Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
И вот – Людмила снова одна.
Станислав не знал, надолго ли «забрали» Костю, но решил: видимо, надолго, иначе Людмила не стала бы об этом упоминать.
Мелькнула мысль и о том, что Людмила может прийти еще – ведь она в Ташкенте.
Но этого не случилось – ни через день, ни через два. Станислав поехал однажды в район Текстильного комбината, хоть и не мог бы сказать, зачем он это делает. Он долго стоял на конечной остановке и ждал, что Людмила вот-вот появится здесь, закончив свои дела на комбинате. Но – безрезультатно. Много раз порывался Станислав уйти, уехать вон с тем трамваем… или с этим вот… Но – оставался на месте. Все ему казалось, что Людмила вот-вот придет, что она появится на остановке именно в тот момент, когда трамвай увезет Станислава отсюда.
Станислав понял, что Людмила Обухова по-прежнему дорога ему. Поначалу он решил, что такое чувство появилось под впечатлением неожиданной встречи и что оно пройдет, как только Людмилы не станет рядом. Но – нет: Людмила по-настоящему дорога ему, как бывает дорог сердцу родной человек. Он осознал это в последние после встречи дни и, возможно, его желание увидеть свою бывшую жену родилось благодаря именно этой осознанности. И когда Станиславу не удалась его попытка встретить Людмилу на конечной остановке, он вновь обвинил себя в суетности. «У Людмилы есть муж, который рано или поздно вернется… Как это уже было однажды… Не суетись! Людмила – чужая жена, по-настоящему чужая…»
Еще он говорил себе: по-моему, ты не хочешь снова жениться на этой женщине, правда? Она тебе дорога, но ведь ты хорошо понимаешь, что пожара не повторить.
И все-таки, пока не истекли десять дней после того, как Людмила побывала у него в общежитии, Станислав надеялся на новую встречу с ней. Десять дней – это был срок пребывания Людмилы в Ташкенте. А ведь Станислав не знал, когда Людмила навестила его – в первый день своей командировки или в последний?
И когда Станислав потерял надежду на новую встречу с Людмилой; когда спокойная и «неподвижная» его жизнь вошла в свое обычное русло, он нет-нет, да и стал задумываться над тем, была ли у Людмилы какая-нибудь конкретная цель, когда она произнесла фразу о том, что «Костю снова забрали». Станислав одернул себя: это недостойная мысль! Мало ли кто и о чем думает? Тем не менее, такая мысль возвращалась снова и снова, чтобы смутить вахтоминский покой. А что, если Людмила по-настоящему одинока? Что, если в ее жизни наступил период, когда под ногами не осталось тверди, а есть колыхающаяся поверхность, на которой даже стоять невозможно?
«Молчи!» – приказал себе Станислав Вахтомин.
Ты должен понимать, что, как бы ни было сейчас Людмиле плохо, ты не сможешь заменить ей мужа на то время, пока ее Костя сидит в тюрьме. С тобой однажды случилось такое: ты заменил.
В том же году в декабре в Ташкенте появился новый гость. Это был Вениамин Барабанов. Как в свое время и Людмила, Вениамин пришел в общежитие строителей под вечер, открыл дверь и, увидев валяющегося на койке друга, крикнул:
– Подъем! – Станислав не успел возмутиться, не успел встать на ноги, как Вениамин шагнул в комнату и добавил тем же веселым голосом: – Дрыхнешь, Стас? В такой день? Здравствуй!
– Привет! Ты меня испугал… Откуда ты свалился?
– С неба.
– В командировку?
– И притом в длительную.
– Обмен опытом?
– В одностороннем порядке. Будут учить меня. Мне пока отдавать нечего.
– Какие-нибудь курсы? – поинтересовался Станислав.
– Курсы, да не какие-нибудь, а ВЭПЭША. Слышал о такой организации?
– Все-таки курсы, хоть и высшие, – настойчиво повторил Станислав. – Я почему-то думал, что ты сбежишь с партийной работы.
– Чушь. – Вениамин сел на стул и закинул ногу на ногу. – Я тебе, кажется, писал, что значит для меня эта работа…
– Курсы заочные?
– Да… А ты все шатаешься по общежитиям? Не надоело?
– Надоело, а что делать? Надо же где-то жить.
– Остался бы тогда в Учкенте, я бы тебе показал, как надо жить.
– А, ну, в этом смысле я и сам знаю, как надо жить. Я не белоручка.
– Что ты имеешь в виду?
– В смысле заработка… и так далее.
– Ошибаешься. Я имею в виду, что в Учкенте тебе пришлось бы вкалывать с полной отдачей.
– Я и здесь стараюсь.
– Все равно! Ты остановился.
– Я бригадир… – слабо защищался Станислав. Он хотел испытать на друге довод, которым не мог убедить самого себя.
– Прекрасно! Но и бригадиром ты уже был… Помнишь?
– Давай без воспоминаний, – попросил Станислав. Ему не хотелось возвращаться назад, хоть и мысленно. – Скажи лучше, как ты живешь.
– Я – хорошо. Привет от Шуры. Помнишь ее?
– Как же! Хорошая у тебя жена.
– Двух девочек родила мне. Близнецов.
– Как?! Когда?
– Разве ты не знаешь? Я тебе писал.
– Не писал.
– Двух девочек…
– Поздравляю!
– Вот. А ты все мечешься. Не хочешь ехать в Учкент – езжай в свою деревню. Женись на Ольге.
– На какой Ольге? – не понял Станислав.
– Вот! – Вениамин хлопнул в ладоши. – У тебя что, склероз? Какая стадия?
– Ты имеешь в виду…
– Вот именно, Стас, я имею в виду. И ты один, и она одна. Что вам еще надо? Я думаю, чужой ребенок тебя не смутит…
– Какой ребенок?
– Ольгин же!
– Ребенок не смутит, – снова думая о другом, медленно проговорил Станислав.
– Вот и все в порядке!
– Что – все?
– Ты женишься на Ольге и обретешь свой кров.
Наконец Станислав пришел в себя:
– Ты что, Веня? Серьезно?
– Вполне.
Когда затем Вениамин ушел, Станислав долго не мог успокоиться. Он начал думать о том, что в предложении друга есть рациональное зерно. В самом деле, почему Станислав так испугался? Чего? Допустим, они действительно соединят с Ольгой свои жизни. Что из того? У Ольги есть сын? Ну и что? Сын – не препятствие…
Поймав себя на последней мысли, Станислав глубоко вздохнул. В чем дело? Явился Вениамин, в шутку, наверно, наговорил здесь с три короба, а он, Станислав, и уши развесил!
Пришли на память и другие слова Вениамина – о том, что он, Станислав Вахтомин, остановился. Лучше бы Веня промолчал. О своем бездействии Станислав знал давно, ему не нужно об этом напоминать. Но вот что интересно: почему человек обязательно должен куда-то двигаться и чего-то добиваться? Если он, Станислав Вахтомин, не бездельник, не тунеядец, работает в полную силу (ибо, в конечном счете, получает удовольствие от любой деятельности); если он производит материальные ценности, приносит определенную пользу обществу, почему обязательно он должен куда-то двигаться? И почему принято считать, что Станислав кому-то чего-то должен, даже если этот, «кто-то» – он сам? Многие люди из тех, которые окружали Станислава, не очень-то стремились сделать больше того, что они делали. Их вполне удовлетворяла та работа, которой они были заняты ежедневно, из месяца в месяц, из года в год. Почему же Станислав Вахтомин должен чувствовать свою неполноценность лишь потому, что он никуда не движется?
Ему не удалось успокоить себя. Приезд в Ташкент Вениамина Барабанова не только не погасил в душе Станислава чувство недовольства собою, а, напротив, подлил масла в огонь. Если раньше Станислава и угнетали мысли о собственной бездеятельной жизни, они не приносили такого большого отчаяния в его душу, какое появилось теперь. А Веня приходил еще и еще, несмотря на то, что сдавал сессию в высшей партийной школе. Когда в первый день встречи Станислав вдруг почувствовал в Вениамине чужого человека (хоть и не признался в этом даже себе), то теперь, когда они успели о многом переговорить и о многом повспоминать, все встало на свои места. Станислав понял, что старый его друг нисколько не изменился, что он не растерял ничего из тех своих качеств, которые Станиславу всегда в нем нравились, – ни душевной чистоты, ни скромности, ни приверженности к порядку и справедливости. И если Веня Барабанов стал более категоричен в своих суждениях, то это еще не говорит о том, что он не способен выслушать чужое мнение и последовать совету друга. Наверно, партийный работник таким и должен быть – твердым в своих убеждениях, последовательным в достижении поставленной цели, мягким и сердечным человеком.
Вениамин подлил масла в пламя сомнений. Станислав понял, что необходимо что-то предпринять, что нельзя больше жить так, как он жил все последние годы. Если в первое время пребывания в Ташкенте он подавлял укоры совести мыслью о том, что принимает участие в восстановлении узбекской столицы, то теперь не мог успокоить себя таким доводом; теперь, думал Станислав Вахтомин, Ташкент преспокойно обойдется без вахтоминской помощи; теперь Станислав должен найти себя…
Он обязан найти себя.
Он, Станислав Вахтомин, непременно должен сдвинуться с мертвой точки. Он должен остепениться, как Венька; как Венька, он должен твердо встать на ноги. Тем более, что до 1971 года остался сущий пустяк…
– А что будет в 1971 году? – спросил Вениамин, когда они в очередной раз обсуждали дальнейшую вахтоминскую жизнь.
– Мне стукнет тридцать лет, – вздохнул Станислав.
– Точно! А мне – в 1970-м.
– Мы уже старики…
– Поэтому надо спешить… Кстати, я всем своим семейством еду летом к старикам… Не хочешь составить компанию?
А пока стояла зима. Декабрь выдался теплым и малоснежным; снег если и выпадал, то ненадолго: солнце тут же «съедало» его. Станислав настолько привык к климату Узбекистана, что сомневался в том, сумеет ли перенести российскую зиму, если ему придется навсегда вернуться домой. Впрочем, смешно задавать себе такие вопросы. Разве Станислав не жил в России почти девятнадцать лет?
После того, как он принял решение, он стал вдруг нетерпелив. Вскоре ему начало казаться, что время движется очень медленно. Особенно длинным был январь – до короткого февраля нужно было прожить еще тридцать один день! Но и короткий февраль тянулся слишком долго… Наконец, пришла весна. Весна в Ташкенте и вообще в Узбекистане не ощущается так полно, как в России. Когда в России начинает пригревать солнце и снег становится рыхлым, как соль, когда звонкая капель начинает свою волнующую песню, когда отдохнувшая земля тут и там выглядывает из-под снега, словно желая убедиться, что это не оттепель шутит, а настоящая весна пришла, когда теплый ветер и теплый дождь заставляют сжиматься сердце в преддверии предстоящих радостей – в такие минуты невозможно остаться равнодушным. В Азии приход весны ощущается не так сильно, потому что она может явиться в середине зимы; она является иногда в середине зимы в образе очень щедрого солнца, высушившего землю, в виде набухших почек деревьев (а то и цветущих бело-розовым цветом урючин), в виде проклюнувшейся травки… Разумеется, и азиатская весна волнует твое сердце, но уже не так сильно, как хотелось бы. В Азии испытываешь несколько иные чувства. Зацвел урюк, покрылись ветви деревьев светло-зелеными листочками, появились на улицах голоногие девушки в ярких и легких платьях – значит, пришла весна. И если азиатская весна не могла вызвать в душе таких бурных чувств, как весна российская, все же она не могла не волновать Станислава, не могла не заставить грустить его сердце.
В апреле младший брат прислал письмо, полное восторженных слов по поводу предстоящего приезда Станислава. «Но почему – в отпуск? – спрашивал младший брат. – Почему не насовсем? Ты еще не дожарился в своей Азии?» Как обычно, Юрий подробно информировал Станислава о всех деревенских и сельских событиях – кто умер, а кто еще жив, кто родился, к to женился; брат писал о своей работе на деревообделочном комбинате, о том, что теперь он, Юрий Вахтомин, – начальник заготовительного цеха. Юрий написал, что Владимир Петрович давно уже на пенсии, что Ольга Геннадиевна Барабанова – заведующая терапевтическим отделением в сельской больнице, что Марина Семеновна Фабрициева живет у них в Вахтомино, нянчится с Юркиным сыном Петей, которому вот-вот исполнится три года… «Все-таки хорошая она женщина, Марина Фабрициева» – заметил он.
Мысленно Станислав был уже далек от Ташкента; но по мере того, как уходили в небытие последние недели весны и все сильнее давало знать о себе наступающее лето, нетерпение Станислава росло. Станислав удивлялся: почему вдруг его так сильно потянуло в деревню? Почему он раньше не испытывал таких чувств? Если Станислав загорелся возможностью встречи с Ольгой Барабановой, так ведь такая возможность появилась не вчера. Он мог бы, если бы захотел, поехать в деревню год или два года тому назад, чтобы увидеть «объект» своей первой юношеской любви. Станислав по-настоящему загорелся потому, что поездка, возможно, поможет ему ответить на некоторые вопросы, которые накопились за последние годы. Теперь Станислав если и думал иногда о том, что «любая проблема решается легко; если есть желание ее решить», то уже не так твердо был уверен в своей правоте, как это было в далекой юности. И уверенность эту поколебали его собственные проблемы. Станислав радовался предстоящей поездке потому, что надеялся найти ответы на свои вопросы.
В середине июня в Ташкенте снова появилась Людмила. В такой же предвечерний час, как и в первый свой приезд, она переступила порог комнаты, в которой жил Станислав Вахтомин:
– Можно?
Удивление и радость были такими большими, что Станислав только одно слово и сумел выдохнуть:
– Людочка!
В один миг на задний план отошли все другие чувства. Людмила! Неужели это была она – такая нежная и прекрасная, такая женственная и близкая? На задний план отошли не только Юрий Вахтомин и деревня, не только Ольга Барабанова и ее терапевтическое отделение, не только предстоящая поездка на родину, но и существование «рецидивиста» Кости – мужа Людмилы Обуховой.
– Я не ожидала, что ты так хорошо меня встретишь, – сказала Людмила после того, как с восклицаниями и приветствиями было покончено.
– Мы с тобой не чужие, – сказал Станислав.
– Да, но все же…
– Ты зачастила в Ташкент.
– Это плохо или хорошо?
– Хорошо, конечно… А с Олей кто?
– Оленька уже большая… Если бы ты ее увидел! – Людмила грустно улыбнулась. – С ней осталась Дильдор Аскаровна, кто же еще.
– Замечательно! Так я и думал. Как она поживает?
– Все так же. В последнее время часто говорит о том, что хочет поехать в Учкент.
– В Учкент? Зачем?
– У нее там родственник. К нему, говорит, поеду, детей нянчить буду. Одна, говорит, я больше не могу.
– Понятно.
– А ты как поживаешь?
Станиславу показалось – и он даже приготовился услышать эти слова – что Людмила добавит сейчас фразу «…мой милый солдатик»; но, конечно же, она не произнесла этих слов.
– Да вот, – ответил Станислав не очень охотно, – собираюсь съездить домой.
– В Россию?
– Конечно.
– Там кто у тебя? – спросила Людмила с видом человека, который все знал, но забыл.
– Брат.
– Да-да! Брат. Юра, кажется? Я помню.
Людмила была в легком розовом платье, волосы цвета жженого кирпича – ее замечательные волосы, которые Станислав так любил когда-то – падали ей на плечи.
– Почему ты… – Станислав сглотнул комок, который вдруг застрял в горле. – Почему ты в то лето так быстро уехала?
– Я не быстро! Я была здесь еще целую неделю…
– Но…
– Почему я больше не пришла, да?
– Вот именно. Могла бы…
– Я приходила один раз. Тебя не было. А потом я решила, что это ни к чему – снова заводить какие-то отношения. Правильно? Теперь мы чужие…
– Мне ты не чужая…
– Да? – Людмила неопределенно покивала головой. – Конечно, все же мы были муж и жена. Мы не можем быть совсем чужими… Но и любовницей твоей я больше не хочу быть.
– Любовницей? Где ты раскопала такое слово?
– Раскопала вот…
– Ты по-прежнему любишь фантазировать, – сказал Станислав.
– Я такая… А ты по-прежнему не понимаешь юмора?
«Какой юмор?» – хотел спросить Станислав, но промолчал.
– Ты снова приехала обмениваться опытом?
– Ага! Я теперь часто буду приезжать.
– Понятно… Да, а что с твоим Костей? Тот раз я не понял…
– Что, что… – Людмила опустила глаза и начала смотреть на носки своих туфель, поворачивая их и так, и эдак. – Что может быть с этим рецидивистом? Я помню, как ты всегда смеялся, когда я говорила «рецидивист». Да? А он действительно много раз сидел, и сел снова.
– Зачем же ты связалась с таким… негодяем?
Людмила резко вскинула голову, но тут же снова опустила ее. Тихо ответила:
– Для тебя он, может, и негодяй, а для меня… Ты ничего никогда не поймешь.
– Тебя – да. Тебя я уже никогда не пойму. Извини. – Станислав быстро провел ладонью по ее плечу. – Но именно такая ты и была мне дорога…
Людмила пристально посмотрела ему в лицо. В глазах у нее стояли слезы.
– Теперь его посадили на двенадцать лет, Стасик.
– На две…
В это трудно было поверить. Если бы не слезы в глазах Людмилы, Станислав мог бы принять ее слова за шутку, – на его памяти были случаи, когда Людмила шутила более безответственно. Но в эту минуту все обстояло иначе: Станислав слышал, что сейчас преступникам больше пятнадцати не дают. Выше только расстрел. Людмилин Костя должен был совершить очень тяжкое преступление, чтобы заработать двенадцать лет тюрьмы. Оборвав себя на полуслове, Станислав выжидательно и несколько растерянно смотрел на Людмилу, смотрел в ее глаза, полные слез, и не знал, чем успокоить эту близкую ему женщину. Он снова погладил ее по плечу, но этот его жест, как и следовало ожидать, вызвал новые слезы, и Людмила, уронив голову на стол, заплакала в полный голос. Станислав растерялся еще больше; он знал, видел много раз в кино, что человеку в таком состоянии, в каком была Людмила, надо обязательно дать воды – человек сделает несколько глотков и успокоится, и вытрет слезы, и начнет рассказывать дальше… Что рассказывать? Станислав почти механически наполнил холодной водой стакан и подал его Людмиле. Но Станислав забыл о том, что в комнате у него сидит именно Людмила, а не кто-то другой; он забыл, что в любую минуту настроение Людмилы может измениться, что она может засмеяться в тот самый момент, когда из глаз продолжают еще бежать слезы.
Так и случилось. Именно в ту самую минуту, когда Станислав поднес к губам гостьи стакан с водой, Людмила вдруг издала какое-то странное восклицание и рассмеялась:
– Ну и лицо у тебя, мой милый солдатик! – Слова «мой милый солдатик», прозвучали очень естественно – почти так, как они звучали в «доброе старое время». Она продолжала еле более повеселевшим топом. – Воду мне подал! Стасик, да ты что? Разве я кисейная барышня?
– Ну… – Он был взволнован больше, чем его гостья. – Никогда не знаешь наперед… – Он произносил совсем не те слова, которые ждала от него Людмила. – Я тебе сочувствую, Люда… Честное слово… Это невероятно!.. Двенадцать лет… – Он на миг представил себе, что его самого лишили свободы на целых двенадцать лет, и ему стало жутко. – За что его… так?
– За бандитизм, – последовал лаконичный ответ.
– Невероятно.
– Только не заставляй меня рассказывать подробности.
– Зачем они мне?
– И осталась я снова у разбитого корыта, – Людмила грустно улыбнулась. – Как будто и тебя никогда не было, и Костя не освобождался… Как будто всегда так было: я и Оля. И Дильдор Аскаровна.
– Замечательная женщина Дильдор Аскаровна, – сказал Станислав, желая направить мысли Людмилы по другому руслу.
– Да, она мне много помогает, – сказала гостья. – Плохо будет, когда она уедет в Учкент… – Она помолчала. – Знаешь, я иногда очень жалею, что мы тогда сразу не послушались твоего друга. Уехали бы на строительство комбината, и… – Наверное, Людмила хотела добавить слова о том, что, если бы они сразу стали жить в Учкенте, то, возможно, многие проблемы отпали бы сами по себе. Людмила не договорила потому, наверное, – сделал вывод Станислав, – что вовремя вспомнила о своей переписке с человеком из «почтового ящика». Она прерывисто вздохнула, как это всегда бывает после долгого плача, поправила прическу. – Я сама во всем виновата, Стасик! Бог меня покарал – и правильно сделал. Куковать мне теперь всю жизнь соломенной вдовой.
Станиславу минуту тому назад жутко, стало не потому, что Людмилиному Косте дали двенадцать лет. Он не жалел этого человека, который оказался действительно рецидивистом, без кавычек. Он ужаснулся не только потому, что на миг представил себя на его месте, но потому, в первую очередь, что Людмила осталась одна.
Наверное, Людмила прочитала у него на лице все, что он думает. Она вдруг невесело рассмеялась:
– Только не вздумай меня жалеть! И не воображай, что я приехала, чтобы… что я пришла, чтобы…
– Люда, я…
– Это невозможно, я знаю… Даже если бы я захотела этого, ничего бы не получилось, потому что есть Оля, и Оля уже не такая маленькая девочка, какая была…
Он кивнул:
– Я, Людочка, даже и мысли не допускал, что…
– Даже мысли? Эх, ты! Мысль мог бы и допустить, ничего с тобой не случится… Все же мы с тобой прожили несколько лет!..
Людмила действительно нисколько не изменилась.
Но именно поэтому она снова заняла угол в его сердце. Наступил момент, когда Станислав пожалел о том, что невозможно вернуться к Людмиле.
– Нет, – спохватился Станислав, – я, конечно, тоже подумал об этом… Но что толку – думать?
– Что толку думать? – повторила Людмила его слова. Она вскочила со стула. – Я пойду. Не провожай меня…
Она шагнула к дверям, но Станислав удержал ее за руку:
– Я не пущу тебя одну!
Людмила и Станислав стояли на тускло освещенной трамвайной остановке, и когда подкатил трамвай, Станислав обнял Людмилу, успев заметить, что пассажиры с улыбкой наблюдают за ними из окон.
Но на этот раз трамвай ушел без Людмилы.
– Ты опоздала… – шепнул Станислав ей в ухо.
– Придет другой…
– Жаль, что так все…
– Очень…
– Поедем со мной в Россию.
– Глупости… Я мерзлячка.
– Ты такая же, какая была.
– Почему я должна меняться?
– Не должна. Наверно, никогда не надо меняться…
Теплый ветер раскачивал ветви деревьев, листва шелестела и шелестела, не умолкая ни на минуту; тусклый свет лампочки отражался в глазах Людмилы – такой близкой сейчас и теплой… На остановке собрался народ – и Станислав с сожалением выпустил Людмилу из объятий. Только снова шепнул ей в ухо:
– Поедем ко мне в общежитие?..
Она так же чуть слышно ответила:
– Ты с ума сошел!..
Когда пришел другой трамвай, Людмила сама обняла Станислава и поцеловала его в губы; и не успел он опомниться, как она стояла уже на площадке вагона.
– Я напишу тебе, Стасик!
Дверца вагона захлопнулась прежде, чем Станислав успел ответить.
Станислав пешком, отправился в общежитие. Он был взволнован и не хотел никого видеть. Грусть была бесконечной. Стоял замечательный вечер – один из тех летних ташкентских вечеров, когда не хочется уходить домой, когда легкий ветер ласкает лицо, когда лопочут о чем-то своем кроны деревьев, когда пьянит воздух, пахнущий розами и только что политым асфальтом. Навстречу шли красивые девушки, весело переговаривались о чем-то, заразительно смеялись; где-то кто-то играл на гитаре; шины автомобилей шелестели по асфальту – даже сейчас, поздним вечером, люди по-прежнему спешили куда-то. Станислав вздыхал, впитывая в себя звуки и запахи вечернего Ташкента, и грустил, грустил…
