Текст книги "Никодимово озеро"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Алена схватила Сергея за руку и так, не размыкая своих цепких пальцев, какое-то время вслушивалась в темноту, потом дернула его, как бы спрашивая: «Ты понял?!»

Сергей понял. Свободной рукой из-за спины перенял крепкую Аленину ладонь в свою и увлек ее ближе к озеру, где кустарник. Сомнений у обоих не оставалось: кто-то на пепелище работал лопатой.

Но когда затаились у границы Татьяниных владений, в спасительной черноте леса, не вдруг разглядели, что творится на пепелище.

Они остановились за кедровым стволом, не размыкая рук, чтобы при необходимости без слов предупредить друг друга. Слева Сергей слышал удары своего сердца, справа биение сердца Алены.

Сергей ненадолго закрыл глаза, чтобы отдохнули, потом открыл их и стал смотреть не на пепелище, а мимо него, как учил «мореход» Лешка, и тогда слева от черного остова большой русской печи, ближе к берегу, рассмотрел два силуэта. Шевельнул руку Алены («Видишь?»); она в ответ еще крепче стиснула пальцы. Алена видела неизвестных на; пепелище.

Только по их движениям удалось определить, что лопатой работает один ― который справа, другой выкорчевывал обуглившиеся, ломкие; бревна и неслышно отволакивал их в сторону. Оба работали, как механизмы, – быстро и слаженно, не отвлекаясь на объяснения друг с другом. Лишь иногда тот, что действовал руками, вдруг выпрямлялся и, чутко вслушиваясь в темноту, оглядывался по сторонам. Его силуэт был различим несколько лучше, так как напарник его стоял в яме и периодически наклоняясь, вовсе исчезал.

Прошло пять или десять минут, одинаково напряженных для всех участников происходящей сцены, когда неизвестный, что действовал вручную, спустился к воде и по-над камышами быстрой, настороженной походкой прошелся в одну сторону, потом в другую: сначала удаляясь от Лешкиных друзей, потом к ним... Возможно, это он предупреждал напарника лягушачьим бормотанием?..

Прижав к себе Аленину руку, Сергей надеялся разглядеть человека на берегу. Но фигуру неизвестного скрадывала мешковатая одежда. И он сделал всего несколько шагов по направлению к Сергею. Потом вернулся и еще более торопливо, чем раньше, стал отгребать от ямы выброшенные из нее куски дерева...

Человек, работающий в яме, что-то сказал другому. Тот спрыгнул к нему, и оба наклонились, чтобы вытащить на поверхность какую-то тяжесть.

Ни Алена, ни Сергей не поняли, что, случилось, когда раздался приглушенный вскрик (что-то похожее на сдавленное «Ук!») и неизвестные, выскочив из ямы, бросились в темноту, прочь от озера.

Это выло так внезапно, что Сергей растерялся и упустил мгновение, когда еще -можно было последовать за ними. Мысль о том, что кто-то вспугнул копальщиков, вскоре отпала. Легонько поскрипывая лапами, шуршали над головой кедры, и сколько ни таращили они глаза в темноту – ни тени, ни движения вокруг...

Сергей высвободил свою руку из Алениных пальцев в надежде, что она останется под деревом, и, пригнувшись, чтобы сделаться незаметным, устремился к усадьбе.

На краю неглубокой ямы, откуда высовывались черенки двух лопат, он задержался, а Алена сразу скользнула вниз. Наклонилась, шаря обеими руками. Потом, когда Сергей уже был рядом с ней в яме, коротко вскрикнула, выпрямилась как пружина и, закусив руку у предплечья, другую выставила перед собой, словно защищаясь.

Алена видела в темноте лучше, и Сергею понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, какую находку оставили им неизвестные. Он не вскрикнул, но одним толчком выбросил свое тело из ямы, буквально силой выхватил на поверхность Алену, и, как недавно те двое, – они бросились прочь от усадьбы. Но не по следам неизвестных, а через кедровник, в противоположный конец поселка. Домой.

В яме, заваленной обломками гари, плечом и рукой наружу, лежал труп.

* *

*

Уже во дворе дома, когда все опасности были позади, Алену летала бить лихорадка.

– Воды, Сережка! Воды! – повторяла она, встряхивая кистями рук перед собой.

Сергей хотел взбежать на крыльцо – она остановила его: «Разбудишь!» Тогда Сергей подхватил миску, в которой тетка Валентина Макаровна ставила воду курам, и увлек Алену за дом, где мокла бочка под соленые огурцы.

Алена до боли терла руки землей, потом споласкивала, снова терла и снова споласкивала. Заставила Сергея проделать то же «самое.

Лихорадка не отпускала ее. Поминутно оглядываясь в темноту, она замешкалась перед своим окном.

– Сережка... Залезь, включи свет.

Сергей включил, пока Алена, стоя на завалинке, все прислушивалась и присматривалась к чему-то.

В комнате поглядели друг на друга.

Глаза Алены из-под сомкнутых к переносице бровей смотрели испуганно и вопрошающе. Не в силах сдержать дрожь, она прошлась по комнате мимо Сергея. Куснула губы.

– Сережка... может, ты останешься здесь?.. Но тут же сама отвергла свое предложение: – Нет... Знаешь что. – Проверила крючок на двери. – Подойди, отвернись к окну, я лягу, а тогда ты уйдешь. Только проверь, чтоб защелкнулось. Ладно?

Сергей отошел к окну.

Алена двумя пальцами сдернула с себя куртку, достала из чемодана одеколон («Не поворачивайся, Сережка!») и протерла сначала руки до плеч, потом лицо, шею, грудь. Когда нырнула под одеяло, сказала:

– Все...

Собираясь уйти, Сергей присел на подоконник.

Алена отвернулась, к стене.

– Свет пусть горит... – глухо, в пододеяльник сказала она. – Я потом выключу. – Волосы ее накрывали половину подушки.

Сергей помедлил.

– Аленка... Ты плачешь?

Она сразу нырнула лицом куда-то вниз, потом повернулась, выглянула из-под одеяла.

– Иди, Сережка, Ладно? – Глаза ее не были мокрыми.

Сергей перенес ноги наружу, хотел, сказать «не бойся...», но и сам понял нелепость этих слов, сказал:

– Спи, Алена... Ничего не случится.

Она кивнула.

– Брови раздвинь... – уже не глядя, буркнул Сергей и спрыгнул на завалинку.

Шпингалет закрылся с первого нажима, и Алена исчезла за белыми занавесками, что изнутри прикрывали створы окна.

Сергей бросил взгляд, по направлению времянки. Заскочить в нее было некогда. И все же он чуть помедлил у завалинки, прежде чем шагнуть, от дома, потому что нехорошо вдруг, как-то неуютно и тяжко показалась жить на земле.

* *

*

Опять в кронах кедров шумел ветер, но в дуновении его не было свежести. А разреженный воздух предвещал неминуемый ливень. И где-то на полдороге между Никодимовкой и Южным сверкнула первая молния.

Двигая согнутыми в локтях руками, Сергей шел тем быстрым, спортивным шагом, который лишь специалисты почему-то называют ходьбой. Важно было сохранить дыхание и, чтобы не утратить взятый с самого начала темп, он сдерживал себя, когда срывался на бег.

Двое, те, что бежали от пепелища, имели значительную фору во времени. Но они были одеты в какие-то неуклюжие робы и, кажется, в сапогах. Если вдобавок они решили двигаться не по дороге, а лесом, без хорошей тренировки им не одолеть и четвертой части пути до рудника в том темпе, в каком шел Сергей. Он был в свободном костюме, в кедах, а ко всему еще – знал, что должен быть в Южном раньше своих соперников.

Он уже видел огоньки, что переливались в центре поселка, когда застучали первые капли, а когда осталось не более пяти минут ходьбы до дома № 6 по улице Космонавтов, хлынул дождь, и кругосветную тьму разорвала молния.

В окнах шестого дома было темно. Мокрый до нитки Сергей обогнул через внутренний двор больницу и прижался к шершавой, оштукатуренной стене с таким расчетом, чтобы видеть подходы к дому № 6. На грязь и потоки воды, что хлестала по его разгоряченному телу, он уже не обращал внимания. Но в сполохах грозы ловил признаки движения около дома Галины.

Улица вспузырилась лужами, под ногами заструился ручей от водостока с крыши, а окна дома напротив оставались безжизненными. Третий раз в эту ночь Сергей действовал, подчиняясь главным образом интуиции, и однажды она его не подвела...

Приблизив часы, с трудом разглядел время. Шел пятый час. В другую погоду уже начало бы светать. Теперь утро отодвигалось.

...Громы и молнии постепенно удалились от Южного, до слуха Сергея докатывался лишь слабый рокот да вспыхивали на горизонте голубоватые зарницы, а дождь лил по-прежнему, не иссякая. И ко всем другим ощущениям, Сергея прибавилась усталость.

Положение было противоестественным: почти рядом с ним, за стеной, лежал на белых простынях Лешка, чья жизнь могла еще оказаться на волоске, Сергей жался к шершавой стене в каком-нибудь шаге от него, но был при этом далеко-далеко, открытый всем стихиям: холоду, ветру, дождю; а в доме напротив... Нет, этого он не знал – что там было, в доме напротив.

Он бы неминуемо простудился, доведись ему проторчать на углу еще часа два... Но стоило Сергею подумать об этом, как в доме загадочной Лешкиной подруги разом вспыхнули окна комнаты, где накануне чествовали именинника.

На улице, в кромешной гущине дождя; не было ни души. Сергей перебежал через дорогу…

В комнате царил беспорядок, какой всегда бывает после празднеств. Неубранный стол, заваленный грязными тарелками; рюмки; фужеры, кое-где поваленные, опрокинутые вверх дном, пустые бутылки, горы окурков в пепельницах. Впечатление тесноты и беспорядка довершали как попало раздвинутые стулья со штабелями граммофонных пластинок на сиденьях.

Возле стола, помятые после сна, в одних белых майках, приводили в порядок свои прически Анатолий Леонидович и Костя. Реплики, которыми они обменивались, судя по их лицам, были довольно резкими. Но разобрать их сквозь оконные стекла, да еще под аккомпанемент ливня Сергей не мог.

Потом двое в комнате закурили...

Сергей почувствовал себя смешным и жалким. У него не было оснований подозревать людей за окном. Те, с кем он так настойчиво состязался в беге, безмятежно спали, когда он мысленно обгонял их...

Анатолий Леонидович надел рубашку, пиджак и белым носовым платком стал затирать какое-то пятнышко на рукаве. Костя шагнул к окну.

Сергей отодвинулся вдоль стены. Слышал, как щелкнула задвижка. Через открытую форточку вырвалась растрепанная дождем струйка папиросного дыма.

– Льет как из пушки... – сказал Костя.

– Пусть льет, – неопределённо отозвался Анатолий Леонидович.

– На весь день, а?

– Давай похмеляться, ― вместо ответа потребовал Анатолий Леонидович. Костя выбросил окурок на улицу. Надо позвать Кольшу.

Сергей услышал, как заскрипела комнатная дверь, и, пригнувшись, опять нырнул в дождь, бросился по направлению к Никодимовке.

* *

*

Когда он проснулся, дождь за окном хлестал по-прежнему.

На табурете у стола сидела Алена и, кутаясь в пуховую шаль тетки Валентины Макаровны, смотрела на него долгим, непривычно взрослым взглядом. Этот взгляд и разбудил Сергея.

Он сообразил наконец, что лежит не на кровати, а на диване. Припомнил, как снимал мокрый костюм и кеды, а вот как догадался набросить на себя ватное одеяло (или это сделала за него Алена?), вспомнить не мог.

– Проспал немного... – полувопросительно, полуутверждающе пробормотал Сергей.

Алена повернулась к столу, что-то переставила с места на место.

– Поешь, а то все остыло...

Сергей увидел за ее спиной чайник, закрытый льняным, вышитым по краям полотенцем, горку поджаренного хлеба на тарелке, чашку, сахарницу. Попросил:

– Отвернись, я встану...

Алена повернулась на табурете лицом к столу. Волосы ее лежали поверх шали и, смоченные дождей, еще хранили следы гребня.

Она успела прополоскать его заляпанный грязью костюм. Брюки, куртка сушились на веревке у входа, кеды – подошвами вверх – торчали на спинке кровати вместо утерянных когда-то медных шаров.

– Тетя Валя звонила на почту, все по-старому...– сказала Алена в угол.

– Она уже там?

– Да. Каялась, что не заночевала у знакомой...

Сергей достал из чемодана сухой свитер, джинсы, плетеные босоножки... Потом, захватив лохматое полотенце, вышел в прихожую.

У самой двери падала с водостока и разбивалась о кирпичи дождевая струя, по крыльцу метались живые прозрачные чертики.

Не высовываясь наружу, Сергей двумя пригоршнями сполоснул лицо, шею. А когда вернулся во времянку, в лице Алены, обращенном к окну, уже не было усталости.

– Сережка, смотри – солнце! Сейчас дождь кончится!

Дождь лил все так же. Но струи за окном неожиданно посветлели, потом заискрились.

Шаль соскользнула с Алениных плеч на табурет, когда солнечный квадрат высветил праздничным светом времянку, коснулся краешком лица Алены и отразился в ее зрачках.

– Сейчас бы по лужам, Сережка, босиком, а?.. – вдруг спросила она.

И это вернуло Сергея ко вчерашнему.

Алена глядела в окно, а Сергей на нее. И радость, что засветилась в лице Алены, путем неведомых ассоциаций натолкнула его на мысль, которая недавно еще казалась бы невероятной и потому не могла прийти в голову.

Он вспомнил последние Костины слова: «Надо позвать Кольшу». Сразу вслед за этим скрипнула дверь. Кто-то – Костя или Анатолий Леонидович – сразу же вышел в коридор. И Сергей, чтобы его не застали под окнами, бросился бежать. А Костя (или Анатолий Леонидович) мог вовсе не выходить на улицу, в дождь, потому что из коридора была еще одна дверь —дверь в комнату Галины, и Кольша мог находиться там. Чего уж проще было позвать его?

– Ты что? – вдруг спросила Алена.

Наверное, у него был испуганный вид, потому что лицо Алены стало тревожным и строгим. Он не заметил, в какую минуту она отвернулась от окна и стала глядеть на него.

– Так. Ничего... – сказал Сергей и тряхнул головой, отгоняя неприятную, малообоснованную догадку. Но спокойствия от этого не обрел. На душе остался какой-то мерзкий осадок.

Было ощущение, словно бы он сделался соучастником предательства. И не столько по отношению к Лешке, сколько по отношению к Алене. Словно бы не Лешка, а Алена оказалась преданной. И преданной дважды за день.

– Ешь, Сережка! – нетерпеливо, с тревогой в глазах потребовала она, будто читая мысли Сергея на его лице.

Он сел на кушетку и механическим движением взял кусочек подрумяненного хлеба. Повертел его в руке.

– Ты ходил в Южный?

Сергей кивнул.

– Hy?.. ― спросила она.

– Они были дома...

Наклонив тяжелый пятилитровый чайник, Алена молча налила ему кипятку, плеснула через латунное ситечко заварки, придвинула ближе сахарницу и, выпрямившись и слегка запрокинув голову, долго смотрела в искрящийся дождь за окном. Потом сказала:

– Я увёрена, что Лешка тут ни при чем.

Кого она хотела убедить, его или себя?

– Не знаю! Ответил Сергей. ― Не знаю… ― и добавил: – Тебе бы, Алена, лучше не вмешиваться во всё это!

Она сразу поднялась, отошла к окну. Сказала в дождь:

– Эх ты...

– Не сердись, – спокойно попросил Сергей.

Она вернулась к столу и облокотилась на него, подперев голову кулаками.

– Я не сержусь, Сережка... Но как я сразу не догадалась, что ты пойдешь туда?

– Хорошо, что не догадалась... – Сергей глянул на мокрый костюм у входа.

Алена хотела улыбнуться ему, но, может быть, вспомнила, что от этого появляются морщины, – сдержала улыбку и опять, грустная, посмотрела в окно.

* *

*

Дождь кончился, постепенно иссякая на глазах. Струи, что хлестали сплошным потоком, вдруг стали реже, слабее... Потом ударила о листву последняя капля. И ошалело загомонили воробьи.

Влажная хвоя стала густо-зеленой, сочной. А солнце над Никодимовым озером светило озорно и самовлюблённо, вдруг ярко вспыхивая то там, то здесь: мол, вот оно, я, солнце!

Народ потянулся на пепелище вместе с окончанием дождя. Разбившись на группы, женщины обсуждали пожар, а заодно и другие события ―более будничные, но не менее важные из жизни чужой и личной!

Веселые мальчишки, шныряя между ними, играли в «пятнашки». Подошедший вскоре милиционер от нечего делать попугивал их.

Дождь ослабил следы ночной работы: намыл черные угольные потеки от пожарища к озеру, прибил и замесил в кашицу пыльную золу, так что даже запах пожарища, вчера сухой, острый, – загустев, стал тяжелым, удушающе пряным. От ямы, по странной прихоти непогоды, осталось лишь углубление, заметное для Сергея и Алены, но не для посторонних глаз.

Сначала они подошли вплотную к пепелищу, но обоих преследовало ощущение, что по их лицам, по напряжению, что сказывалось в каждом их шаге, можно угадать, о чем они думают. И, не сговариваясь, оба отошли назад, за спины жецщин

Алена схватила Сергея за руку, когда со. стороны деревни к месту пожарища приблизились двое местных с лопатами и один – в темно-сером костюме – из тех, что ковырялись на пепелище вчера, – должно быть, следователь.

И неприятно, и боязно было представить себе, как разом утихнут голоса, как переменятся глаза, лица, в испуге приоткроются пересохшие губы, когда тайна бывшей Татьяниной усадьбы перестанет быть тайной... И лишь Сергей да Алена знали об этом.

Но мужики сбросили с плеч лопаты, не спеша перекурили и только после этого – один с одного конца, другой с. другого – продолжили вчерашние раскопки. Следователь отдал милиционеру пиджак и тоже включился в работу.

Крепкая Аленина ладонь все сильней и сильней сжимала пальцы Сергея по мере того, как двое начали углубляться в развалины пепелища на месте, где ночью была яма.

Сергей хотел высвободить руку, но, глянув на бледное, со сдвинутыми бровями лицо Алены, сдержался.

То, что произошло дальше, было необъяснимо.

Алена почти впилась ногтями в руку Сергея. Потом пальцы ее стали медленно ослабевать... И нервная дрожь передалась от нее Сергею.

Они ошеломленно уставились, друг на друга когда мужчины на пепелище – теперь уже втроем ― почти по грудь углубились в подвал дома бабки Татьяны.

Трупа в развалинах пожарища не было.

* *

*

Через час на территории бывшей усадьбы не осталось нетронутой головешки. Но, кроме жалких останков металлической утвари: самовара, кастрюль, ведер, – ничего достойного внимания на пепелище не обнаружилось. Женщины дружно ахали, вдруг узнав тяжелый чугунный ковш, из которого бабка Татьяна когда-то кому-то давала напиться, или медную гирю от старинных часов с кукушкой. Все это сбрасывалось в одну общую кучу, куда легли и проржавелые тазики, и обручи от кадушек из расчищенного подполья, трухлявая обшивка которого сверху выгорела, а внизу, казалось, даже не просохла, и, наверное, пахла гнилью.

Окончательно сбитые с толку, Сергей и Алена долго стояли над распахнутым зевом двухметровой ямы, куда совсем еще недавно они забирались вместе с Лешкой, и луч фонаря метался от стены к стене, сгущая черноту над люком...

Тех загадок, которыми они населяли усадьбу бабки Татьяны в детстве, теперь уже не было. Но появилась другая, более необъяснимая... Сергей оглянулся. Он забыл про лопаты! Они тоже исчезли! И тоже были.

Алена потянула его за руку:

– Идем... – А когда отошли за кольцо любопытных, спросила, кивнув для большей убедительности головой: – Может; показалось?..

Сергей куснул губу.

– Нет, Алена... Ты сама знаешь, что нет.

Ночью он должен был хоть где-нибудь оставаться до конца: здесь или в Южном. И там, и тут он просмотрел что-то важное.

– Теперь случится еще что-нибудь... – с непонятной убежденностью проговорила Алена, зачем-то удерживая на себе взгляд Сергея.

– Я, Аленка, пойду... перемет выберу. Ладно? А ты побудь здесь; или дома. А? Лучше здесь. – Сергей помялся, выбирая фразу пообтекаемей. – Может, подойдет кто-нибудь... Хорошо?

Алена поняла его, кивнула:

– Хорошо... – За всю свою жизнь Сергей видел её такой сосредоточенной и такой смирной, пожалуй, всего три раза: нынешней ночью; когда она просила его побыть у окна, пока она разденется и ляжет, теперь, да еще накануне, когда сказала про Галину: «Сережка, ведь она старше его...»

– Только ты не задерживайся... – попросила Алена. – Мы еще в больницу, должны попасть...

– Попадем... – заверил Сергей, делая шаг по направлению заливчика, где стояла «Наяда».

Алена хотела сказать еще что-то, но смолчала, провожая глазами его спину.

* *

*

Путаницей или началом какой-то пока неуловимой ясности можно было назвать все те новые факты, что прямо шли косвенно примыкали к событиям в Татьяниной усадьбе?

Первое беспокойство основывалось лишь на подсознательном убеждении, что между несчастным случаем с Лешкой и пожаром на берегу Никодимова озера есть какая-то связь.

Огонек, увиденный бабкой на дорожке близ дома или почудившийся ей, вызвал у Сергея мысль об участии в событиях кого-то еще, второго, помимо Лешки...

И сразу важным сделалось понять, ходил или не ходил он к затону, а если ходил, то зачем, где и с кем увиделся или столкнулся, почему не оснастил перемет, кому отдал или вынужден был отдать «Наяду», ибо, оставив ее в районе урмана, Лешка не успел бы пешком возвратиться в Никодимовку к началу пожара.

Дневник, необходимость что-то припрятать и Лешкино отречение в связи с этим от детской романтики прямо указывали на то, что усадьба стала для него чем-то большим (или меньшим?), нежели она была для них всегда... Но запись эта сделана не теперь, а может быть, месяц или два назад... Изменилось ли что-нибудь за истекшее время?

Наконец, Лешка не скрывал в дневнике своей привязанности к Галине, а значит – и к ее окружению. Можно бы построить на этом хоть поверхностные догадки...

Но в развалинах пожарища обнаруживается труп и оказывается столь же внезапным, для двух неизвестных, как для Сергея и Алены. Искали они явно не то... А что они искали?

Брат Галины со своим гостем оказываются ночью дома. Если на минутку допустить, что они каким-то чудом все-таки обогнали Сергея, – вернуться и прибрать труп они уже никак не могли. Остается невыясненным, где в то время находился Кольша...

А если и Николай тоже был дома: у себя или в соседней комнате – неважно... Кому понадобилось тогда замести следы раскопок на пепелище? Тем неизвестным, что отыскали труп, когда прошел страх и вернулось благоразумие? Или кому-то еще, для кого этот новый труп не был неожиданным в развалинах? И знает ли что-нибудь обо всем этом Лешка?..

* *

*

В затоне царила та же оцепенелая тишина, что и вчера, что ночью. Лишь время от времени с веток тальника падали на воду тяжелые капли, и тогда слышался короткий, не раздражающий слуха звук: «Клок... клок...» Звук этот не нарушал тишины, а словно бы дополнял ее.

Незаметно оглядывая берег, Сергей отвязал напряженно вздрагивающий перемет. При любых других обстоятельствах это биение в глубине затона вызвало бы прилив необъяснимого, но всегда радостного волнения... Этим летом с самого начала все складывалось не как всегда.

Берег около затона был пуст.

Выбрав перемет, Сергей снял трех вполне приличных сазанов, на пятьсот-шестьсот граммов каждый, бросил их в лужицу на дне лодки. Оставил «Наяду» возле тальников и сошел на берег без какой-нибудь определенной цели. Мох под ногами пружинил неслышно, мягко. Но от воды, проступавшей под ним, и от росных после дождя кустов джинсы сразу стали мокрыми выше колен.

До Кирасировки от затона не больше часа ходьбы, и никому из местных жителей не пришло бы в голову тащить с собой котомку с провизией, чтобы поставить сетку в затоне. Мужик в соломенной шляпе был скорее всего приезжим. А приезжие: студенты, охотники, рыбаки – устраивались, как правило, на заимке, в стороне от деревни, полагая, наверно, что забираются в глухомань, в самые что ни на есть дебри тайги. А от глухомани этой до деревенского молока и сельпо не так уж далеко при необходимости...

Заимкой Алена, Сергей и Лешка называли охотничью избушку, что невесть когда и невесть кем была срублена у Желтого ключа, в двух-трех километрах от озера. Делалась избушка надолго, прочно, и время щадило ее. Единственное оконце можно было в непогоду заткнуть соломой, дверь снаружи подпиралась колом, а если где начинала протекать крыша – береста и несколько еловых веток были всегда под рукой. Поэтому в просторной рубленке иногда целыми месяцами жили по шесть, а то и восемь человек. Главным образом студенты. Рыбаки и охотники многолюдья, гитар, транзисторов не любили и, оккупировав избушку, давали понять это веселым студентам, если те не удосуживались оказаться первыми.

Близ Желтого ключа, или Желтого родника, на кедрач наступала смешанная тайга, и аккуратную, в анютиных глазках плешинку, что одним краем упиралась в родниковый ручей, а другим – в порожек старой, избушки, окружали высоченные ели, пихта, лиственница.

Раньше, когда Сергею, Алене и Лешке тоже казалось, что глухомань и дебри начинаются в трех километрах от дома, они часто бывали здесь: пекли кедровые шишки на костре, картофель и обязательно, как того требуют законы тайги, оставляли после себя кучку хвороста, сухой бересты, несколько спичек, соль... Потом в район Никодимова озера зачастили туристы, а для туземцев-друзей вчерашняя глухомань стала привычным, давно обжитым углом, и утратила былую привлекательность ничейная, у Желтого ручья, заимка...

Сергей не ошибся в своих предположениях. Еще издалека он почувствовал запах костра со стороны Желтого ключа и приближался к избушке осторожно, стараясь не быть замеченным раньше времени. Над самым ручьем, журчливым, истемна-светлым, при одном взгляде на который уже ломило зубы, остановился за елью.

В нескольких шагах перед избушкой энергично потрескивал небольшой костерок. Пламя его было почти невидимо в солнечном свете. А легкий голубоватый дымок зачинался будто бы независимо от костра, выше него, и неторопливо, свободно растекался в лапах темно-зеленой пихты.

Над костром, подвешенный на трех березовых рогатулинах, булькотил прокопченный котелок.

На поляне расположились трое. Сергей обратил внимание прежде всего на мужика в соломенной шляпе. Он сидел на корточках у самого огня, боком к Сергею, и, пользуясь, как дуршлагом, изрешеченной консервной банкой, протирал сквозь нее в кипящий над огнем котелок рыбу. Запах двойной, а может быть, даже тройной ухи чувствовался на расстоянии.

Друзья или случайные знакомые мужика устроились несколько поодаль от костра. Один, заложив руки за голову, отдыхал, вытянувшись на; спине, другой, раскинув босые, нети, сидел перед, елью спиной к Сергею и, слегка наклонившись вперед, непонятно манипулировал руками у своего лица. Сначала Сергей подумал – он бреется, чуть позже убедился, что тот крохотными маникюрными ножницами подстригал аккуратную шотландскую бородку – узкую, будто приклеенную, рыжеватого цвета. На земле, перед ним, приткнутое к ели стояло зеркальце, а чуть в стороне лежала на траве двустволка. Ружья были и у его товарищей. Охотничий сезон еще не начинался, но посетители заимки в любое время года являлись в тайгу с ружьями. По их словам, на всякий случай, предосторожности ради... А в действительности ради, любого шального зайца или глупого чирка, вдруг, вынырнувшего из камышей на плес.

Сергей отряхнул джинсы от налипшей к ним хвои, одернул свитер, взял из кучи-валежника под елью, первый попавшийся сук, чтобы выглядеть более или менее непринужденно, и шагнул через ручей.

Трое, что расположились перед избушкой, один за другим обернулись к нему.

Мужик в соломенной шляпе, еще раз встряхнув консервную банку, отставил ее в сторону и сел, обхватив колени руками. Тот, что лежал, ― приподнялся на локтях и тоже сел, вприщур, весело уставившись на Сергея: мол, что скажешь? – На траве: под ним лежал плащ «болонья». Третий, с шотландкой, оглянулся через плечо, щелкнул в воздухе ножничками, как бы раздумывая, охорашиваться ему еще или достаточно, тронул кончиками, пальцев подбородок, скулу и повернулся лицом к Сергею.

– Здравствуйте! – сказал Сергей, подходя к костру.

– Здоров, – отозвался мужик в шляпе. При близком рассмотрении он оказался совсем не старым, а лет двадцати пяти – двадцати шести. Возрасту ему прибавляла, вкупе со стариковской медлительностью движений какая-то общая неряшливость: щетина пяти-семидневной давности, припухшие веки, тяжелый, исподлобья взгляд, замызганная фуфайка, стоптанные кирзовые сапоги.

Сотоварищи его были примерно тех же лет, но, одетые со всей возможной аккуратностью, выглядели значительно моложе. На том, что носил пижонскую бородку, был толстый, домашней вязки пуловер поверх черного, с высоким воротником, свитера. Грудь другого под распахнутой кожаной тужуркой обтягивала ворсистая фланелевая рубаха в темно-коричневую клетку.

На приветствие. Сергея эти двое ответили кивками, лишь мыкнув что-то похожее, на «здравствуй», поскольку Сергей адресовался не к ним, а, к третьему, в шляпе.

– Промок... – неуверенно проговорил Сергей, чтобы как-то объяснить свое появление на заимке. – Слышу дымком тянет.

– Давай грейся... – буркнул небритый и, разломив надвое сухую хворостину, подбросил в огонь.

– Я и думаю: подсушусь малость. – Не дожидаясь второго приглашения, Сергей сел на подсохшую возле костра землю, скинул босоножки и стал деловито пристраивать их ближе к огню. От мокрых джинсов сразу повалил пар.

– Откуда, старик? Не здешний? Из какой волости? – окликнул его тот, что в кожанке.

– Я? На лодке... Родственники у меня тут. А так – сосновский.

– В Кирасировке родственники или в Никодимовке? – заинтересованно вмешался бородатый.

Сергей показал через плечо:

– В Никодимовке.

Бородатый легко, пружинисто поднялся и, широко ступая мертвенно-белыми от влажной травы ногами, подошел к костру.

За ним, оставив на земле мятую «болонью», приблизился третий. Лицо его казалось напряженным от едва сдерживаемой насмешки. Но что таилось за рыжеватыми искорками в прищуренных глазах, угадать было невозможно. Он первым с ходу протянул руку Сергею.

– Информация с доставкой на дом! Давай знакомиться.

Сергей назвал себя.

– А меня зовут Павлом! Это Владислав, это наш Гена, – ткнул он поочередно сначала на бородатого, потом на парня в шляпе.

Бородатый присел на корточки и, ковырнув хворостиной золу, покосился на Сергея из-под аккуратной челочки.

– Что там у вас стряслось, поподробней, а?

– Да ничего... – Сергей скользнул глазами по лицам своих новых знакомых. – Бабка Татьяна сгорела в своем доме. Вот и все... Я уж говорил вчера! – Он показал головой на Гену в шляпе.

Тот взял с травы ложку и повернулся к огню, чтобы помешать уху в котелке. А может, для того, чтобы отвернуться от собеседников. Сергею показалось, будто тень скользнула по его лицу.

Владислав и Павел тоже глянули на своего компаньона.

– А вы, оказывается, приятели! – удивился Павел, насмешливо щурясь, и заложил руки в карманы тужурки. На голове его был модный, с лакированным козырьком картуз, на ногах толстокожие, с высокой шнуровкой ботинки. Стоять без движения он не мог и, давая выход энергии, неторопливо покачивался, перенося тяжесть тела с пяток на носки, с носков на пятки.

Гена пропустил его реплику мимо ушей и, продолжая шевелить уху, спросил, не глядя на Сергея:

– Поймал что-нибудь? – Глухой голос его звучал как-то буднично, по-домашнему уютно.

– Поймал, – с нарочитой небрежностью отозвался Сергей, чтобы поддержать разговор. Гена обернулся. В глазах его мелькнуло что-то похожее на заинтересованность.