав?», спокойно… пожал плечами. Или все это началось тогда, когда Станислав впервые на целых два, а то и три метра отстал от колонны во время утренней пробежки и снова игнорировал приказ старшины «подтянуться»?..
Старшина Соколов строен и худощав. Круглые глаза суровы и подозрительны. На другое же утро после того, как молодые солдаты прибыли в часть, Соколов, построив их в шеренгу, внимательно вглядываясь в лицо каждого, спрашивал:
– Рядовой…
И призывник должен был отвечать:
– Иванов!.. Петров!.. Сидоров!..
После знакомства старшина Соколов произнес речь:
– Прошу слушать меня внимательно, товарищи рядовые бойцы! Прежде всего договоримся о том, что вы все свои гражданские привычки сию минуту, не сходя с этого места, забудете раз и навсегда. Подъем – в шесть часов, по выходным – в семь. Зарядка, туалет, завтрак. Поить парным молоком и кормить яйцами всмятку вас здесь никто не будет. Курить разрешается только в специально отведенных местах. По территории городка не шататься, здесь не парк культуры и отдыха. По городку разрешается передвигаться строевым шагом или бегом. Дисциплина – это главное. Без дисциплины нет солдата! Солдат должен быть подтянутым и чисто выбритым; сапоги должны блестеть, как… Если увижу тусклую и, не дай бог, оборванную пуговицу, – наряд вне очереди!
И началось. Подъем, зарядка, завтрак, учебные занятия на плацу, классные занятия, личный час, отбой.
Станислав голодал.
Он не мог бы похвастать тем, что на «гражданке» наедался до отвала, но сейчас мечтал о жареной картошке с салом.
Утренних каши и чая ненадолго хватало для того, чтобы не думать о еде. В обед им давали огненный суп, и Станислав в первые дни не мог вовремя справиться с ним: обжигаясь, он глотал борщ или лапшу. Он не успевал приступить ко второму блюду, как следовала команда: «Встать! Выходи строиться!» Пришлось приспосабливаться. Быстро разделавшись с мясом из супа, Станислав принимался за второе, запивал его горячим чаем и только после этого начинал есть «горячее». Теперь не нужно было сильно спешить. Не беда, если суп останется недоеденным…
В свободное время Станислав читал, писал письма, гонял футбольный мяч – отделение на отделение, но свободного времени было очень мало. Почти полчаса рядовой Вахтомин пришивал воротничок, еще полчаса, уходило у него на писание писем, и уже не оставалось времени на то, чтобы успеть почистить пуговицы и пряжку ремня. Но вся эта солдатская жизнь – ранние подъемы, строевая подготовка, учебные тревоги, стрельбы, – вся эта жизнь казалась Станиславу никому не нужной игрой в солдатиков. Где-то кто-то делал большое и нужное дело, где-то кто-то по-настоящему защищал Отечество, а он, Станислав Вахтомин, и сотня таких, как он, молодых солдат, играют в войну и делают при этом умную мину.
– Товарищ старшина, разрешите обратиться?
– Обращайтесь.
– Товарищ старшина, какую пользу приносит наш учебный пункт стране?
– Что за идиотский вопрос, рядовой Вахтомин! Если бы вы, не спали на политзанятиях, вы бы знали… Рядовой Кривошеев!
– Я!
– Объясните рядовому Вахтомину, какую пользу нашему народу приносит Советская Армия.
– Какую – армия, я знаю, – начал говорить Станислав, но старшина сурово посмотрел на него, и он замолчал.
Рядовой Кривошеев четко выпалил:
– Доблестные Вооруженные Силы Советского Союза стоят на страже завоеваний Великого Октября!
– Это понятно, – сказал Станислав. – Я имею в виду, какую пользу приносит наш учебный пункт, когда то, что мы делаем здесь, легко можно было бы делать непосредственно в части.
– Рядовой Вахтомин, наряд вне очереди тебя устроит?
– Есть наряд вне очереди!
Впоследствии новобранцы узнали, что старшина не имел права наказывать солдат, которые еще не приняли присягу, услышав об этом, Станислав усмехнулся и махнул рукой: пусть его! Станиславу пришлось пойти в кухню и чистить картошку.
Учеба продолжалась…
– Рядовой Вахтомин, по-пластунски впере-ед… Марш!
– Рядовой Вахтомин, встать!
– Лечь! Заряжа-ай!
– Встать!
– Шаго-о-ом марш!
Армейская служба только началась, но она уже надоела Станиславу. Полгода солдаты не видели «гражданки».
Судя по письмам из дома, в Вахтомино за это время ничего не изменилось. Младший брат Юрка писал о том, что «все живы и здоровы, чего и тебе желаем». Без сомнения, письмо диктовала Юрке бабушка Варвара, которая и сама бы могла написать несколько строк, но почему-то никогда этого не делала. Впрочем, Станислав догадывался, почему: старушка боялась, что сделает много грамматических ошибок… Юрка писал: «Хорошо ли, Стасенька, ты питаешься в армии? Тебе сейчас нужно много калорий, поэтому не будь очень уж привередливым в пище. Передают тебе большой привет твои товарищи по работе…»
Почерк у Юрки неровный, буквы отстают одна от другой наподобие того, как уставший солдат отстает от строя; многочисленные ненужные завитушки, которые так любит младший брат, мешали прочтению письма.
А ночью ему снилась бабушка Варвара: она вошла в комнату и объявила: «А отец-то ваш женится!» – «У него уже есть жена», – хотел сказать Станислав и не смог.
Вместо своего голоса Станислав услышал голос дежурного по команде; голос звонко и радостно вибрировал:
– Па-а-дъе-омм!.. Трево-ога!
Через три-четыре минуты рота была выстроена перед казармой, и вскоре в полной боевой выкладке вышла из учебного пункта. Рота быстро миновала город. Проснулись собаки, которых здесь было великое множество, и дружно лающий хор долго еще преследовал колонну солдат.
Роту вел старшина Соколов.
– Раз-два, раз-два, раз-два-три! Шире шаг! Раз-два-раз-два!.. Еще шире! Бего-о-ом… марш! Раз-два, раз-два, раз-два!..
Сначала бежать было легко. Стояли морозные ночи, но морозу было не больше двух-трех градусов. Звезды на небе блестели, словно их почистили осидолом. Большой снег еще не выпадал; то есть, он много раз покрывал землю белым холодным ковром, но стоило выглянуть солнцу – и ковер моментально исчезал, словно его и не было!
– Рядовой Вахтомин, подтянуться!
«Старички» и местные жители рассказывают: зима здесь настолько теплая, что даже в декабре-январе снег не держится больше трех-четырех дней. Но и здесь случаются морозы под тридцать; правда, редко…
Бежать становилось все труднее и труднее. Только теперь Станислав начал ощущать тяжесть «выкладки» – вещмешка, противогаза, саперной лопаты, карабина. Стало трудно дышать. Казалось, еще несколько метров – и он выдохнется окончательно. Станислав по-прежнему был замыкающим – расстояние между ним и «хвостом» колонны постоянно увеличивалось.
– Рядовой Вахтомин, подтянуться!
В первые минуты было легко, потому что рота бежала вниз, под уклон. Но вскоре дорога начала горбиться – вниз-вверх – вниз-вверх, и невыносимая усталость навалилась на Вахтомина – он с трудом отрывал ноги от земли, словно их притягивало магнитом. Станислав вспомнил о младшем братишке, который бегал всегда легко и с большим удовольствием. Счастливый человек! В такие минуты Станиславу казалось, что в мире нет ничего важнее тренированного сердца, что «лишь тот достоин счастья и свободы», кто способен бежать и бежать круглые сутки, не останавливаясь и не задыхаясь… Станислав позавидовал и Юрке, и всем своим товарищам, которые бежали дружной спаянной колонной; только он один, рядовой Вахтомин, отстал на добрых полтора-два метра…
– Ша-го-ом… марш!
Уф-ф…
– Рядовой Вахтомин, в чем дело? – в голосе старшины Соколова звенит сталь. – Почему отстаете?
– Не знаю, товарищ старшина. Отстаю – и все. Я с детства плохо бегаю!
– Да? Ну ладно, я тебя научу, зайца обскачешь… Бего-ом… марш! Раз-два, раз-два, раз-два!..
Если бы сбросить вещмешок. И автомат. И бушлат. Если бы все это сбросить, можно бежать и бежать безостановочно на радость старшине Соколову, который снова оглядывается назад и громогласно приказывает:
– Рядовой Вахтомин, подтянуться! Раз-два, раз-два…
Снова – пик. Сердце рвется из груди, ему надоело сидеть в тесноте и в безвоздушном пространстве, ему хочется кислорода и простора. Все. Еще минута – и Станислав упадет. Спина бегущего впереди солдата удаляется все дальше и дальше; окружающее теряет свои формы и очертания. Не видно ни дороги, ни деревьев, ни огородов, которые только что тянулись по краям дороги. Осталась темная масса солдат, бегущих неизвестно зачем, остались только хриплые звуки, порожденные вдыхаемым и выдыхаемым воздухом, и барабанный топот ног, обутых в тяжелые кирзовые сапоги. Начало казаться, что он совсем один и что какая-то сила толкает его в спину, а ноги бегут сами по себе, потому что Станислав больше не может бежать – выдохся; пот струится по щекам, на голове под шапкой словно жарится яичница, воздух в грудь не поступает… Все! Все! Откуда-то издалека доносится голос Соколова, «Рядовой Вахтомин!..», но Станиславу теперь нет дела до этого голоса, он больше не боится его, никакой приказ не заставит Станислава сделать то, что он не в состоянии делать. Станислав сдернул с головы шапку – и только после этого осознал, что сдернул ее. Станислав замедлил бег и перешел на шаг – и только спустя мгновение увидел, что уже не бежит. «Рядовой Вахтомин!..» Станислав снял с плеча автомат и нес его в руках, как палку, не сознавая этого.
– Ша-а-го-ом… марш! – старшина Соколов отстал от роты и пристроился к Вахтомину. – Два наряда вне очереди захотел?
– Хоть десять… – Станислав хотел сказать эти слова громко и членораздельно, но из глотки вылетели лишь хриплые жалостливые звуки. Станислав прокашлялся и сплюнул в сторону. – Я не могу больше бежать, товарищ старшина, хоть расстреляйте!
– Можешь! Марш!
– Вы издеваетесь надо мной, товарищ стар…
– Не разговаривать в строю! Подтянуться! Раз-два, раз-два, правое плечо вперед! Левой, левой, раз-два-три… Запевай!
Рота повернула в обратный путь. Сколько километров они прошли? Пять? Десять? Во всяком случае, еще осталось столько же. Может, бега больше не будет? Хорошо бы так и пройти их, эти оставшиеся километры – пусть строевым шагом, пусть с песней…
– Бего-о-ом… марш!
Все повторилось. Снова усталость валила с ног, пот застилал глаза, сапоги «прилипали» к земле. Но тут произошло чудо. В тот самый момент, когда Станислав подумал, что больше не выдержит, что вот-вот он снова перейдет на шаг, – в этот самый момент, вздохнув, он почувствовал, что воздух попал в самый далекий уголок его легких, напоил их животворным кислородом, освежил сердце. Станиславу стало легко, как в сказке. Теперь даже капли пота, стекающие по его лицу, были приятны; была приятна тяжесть в ногах. Появилось изумительное ощущение всего себя – своих рук и ног, тела, «завернутого» в бушлат. Станислав с необыкновенной легкостью ускорил шаг, догнал солдата, за которым бежал с самого начала, обогнал его, увидел круглые глаза старшины Соколова, но не понял, почему старшина нахмурился. Через минуту сознание отметило команду: «Шаго-ом… марш!» Станислав пожалел о том, что больше не надо бежать.
Вот и все. Ничего особенного. Значит, надо только терпеть и бежать. Бежать и терпеть. И потом станет легко. Когда умерла мать, они бежали с Юркой от самой школы до деревни Вахтомино. И тогда вот так же пришло второе дыхание…
После марша-броска рота целый час приводила себя в порядок Станислав чистил на улице сапоги, когда рядом остановился старшина. Станислав вытянулся по стойке «смирно».
– Вольно, вольно… – Соколов присел рядом на ступеньки крыльца. – Жив, рядовой Вахтомин? – Даже когда старшина разговаривал спокойно, создавалось впечатление, что он недоволен собеседником и вот-вот объявит ему наряд вне очереди.
– Так точно, жив.
– А ты собирался лечь в арык отдохнуть.
– Я не хотел в арык.
– Ну рядом… Так наказать тебя или не надо? Или теперь ты сам все соображаешь?
– Так точно, товарищ старшина, соображаю.
– Что ты соображаешь?
– Что вел себя недостойно.
– Больше не будешь хныкать?
– Никак нет!
– И отставать не будешь?
– Может, и буду поначалу, вы не ругайтесь. Я привыкну.
От любви до ненависти один шаг, обратный путь не длиннее: Вахтомин проникся уважением к старшине Соколову. Хоть и не видел Станислав на задубелом лице старшины внешних следов участия, хоть и звучал голос Соколова сухо и по-командирски грозно, хоть и смотрел старшина Соколов на рядового Вахтомина все теми же круглыми стальными глазами, не предвещавшими ничего хорошего, тем не менее все изменилось. Не стало больше старшины, который придирается к рядовому Вахтомину по всякому пустяку только потому, что не любит этого солдата; но зато появился в роте старшина Соколов, желающий Вахтомину добра…
– Все же старайся не отставать, – закончил старшина, поднимаясь с крыльца и поправляя портупею. – Старайся найти в себе силы… Они есть, их нужно только вызволить…
