Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Можешь дальше не говорить. Как мы с тобой раньше решили, Клавдий, так пусть все и остается.
– Но, Тамара Акимовна, где же я возьму покупателя? Объявление висит и висит, а толку никакого.
– В деревню я не поеду. А в твой пятистенок – тем более. Словно ты не понимаешь, а ведь не глухой.
Клавдий Сергеевич наморщил лоб:
– Что понимать-то?
– Ах, ладно, не будем об этом.
Вахтомин развел руками:
– Но ведь покупателя нет!
– Пусть. Куда спешить? Рано или поздно все уладится. А пока здесь жить будем…
– Тесно у тебя.
– Зато уютно.
– Так-то оно так…
Они пили чай с малиновым вареньем – маленький невзрачный Клавдий Сергеевич Вахтомин и Тамара Акимовна, у которой из глаз, казалось Вахтомину, исходит свет.
И вдруг он все ясно вспомнил. Все, что произошло часа два тому назад. Вспомнил – и что-то тяжелое навалилось на его душу, затруднило дыхание; наверное, это снова была злоба – неуправляемая и когтистая; она холодной лапой сжала сердце – и отпустила. И ушла, в который раз испортив настроение Вахтомину. Клавдий Сергеевич криво улыбнулся:
– А ведь они тебя знают, кажется, Тамара Акимовна.
– Кто – они?
– Мои бандиты – Станислав да Юрка.
– Они у тебя не бандиты. Они хорошие ребята. – Тамара Акимовна улыбнулась своим мыслям. – Я с ними познакомилась сегодня. Хорошие мальчики. Непосредственные.
– И что же, – Клавдий Сергеевич испытал нечто вроде ревности, когда услышал удивительную новость, – и что: ты с ними разговаривала?
– Конечно.
– Где вы познакомились?
– Они в магазин приходили. Ты, смотри, не ругай их, я тебя прошу. Я не знаю ваших отношений, но будь с ними поласковее. Хорошо? И знаешь, Клавдий, – в лице Тамары Акимовны появилось что-то новое – нежное, грустное и доброе, – знаешь, по-моему, мы с ними замечательно уживемся.
– Дай бог, – коротко буркнул Вахтомин, опуская глаза. Разговор о детях был ему не по нутру. – Но ты опять кое о чем забываешь, Тамара Акимовна. – Он сделал паузу, в течение которой женщина выжидательно смотрела на него. – Ты опять забыла, что, пока дом в Вахтомине не продан, пацаны будут жить там, а не здесь.
– Ах, вот ты о чем! Ну, это не большая беда. Они могут жить и там и здесь… Сам же говоришь: пять километров – ерунда! Тем более что ребята учатся в селе…
– Так не годится, Тамара Акимовна. У человека должен быть один угол… Что ж это получается, если они начнут сигать туда-сюда? – Клавдий Сергеевич подумал, не сказать ли ей о своем решении в отношении трудоустройства старшего сына, но, увидев глаза Тамары Акимовны, отказался от этой мысли.
Ничего не сказал Вахтомин и о том, что произошло сегодня в деревне, когда он приехал забирать шифоньер. Неожиданно в лице Тамары Акимовны Вахтомин увидел будущего заступника Станислава и Юрки. «Только этого не хватало». Клавдий Сергеевич всегда считал – и тогда, когда жива была Александра, и теперь, – что детей ни в коем случае нельзя гладить по головке. Для того, чтобы они выросли стоящими людьми, полезными членами общества, их нужно держать в ежовых рукавицах. Если же родители начинают, охать да ахать, над своими отпрысками, ничего путного от таких детей не жди – они вырастут большими свинами.
Так убеждал себя Вахтомин. Он почему-то считал, что воспитывает своих детей «как надо». Но неожиданное поведение Станислава смутило его ум, вызвало раздражение. И случилось то, что должно было случиться.
Но Вахтомин редко когда думал о сыновьях, если не видел их. Иногда он самому себе признавался, что равнодушен к ним, и это признание не вызывало у него угрызений совести.
– Зачем им скакать туда-сюда? – спросила Тамара Акимовна, продолжая разговор. – Они могут приходить сюда после уроков, заниматься в спокойной обстановке. Я на работе, ты – тоже. А ночевать они пока могут в деревне.
– Пока! – многозначительно прохрипел Клавдий Сергеевич.
– Да, пока, – Тамара Акимовна с подозрением взглянула на него. – Пока ты не продашь свой пятистенок и не купишь себе другой…
– Купить, между прочим, тоже проблема.
– Может быть, и проблема, этого я не знаю…
Тамара Акимовна хотела добавить, что Вахтомин сам завел однажды разговор о покупке дома. А раз так, то сам Вахтомин и должен решить проблему. В конце концов, коли взялся за гуж, так будь добр, доведи дело до конца. Она же, Тамара Акимовна не намерена жить в больших хоромах с антресолями – много пустого места в комнатах угнетает ее. Пустоту надо, обязательно чем-то заполнять. Даже маленькая полка на стеллаже в магазине, если на ней нет книг, производит не очень приятное впечатление. Пустота – это пространство, в котором нет нас или наших идей. Кто сказал такие слова? Или она сама их придумала?
Тамара Акимовна ничего больше не стала говорить Вахтомину. Она видела, что он ждет от нее каких-то новых фраз, объяснений или предложении, но что она могла предложить? Ее вполне устраивает маленький домик, оставшийся от родителей…
– Пойду я, – сказал Клавдий Сергеевич.
– В Вахтомино?
– Да. Дело есть.
– Только ничего больше сюда не привози.
Тамара Акимовна, оставшись одна, некоторое время отрешенно сидела в кресле, стараясь не думать о том, что нужно встать и помыть пол – вон сколько грязи натаскали рабочие. Много было и других дел, которые ждали рук. Но не было одного пустяка – желания что-нибудь делать. Мрачный Вахтомин ушел, и она долго не могла понять, что именно не понравилось ей в нем сегодня, какая новая черточка его характера, открывшись лишь на мгновение и снова спрятавшись, насторожила Тамару Акимовну? Она попыталась вспомнить, но ей это не удавалось. Она напрягала память – безрезультатно. И только бросив взгляд в окно и увидев снующих по улице ребятишек, вспомнила!
Она вспомнила, что и без того мрачный Клавдий Сергеевич еще больше потемнел лицом, когда речь зашла о его сыновьях, и что говорил он о своих «бандитах» угрюмо и холодно.
В чем дело?
Сегодня днем Тамара Акимовна пришла в восторг, увидев в магазине братьев. Они вошли и сразу же начали глазеть на нее, делая в то же время вид, что на самом деле изучают витрины с книгами. Конспираторы… Особенно выделялся младший – белобрысый Юрка. Тот почти не прячась рассматривал Тамару Акимовну, и не ему, а ей приходилось делать вид, что она ничего не замечает. Братья важно расхаживали от одной витрины к другой, от одного стеллажа – к другому, у обоих были заговорщицкие лица, на которых в то же время было нарисовано такое большое любопытство, что Тамаре Акимовне приходилось удерживать себя, чтобы не расхохотаться. К тому же оба брата были очень похожи на своего отца, особенно Станислав.
Потом, разговаривая с мальчишками, Тамара Акимовна не могла отделаться от мысли, что, возможно, когда-нибудь ей придется жить рядом с братьями – много-много лет жить, и сумеют ли они найти общий язык? Первое впечатление говорило в пользу того, что такой язык будет найден. Но кто знает, как повернутся события… О том, что братья увлекаются спортом и чтением, Тамара Акимовна давно знала со слов Вахтомина (поэтому и книгу «Все о футболе» она припрятала под прилавок, надеясь сразу же смягчить ею сердца ребят). Но больше о сыновьях Вахтомина Тамара Акимовна не знала ничего.
«Странный человек», – только теперь, после ухода Вахтомина, подумала она.
Тамара Акимовна ушла в воспоминания. Она вспомнила свое знакомство с Клавдием Сергеевичем. Вахтомин сначала испугал ее. Но при ближайшем рассмотрении, когда Клавдий Сергеевич зачастил в магазин, новый знакомый показался Тамаре Акимовне довольно оригинальным человеком, из тех, кто очень щепетилен в вопросах чести и справедливости. Книг он, правда, не читал, и Тамара Акимовна подумала: ну что ж, не всем же быть книголюбами. У Вахтомина, возможно, свои интересы, которые ей тоже никогда не понять. В жизни есть много вещей, которые могут по-настоящему увлечь. Вахтомин, например, с первых дней знакомства начал говорить Тамаре Акимовне о том, что у него очень ответственная должность на комбинате. Рассказывал он примерно следующее (почти не спуская с нее глаз, что на первых порах очень Тамару Акимовну смущало):
– Иногда, Тамара Акимовна, обидно даже становится за мою профессию, потому что многие говорят: чего там, какая это сложность – деревообработка! Строгай, мол, да строгай, чего-нибудь и получится. Да ведь строгать тоже надо умеючи, с бухты-барахты никогда ничего не сготовишь. Если ты, скажем, поставлен к циркульной пиле, так будь добр стой и не брыкайся! Режь и режь доски, не глазей по сторонам, иначе сунешь палец, куда не надо, и пиши пропало… Дисциплину труда соблюдать надо. Или взять рейсмус, есть у нас и такой станок. Тоже надо иметь понятие, как с ним обращаться… А вот еще электрофуганок – нож открытый. Стругаешь доску, иногда сучок попадется, его вырвет из доски, и он летит в обратный путь, точно тебе в глаз, как пуля из ружья. Тут нужны обязательно хорошие очки. Без техники безопасности в нашем деле совсем нельзя…
Тамара Акимовна скучала, но слушала.
– Я об ней, об технике безопасности, на каждом собрании речь завожу. Спросите, почему? Да потому, что если об этом молчать, какой же порядок будет на нашем производстве? Тут все глаза повышибает, а я буду молчать? Мой сменщик Вадим Кирьянович – молодой еще, сопляк, можно сказать, пороху не нюхал; вот он молчит обычно на собраниях. Ему кричишь: «Вадим, давай, выйди на трибуну, скажи народу, как ты борешься за технику безопасности», а он только зубы скалит да отмалчивается. Что с такого возьмешь? Опыта нет, жареный петух его еще не клевал в…
– Меня, Тамара Акимовна, сильно боятся, потому что я для них неспокойный человек, все замечаю-примечаю, где что плохо… где, вернее говоря, какой непорядок имеется, и сразу – раз! – к директору или парторгу, так и так, говорю, нужны самые решительные меры. Я, говорю им, тоже хозяин завода, у нас, говорю, любой человек хозяин, поэтому я требую полного и безоговорочного принятия мер.
– Или, опять же, собрания взять. Кто самый активный выступальщик? Конечно, Вахтомин. Кто придет и расшевелит эту неподвижную массу? Вахтомин. Кто первый проголосует за повышенные социалистические обязательства? Вахтомин. Кто первый придет на коммунистический субботник?
– Вахтомин, – закончила за него Тамара Акимовна.
Долгое время она не могла выработать своего отношения к Клавдию Сергеевичу. Все его разговоры о комбинате, о комбинатских делах, о том, как он один ведет борьбу за порядок и дисциплину, старается, чтобы производительность в цехах, да и не только в цехах, но и на всем комбинате увеличивалась с каждым днем – все эти разговоры забавляли Тамару Акимовну. Она была уверена в том, что Клавдий Сергеевич просто-напросто не может найти другую тему для беседы. Да и где Вахтомин мог найти ее, если книг он не читает, газет – тоже, приемника в доме – и того нет у него.
О покойной жене он тоже вспоминал вскользь, как о чем-то малосущественном и неинтересном. Почти ничего не говорил о сыновьях. На первом плане стояла у него производственная тема. Тамара Акимовна, слушая Вахтомина, скучала и думала о том, что вот человек, который не знает других радостей, кроме своего дела, который может сутками пропадать на комбинате и, вернувшись, сутками говорить о том, что сделал сегодня. Такая односторонность в Вахтомине казалась Тамаре Акимовне неестественной. Она решила, что смерть его жены Александры так сильно повлияла на Клавдия Сергеевича, что только в работе и разговорах о производстве он ищет и находит успокоение. Тамара Акимовна решила, что Клавдий Сергеевич говорит так много только потому, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Мрачное выражение Вахтоминского лица она приписывала тем же причинам, и, как могла, старалась отвлечь его от невеселых мыслей. Тамара Акимовна жалела этого человека; но ведь говорят в народе: «Она жалеет его!», когда хотят сказать: «Она его любит!»
Тамара Акимовна ошиблась, и скоро ей предстояло узнать об этом.
Однажды вечером Клавдий Сергеевич пришел к ней торжественный и молчаливый. Он важно сел за стол, аккуратно подтянув брюки, попросил Тамару Акимовну сесть напротив и, прочистив покашливанием голос, сказал:
– У меня, Тамара Акимовна, есть одно важное предложение.
Она кивнула и продолжала выжидательно смотреть на Вахтомина. Клавдий Сергеевич пригладил волосы, которые он носил с пробором посередине. Он считал, что именно такая прическа придает ему солидность.
– Предложение вот какого характера, – продолжал Вахтомин, опустив глаза, рассматривая узоры на скатерти. – Я, Тамара Акимовна, как уже вам было неоднократно доложено, бобыль, то есть вдовец, – он старался так выговаривать фразы, чтобы они выглядели убедительно и строго. – Вы тоже, к сожалению, вдовушка. Правда, у меня есть семья, сыновья там, матушка, но сейчас я свою мысль веду к тому, Тамара Акимовна, что, как мужчина, я холостой, а вы, как женщина, тоже одинокая. Разве не так? Я надеюсь, вы хорошо уяснили для себя мою мысль?
Тамара Акимовна было очень серьезна, когда произносила ответ:
– Хорошо уяснила.
– С какой же точки зрения, – волнуясь, сказал Вахтомин и поднял на нее глаза, – вы расцениваете мое предложение?
Тамара, Акимовна разглядывала лицо Вахтомина – темное и мрачное даже в такой ответственный момент; но, может быть, оно было мрачным именно потому, что момент – ответственный? Сама Тамара Акимовна не испытывала ни волнения, ни возвышенных чувств. Почти не задумываясь, она коротко бросила:
– Можно попробовать, Клавдий Сергеевич.
И покраснела.
Он начал вставать из-за стола, уронил стул, бросился поднимать его, задел стол, ваза с цветами опрокинулась и вода вылилась на скатерть.
В тот же день после долгой беседы они приняли решение продать оба своих дома, чтобы купить один – в селе. Жить в Вахтомино Тамара Акимовна категорически отказалась.
Такими были ее воспоминания.
…За окном смеркалось. В комнате было почти темно, когда Тамара Акимовна, сбросив с себя оцепенение и вернувшись в действительность, решила все же заняться делом. Она встала, включила свет, вздохнула, увидев грязные следы на полу, оставленные сапогами рабочих, сходила в сени за ведром, и тряпкой и принялась за уборку.
Клавдий Сергеевич вернулся домой в отвратительном расположении духа. Сегодняшняя встреча с Тамарой Акимовной принесла ему одни разочарования. Черт возьми, как было бы великолепно, если бы она согласилась жить в деревне! Дом Вахтомину не продать, коль скоро до сих пор не появилось ни одного покупателя. Да и откуда этому покупателю взяться? Из села, а тем паче из города никто в деревню жить не поедет. Опять же, когда возникнет вопрос о продаже Тамариного дома, смогут ли они этот вопрос положительно решить? Сомнительно что-то.
А что касается ее слов, чтобы пацаны жили здесь и там, так из этого ничего не выйдет, Тамара Акимовна. Дудки-с. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Слишком много свободы вы, Тамара Акимовна, предлагаете этим бездельникам. Они тогда вообще на шею сядут. Может быть, вы и тороваты на добрые дела, Тамара Акимовна, да только Клавдий Сергеевич Вахтомин никому не позволит ломать его, вахтоминский, метод воспитания. (Вахтомину казалось, что у него есть такой метод).
Когда Клавдий Сергеевич сам был мальчишкой вроде Стаськи, отец колотил его так, что дым столбом стоял. Соседи-таджики удивлялись: вай-вай, разве можно? Отец колотил его так, что черная кошка с испугу вылетала в форточку. И что же? А ничего. Клавдий Сергеевич Вахтомин вырос порядочным человеком, много порядочнее некоторых других, которые сутками протирают в конторах свои штаны, – всякие там инженеришки да счетоводы с бухгалтерами, – вместо того, чтобы заняться полезным делом. Клавдий Сергеевич выполняет работу, нужную обществу, производит материальные ценности. Вахтомин не вор, не хулиган какой-либо. Он мастер цеха; Вахтомин хоть и начальник вроде бы, но в душе он пролетарий. Разве было бы это возможно, если бы отец в свое время не колотил его?
К тому времени, когда Клавдий Сергеевич приблизился к дому, мрачное настроение немного рассеялось, но не настолько, чтобы забыть обиду, которую нанес ему сегодня Станислав. Клавдий Сергеевич решил, что сейчас же, не откладывая в долгий ящик, серьезно поговорит с сыном.
В доме стояла тишина. Матушки нигде не было видно. Клавдий Сергеевич заглянул в комнату мальчишек: оба они валялись и одежде на кроватях и читали. Увидев отца, Юрий приподнялся и сел; Станислав же даже не пошевелился, продолжал лежать, подлец, как ни в чем не бывало. Стараясь сдержать раздражение, снова стеснившее ему грудь, Клавдий Сергеевич процедил:
– Хороши! В одежде – и на койках! Так вас мать учила?
Станислав встал, поправил одеяло, пересел на диван, но ничего не сказал. Юрка продолжал сидеть на краешке постели, смотрел на отца наивными глазами, и вдруг сказал:
– Папа, нам тетя Тамара интересную книгу дала – «Все о футболе».
Вахтомин собрался было накричать на мальчишек, но в последнюю минуту покашлял, глядя себе под ноги, и сказал:
– Все о футболе? Ну и ладно. А с тобой, Станислав, мне поговорить надо. – Вахтомин старался произнести свои слова легким тоном, но у него никогда не получался такой тон, потому что голос у него хрипел и сипел, как у гриппозника.
Станислав отложил в сторону книгу, встал, приблизился к отцу, сказал:
– Вот твой разговор, смотри, – и выпятил распухшую губу. – Тебе мало? Может быть, теперь в глаз поговоришь?
– Ну, извини, не сдержался, – миролюбиво сказал Вахтомин. – Разве ты не назвал меня негодяем?
– Беру свои слова обратно, – Станислав сделал разворот на сто восемьдесят градусов и сел на диван. – Говорить нам с тобой не о чем.
– Нет, есть о чем! – Если в первую минуту Вахтомин и испытал нечто вроде угрызений совести, увидев разбитую губу сына, то после его слов, в который раз за день налившись злостью и снова вспомнив о своем отце, взвился на дыбы: – Ты мне не перечь, Стаська, хуже будет!
– Убьешь, что ли? – насмешливо бросил тот. – Хуже еще что может быть?
– Из дома выгоню, как собаку! – окончательно вспылил Вахтомин.
– Пап, не надо! – Юрка готов был заплакать.
– Воспитал на свою шею дармоеда! – кричал Клавдий Сергеевич. – У всех дети как дети, а этот…
– Я могу и сам уйти, – Станислав встал. – А ты женись, папочка, – усмехнулся он. – Может быть, Тамара Акимовна тебя и воспитает, хоть я сильно сомне…
– Чего ты мелешь, сопляк!
– …ваюсь. Скорее всего, получится наоборот. Бедная Тамара Акимовна. Хорошая женщина.
Вахтомин потерял дар речи. Он молча и зло смотрел на старшего сына, но ничего не мог сказать ему. Откуда взялись у этого мальчишки такие гладкие слова? Где он их нахватался? И ведь не боится! Ведь ни на грош не боится отца! Клавдием Сергеевичем овладела беспомощность. Сын вырос и вышел из-под его влияния.
И случилось это сегодня.
Вахтомин продолжал смотреть на Станислава угрожающими щелочками глаз. Потом повернулся и вышел, с силой хлопнув дверью. Со стены посыпалась штукатурка. Клавдий Сергеевич вышел в сени, хлопнул еще одной дверью – задрожали стены. Вахтомин шагнул на крыльцо – и грохот третьей двери растревожил соседских собак, они залились лаем.
Клавдий Сергеевич, очутившись на улице, отправился, куда глаза глядят. А глядели глаза в сторону реки, по которой плыли неясные огоньки, – наверное, шел катер; одни огоньки плыли, другие были неподвижны – огни села, отраженные в воде. Клавдии Сергеевич спустился к реке, взошел на мостки и сел там, обхватив колени руками. Он сидел неподвижно, смотрел в воду и старался ни о чем не думать. Все его чувства и ощущения были скованы. Это было состояние прострации – но сам Вахтомин не мог бы дать ему точное определение. Он смотрел в воду – и видел воду, хоть и не сознавал, что это вода. Он видел в воде отражение огней и не думал о том, откуда они взялись.
Клавдий Сергеевич потерял власть над Станиславом, и уже ничто не может вернуть эту власть.
Вахтомин никому не светил и не поддерживал энергию светильника. Он работал на современном комбинате, начальствовал, принимал участие в общественной жизни, но внутренне был очень далек от всего этого. Он говорил то, что следовало говорить, а следовало говорить то, чего требовали от него другие. Он приспособился к сегодняшнему дню, но если бы вдруг каким-то чудом вернулся вчерашний день, Клавдий Сергеевич сумел бы быстро приспособиться и к нему. Вахтомин считал себя беспартийным большевиком, и это выглядело так, как если бы первобытный человек натянул на себя шляпу и галстук. Членство в месткоме давало Клавдию Вахтомину приятную для него возможность совать свой нос в чужие дела, или выступать на собраниях с демагогическими заявлениями.
Клавдий Сергеевич переменил позу, но продолжал сидеть и смотреть на черную воду, на золотые огни, отраженные в ней. Оцепенение постепенно уходило, уступало место мрачным думам о смысле жизни – той жизни, в которой нет ни одного человека, могущего понять Вахтомина; той жизни, в которой даже матушка стояла где-то далеко в стороне от сына: никогда не противилась всем его начинаниям, но и не поддерживала их, не помогала ни в чем, если дело, которым был занят Клавдий Сергеевич, ее нисколько не касалось.
Сблизившись с Тамарой Акимовной, Клавдий Сергеевич обрадованно решил, что вот теперь-то рядом с ним будет человек, который, кажется, разделит его интересы и во всем будет слушаться его. Но Тамара Акимовна показала, что она не безголосая певунья, а самостоятельный человек, который имеет свои мысли, свои убеждения и наклонности.
Вышла луна, осветила все вокруг, новые блики заскользили по медленной воде; ночь помолодела, похорошела; село на противоположной стороне реки выступило из темноты, побежало к реке ровными рядами домов и деревьев; стали видны группки людей, возвращающихся из кино; где-то звонкие девичьи голоса выводили частушки, задорные и насмешливые.
Клавдий Сергеевич задумчиво смотрел в воду, смотрел на игру бликов, и увидел он вдруг в этой игре лицо покойной Александры Сергеевны, которая, собственно говоря, так и не успела пожить в покое и мире семьи, где глава и капли в рот не берет, не то чтобы пить запоями; Александра Сергеевна тихо отошла в другой мир, и он, Клавдий Сергеевич Вахтомин, изверг и свинья. И когда пил, был свинья, и когда бросил, остался ею. Прости, Шурочка, и давай начнем жить сызнова, без взаимных оскорблений, без скандалов, без слез…
Однажды Александра Сергеевна сказала ему: «Когда ты пил, у тебя характер был помягче, чем теперь», на что Вахтомин ответил: «Отчего же ему, характеру, быть хуже, когда душа горит сухим огнем, в глазах черти прыгают корявые, организм дрожит весь и похмелиться требует, в кармане же ни гроша. В таких случаях кто может спасти? Только ты и можешь…» Александра недоверчиво покачала головой, но больше ничего говорить не стала, сжалась как-то вся, ушла в себя…
В далекой Исфаре, где Вахтомин познакомился с Александрой, он не предполагал, что когда-нибудь переберется в Россию. Но они приехали сюда и начали жить новой деревенской жизнью, в которой уже не было ни бело-розовых урюковых садов, ни ярких таджикских базаров, ни горячих лепешек с маком и без, которые он так любил в детстве, ни быстрой горной реки, в которой водились стремительные маринки и зубастые бычки, запросто перегрызающие леску, если вовремя не проверишь закидушку, поленишься, заснешь. Вахтомины небольшим семейством жили в Исфаре: отец, мать и Клавдий. Незадолго до начала войны родители вернулись на родину в Вахтомино, а Клавдий остался. Работал на консервном заводике, где лаборанткой трудилась замечательная Сашенька – голубоглазая и тонкая.
Они поженились, через два года перебрались в Ленинабад, где Клавдий Сергеевич и столкнулся с деревообработкой. Потом началась война, но Вахтомина в армию не взяли, признав у него плоскостопие и врожденный порок сердца (о котором он не знал и в который не верит по сей день).
Новая профессия привлекла Клавдия Сергеевича. Он начал дневать и ночевать на фабрике, не замечая, что жена все реже и реже смеется его шуткам, рассеянно слушает его рассказы о работе, о фабричных делах, о людях, с которыми он трудился рядом.
Но потом он заметил это.
– Что случилось, Шурочка?
– Ничего. Скучно.
– Давай патефон купим?
Она вздохнула:
– У нас детей нет, Клавдий.
Он коротко хмыкнул:
– А вот здесь я не виноват, Александра Сергеевна. Детей нет! А ты постарайся.
На балконе квартиры жена завела канареек, которые веселили их по утрам; но, в общем-то, жизнь текла однообразно, и бедная Шурочка улыбалась все реже и реже. Она завела кошку, которая съела канареек (Вахтомин однажды оставил дверцу открытой). Александра Сергеевна плакала навзрыд, не пошла на другой день на работу, но вскоре успокоилась и повеселела.
Прошло еще некоторое время, и Шура сообщила ему о том, что у них будет ребенок.
Это был Станислав, который родился уже в Вахтомино в ноябре сорок первого.
И вот теперь, спустя пятнадцать лет, Клавдий Сергеевич Вахтомин сидел на мостках с таким чувством, какое бывает у человека, который потерял в жизни самое главное: сыновью привязанность и любовь. Человек должен посадить дерево и вырастить сына. Сын вырос, но что получилось из него? Свин.
Хватит няньчиться с ним. Пора пристроить его на комбинат учеником, пусть понюхает пороху, от учебы толку не будет. Сейчас инженеров развелось, как собак нерезаных, а работать некому.
Приняв решение и почти повеселев, Клавдий Сергеевич встал, отряхнул брюки и направился в деревню. Он надеялся, что Станислав тоже успокоился уже, и они поговорят, как мужчина с мужчиной – без взаимных оскорблений, без угроз и скандалов.
В горнице сидела одна матушка; она вязала чего-то; увидев сына, удивилась:
– А у меня уже все остыло! Я думала, ты в селе заночуешь…
Почему-то матушка отводила глаза, что-то скрывала от него – Вахтомин почувствовал это. Его насторожила тишина в комнате мальчишек.
– Спят, что ли? – хмуро спросил он, кивнув в сторону двери.
Помявшись, старушка ответила:
– Нету их.
– Почему нету? – Клавдий Сергеевич распахнул дверь – аккуратно прибранные постели свидетельствовали о том, что сыновей действительно в доме нет.
– Видишь, – сказала за спиной мать. – Нету.
– Что ты заладила – «нету» да «нету»! Сам вижу! Где они?
– Ушли.
– Куда они могли уйти, на ночь глядя? Футбол, что ли, слушать свой?
– Футбол не футбол, – сказала матушка, – а ушли они в село…
– Зачем они ушли в село? – продолжал допрашивать сын старушку. – Чего они там потеряли?
– Не знаю я, – старуха снова демонстративно принялась за вязанье. – Станислав сказал только, что лучше он умрет с голоду, чем вернется домой.
– Что?!
– Говорит, что сам сделается человеком, без твоей помощи.
– А ты чего думала? – Клавдий Сергеевич начал суетиться, снова ворвался в спальню сыновей, нашел копилку Станислава – она была разбита, швырнул ее на пол. – А ты куда смотрела, старая?
– А я ему хлеба дала и яиц сварила на дорожку. – Варвара Петровна отложила вязанье и, нахмурившись, поднялась со стула. – А ты как думал, сыночек? Изувечил Стаську, и думаешь, что тебе это с рук сойдет? Жаль, меня не было…
– Что ты говоришь? Кто его изувечил? Кто тебе наговорил такого дерьма?
– Устами младенца глаголет истина.
– Стаськины уста бабы лизать скоро начнут, матушка!
Вахтомин подумал вдруг, что его разыгрывают, что над ним решили пошутить, что Станислав, успокоившись, понял свою ошибку и решил помириться с отцом. Вахтомин подумал вдруг, что ребята сидят на антресолях и посмеиваются над ним. Он так уверился в этом, что, процедив: «Ах, черти сопливые», бросился в сени, взобрался на антресоли, но и там никого не оказалось. Вахтомин постоял, облокотившись на перила лестницы. Ему трудно было прийти в себя.
Из комнаты вышла мать:
– Нет их, Клавдий, я тебе правду сказала. Беги лучше в село, если хочешь найти их. На станцию беги.
И тогда Вахтомин взорвался. Ярость была ослепительной, ошеломляющей донельзя. Брызгая слюной, хрипя, в исступлении ударяя кулаком по перилам, он закричал:
– Так что же ты их не удержала, старая дура?!
Если бы Тамаре Акимовне довелось сейчас видеть Вахтомина, трудно сказать, как бы развивались события дальше. К несдержанным людям Тамара Акимовна относилась и с презрением, и с жалостью. Когда она видела человека, потерявшего власть над собой, человека, поливающего грязью своего ближнего – сослуживца, знакомого, родственника, отца, мать – ей казалось, что человек болен, и причем, болен настолько серьезно, что спасти его уже ничто не может.
Вообще же Тамара Акимовна жалела всех: и таких вот нервных, и тех, кто не может постоять за себя.
Она могла бы пожалеть и себя, но считала, что во всех бедах, которые выпали на ее долю, виновата она сама. Человек по фамилии Курнев (она не хотела вспоминать его имени) бросил ее, увлекшись новой женщиной. Погоревав (не потому, что ее бросили, а потому, что она – ошиблась, не распознала в Курневе обыкновенного самца, который таял в присутствии любой новой юбки), Тамара Акимовна решила, что если ей и придется в будущем выйти замуж за кого-либо, то это будет пожилой человек, обремененный жизненным опытом и службой, человек, имеющий серьезные взгляды на жизнь и на семью.
Говоря иными словами, Тамара Акимовна хотела видеть рядом с собой человека, на которого можно опереться и которому можно верить до конца. Только поэтому, конечно же, обратила Тамара Акимовна свое внимание на Клавдия Сергеевича Вахтомина.
Она не могла сейчас видеть Клавдия Сергеевича в том состоянии, в котором он находился, оскорбляя родную мать; но зато Тамара Акимовна увидела вдруг лицо Юрия Вахтомина, которое заглядывало к ней в окно со стороны улицы.
Тамара Акимовна бросилась к окну:
– Юра! – Она крикнула, боясь, что он может не услышать ее. – Заходи! – Она побежала в сени, сбросила крючок, распахнула дверь. Сердце Тамары Акимовны наполнилось тяжелыми предчувствиями, но она не хотела им поддаваться, не зная о том, что случилось. Может быть, братья просто-напросто ходили в кино, а теперь решили заглянуть к ней? Но тогда где же Станислав? – Юра, заходи! – повторила она, взяла мальчика за руку и завела его в сени. – А где Стасик?
– Нету, – ответил мальчик, осматриваясь по сторонам.
Они вошли в дом, Тамара Акимовна усадила позднего гостя за стол, села напротив, увидела лицо Юрия со следами сажи на лбу и щеках, снова почувствовала тревогу.
– Ну, Юра, рассказывай, что случилось.
Юрка уставил на нее свои наивные глаза:
– Ничего не случилось, тетя Тамара.
– Откуда у тебя сажа на лице?
– Да? – Он повел пальцем по щекам, оставляя на них новые черные следы. – Я упал на шпалах, поэтому.
– Чего ты делал на шпалах?
– Мы со Стасиком быстро бежали на станцию.
