Текст книги "Хорошие люди"

Автор книги: Евгений Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятая
Ташкент

Только вернувшись в Ташкент, понял Станислав, как дорог ему этот город. И понял, что скучал по нему, пока гостил в деревне. Станислав скучал, но не верил в серьезность и «законность» этого чувства. И поверил в это, когда его ноздрей коснулись знакомые вокзальные запахи – запахи дыма и горячего асфальта, и горящих углей, над которыми неподалеку жарился шашлык…

Вениамин, встретив жену и девочек, не стал долго задержишься – он спешил в свой Учкент, где, как обычно, у него было много дел.

– Стас, спасибо! Я скоро приеду в командировку, тогда поболтаем!

Потянулись будни. Станислав снова начал работать на комбинате. Дела в цехе обстояли благополучно.

Ежедневно, вернувшись после окончания смены в общежитие, Станислав приводил себя в порядок и отправлялся в город. Он любил посещать парки – имени Горького, имени Тельмана, ОДО. В парках он ужинал – две-три палочки шашлыка, пиала чая. Поужинав, отправлялся в ближайший летний кинотеатр посмотреть новый фильм. Ему нравился вечерний народ.

Ему нравилось устроиться на самом последнем ряду и, пока не начался фильм, наблюдать за публикой, заполняющей зал. Станислав любил вечернюю публику, любил слушать реакцию зала на кинофильм, любил слушать тишину, когда шел грустный фильм, и легкие покашливания (так кашляет человек, когда хочет устранить комок, застрявший в горле); громкий хохот любил слушать, когда показывали комедию, сам смеялся до слез, до боли в скулах, до изнеможения. В такие минуты он чувствовал доброжелательность зала, и ему хотелось обнять всех этих замечательных людей, слиться с ними воедино; хотелось, чтобы такие порывы рождались в душе всегда. Потом фильм кончался, люди вставали со своих мест, спешили к выходу, и Станислав смотрел им в лица, ловил улыбки, которые еще не успели растаять, видел слезы, которые не успели высохнуть; но теперь, когда фильм кончился, когда не существовало больше единого организма зала, единого дыхания, когда говор, смех, возгласы, реплики разрушали это единение, Станислав постепенно приходил в себя. Обрывалась тоненькая нить, которая связывала его с людьми; люди расходились по домам, чтобы утром снова окунуться в свои дела. Он вспоминал о том, что и ему утром рано вставать и трястись в трамвае в сторону деревообделочного комбината. Фильм кончался, и Станислав в гудящей толпе направлялся на автобусную, трамвайную или троллейбусную остановку, приезжал домой, выпивал стакан холодного чаю и бросался в постель. В таких случаях он часто радовался, что может забыться до утра.

Станислав несколько остыл к заготовительному цеху вообще и к своей должности бригадира – в частности. Может, все-таки нужно было остаться тогда в Учкенте и попробовать себя на экскаваторе? Или – в металлообработке на ремонтном заводе?

Станислав должен искать что-то другое.

Что?

И где искать – здесь, в Ташкенте, или в родной деревне, куда всегда можно вернуться? Вспомнив о деревне, он вспомнил и об Ольге Барабановой. Достаточно сделать один только шаг! Но сердце остывало, как только приходила мысль о том, что Станиславу предстоит все начинать заново. Ему предстоит, как и детстве (и как сейчас), снова трудиться на деревообделочном комбинате, снова войти в тот же самый цех, куда он впервые пришел мальчишкой, и, возможно, снова встать к тому же станку, за которым ему приходилось работать, – иногда оборудование служит десятки лет… Только теперь не отец будет шефствовать над Станиславом, а младший Вахтомин. Последнее обстоятельство, правда, не особенна возмущало Станислава. Он был далек от мысли, что его самолюбию будет нанесен большой ущерб. Станислава волновало другое – то, что жизнь, сделав виток, вернула его к исходным позициям. Все его сверстники нашли себя, только Станислав по-прежнему на распутье…

Много раз за последнее время в голову приходила одна и та же мысль: а не пойти ли в институт? Станислав отметал эту мысль: поздно…

Но она возвращалась.

Пока Станислав был в отпуске, к нему в комнату подселили нового жильца – примерно одного с ним возраста, хрупкого, лысого человека по фамилии Песцов. («Антон Петрович Песцов, – представился он. – Инженер»), Так вот, этот самый Антон Петрович буквально с первых дней повел себя так, словно был старым другом Станислава. Станислав не успел опомниться, как Антон Петрович вытянул из него все сведения:

– Трудишься на ДОКе? Так это же замечательно! Я и сам когда-то баловался… в молодости. Холост-женат? Холост? Блеск! Тут у меня есть парочка адресов, которые нам пригодятся. Или мы не христиане? Вечерами чем занимаешься? Это твои книжки? Читаешь? Читать – читай, только меру знай. Ха-ха! Стой, не заводись. Я тоже, к твоему сведению, люблю читать. С детства. Но ведь и жить когда-то надо. Верно? – Антон Петрович полез в тумбочку – и на столе появилась бутылка водки. – Во, красавица! А?

– Я не буду пить, Антон Петрович…

– Зови меня просто Антоном, или ты думаешь, что я старше тебя? «Не буду пить»… Как будто его насилуют! Ах, Стасик-Стасик, я ведь не алкаш какой, ты не подумай, но почему бы не выпить ради дружбы? А? Или мы с тобой не христиане?

Удивительно было, откуда столько слов берется у этого маленького невзрачного человека, который, кстати, напоминал чем-то Станиславу его отца. Чем? Комплекцией своей? Поведением? Уверенностью в себе? Критическим отношением ко всему остальному миру? Антон Петрович с первых минут подавил Станислава этими своими качествами. Пока новые знакомые сидели и выпивали, Антон Петрович сообщил массу подробностей о себе – о том, что работает он инженером по технике безопасности на заводе железобетонных изделий, о том, что на Шахантауре землетрясение разрушило дом, в котором он снимал комнату у одной знакомой старушки, и что он – ха-ха! – едва унес ноги в то утро и спас свою хозяйку. Антон Петрович рассказал также, что на железобетонном заводе он недавно, до этого был заместителем начальника цеха на домостроительном комбинате, но… ушел по собственному желанию; он и начальником был, и главным инженером, и…

– Да в Ташкенте нет ни одного приличного предприятия, на котором бы меня не знали! – хвастался он, распаляясь все больше и больше. – Но мне не везло, черт возьми… Говорят: «Ты, мол, такой-сякой, не мазанный, и будет лучше…» Понимаешь, какие хорошие? Я им доказываю: «Христиане вы или нет? Меня – и увольнять? Спасибо! За все отблагодарили!» – Антон Петрович заглянул в лицо Станиславу красными глазами. – Нет, конечно, Стас, ты не подумай, я по собственному желанию всегда, но если бы они меня уважали, – вот что я у тебя хочу спросить, – если бы они меня уважали, а? Разве бы тот же директор… – Он ударил кулаком по столу. – А пошли они все к… Стас, Стасик, я рад, что ты меня понимаешь, что именно ты здесь оказался, а не какая-нибудь… Одному знаешь как тошно? Словом не с кем перемолвиться, душу не с кем отвести!..

В тот день, когда бутылка с водкой наполовину опустела, когда «пригляделось» лицо нового знакомого и его обильная речь, его тонкий голосок больше не резали слух, когда расплылись очертания комнаты, когда за окном начиналась вечерняя жизнь миллионного города, когда Станислав ощутил вдруг душевную радость и к нему пришла уверенность в том, что все будет хорошо и что осталось совсем немного до того момента, когда он начнет новую жизнь, – а он сумеет начать новую жизнь, потому что не ханжа и у него нет предрассудков, – когда, иными словами, потребность высказаться стала вдруг настолько острой, что он с трудом дождался последней реплики Антона Петровича, чтобы вставить свою, он начал говорить о том, что иногда и ему очень тошно становится, если не с кем переброситься словом, что он все время сидит, как сыч, в этой конуре, и нет человека, которому можно поплакаться в жилетку. До чертиков все надоело!.. Но ничего… ничего… Скоро я уеду (продолжал он): меня ждут в другом месте… Что? Зарплата? Какая зарплата? Нет, не знаю… Наверно, такая же… Если не меньше!.. Разве в этом дело? Меня ждет женщина, ради которой я согласен на любую зарплату, понимаешь? А что касается деревообработки, то… брошу я ее, наверно… Вот она где у меня сидит! У меня я отец был станочник… и брат тоже вот… начальник цеха!.. А мне только тридцать лет… Еще не поздно, верно? Пять лет – и можно окончить институт! Вот тебе и профессия на всю жизнь. Чего стесняться-то? Пять лет – это пустяк!.. Смотри, Антон Петрович, если, допустим, я не пойду в институт, то через пять лет я тоже буду вот так же мучиться. А?.. И снова буду страдать: ах-ах, у меня нет хорошей профессии, я никчемный человек!..

Станислав выплеснул на своего нового знакомого все, что накипело на сердце, все, что тревожило мозг и душу. Невыразимо трудно было носить в себе тяжесть невысказанных слов, мрачных мыслей о бесцельности собственного существования, и – зависть; он не хотел бы называть это чувство завистью – чувство, которое с некоторых пор угнетало его; но то была она – он узнал ее насмешливый оскал; зависть прочно заняла свои позиции в душе Станислава, чтобы не дать ему спокойна дышать, спокойно жить. Он завидовал Веньке Барабанову, Ольге Барабановой и – больше всех – своему младшему брату Юрию. Все они шагали по жизни именно в том направлении, какое и было с самого начала предназначено для каждого из них. И лишь тропинка, по которой начал двигаться Станислав, свернула в сторону, затерялась в глухомани неиспользованных возможностей. У станка стоять не зазорно, понимаешь, Антон Петрович? Это очень даже хорошая работа, особенно для тех, кто любит ее! Кто с самого начала стремился к ней… Вот как Юрий! Но я не люблю эту специальность, хоть мне и нравится ощущать себя… ощущать свою принадлежность к… видеть себя частицей какого-то огромного механизма, который делает великое дело… Это хорошо! Прекрасно! Но вся беда в другом… Знаешь, в чем? Я знаю, что способен на большее. Может, во мне дремлет сила, которая в один прекрасный момент выявится, и я пойму: вот оно!.. Вот оно, мое!.. Пришло!.. Антон Петрович, а? В институт мне надо какой-нибудь!..

– Тебе надо развеяться, старик. Выпей пока, а там посмотрим… Давай. За твои будущие успехи. И за мои.

Теперь Станислава не нужно было упрашивать. Он быстро выпил, чтобы не прерывать свою речь, чтобы больше ничего не отвлекало его, и недопитый стакан – тоже не отвлекал, чтобы Антон Петрович – неплохой, кажется, мужик, понятливый человек, хоты и тоже не очень, кажется, удачливый. Да, но что я хотел сказать? Да!.. Так вот, я считаю, что у каждого свое предназначение в жизни, у каждого своя потребность делать любимое дело… Ведь когда дело любишь, Антон Петрович, разве ты станешь лениться, скучать, страдать?.. Глупости! – Да я смогу горы свернуть, во мне такая сила, что…

– Тебе надо развеяться, старик. Слушай, у меня идея: пошли на танцы!

В самое первое мгновение Станислав недовольно поморщился – Песцов перебил его мысль. Станислав услышал в первое мгновение голос собеседника, но не его слова. Поэтому сказал:

– Подожди, Антон Петрович, я не договорил!..

– Поговорим в парке! Идем?

– Куда?

– Предлагаю махнуть на танцы.

У Станислава вылетело из головы все, о чем он собирался говорить. Он запнулся и сдвинул брови, не в силах понять, шутит его собутыльник или говорит серьезно. Но хмель в голове Станислава делал свое дело, обволакивая мозг приятным туманом; туман, правда, не мог скрыть некоторые очень яркие мысли Станислава, одна из которых была о том, что на танцы ходят восемнадцатилетние юноши, а не лысые старики… Станислав неожиданно расхохотался, взглянув на плешь своего нового знакомого.

– Чего тут смешного? – удивился Антон Петрович. – Ведь мы еще с тобой… в самом соку, можно сказать… Если хочешь знать, на площадку иногда такие парочки заявляются – ахнешь!.. Пошли – и дело с концом. Хлобыстнем еще по грамульке – и поехали.

Но именно эта «грамулька» и стала последней каплей. Еще полчаса тому назад Станислав думал о том, что он быстро хмелеет. Теперь же ему казалось, что он «ни в одном глазу». Окружающее представлялось ему в ярком свете, четко и понятно. Антон Петрович вовсе не выглядел таким старым, каким казался вначале. Катил куда-то трамвай, заполненный веселыми пассажирами. Станислав видел перед собой лицо нового знакомого; губы Песцова шевелились, выстреливая какие-то слова, – Станислав не слышал ничего, потому что в вагоне было очень шумно. Он видел перед собой много других улыбающихся лиц, некоторые из них почему-то были повернуты в его сторону, незнакомые глаза смотрели на него с укоризной и насмешкой. Станислав ломал себе голову, почему это так; в какой-то момент он увидел перед собой старика: сморщенное лицо, усы, борода… «Дедушка, садитесь!» Он хотел подняться, но старик отрицательно покачал головой и тоже улыбнулся, и нажал рукой на его плечо: «Сиди, сиди, отдыхай…» Было очень приятно смотреть на всех этих людей, и почти все они вышли из вагона там же, где и Станислав с Песцовым.

– Теперь пройдем две остановочки пешком, – услышал Станислав голос друга. – Да, помню, и я когда-то…

Песцов рассказывал что-то еще и еще, и Станислав говорил, вставлял свои слова о том, что у него пересохло горло, что не мешало б попить газировки, что…

– Газировочки не обещаю, Стас, а по кружечке пива хлобыстнем. Твою жажду как рукой снимет… лишь бы емкости найти…

Песцов и Станислав ходили между столиками, искали свободные кружки, выпрашивали их у кого-то, и это было непонятно и смешно; Станислав хотел спросить, неужели, мол, буфетчик не может запастись кружками в необходимом количестве, но не спросил, потому что Песцов то и дело исчезал из поля зрения. Потом они пили пиво – прохладное и очень вкусное, его хотелось пить еще и еще; потом над ухом начала греметь музыка, и Песцов упорно тянул Станислава в танцующую толпу: «Давай, вот эту парочку разобьем!» Но Станиславу было очень страшно. Он опасался, что, как только окажется в этой толпе, обязательно потеряет Песцова. Станислав не знал, где они находятся, какой это парк и как теперь они доберутся домой. Он пытался спросить что-то у Песцова, но тот вдруг толкнул его в грудь, и Станислав шлепнулся на скамейку. «Сиди здесь, старик, и – никуда!.. Жди меня!..» Пришлось сидеть и ждать, и трудно было понять происходящее. По-прежнему гремела над ухом музыка, но теперь она не мешала Станиславу отдыхать; напротив, она убаюкивала его; вскоре Станислав ощутил щекой что-то мягкое и доброе; начал проваливаться в сон, когда резкий толчок заставил его открыть глаза: «Дядечка, держи свою голову прямо! Что тебе здесь, вытрезвитель?» Другой голос рассмеялся и сказал: «Во сне он тоже танцует, ха-ха-ха!» – «Наверно, ошибся дверью, бедняга». – «Его дружка я часто вижу здесь, вон того, лысого…» Станислав дернулся. Что-то дошло до его сознания… Лысый дружок… Антон Петрович! Антон Петрович! Несколько голосов засмеялись рядом, и кто-то другой тоже громко закричал: «Антон Петрович!»

– Ну, старик, ты и даешь… Христианин ты или нет? Не видишь, я танцую с женщиной?

И была ночь, и качались фонари, и полупустой трамвай снова мчался куда-то, и были чьи-то голоса, и горечь во рту была, и холодная вода из крана, освежившая рот и прояснившая голову – что случилось? Почему Станислав наклюкался, как свинья? Напившись воды, он снова лег в постель, закрыл глаза – и начал проваливаться куда-то, и тошнота подступила к горлу. Он повернулся на бок и уставился взглядом на Песцова, пытаясь вспомнить что-то важное, вспомнить то, что случилось с ним вчера. Но память рисовала только лица веселых пассажиров трамвая, лицо старика, нажимающего Станиславу на плечо, – все остальное было покрыто мраком. Вдруг Станислав осознал, что уже позднее утро. Он вскочил, босиком подбежал к окну, рванул в сторону занавески – и яркий свет хлынул в комнату.

– Антон Петрович, мы проспали!

– Что?.. Кто?.. – Песцов разлепил глаза и какое-то мгновение бессмысленным взглядом смотрел на Станислава; потом улыбнулся, вытянул руки прямо перед собой и потряс ими в воздухе.

– Почему проспали? Самый раз! – Он сел в постели. – Ну, Стас, ты вчера…

Но Станислав не хотел слушать, что было вчера. Он с ужасом увидел, что уже десять часов утра, а на комбинате нужно было быть в восемь.

– Мы опоздали, Антон Петрович! Что я теперь скажу? Фу, ты, черт… – Станислав бросился к тумбочке, достал электробритву, включил ее в сеть, но тут же выключил, увидев в зеркале, что щетина на лице не такая уж большая, что можно и не побриться разок, тем более, что времени нет.

Антон Петрович с любопытством смотрел на друга и молчал. Но потом, начав одеваться, сказал:

– Проспали – это плохо…

И ни капли сожаления не было в его голосе. Песцов поднял с пола бутылку:

– Похмелишься, Стас? Я вчера еще брал, пока ты…

– Что? Я? Пить? Да ты что! – тошнота снова подступила к горлу.

Станислав схватил чайник, выскочил из комнаты, побежал а кухню, налил кипятку, вернулся, сыпанул в чайник заварки – много! – и жадно начал глотать крепкий черный чай…

– Чифир пьешь, – прокомментировал Песцов.

Но Станиславу некогда было отвечать ему. Станислав спешил. Первый раз в жизни он опоздал на работу. Потом, уже по дороге на комбинат, Станислав «покопался» в своих ощущениях и обнаружил, что не очень-то страшится возможности объяснения с начальством.

Но… Станислава просто-напросто не пустили на территорию комбината. Вахтер в проходной преградил опоздавшему дорогу.

– Иди назад, малый!

– Почему? Вот мой пропуск!

– А ты что, только на свет народился? Ничего не знаешь?

– Что я должен знать?

– А то, что есть приказ такой: опоздавших на территорию не допускать.

– Дурацкий приказ… Я бригадир! Мне нужно обязательно.

– Иди-иди, отдыхай..

Было ясно, что увещевать вахтера бесполезно. Станислав вышел на улицу и некоторое время околачивался около проходной, надеясь, что кто-нибудь выйдет и поможет ему… Кто выйдет? Мастер? Начальник цеха? Директора комбината, может, тебе подать?

Станислав поехал домой.

В комнате он увидел Песцова, который в одежде валялся на кровати.

– Уже отработал? – удивился тот.

– Уже, – отозвался Станислав и тоже прилег на свою койку; прилег, закрыл глаза, чтобы не видеть яркого солнца, бьющего по нервам, не видеть Песцова, ничего не видеть и никого.

И хорошо было бы ничего не слышать, но уши невозможно было заткнуть. И они впитали в себя голос Песцова:

– Дурак будешь, Стас, если не похмелишься. Говорят же в народе: от чего заболел, тем и лечись… Деньги есть? Давай слетаю. Я – мигом…

На этот раз Станислав не протестовал. Теперь ему все было безразлично.

– Слетай… А где та бутылка? Уже вся?

– Ха! Ту я уделал…

Песцов ушел – и быстро вернулся. Принес водку, колбасу, лепешки, зелень. Разлив водку по стаканам, сказал:

– У меня, между прочим, тоже не выходной сегодня. Но я философ. Я считаю так: если водка мешает работе – брось работу. Твое здоровье, Стас!

Они выпили и закусили, выпили и закусили. И вскоре Станислав снова ощутил себя здоровым и энергичным человеком. И очень молодым. И в новом свете увидел свою поездку на комбинат, которую только что совершил.

– Дурацкие законы! Ну, опоздал человек на работу. Что здесь особенного? Глупо – не пускать его на территорию…

– Глупо, ясное дело.

– Чего они этим добьются? Ну, потеряет человек восемь часов человекодня, только и всего. А цех выпустит меньше продукции. И это отразится на общих показателях!

– Еще как отразится!

– Мало ли по какой причине человек может опоздать… Может, трамвай с рельсов сошел! Надо же спросить, что и как…

– Вот именно.

– Поинтересоваться надо: что с тобой, Петя? Или там – Ваня, Гриша, Миша… А он сразу: не пускать!

– Дураки…

– Опоздал человек? Заставь его отработать эти часы в другое время! Это справедливо. Тогда и дисциплина будет на высоте.

– На высоте, – согласился Антон Петрович.

– А то сами себе хуже делают… Ладно, завтра я поговорю на эту тему кое с кем…

– Завтра выходной, – сказал Песцов.

– Выходной? Отлично! В понедельник поговорим… на свежую голову.

Дверь открылась, и в комнату вошла Людмила Обухова.

Станислав вздрогнул, увидев светло-розовое платье, кирпичные волосы, улыбчивые глаза.

– Люда!

Он вскочил и сжал ее в объятиях.

– Люда! Не может быть. Это ты?

– Это я. Здравствуй, Стасик. Вот снова увиделись…

– Обмен опытом?

– Обмен опытом давно кончился.

Людмила покосилась на Песцова, тот тоже вскочил со стула, подал ей руку:

– Антон!

– Очень приятно, – Людмила перевела на Станислава вопросительный взгляд.

Тот пояснил:

– Мой новый сосед по комнате. Антон Петрович Песцов.

– Очень приятно, – повторила Людмила, но Станислав понял по ее голосу, что она вовсе не довольна присутствием Песцова. И Станислав добавил.

– Моя жена.

– Что? Неужели) Здорово! А ты говорил, что… Тогда я молчу. Что же ты скрывал? Это не по-джентльменски. Я бы… Ну, христиане… Тогда сам бог велел нам выпить за встречу… Ну, Людмила, я очень рад за своего друга – у нею такая чудесная жена! За ваше счастье! – Он выпил, понюхал корочку и сказал: – А теперь я пошел. – Песцов с видом занятого человека бросил взгляд на часы: – О, поезд через сорок минут уйдет! Стас, выйдем на минутку! – В коридоре Песцов тихо попросил. – Старик, я на мели, одолжи десятку. Будь другом…

Станислав выполнил его просьбу.

И вернулся в комнату.

По дороге к своему стулу поцеловал Людмилу куда-то в ухо.

– Стасик, да ты что?!

– Разве нельзя? – Он чувствовал себя легко и непринужденно.

Людмила не ответила, покачала головой, словно осуждая Станислава за его поступок, словно давая понять, что она считала Станислава остепенившимся человеком…

– Праздник у вас какой, что ли?

– Просто выпили – и все. Какой праздник? – Он не сказал о том, что эта легкая выпивка началась со вчерашнего дня.

– Твой друг уезжает куда-нибудь?

– Уезжает? С чего ты… – И он снова прервал себя. – Нет… Так… Скажи лучше, каким образом ты снова оказалась в Ташкенте? Если не обмен опытом, то что?

– Ничего. – Она загадочно улыбалась. – Угадай. Ты проницательный человек.

– Кто тебе сказал, что я проницательный?

– Давай выпьем, – неожиданно предложила Людмила. – За встречу.

– Это водка!

– Я чуть-чуть…

Выпив, Людмила сморщилась, словно проглотила ложку горчицы, закашлялась, махая рукой перед лицом.

– Фу, какая гадость!

– Плохо пошла? А ты еще…

– Хочешь знать, почему я в Ташкенте?

– Хочу.

– Я теперь всегда буду в Ташкенте.

– Постоянно?

– Я здесь живу потому что…

– Здесь?! Как живешь?

– Очень просто. Живу – и все.

– Ты хочешь сказать, что у тебя здесь дом?

– Вот именно. Только не дом, а квартира. Я обменялась.

– Но… как же… И Оленька здесь?

– Конечно! Где же ей быть?

– Ты хочешь сказать, – Станислава сбивала с толку веселость его бывшей жены, – что поменяла свою квартиру на Ташкент?

– Что с тобой, Стасик? Ты думаешь, что я опять шучу? Не волнуйся, мой милый солдатик. Я не собираюсь шутить… Мне показалось, что так будет лучше… Через двенадцать лет все мы будем другими.

– Через одиннадцать, – автоматически поправил он Людмилу.

– Да. И я не хочу, чтобы меня третировали на старости лет.

– Неужели ты действительно обменялась?

– О, господи… Я тебе втолковываю это целый час!

– И где же ты живешь?

– Почти рядом с Самаркандской автостанцией. Близко и работа, и всякий транспорт…

– А работаешь где?

– Да на Текстильном же!

И все же в это было трудно поверить. Перед ним сидела самая настоящая Людмила Обухова, с которой он знаком, как ему казалось, всю жизнь, и которая никуда не исчезла и не ушла; она осталась с ним, хоть Станислав и думал, что они расстались навсегда…

А как же Ольга Барабанова?

Воспоминания об Ольге принесли боль. Станислав провел ладонью по лбу, словно этот жест мог успокоить его. Собственно говоря, в чем дело? Что – «как Ольга Барабанова»? Ольга есть Ольга и останется Ольгой… Ольга сказала все.

– Ты знаешь, почему я обменялась? Чтобы Костя никогда больше не нашел меня… – Жизнерадостное выражение на ее лице начало исчезать, в глазах появился блеск – сейчас она должна была заплакать. Но блеск в глазах Людмилы так же быстро исчез, как и появился. Гостья грустно улыбнулась. – Конечно, мне его жалко, но ведь и я должна свою жизнь устроить, правда? Я очень, очень, очень хочу, чтобы теперь Оля навсегда забыла этого человека.

– Он тебя все равно найдет, – сказал Станислав, понимая, что говорить такие слова не следовало бы. – Ему скажут новые хозяева квартиры… или Дильдор Аскаровна…

– Хозяева той квартиры не скажут. И Дильдор Аскаровна – тоже. Потому что я сначала обменялась внутри города. Потом – на Ташкент. А Дильдор Аскаровна уехала в Учкент… Давай еще выпьем, а? Что-то ты скучный! A-а, понятно! – она хлопнула в ладоши, и Станислав вторично вздрогнул. – Понятно, чего ты подумал!.. Не волнуйся, я не собираюсь вешаться тебе на шею!..

– Я не волнуюсь… Зачем ты так говоришь?

– Потому что я вижу!.. Ну, а как ты съездил?

– Нормально.

– Вот и хорошо! Я так и думала! Я хочу выпить за твое счастье. Налей, ты хозяин здесь! Я – гостья… «Налей полней бокалы!..» – пропела она.

– Перестань…

– Не волнуйся! За твое счастье, мой милый солдатик! – и она выпила до дна, и снова сморщилась и закашлялась, и снова улыбнулась сквозь слезы – виновато и воинственно одновременно.

И жалость к Людмиле, которая часто руководила многими прежними поступками Станислава, когда он был еще не женат, вспыхнула с новой силой. Он придвинул свой стул к стулу Людмилы и крепко обнял ее.

– Но я тебя люблю, Людочка. Я многое, очень многое понял, пока ты была рядом…

Он зарылся лицом в ее локоны, и показалось ему, что все вернулось – все, что было: и чувства, и запахи, и мысли, и любовь, и юность…

Иногда человек запоминает настолько малозначащие явления, случившиеся когда-то в его жизни, что становится обидно. Почему в голову лезет всякая чепуха? Станислав запомнил, например, как однажды, когда он вернулся в Учкент из областной больницы, Шурочка (которую он еще не знал) очень удачно скопировала его неуверенную речь. И это было приятно и смешно, и сразу расположило к новой знакомой. А сейчас он вспомнил вдруг красный мячик, который проплыл недавно под мостом через реку Цну. Станислав долго, до боли в глазах следил за этим мячиком, пока он не исчез за поворотом, и думал о себе, об Ольге, о жизни. И почему-то Станислав вспомнил свою первую ночь в казарме после возвращения из города, где он познакомился с Людмилой Обуховой. В ту далекую ночь казалось, что, познакомившись с Людмилой и думая только о ней, он оскорбляет Олю Барабанову – милую, русоволосую, голубоглазую Олю, о которой он так долго мечтал.

Людмила ушла из общежития только под вечер, а вечером явился Антон Петрович – пьяный, веселый, возбужденный.

– Старик, скажи мне только два слова – и я заберу вещи.

– Зачем?

– Мы х-христиане или нет? Личная жизнь человека прежде всего! А все остальное – это придумано… А где же… А Людмила где твоя?

– Уехала.

– Как?! Куда?

– Домой.

– А ты?

– Что я?

Песцов смотрел на него ничего не понимающими глазами.

– Стасик, ты мне должен все объяснить, сам понимаешь, какой я… Твоя жена откуда приехала?

– Из дома.

– Понятно… А где ее дом?

– В Ташкенте.

Станиславу нужно было успокоиться. Прийти в себя. Именно поэтому так долго и так непонятно отвечал он на вопросы Песцова.

– Странно… Почему же ты живешь здесь? Ты разошелся, что ли, с ней?

– Было дело…

– Ага! Решили сойтись?

– Все может быть…

– Правильно! Одному очень хреново… очень… А у тебя такая жена – пальчики оближешь! Дети есть? Тем более надо сойтись!..

– Антон Петрович, слетай за бутылкой, – попросил Станислав.

– Вот это по-христиански!.. Гони монету.

«Хороший человек» – подумал Станислав о Песцове, когда тот вышел из комнаты. – А хорошим людям всегда не везет… Слабовольный, наверно… Там работал… там… А я не слабовольный? И-ди-от! Что толку от твоей… деятельности?.. Но тут он снова вспомнил об Ольге, о Людмиле, и все другие наболевшие вопросы отошли на задний план. «Так и спиться можно» – мелькнула мысль. Станислав пренебрежительно хмыкнул и отогнал ее.

…Как-то Людмила спросила:

– И когда ты снова собираешься в деревню, мой милый солдатик?

– «Деревня, где скучал Евгений, – продекламировал он, – была прелестный уголок…»

И почувствовал, как защипало глаза. И вспомнил деревню: мать, отца, бабушку Варвару, Юрку, Тамару Акимовну и Марину Семеновну, Елизавету Ивановну, Веньку, каким он был тогда, и – Ольгу, Ольгу, Ольгу, Ольгу… Еще ничего не потеряно! – спохватился он. – Ничего! Ему только тридцать, он еще успеет закончить вуз и…