Текст книги "Никодимово озеро"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Я обязательно повидаю его! – с готовностью откликнулся стоматолог. – Когда у него перерыв? – И обернулся к Анастасии Владимировне. – Мы еще не спешим?.. Ну, я пока загляну к Гале!

– Мы как-нибудь найдем вас... – ответила Анастасия Владимировна.

– Я знаю, где живет Галя, – сказала Алена. – Мы зайдем.

Галина только теперь спохватилась:

– Как там Леша?

– Он просил курить, – сказала Алена. – И ждет вас. А Сережа не курит.

– Это тот самый Леша, из-за которого мы выжимали по сто километров в час? – спросил у Анастасии Владимировны стоматолог.

– Тот самый. Валентины Макаровны сынишка, – ответила Анастасия Владимировна, еще раз внимательно оглядывая Галину.

– А далеко нам? – спросил стоматолог у Галины.

Она показала в сторону кедровника.

– Здесь десять шагов! – Почему-то она все время немножко смущалась под взглядом самостоятельного Андрея Борисовича.

– Тогда садитесь! – пригласил он. – Лучше ехать, чем пешком.

– Ну и мы пошли... – пробормотала Анастасия Владимировна, обращаясь в пространство. – Сережа!

Сергей проводил взглядом злосчастную «Волгу», с места без напряжения одолевшую подъем.

– Я зайду попозже, тетя Настя. – Алена сдвинула брови. – Я сейчас, – пообещал ей Сергей. – Честное слово, на минуту!

С тех пор, как Никодимовка приобщилась к цивилизации, в деревне появились телефоны. И один был, в частности, на квартире директора школы... Сергею хотелось уточнить, в какую машину садился Лешка, будучи в Сосновске, когда не пожелал узнать своего соседа по Никодимовке, Антошку.

Вернулся он довольно скоро. Алена, замкнутая, сидела в углу под фотографиями. Тетка Наталья собиралась в соседней комнате на работу: одергивала зеленую кофту, то на правое, то на левое плечо перекладывала косу... Аленина мать вместе с теткой Валентиной Макаровной собирала на стол. Лицо у тетки Валентины Макаровны было мрачное, и это сказывалось на Алене.

Тетка Наталья осталась наконец довольна собой. Слегка покачивая бедрами, вышла в горницу и, вскинув на плечо новомодную, с деревянными застежками сумку, весело пропела:

– Ну кушайте тут на здоровьичко, а я – может, допоздна, может, дотемна! – И ушла, проверяя на Сергее, какое впечатление производит ее моложавая внешность. Сергей, увы, был профаном в этих делах.

Пока женщины собирали на стол, Алена безучастно разглядывала фотографии в рамках. Сергею ничего не оставалось, как подойти и тоже смотреть.

– Ну присаживайтесь... – не очень гостеприимно сказала тетка Валентина Макаровна, когда все приготовления довершил вместительный чугунок с тушеным картофелем.

Алена исподлобья выжидающе посмотрела на Сергея. Он отошел и сел к столу. Она пристроилась на уголке рядом.

– Ты, Валентина, чудная, прямо скажу, – заметила Анастасия Владимировна, раскладывая по тарелкам картофель. – Радоваться должна, а ты себе расстройства ищешь.

– Да уж отрадовалась, выходит, – не глядя ни на кого, сказала тетка Валентина Макаровна. – Молодежи нынче до радостей наших дела нет... Им свое невтерпеж, как приспичит...

Ковырнув большой серебряной вилкой кусочек баранины в картофеле, Алена задержала руку.

– Вы на меня, тетя Валя, сердитесь?

– Да нет, с чего ты! – преувеличенно удивленная, запротестовала тетка Валентина Макаровна. – Не о тебе речь... Других хватает... Обидчивые какие...

Алена повела бровью, помолчала, глядя в тарелку, и стала есть.

– Горе с вами... – вздохнула Анастасия Владимировна.

Обед прошел в недипломатической обстановке: нетоварищеской и недружественной. Вяло переговаривались о домашних делах, о знакомых тетка Валентина Макаровна и Анастасия Владимировна. Сергей и Алена молчали. Первой завершила трапезу Лешкина мать. Отодвинув кофейную чашку, смахнула крошки со стола перед собой и, как тетка Наталья, сказала нараспев:

Ну, вы кушайте на здоровьичко... Ты, Анастасия, не торопись, пригляди за духовкой. Я к Наталье, кой-чего еще...

Сергей поднялся следом за ней, поблагодарил и отошел на Аленино место, под фотографии, стал рассматривать трех дореволюционных солдат, что вытянулись по стойке «смирно» перед фотографом.

Когда дверь за теткой Валентиной Макаровной закрылась, Аленина мать минуты две переставляла с места на место тарелки, блюдца, повертела в нервных пальцах обертку от «Чно-чио-сан», потом глянула на Алену. Как же это ты, Ольга?..

Алена отстранила недопитую чашку, сдвинула брови.

– Что она тебе сказала?

– Нехорошо ведь...

– Что нехорошо, мама?

– Да вот... С Лешкой получается... Кто эта Галина? Откуда она?..

– А какое тебе дело до этого?

– Да ведь у нее лицо, как бы это... нехорошее, – ответила мать. – И глаза... – Анастасия Владимировна замялась. – Порочные у нее глаза. Таких бояться надо.

– Это его дело, – сказала Алена. – Не твое, мам.

– Да ведь не мое, конечно, – согласилась мать. – Если бы не ты... Валентина как сказала – у меня и коленки затряслись...

Алена оттолкнула от себя тарелку, встала и, то сжимая в кулак, то разжимая гибкие пальцы, прошлась по комнате из угла в угол.

В просторной горнице тетки Натальи смешались все существовавшие эпохи, и неподалеку от массивного, на кривых, рахитичных ножках стола бодливым теленком затаился вполне современный – журнальный; на стойке черного доисторического бюро ветвился тяжелый серебряный подсвечник; над столом, посреди горницы, свисала роскошная, в семь колпаков люстра; а в углу, по-над потолком бездействовали неоновые светильники...

– Оставь это, мама! И забудь, – сказала Алена.

– Но если все же так, Ольга... Ты уж как-нибудь... – Анастасия Владимировна не выдержала и всхлипнула.

– Оставь! – прикрикнула на нее Алена, так что Сергей оглянулся. – Оставь, пожалуйста! Ничего вы обе не понимаете! – Изогнутые к вискам брови ее взметнулись, и она стала похожа на артистку сосновского театра Крамышеву в «Медее».

– Я не понимаю... – кивнула Анастасия Владимировна. – Да ведь сердце-то теперь ныть будет... за тебя...

Алена как-то странно засмеялась. И, скрывая от Сергея лицо, подошла к матери, обняла ее сзади за шею.

– Глупая ты у меня, разглупая!

– Болтай, болтай... – закивала Анастасия Владимировна. – Но уж если что, Ольга... Ты уж крепись... Люблю я тебя, чудачку... – сказала Алена, зарываясь лицом в материны волосы. – Ты у меня совсем ребенок еще... И знаешь, если бы ты осталась сироткой, я бы подобрала тебя и воспитывала...

– Дурочка ты... Набитая.

– Ну я пойду, – вмешался Сергей.

– Подожди. – Алена оглянулась. – Пойдем вместе. Мама, мы погуляем с Сережей...

Анастасия Владимировна кивнула.

– Только не пропадайте... Валя вернется – пойдем к Лешке.

– Мы будем в саду, – сказала Алена.

Сады в Южном никогда не приносили плодов. Но их выхаживали и любили. Кто-то первым завез на строительство рудника яблоневые саженцы, и пошло – от дома к дому. Одно дело – тайга кругом: и кедр, и сосна, и лиственница, и ель, а близ урмана смородины невпроворот. Другое дело – собственные яблоньки за домом, собственные рябины, собственная смородина и даже собственные березки в палисаднике! И случалось иногда, что крохотные ранетки успевали порозоветь к холодам. Но по весне около хозяйских домов сады каждый год бушевали неуемной белой кипенью. И вечерами, как мотыльки на огонь, тянулась к ним молодежь.

У тетки Натальи, кроме акации и яблонек, росла в саду красная и черная смородина, несколько розовых кустов и душистая гвоздичка.

Сергей и Алена прошли в дальний угол, где стояла обвитая хмелем беседка, и хмельной дух густился в безветрии. Но в беседку, где муж тетки Натальи соорудил столик и лавочки, Алена не вошла, остановилась поблизости.

– Куда ты ходил?

– Звонить. Антошке звонил... Не дозвонился...

Алена сорвала яблоневую ветку у своего плеча, исподлобья разглядывая Сергея, пожевала один листок.

– Почему ты сказал Лешке, что его ударили?.. Из-за шишки на затылке?

– Лешка не маленький – бегать как угорелый, – нехотя ответил Сергей. – А когда бабка рассказывала про огонек, я подумал: что, если кто-то был около него?.. Но ему я сказал на пушку. И это единственное, в чем уверен теперь... Остальное только начинает проясняться.

– Умный ты, Сережка... – сказала Алена.

– А ты не знала?

– Знала...

– Ну так вот... – Сергей отвернулся.

В голубом небе над садом плыл коршун. Плыл безнадежно медленно, высоко и одиноко. Солнце казалось ниже его. Надо было что-то предпринимать. Но Алена стояла и смотрела на Сергея, никуда не спешила. Волосы ее упали из-за спины, свесились на лицо, и она смотрела, как из укрытия.

– Что теперь будет? А, Сережка?.. Может, рассказать ему все, что мы знаем?..

– Подожди, Алена... Я не люблю, когда мне врут!

– А зачем нам правда?.. – тревожно спросила Алена.

– Затем... – сказал Сергей. И обозлился: – Затем, чтобы Лешка не взял на себя больше, чем ему полагается! Ведь он может все на себя взять.

Отбросив через плечо яблоневую ветку, Алена села на траву и, обхватив колени руками, ненадолго уткнулась в них подбородком.

А Сергей остался стоять. Машинально оторвал листок над головой, попробовал жевать, как Алена. Листок оказался безвкусным.

– Из-за Галины? – спросила она.

– Не мое дело, конечно... Но Галина его – Мишаня правильно сказал – шлюха! И тетя Настя твоя сразу заметила...

Алена подняла голову, испытующе посмотрела на него снизу вверх.

– Это, Сережка, их дело.

– Их... – согласился Сергей. – Но когда на глазах у всех она обводит его: «Леша, Лешенька...» Врет, сволочь!

– Я вижу это. Не ругайся, – сказала Алена.

Сергей помолчал.

– Ничего ты не видишь...

– Вижу... – повторила она.

– Откуда?

– А хоть по себе... – сказала Алена. – Так не носятся с разными ахами, когда что-то по-настоящему.-

– А ты знаешь, как это бывает по-настоящему?..

Алена сорвала горсть нежно-зеленой травы из-под ног, высыпала на коленку. Ответила коротко:

– Знаю.

– Я бы рассказал тебе, о чем беседовал с Николаем... Рассказать?

– Как хочешь... – ответила Алена. – Я это давно вижу: и Николая, и ее.

Сергею стало почему-то неуютно. Последнее время один на один с Аленой он чувствовал себя все хуже.

– Пойдем, Алена... Или я пойду.

Алена не ответила.

– Утром ты сказал: я переменилась... Помнишь? Так вот правда, Сережка, я совсем-совсем переменилась. И никто не замечает. Аж обидно! Потому что я, которую все знают, и взаправдашняя – совсем разные. А мне приходится жить не как я сама... Понимаешь? А как другая, к которой все привыкли.

– Кажется это тебе, Алена.

– Нет, не кажется, – возразила она. – Все когда-нибудь меняются. Должны меняться!

Сергей поежился.

– Зачем?

– И ты должен! – сказала Алена. – Есть у всех детство... А потом... Это только говорят, что все незаметно, постепенно. Это бывает сразу: случается что-то – и ты взрослый. Как, например, со мной. Я, Сережка, давно не ребенок... Совсем. Прикидывалась только...

– Все мы не дети, – сказал Сергей. – Все прикидываемся.

– Нет... – сказала Алена. Обеими руками вдруг перепутала волосы. – Я сама себя не узнаю, какая я стала тряпка!.. – И, вздохнув, опять обхватила колени.

Откуда-то сверху, со стороны больницы, неожиданно громко донеслась песня: «Во поле березонька сто-я-а– ла!..» Потом сразу, без перехода грохнул джаз...

Алена молчала. Последние отзвуки металлического боя растворились вдалеке, и опять стало тихо.

Пока Сергей что-то делал, пока двигался, ему удавалось не думать ни о чем трудном для себя, главном. Может, еще и поэтому он в ночь-полночь хватал «Наяду», куда-то бежал... Ему не надо было выходить в сад с Аленой. И молчать в оживающей изнутри тишине... Ведь за год, что прошел с той ночи, когда он оставался на берегу, он так и не смог избавиться от нахлынувшего на него тогда одиночества. Если бы Алена знала, чего это стоило ему, – она пощадила бы его на пустынном Никодимовском проселке. И может быть, теперь он не чувствовал бы себя таким беспредельно слабым...

– Алена... Зачем ты сегодня сделала это?

– Что?.. – спросила она после паузы.

– Там... – сказал Сергей. – Когда мы шли, на проселке...

Она вскинула голову, и опять, как утром в летнике, воспаленные глаза ее стали мокрыми. Потом высохли.

– Тяжело мне, Сережка... – Немного погодя добавила с какой-то безысходностью в голосе: – Не могу я ни о чем говорить!

Сергею стало неловко за себя.

– Не говори, если не хочешь... – Он помедлил. – И знаешь: уезжай с матерью! Сегодня, автобусом. Лучше я здесь один...

Алена оттолкнулась от земли, встала.

– Никогда я тебе ничего не скажу, Сережка. И никому! Буду как...

Алена не договорила, потому что не знала, как кто она будет.

– Брось, Алена... К чему ты все это?..

Она обеими руками с нажимом пригладила волосы на висках, как бы сняв тем самым выражение потерянности с лица.

– Это я так, Сережка... Расклеилась. В общем-то, я сильная, я знаю. Но слабым, Сережка, гораздо легче! Я давно заметила: слабым все проще! За ними ходят, с ними нянчатся, их уговаривают! А сильный пока вот этим все сам не сделает... – Она показала Сергею бицепс. – Хоть помри.

– Ну и что ты – завидуешь? – спросил Сергей.

– А почему бы нет? – вопросом на вопрос ответила Алена..

– Подлым тоже легче. И чокнутым, – сказал Сергей.

Глядя в просвет между яблоневой листвой, Алена добавила:

– И жадным, и хитрым, и жестоким... Но я, Сережка, решила однажды: хоть убей меня, а проживу честно. Пусть будут издеваться надо мной, пусть буду голодной, пусть сдохну, а вот ни на столечко не откажусь от своих правил! – Она показала кончик ногтя,.

– Слишком ты на все обращаешь внимание...

Алена, будто не расслышав его, заметила с грустью:

– Тебе тоже будет тяжело, Сережка... – Голос ее дрогнул.

Сергей в досаде шагнул к обвитой хмелем беседке, вернулся.

– Брось это, Алена! Пойдем! Я не могу сидеть!..

От крыльца послышался голос матери:

– О-ля!.. О-ля-а!.. – Она с кем-то заговорила.

Алена снова, на этот раз небрежно, пригладила волосы.

– Вид у меня ничего?

Сергей не успел ответить: по тропинке между кустами смородины шла Галина.

– Вот вы где... А я ищу вас... В беседке прячетесь? – натянуто пошутила она. И в лице ее не было всегдашней ласковости. А немножко загнанные глаза скользнули от Сергея и Алены в сторону.

– Нам нечего делать, мы отдыхаем, – объяснила Алена.

Галина посмотрела на нее, туго соображая: о чем она?

– Я была у Леши.

Брови Алены дрогнули.

– И как он?..

– Мне нужно поговорить с тобой, Оля.

Сергей шагнул вперед, так что оказался между ней и Аленой.

– Где сейчас Андрей Борисович ваш?

– Почему наш? – Галина сделала удивленное лицо. – Он такой же наш, как и ваш. Ваш даже больше, между прочим... Уехал в гостиницу. Может, зайдет к Косте. – И поглядела через плечо Сергея на Алену. – Ты уделишь мне несколько минут?

– Конечно. – Алена поглядела на беседку. – Здесь?..

– Нет... Пойдем. – Во взгляде, каким она одарила Сергея, была откровенная ненависть.

Алена вышла из-под яблони на тропинку.

– Ты подождешь меня, Сережа?

Сергей кивнул.

– А мне нельзя поприсутствовать? – спросил он Галину.

– Нет. Это наше, женское дело.

– А я и в женских делах разбираюсь, – брякнул Сергей, так что даже Алена посмотрела на него с любопытством.

– Побудь, Сережа. Я сейчас приду. – Спросила у Галины: – Ведь мы не долго?

– Конечно, нет, – сказала Галина и нервно передернула плечиком.

* *

*

Прошлым летом, в ночь, когда они уходили на лодке, оставляя друг друга по очереди на берегу, Сергей о многом передумал. И пережил, наверно, больше, чем за какое-нибудь другое время в жизни. В ту ночь от него на лодке вдвоем с Лешкой ушла Алена. Ушла навсегда; хотя он понял это уже потом, позже... Тщетно выискивая хотя бы искорку огня в глухой черноте ночи, он был один во всем свете, покинутый, забытый... И казалось, даже страшно кричать, чтобы крик, удаляясь и медленно тая в безбрежье ночи, не отодвинул бы и без того потерянные границы одиночества...

Сергей испугался тогда своей беспомощности... Решил узнать, что испытывали на его месте Алена с Лешкой, – им ведь тоже приходилось оставаться на берегу в то время, как другие, не побеспокоив сонной воды, уходили в ночное озеро. Алена сказала, что ей было «немножко скучно», а Лешка сказал: «Ничего!» Алена, может быть, врала, Лешка – нет. И Сергей был вынужден признать свою неполноценность или ущербность – он не знал, как называть это. Ведь мало того, что ему трудно было оставаться, – он и в лодке, ОСТАВИВ кого-то на берегу – без огонька, без признаков живой души кругом, испытывал смутное беспокойство: не за свое – за чужое одиночество... Человек может уйти и оказаться один, но быть оставленным, покинутым ему нельзя. И Сергей завидовал Лешке, что тот защищен от подобных вывертов. Лешка был человеком действия, не пустопорожних раздумий и от многого был защищен.

Когда он возвращался из мореходки, его не преследовало сознание ошибки. Напротив, он заехал в Сосновск победителем, для кого должны были строиться в парадные колонны войска и звучать фанфары. Полосатая тельняшка, бушлат, небрежно примятая мичманка е коротким козырьком... Он появился энергичным и веселым. На солнечной стороне улиц только что стаял набрякший мартовский снег, бежали ручьи вдоль тротуаров, и на ломких тополиных ветвях уже наметились почки. За месяцы службы Лешка научился играть на гитаре и несколько вечеров подряд собирал у Алениного дома слушателей со всего квартала. Там, в закутке, под осинами, стояла единственная скамейка. Лешка садился, Алена на правах хозяйки – тоже, остальные – кто как – располагались вокруг. Лешка настраивал дорогую, отполированную гитару, брал несколько пробных аккордов и сначала тихонько, потом все громче запевал:

Девушку из маленькой таверны

Полюбил красавец-капитан...

И становилось необъяснимо тревожно под цепенеющими осинами. Взрослые пилили потом: «Слова пошлые рифма никуда не годится...» А если берет за душу? Если слушаешь и не задумываешься, что там, где – не как у классиков: «Полюбил за пепельные косы, алых губ нетронутый коралл...» Не орать же: «О, чудо-песенка!..»

Лешка уехал в Никодимовку. А год спустя, нынешней весной, в ледоход, гитара его отозвалась Сергею. С утра он не видел Алену. Днем его мобилизовали эвакуировать с берега имущество лодочной станции. Сначала, продрогшие, до ниток мокрые, оттаскивали на взгорок понтоны, запасные причалы, шлюпки. Потом уже ради собственного удовольствия в разгуле ветра и неуемного грохота с баграми в руках спускали на воду льдины и по мере возможностей разбирали заторы близ волнорезов железнодорожного моста. Свистел в ушах ветер, и откуда-то с низовий доносил запах изборожденной талыми водами пахоты...

Алена пришла к нему поздно вечером, какая-то не похожая на себя: замкнутая и встревоженная, как будто что-нибудь случилось. Заходила по комнате из угла в угол, шевеля беспокойными пальцами. Увидела гитару на тахте. «Чья?» – «Тимки Нефедова, забегал вчера...» – сказал Сергей. А она спросила: «Почему ты не научишься играть, Сережка?» Он ответил что-то вроде: «Хорошего понемногу, не всем уметь...» И действительно, пальцем больше не притронулся к инструменту, хотя обманул Алену – гитара была его, и за год он потихоньку ото всех научился владеть ею... Но уж лучше было соврать Алене, чем предстать в ее глазах подражателем.

Благодаря этой случайности Тимка Нефедов приобрел обыгранный инструмент. А Алена в тот вечер, взвинченная, немножко странная, затеяла разговор о старости: «Это когда человек сдается, решает, что впереди ничего нет, ковыряется в грязных тряпках, думает, что все познал, и начинает учить других».

«А если просто-напросто отнимутся ноги, пропадет зрение или слух?» – резонно возразил Сергей.

Алена сказала, что он жалкий материалист, что живет хлебом единым, разозлилась и хлопнула дверью.

Разозлилась, потому что пришла с намерением разозлиться на кого-нибудь. (Старость тут была ни при чем.) Но вскоре опять вернулась и минуту-две молчала, удаляясь в угол за тахтой. Потом бренькнула на всех семи струнах и сказала: «Сережка, запомни этот день...» Он спросил: «Зачем?» Она оглянулась от порога, не ответила и ушла.

В те дни ему оказалось недосуг спросить еще раз: «Зачем?» А потом наступило Первое мая, и они завертелись в сплошной мультипликации вечеров: вечер отдыха, вечер молодежи, вечер современного танца, весенний бал – театр, школа, Дом офицеров, клуб... Он тогда не придал значения ее словам. А что-то похожее было у нее сегодня.

* *

*

Галина шла чуть впереди; и, когда она просеменила мимо своей калитки, Алена остановилась.

– Куда мы идем?

Галина обернулась к ней, поморгала непонимающими глазами и с надрывом в голосе объяснила, проглатывая звуки:

– ...Леше идем! ...больницу!

– Як нему не пойду, – сказала Алена.

– Почему?.. – Лицо ее было каким-то измученным.

– К нему я пойду одна, – объяснила Алена. – Если пойду. Или с Сережкой. Ты же звала с тобой поговорить, а не с ним?..

– Хорошо! – Галина круто повернула в калитку, словно бы уступая требованиям Алены. Будто Алена, а не она просила ее о нескольких минутах. – Я потому хотела к Леше, что ему лучше бы присутствовать! Все равно от него это не скрыть...

Алена прошла за хозяйкой в комнату, где она уже бывала не раз. Отметила не без придирчивости всегдашний порядок: дорожки вычищены, полированная мебель протерта, книги, туалетные принадлежности, пепельница на своих местах.

Галина мимоходом передвинула вазу на тумбочке у окна, подняла и опустила крышку радиолы...

Алена хотела сесть на диван, где устраивалась до этого, но отошла к стене, за прикрытие стола, чтобы говорить лицом к лицу, не присаживаясь.

– Я до сегодняшнего дня, оказывается, многого не знала, Оля... начала Галина, теребя уголок шелковистой накидки под радиолой и не глядя на Алену. – Я только сейчас все... – она показала рукой возле себя, – начинаю воспринимать... И немножко понимаю тебя... Я, можно сказать, в шоке! Не соберусь... Ошарашена прямо. Все это так неожиданно, так... сразу для меня! Я понимаю, конечно, что тебя нельзя винить... Но ведь я совершенно... – Смятение ее было настолько театральным, что сразу надоело Алене.

– О чем ты?

Галина перестала теребить накидку. С минуту непонимающе глядела на Алену, озадаченная и растерянная (по крайней мере, внешне).

– Я только что узнала о твоих отношениях с Лешей.. (Алена не повела бровью.) Я теперь понимаю тебя... Но давай честно: если кто-то из нас лишний... Ведь он меня любит, не тебя – ты же сама видишь?..

– Вижу, – сказала Алена.

– Тогда зачем ты – как это объяснить... – вмешиваешься в нашу жизнь?! И ты и Сергей – вы оба! Я не понимала, что к чему! А вы, наверно, сговорились?! – В голосе ее опять зазвучал надрыв. – Вам легче станет оттого, что мы поссоримся?!

– Помнишь, о чем мы говорили вчера, когда я была здесь у тебя?.. – Алена показала на радиолу.

– Вчера я не поняла тебя...

– Мы говорили про Лешку, – напомнила Алена.– Ты сказала: любишь...

– Да, я люблю его! – воскликнула Галина. – очень люблю, Оля!

Кого она убеждала? Алене стало вдруг очень противно все.

– Если бы ты... любила его, – ей с трудом давалось это слово, – ты не замечала бы других!

Испуг и негодование Галины были, пожалуй, искренними.

– Что?! Что ты имеешь в виду?!

– Я имею в виду Николая, – сказала Алена.

– Ты... – Галина задохнулась. – Что ты хочешь этим сказать?!

– Я не хочу сказать, а уже сказала, – равнодушно пояснила Алена.

– За такие слова... Докажи, если смеешь говорить!

Алена посмотрела на улицу за окном.

– Ничего я не собираюсь доказывать... – И решительно шагнула к двери.

Галина бросилась, чтобы перегородить ей дорогу к выходу, остановила вытянутыми вперед руками.

– Нет!.. Оля, нет!.. – Смятение ее теперь не было поддельным. Расширенные зрачки блуждали по Алениному лицу, кожа около глаз приобрела какой-то сероватый оттенок. – Подожди, Оля!..

– Я не хочу ничего доказывать, – повторила Алена. – Считай, что это ясно и так. Но если ты пригласила меня только для этого – я пойду. В этом Лешка пусть сам разбирается.

– Подожди, Оля! Я сейчас... – Прижав ладошку к губам, Галина ненадолго задержала дыхание, потом опустилась на диван и заплакала.

Алена вернулась на свое место за столом, несколько подавленная впечатлением, которое произвели ее слова.

– Я знала, что теперь это не даст мне покоя, никогда!.. Сейчас я все расскажу... Сейчас... – повторяла Галина, утирая слезы. – Как это все глупо!..

Алена подошла и остановилась над ней.

– Еще когда я училась в техникуме, – начала Галина свой рассказ, время от времени прерывая его сдавленными всхлипами, – познакомилась с Николаем... Он учился и работал... Ну, и я влюбилась... Да, у нас все было с ним, все! А он женат. И Леша давно знает это. Он и так сколько мучил меня за прошлое, а вы... Бывает, что я сейчас разговариваю с Николаем... может, не как с другими... Но ведь он моя первая любовь! Леша лучше его, Леша преданней, но – ты сама когда-нибудь узнаешь! – первого не забывают. Ты должна понять. Когда и так все на ниточке...

Алена посмотрела в окно. Сначала она слушала без интереса. Но вдруг поймала себя на том, что к общему ее отвращению примешивается чувство некоторого любопытства. Даже испугалась.

– Галя!

Та подняла на нее слегка покрасневшие глаза.

– Что там между вами: тобой, Лешкой, Николаем – меня касается так-сяк, – сказала Алена. – Когда ты позвала меня, тебя беспокоило совсем другое!

– Но ведь это всему причина! То, что ты и я... – неуверенно возразила Галина.

– Нет, – сказала Алена, – тебе это в общем все равно. Если бы только это... Ты бы не подошла ко мне на пожаре.

– Я была ошарашена, я была не в себе тогда! – торопливо заговорила Галина. – Когда потеряешь одного человека и кинешься к другому, чтобы хоть кто-то рядом, как Леша... А с ним вдруг...

– Лжешь, – прервала ее Алена. – И тогда лгала, и сейчас лжешь. Тогда тебя напугал пожар, а сегодня то, что Сергей разговаривал с Лешкой об этой усадьбе, ты ждала, что я первой затрону эту тему? Я затронула.

– Какая усадьба?.. Какая усадьба?! – дважды покорила Галина, страдальчески напрягая лоб, и хотела встать, но для этого ей пришлось бы отодвинуть Алену. – Ах, это про тот дом, где сгорела бабка! Но зачем он мне сто лет нужен?! Я бы и не слышала о нем, если бы не пожар!

– Скажешь, что ты и не была в нем?

– Ах, это вам толстый тот наболтал! Подлец!.. Ну да, я была там! А что из этого?! – с болью выкрикнула она. – Нам нужно было уединиться – вот и все! Не маленькая ты – должна понимать!

– И снова ты все врешь! – Алена шагнула к двери. – Ты крутишь вокруг да около... А меня ждут!

Галина поймала ее за руку.

– Нет! Нет, Оля!.. Но ведь вам действительно толстый тот наболтал? – спросила она с надеждой.

– Нет, – сказала Алена. – Не толстый... Лешка.

– Что?! – Галина стиснула ее пальцы. – Леша?!

– Успокойся, – сказала Алена. – Не сам он – его дневник. Это привело Галину в настоящий ужас.

– Он вел дневник?! Лешка вел дневник?! И что он писал там?!

– Писал, что любит тебя, – сказала Алена, – и что... тяжело ему с вами – вот что он писал.

– Боже! – воскликнула Галина, не отпуская ее руки. – Мальчишка! Какой он еще мальчишка! Он страшный ревнивец, Оля, и ему все мерещилось, что я обманываю его!..

На дороге за тюлевым окном было солнечно и безлюдно.

Алена подумала, что зря согласилась на этот разговор. Ее прощупывали, вынуждая в чем-то проговориться... Она кажется такой глупой?

– Галя, кто там был с Лешкой в ночь, когда загорелось?

Галина растерялась.

– Вот этого я у вас не понимаю... Совсем не понимаю! Это вы уже что-то сами придумали! И Леша мне тоже говорил... Я совершенно ничего не знаю.

Алена вздохнула.

– Значит, мы знаем больше тебя.

– Что, Оля? – Галина подергала ее за руку. – На что вы намекаете все время?! Скажи мне! Может, я правда ничего не вижу!

– Это не мои тайны, – сказала Алена, – Сережкины. Он меня в них не посвящает. Немножко – да. А так – нет.

Галина отпустила ее руку, стиснула лицо ладошками.

– Как это надоело мне!.. – простонала. – Бо-же!.. Я в жизни ни во что не вмешивалась, всегда старалась быть с краю, а на меня одно за другим!.. Сначала Николай, потом Лешка со своей ревностью, теперь ты!.. Я устала! Устала от всего этого! Я уеду на несколько месяцев, – может, хоть отдохну! Совсем уеду, от всех. Переживу еще одну боль – и хватит! – Она подняла голову. – Если я уеду, навсегда... И ни словом, ни письмецом не напомню Лешке, – она всхлипнула, – что я была... отдам его тебе... Ты удовлетворишься? Ты оставишь меня в покое?..

Алена развела напряженные брови.

– Мне от тебя подарков не надо...

– Ах вот как! – Галина выпрямилась на диване. – Не нужно подарков? А может, теперь тебе и Лешка не нужен после всего? Он говорил: теперь все побегут от него, как крысы! Не нужен теперь, да?!

Алена сделалась белее мела.

– Какая же ты дрянь! – раздалось из-за открытой двери, так что обе они вздрогнули от неожиданности.

* *

*

Это сказал Сергей. Он вошел без стука и уже из коридора слышал их последние реплики. Галина вскочила на ноги. Алена повернулась к нему. И обе смотрели на него, как на привидение.

Окна были закрыты. Нежный тюль каким-то чудом удерживал на весу разлетевшиеся по нем золотые листья... Алена все же зря не надела платья и босонбжек. Галина тускнела рядом с ней, когда она была не в спортивном.

– Се-ре-жа! – предупредила Алена.

Он вошел незваным, но (что бы там ни было) вовремя.

Галина опомнилась.

– Что это значит?! – притопнула туфелькой. – ! Я не потерплю оскорблений в своем доме! Вас принимали здесь как Лешиных друзей! Вас... как порядочных!.. С открытой душой...

– Мы обойдемся без вашего дома, мне тошно здесь, – и, мрачный, он остановился в двух шагах напротив девчонок.

Лицу Алены возвратилось обычное выражение. Она слегка отодвинулась от Галины, чтобы не стоять рядом.

– Оля, защити меня! – потребовала Галина. – Он просто грубиян! Он не мужчина, не парень! Скажи ему, чтобы он ушел!

Сергей движением руки остановил Алену.

– Не надо. Мы сейчас уйдем. А ей нельзя оскорбляться, она это знает... Ведь на заслуженное не оскорбляются! Чего ж ерепениться?

Галина с бешенством и мольбой уставилась на Алену.

– Сережа, выбирай выражения, – сказала Алена.—Галя сейчас многое мне рассказала... Про Николая, – уточнила она для ясности. – Лешка все это знает.

– Лешка знает одно, Николай ее – другое... А я больше их всех знаю! – неожиданно похвастался он. И, сразу меняя тон, сказал Галине: – Передай брату – пусть разыщет меня попозже. На два слова.

– Я здесь, – сказал Костя. Облокотившись о косяк, он стоял в дверях и, сутулый, с плоской, чахоточной грудью, играл каким-то шариком в руке. Через отверстие шарика был продернут ремешок и обхватывал его правое запястье. Нежнолицый и слаборукий – ухудшенная копия Галины – он казался ненастоящим: сейчас натужится и станет больше.