Текст книги "Никодимово озеро"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Подожди меня здесь, ладно? – сказала Алена.

Сергей не ответил. А когда она ушла, он почувствовал себя жалким.

* *

*

Судя по всему, разговор между Галиной и Лешкой был нелицеприятным. Лешка сидел, прислонясь к подушкам, растерзанный, со взъерошенными волосами. Тяжело дышал. Фланелевая пижама, соскользнув со спинки, валялась, мятая, в его ногах. А на полу, у окна, поблескивал, отбрасывая в угол яркие желтые лучики, крохотный, плоский, овальной или каплеобразной формы медальон. И это было первое, что бросилось в глаза Алене, когда она вошла в палату. Она задержалась у входа, и Лешка, проследив за ее взглядом, стал тоже глядеть на медальон в углу. Потом спросил:

̶ Зачем пришла? – Алена шагнула к окну, чтобы подобрать красивую Лешкину игрушку, он удержал ее: – Не тронь!

Алена остановилась. Взяла пижаму с кровати, молча уложила на табурет. Потом, стараясь не помять белья, присела на уголок свободной кровати, против Лешки.

– Что тут у тебя?.. – Она не договорила.

– Пришла, как все, мотать из меня душу?

Алена моргнула, пряча в коленках сомкнутые ладони.

– Нет... Я, Лешка, не умею мотать. Пришла поговорить с тобой.

Лешка поколебался в непонятном раздумье. Поправил рубашку на груди, спросил:

– Ты вместе с Серегой шлендала по моим следам?

– Не всегда, – сказала Алена.

– Что вы разнюхали? – Поправился, чтобы смягчить вопрос: – Что вы знаете обо мне?

– Я ничего не знаю, – сказала Алена. – Только приблизительно. Сережка не посвящает меня в эти дела. Считает, что есть основания... А я не имею права сказать, что он ошибается!

Лешка не обратил внимания на ее последнюю фразу. Лицо его в разговоре с Аленой опять приобрело решительное выражение, в чуть приспущенных уголках губ залегли упрямые складки.

– Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!

– Я не буду выпытывать, – предупредила Алена. – Я врать ему не умею.

– А что же ты умеешь? – презрительно сощурился Лешка.

– Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне... – сказала Алена. – Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?

– Мне нечего рассказывать! – резко ответил он.

– Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?

Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.

– Были... – сказал наконец он. – Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! – почти выкрикнул Лешка.

Она съежилась под его взглядом. Потом встала – распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.

В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.

– Это невозможно, Лешка!

– Значит, возможно!

Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.

– Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!

Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.

– Зачем ты связался с ними, Лешка?!

– С кем? – жестко переспросил он.

– Ты знаешь, о ком я говорю...

Лешка скомкал в руках мятую простыню.

– Я не связывался... Я люблю, понимаешь?! Нет… Люблю! – Голос его зазвучал с надрывом, как это нередко случалось у Галины. Впрочем, Алена верила его боли. – И для меня нет ничего на свете, кроме нее! И никого нет! Мне плевать на остальное!

– А за что, Лешка?.. – спросила Алена. – За что ты любишь ее? Ведь неправда, что это бывает без причины... Человека обязательно за что-то любят... Что-то в нем должно быть...

– Ложь. Брех-ня! – сказал Лешка. – Люблю – и все! Понимаешь?! И пойду за нее на смерть!

Алена молчала, долго, пристально вглядываясь в него, как бы стараясь проникнуть в глубину его состояния.

А он впервые, может быть, смилостивился над ней, снизошел или посочувствовал, но голос его прозвучал мягко, когда он сказал:

– Ты должна знать, как это бывает... Ведь ты... – Он запнулся. Потом досказал: – Тоже любила. – И виновато посмотрел на нее.

– Да... – кивнула Алена. – Да. Почему любила? Люблю...

– Ну вот! – сказал Лешка. – Чего же спрашивать?

Она повторила:

– Да! Но это не должно мешать человеку быть чистым. Наоборот! Ведь это требует чистоты! Порядочности, благородства!

– Кого ты мне цитируешь? – спросил он. – Ты слышала это в кино или прочитала. В жизни, когда это случается, ни о чем не думаешь!

– Неправда, – упрямо повторила Алена. – Ничуть не правда! Сама становишься требовательней к себе. И лучше становишься!

Лешка натянуто усмехнулся.

– Ты, наверное, училась этому по моральному кодексу? У тебя другого чтива дома нет?

Алена шевельнула сведенными к переносью бровями. Помедлила у стены, подавляя естественное желание повернуться и уйти. Подошла ближе к его кровати.

– Пусть так. Пусть все – как ты говоришь... Давай не об этом. Я и пришла к тебе за другим. Ведь там, в усадьбе, случилось, Лешка, самое страшное! Страшнее чего уже не бывает: там был убит человек, Лешка... – проговорила она почти шепотом. Он глянул на дверь.

– Я никого не убивал! Я никого не трогал, поймите это!

Алена снова отошла к стене, заложила руки за спину.

– Сережка тоже говорит так... А я... Ты знаешь... Я уже вам не очень верю...

Лешка смотрел угрюмо. Но где-то в глубине его глаз мелькнул испуг.

– Я не знаю того, который появился там, и не знаю, откуда он. Я сам до сих пор ничего не понимаю. Все было бы просто, и вы бы не терзали меня, даже после того, как залезли в этот дурацкий дневник! Зачем ты сказала про него Галине?

Алена не ответила.

Он продолжал после паузы:

– Я даже не знаю... И никто толком не знает, что там произошло!.. – Колеблясь, он взглянул на Алену. – Я побежал. Это... – Лешка запнулся. – Это Серега верно заметил: меня хотели кокнуть – да! А я никого не трогал! Поняла теперь?

Нет, судя по выражению ее лица, Алена не поняла. Подошла и присела на краешек свободной кровати. Спрятала в коленках беспокойные пальцы и, какая-то опустошенная, стала глядеть в пол. До последней минуты ее не покидала надежда, что все было не совсем так, как предполагал Сергей. До последней минуты она оставляла за Лешкой возможность сыграть в никодимовских событиях какую-то, хоть относительно благородную роль. В их неизменном трио он, как правило, оставлял за собой самые благородные, самые красивые роли...

– Только мужчина, парень может что-то чувствовать по-настоящему! – неожиданно выкрикнул Лешка. Он раскаивался в своем откровении и хотел теперь уязвить ее. – А вы – вы играете! Вам все для развлечения: на недельку, на день! Потом забываете!

Алена качнула головой.

– Нет, Лешка... Это ты так. Меня это не трогает.

Отстранясь от подушек, Лешка громко, с надрывом захохотал.

К черту! Я сегодня же выберусь отсюда!.. – Но вдруг умолк и посмотрел на Алену с издевкой. Хотел, очевидно, съязвить, но быстро потух и с лицом загнанным, виноватым потребовал, указывая в угол: – Дай!..

Алена медленно поднялась, прошла к окну и за кончик тоненькой золотой цепочки двумя пальцами подняла с полу попранный Лешкин амулет. Медальон скрылся вместе с цепочкой в Лешкином кулаке. Он спрятал его под одеяло.

– Вот и все, – подытожил он для самого себя. – Почему я жив?.. Как врезали по башке, надо было не прочухиваться – и все дела...

Алена не присела на кровать, а, заложив руки за спину, вплотную прижалась к стене, как бы намереваясь отодвинуться от Лешки насколько возможно. И в глазах ее не было сочувствия. А голос, когда она спросила, звучал требовательно:

– Что ты наговорил утром Сережке?

Сжимая в кулаке под одеялом свой драгоценный медальон, Лешка не поглядел на нее.

– Я сказал: он хочет угробить меня, чтобы потом крутиться вокруг тебя одному, без помех...

– Какой ужас... – прошептала Алена. – Ты извинишься?

Лешка повернулся к ней.

– За что?! Я сказал правду! Я не чувствую себя виноватым! Мне не в чем каяться!

– Перед Сережкой, передо мной ты можешь ни в чем не каяться... – сказала Алена после паузы. – Можешь считать себя чистым. Твое дело! Но за то, что случилось, ты в ответе! И должен все рассказать не ему, не мне – ты знаешь, где это рассказывают...

Лешка долго думал, глядя в белую, ровную стену перед собой.

– А ты хоть представляешь, что после этого будет?.. – тихо спросил он – Ты знаешь, чем это грозит мне?! – Его начало лихорадить. Как-то сразу, без подготовки: сначала руки, потом всего.

– Но ведь другого выхода нет, Лешка...

Опершись на локтях, он потянулся к ней от подушек.

– Да!.. А это выход?! Я пойду, распущу слюни – меня сгребут и засадят! А вы... вы все! Все! – подчеркнул он. – Побежите от меня, как от чумы какой-нибудь! Хоть ты, например: ты останешься около меня?! Останешься?!

Секунды отскакивали ударами пульса в Алениных висках.

– Я бы давно должна сегодня уйти от тебя...

– Нет, ты не увиливай! Если я пойду, раскаюсь, выложу все – ты останешься около меня?!

– Ты пойди, Лешка...

– Я спрашиваю: останешься? – с болью и яростью повторил он.

Белая как полотно она кивнула. Потом, словно манекен, кивнула еще и еще раз. А невидящие глаза ее стали мокрыми.

Лешка откинулся на подушки, передохнул.

– Нет! Я все равно вижу, что нет! Лешку упекут, а вы побежите от него, как крысы с тонущего корабля!

– Леш-ка! – крикнула ему Алена. – Лешка-а!..

– Ты первой побежишь, – сказал он ей. – И тогда ни дружбы, ничего – вы все забудете, что так расписывали мне здесь! Вы будете гулять, веселиться, а о Лешке даже не вспомните... Иди скажи Сереге, пусть не сует нос не в свое дело! Пусть не продает, гад... Скажи ему– он послушается тебя!

Трогая ладошкой виски, Алена смотрела на него давно сухими глазами. Молчала, пока его лихорадило, и вздрагивал кончик простыни, свесившийся через край. Потом, когда Лешка успокоился, подошла к нему.

– Покажи, что там у тебя, – кивнула на его правый кулак. Он высвободил руку из-под одеяла, разжал пальцы. Она потянулась было к его ладони, но помедлила, выпрямилась и убрала руки за спину. – Открой...

Лешка прижал ногтем крохотную кнопку рядом с петелькой, куда вдевалась цепочка. Медальон бесшумно распахнулся.

Ничего неожиданного в нем не было. Была маленькая, хорошо сделанная фотография Галины. Точнее, одна головка с обнаженными ключицами в обрез. Губы и ласковые, с чуточку расширенными зрачками глаза Галины смеялись. А прижатый к лицу указательный палец сделал кокетливую ямочку на щеке.

Алена отошла к стене, на свое прежнее место. Лешка щелкнул медальоном и, снова спрятав его под одеяло, выжидающе посмотрел на нее, словно бы она должна еще сказать свое мнение.

– Ты пойдешь признаваться, Лешка?.. – спросила она.

И он заторопился, заспешил, опять поддаваясь лихорадке:

– Ты пойми, Алена! Пойми меня, что нельзя! Никто не знает, что там произошло! Не может никто знать! И я не знаю! Нам не объяснить этого, что там было! (Он уже не говорил «мне» – говорил, «нам».) Нам припишут и это! Убийство припишут, понимаешь?! Все припишут нам! И что тогда?! – Он задохнулся. – Где буду я?!

Она могла бы сказать ему, что об этом думают раньше, но стояла и молчала. А он продолжал:

– Вы даже письма мне не напишете, я знаю: и ты, и Серега! Кто просил его лезть не в свои дела?! И ты помогаешь ему! Зачем?! Я всегда считал тебя умнее, лучше его! Я тебя, если бы не это, – я считал тебя самой лучшей девчонкой!.. Я подумаю, Алена, но я еще ничего не решил! Понимаешь?! И не смей, не смейте выдавать меня! – Лешку трясло с головы до ног. (Алена никогда не видела, чтобы так трясло человека. Глаза его блуждали, лицо горело.) Я... Я прокляну вас, если вы загубите мою жизнь! Вы будете извергами!..

* *

*

Сергей видел, как прошла к дому Лешкина мать, и волновался. Его раскаянье, что возложил на Алену самую тяжкую часть своих обязанностей, усугубилось, когда она вышла из больницы. К этому времени он оставил кедровник и ждал ее на углу. Вид у Алены был потерянный. Глаза строгие, а губы припухли, как это бывает у детей, когда они собираются плакать.

Алена задержалась и постояла на крыльце, глядя через дорогу на дом Галины, из окон которого, возможно, смотрели на нее.

– Пойдем, – сказал Сергей. – Нас уже ждут...

Алена пошла рядом с ним и, чтобы предупредить ненужные вопросы, сообщила:

– Я сделала, как ты велел, я сказала ему...

А Сергей вовсе не хотел расспрашивать ее. Он и так знал, что все бесполезно. Надо было только убедиться, что с этой стороны он сделал все зависящее от него... Ради проформы спросил:

– И что?..

– Он пойдет скажет, – ответила Алена.

Сергей посмотрел в сторону, через чьи-то ограды.

– Я верю тебе. Хотя знаю, что ты врешь.

Алена сдвинула брови.

– Он пойдет не сейчас. Но когда-нибудь-то он пойдет ведь!

– Ладно, – сказал Сергей, – это уже неважно...

Вишневая «Волга» около дома тетки Натальи свидетельствовала, что хозяин ее еще здесь. А когда они приблизились к калитке, навстречу вышел он сам.

– Вас ищут и поминают, кажется, не очень ласково, – сказал Андрей Борисович, дружеской улыбкой смягчая невеселое предупреждение.

– Нас всегда ищут, – буркнул в ответ Сергей.

Стоматолог обратился к Алене:

– Поездка в деревню опять откладывается?

– Но вы же не бывали в Южном? Погуляйте! – сказала Алена.

– Там симпатичная бабка в гостинице, с ней не соскучитесь, – вставил Сергей. Андрей Борисович одобрил его шутку:

– С бабкой я уже познакомился. – И обратился опять к Алене: – Надеюсь, вы мне покажете окрестности Никодимовки? Анастасия Владимировна говорила: красивые места! И обещала ваше содействие.

– Я не очень знаю места, я домоседка, – безбожно завралась Алена. – А Сережа там каждый куст знает. Если он пригласит нас...

– Как, Сережа? – спросил стоматолог..

– Там на машине не развернешься, – деловито прикинул Сергей. – Придется пешком.

– Вот и отлично! – одобрил стоматолог. – Желаю вам умиротворить Валентину Макаровну! – Он подошел к «Волге». Усаживаясь, привычно хлопнул дверцей, кивнул на прощанье и тронул, с места разворачиваясь в обратном направлении, к центру.

Тетка Валентина Макаровна, используя современные средства связи, выхлопотала и оформила себе недельный отпуск – уговаривала сменщицу, потому задержалась. Анастасия Владимировна, увидев дочь, обрадовалась, она тоже робела перед Лешкиной матерью и старалась – от греха подальше – не расстраивать ее лишний раз.

На столе, источая кухонные ароматы, всеми красками играл натюрморт, содержимое которого обеспечило бы на неделю всех немногочисленных пациентов и обслуживающий персонал местной больницы, а не одного Лешку. Здесь были трюфели, паштет, слоеные пирожки. Венчала все это огромная индейка, с великим искусством обжаренная в духовке.

Пока Лешкина мать укладывала эти запасы в сумку, Сергей и Алена ждали в углу, под фотографиями. Собираясь в больницу, Анастасия Владимировна надела праздничную светло-сиреневую блузку. Тетка Валентина Макаровна была в том же утреннем жакете, но заново уложила волосы и подправила ниточки бровей.

Глядя на Алену, Анастасия Владимировна покачала головой.

– Ты почему не переоделась, Ольга?

– Я, мам, коричневое платье облила вчера, а то – мятое, – ответила Алена. Мать выразила глазами удивление по этому поводу: она не ожидала такой неряшливости от дочери.

– Ничего... – благодушно вступилась за Алену тетка Валентина Макаровна, так искусно уложив продукты, что сумка даже застегнулась. – Они тут завсегда как на Гнилом хуторе... – не удержалась она от шпильки. Загадочный Гнилой хутор был в представлении тетки Валентины Макаровны самым глухим местечком на земле, где можно ходить немытым, нечесаным и даже голым. – Топаем, – скомандовала она, первой направляясь к двери.

– Мы не пойдем, тетя Валя... – с непроницаемым лицом предупредила Алена, оставаясь в углу, под фотографиями. Сергей посмотрел на нее. Лешкина мать круто развернулась от порога.

– Мы только что были у него, – поспешил объяснить Сергей, не ожидавший такого поворота событий.

– Не ты, а я, – поправила его Алена.

Анастасия Владимировна встревоженно посматривала то на нее, то на Сергея, то на Валентину Макаровну.

– Чего же это вы особняком все? Или за компанию вам не с руки?.. Гребуете, может? – спросила тетка Валентина Макаровна.

– Нет, мы там были и случайно зашли, – сказала Алена.

Тетка Валентина Макаровна развернулась на каблуках к двери.

– Идем, Анастасья! Им без нас сподручнее...

Анастасия Владимировна за ее спиной дважды – отдельно для Алены и для Сергея – укоризненно покачала головой.

Когда они вышли, Алена, избегая смотреть в глаза Сергею, повернулась к фотографиям, где три пожилых солдата тянулись по стойке «смирно» перед фотографом. Потом шагнула мимо Сергея к двери.

– Идем в сад... – В беседку она не пошла, а, как раньше, остановилась под яблоней и села на траву, обхватив руками колени.

Сергей двигался за ней, будто на веревочке, и остановился за ее спиной, когда она села.

От земли по яблоневому стволу, изгибаясь, медленно, упрямо ползла к какой-то неведомой цели гусеница. Сергей хотел сбросить ее на землю, подумал, что весь путь ей придется повторить заново, и не тронул.

– Что тебе говорил утром Лешка? – спросила Алена.

– Уже не помню… – ответил Сергей.

– Я знаю, что он тебе сказал... – Сергей куснул губы. – Тебя это убило? – спросила Алена, не оборачиваясь, что, впрочем, было ее всегдашней манерой: разговаривать, не глядя на собеседника.

– Жив, как видишь... – сказал Сергей.

Алена уткнулась лицом в колени и застыла так.

– Что там случилось у вас?.. – спросил Сергей.

– А ничего... – сказала Алена в колени. – Просто я верила всегда... А тут поняла, что мне в жизни маленькое-маленькое местечко отведено... Бабье! Так что его и потерять не жалко...

Сергей от злости переломил яблоневую ветку над головой. Алена оглянулась.

– Зачем? Люди ухаживали.

– Я. не знаю, кого из вас ублажать, – сказал Сергей, – кого обнянчивать.

– А никого, – сказал Алена. – Плюнь на всех. Можешь? .

Он сел неподалеку, в пол-оборота к ней. Но только девчонки умеют рассиживать часами в самых неудобных позах. Сергей встал и, сбив щелчком гусеницу, прислонился к яблоневому стволу.

Нет, плюнуть я не могу, Алена. Я в этих делах неполноценный. А что могу сделать – сделаю... Алена не ответила.

Солнце перевалило зенит, и тени от яблоневых крон переместились слева направо, ненадолго приоткрыв солнцу узкую, между витыми плетями хмеля дверь в беседку. Над красной кирпичной трубой электростанции струился бесцветный дым. Но высоко над землей он загустел мятым бело-голубым комком, и это было единственное облачко от одного синего леса на горизонте до другого. А над ступенями беседки роилась вертучая мошкара.

* *

*

Сергей довольно смутно представлял, что могло произойти с Аленой в больнице, но теперь они оба ждали возвращения женщин, заранее угадывая в их визите к Лешке малоприятные для себя последствия. И когда хлопнула калитка, Сергей насторожился. Алена, должно быть, тоже, хотя и ничем не выказала этого.

Лешкина мать появилась на дорожке, воинственная, решительная, всем видом своим подчеркивая негодование, от которого, похоже, досталось и Анастасии Владимировне, потому что она робко остановилась возле смородиновых кустов, не подходя к Сергею и Алене.

– Что ты вытворяешь, Ольга?! – с налету выпалила тетка Валентина Макаровна.

Алена подняла к ней белое, неподвижное лицо.

– О чем это вы, тетя Валя?

– Она не знает о чем! – Тетка Валентина Макаровна всплеснула руками. Сергей невольно напрягся, подумав, что в эту минуту Лешкина мать, чего доброго, может ударить: негодование прямо распирало ее.

– Я не понимаю вас, – сказала Алена.

– Зачем ты терзаешь моего Алексея?! – сорвавшимся голосом взвизгнула тетка Валентина Макаровна.

– Я не терзаю его... – сказала Алена.

– Чего же ты добиваешься?!

– Валентина! – в голос крикнула от смородиновых кустов Анастасия Владимировна и, подбежав к Алене, заторопилась: – Прекрати, Валентина! Прекрати сейчас же! – Хотела схватить Алену за руку. – Уедем, Аленка! Уедем быстренько!

Алена встретила ее окриком, и получилось, что голосили они одновременно:

– Мама, не вмешивайся! Я прошу тебя, не вмешивайся! – Она перекричала мать, и под ее яростным взглядом Анастасия Владимировна, зажимая плачущий рот, отступила назад. – Что вам? – спросила Алена тетку Валентину Макаровну. Оказавшись между двух огней, та бросила взгляд в одну сторону, в другую, но пыла своего не умерила и подступила ближе.

– Чего ты хочешь от парня?!

– От вашего Лешки я ничего не хочу, – деревянным голосом сказала Алена.

– Ему хватит и одной беды! – запричитала тетка Валентина Макаровна. – Какого бога благодарить, что от одной избавился?! А ты к нему со своими бабьими... Ты хочешь его убить?!

– Тетя Валя! – оттолкнувшись от яблони, тоже в голос, чтобы остановить разбушевавшуюся тетку Валентину Макаровну, крикнул Сергей. – Вы не имеете права так! Это не Алена, это я!..

– Не встревай! – оборвала его тетка Валентина Макаровна. – Защитник нашелся! Оба вы хороши! Не успел порадоваться малый, что с того свету убег! Дыхнуть не дают! Я не знаю, что вы там ему намололи! Он что: может, обязан вам?! Может, он вам расписку давал, как жить ему?! Кого в друзья выбирать, с кем миловаться! Давал он вам такую расписку?!

Алена сделала движение, чтобы оттолкнуться от земли, но бросила загнанный взгляд на Сергея и, резко обхватив колени, уткнулась в них подбородком.

– За что вы его тревожите?! – повторила тетка Валентина Макаровна. Сергей не выдержал:

– Это не она, а я виноват во всем! И сейчас расскажу, если вам так хочется!

– Сережка, не смей! – прикрикнула на него Алена. – Ты слышишь? Не смей! Я запрещаю тебе!

Лешкина мать заплакала наконец. Но голосу не убавила:

– Я как родных принимала вас! Я думала: радость Лешке, как оздоровеет! А вы... Чего вы там наталдычили ему?! Чтобы головой об стенку парень! Он тебя, Ольга, как сестру, жалел! А теперича зверем поминает! Вам Галинка его поперек горла стала?!

Сергею жалко было Алену и стыдно за нее. За себя тоже было стыдно – за то, что оказались они в таком идиотски беспомощном, двусмысленном положении.

Когда тетка Валентина Макаровна говорила, что принимает их как родных, ни с того ни с сего подумал даже, что до сих пор не отдал ей денег, которые Анастасия Владимировна и его мать определили им на лето...

– Больше, Ольга, не ходи к нему! – Тетка Валентина Макаровна выдохлась, тыльной стороной ладони утерла щеки, запахнула расстегнувшийся джемпер. – Если еще не понимаешь, как детей растить, – хоть взрослых послушай: я запрещаю тебе бывать у Алексея!

Анастасия Владимировна сошла с тропинки, когда Лешкина мать, не размахивая, а как-то передергивая руками, понеслась к дому. Но тетка Валентина Макаровна все же еще и обошла ее по траве.

Если бы Алена не так сжалась в комок – она бы, наверное, закричала теперь. Но секунду или две она еще оставалась без движения, потом резко встала и, ни на кого не поглядев, ушла в беседку.

* *

*

Анастасия Владимировна старательно, обеими ладонями утерла лицо и, горестно взглянув на Сергея, неуверенными шажками тоже направилась в беседку. Сергей молча вошел следом.

Крепко уцепившись за дощатую скамейку, Алена сидела в темном углу, настороженная, одинокая. С первого взгляда ее черный костюм и рассыпанные, по плечам волосы не выделялись на фоне густой зеленой стены, и сначала угадывалось лицо, потом глаза, которыми она смотрела сквозь вошедших мать и Сергея.

Анастасия Владимировна осторожно пристроилась неподалеку от входа, через стол от Алены, Сергей сел, как пришлось, – между ними. Подперев голову кулаками, испытующе взглянул на Алену.

– Как же теперь, Оля?.. – дрогнувшим голосом вторично за какие-нибудь полтора часа задала Анастасия Владимировна тот же вопрос.

– Что как? – переспросила Алена. И ответила: – Никаких как, мама.

– Но беда-то какая, Аленка!

– Надо бы хохотать, а ты говоришь: беда, – чужим, ровным голосом сказала Алена.

Сомкнув дрожащие губы, Анастасия Владимировна с трудом подавила всхлип.

– Ни о чем больше не надо, мама, – решительно проговорила Алена. В уголках глаз ее, под ресницами, сверкали холодные зеленые огоньки. Глаза ее редко зеленели, как теперь, – это было всегда неожиданно и тревожно.

Сергей посмотрел на ее кеды. Она спрятала ноги глубже под скамейку. Надо было уехать ей на Черное море, как предлагала Анастасия Владимировна, попижонила бы хоть раз в жизни. Или податься в пионерлагерь: воевала бы с пацанами... Врет: они бы слушались ее. Разве что сама вытворила бы что-нибудь вместе с ними...

– Валентина звонит: с Лешкой беда. А сердце мое чует – с тобой... – жалобно проговорила Анастасия Владимировна.

– Тетя Настя, вы не расстраивайтесь! – вмешался Сергей. – Вы просто многого не знаете! – Он случайно глянул при этом на Алену и встретился с ее воспаленным, презрительным, как ему показалось, взглядом. Осекся. А она точно так же стала глядеть на мать.

Сергею захотелось разозлиться, прикрикнуть на нее...

Анастасия Владимировна сказала:

– Я тебя с малолетства, Ольга, и до сих пор вроде под сердцем ношу... Ни за кого ведь так, а за тебя все ноет вот тут! – Она показала под левой грудью. – Боюсь, не такая ты какая-то... И не будет счастья тебе!

– Почему? – сказала Алена. – Я, мам, счастливая.

– Железная ты! И переломишься когда-нибудь!

– Тетя Настя... – опять вмешался Сергей. – Что там говорил Лешка?.. Вы были, когда он с матерью...

– Ничего я не поняла! – пожаловалась ему Анастасия Владимировна. – Пихнул он сумку Валентинину, опрокинул все, схватился бинты сдирать и... на Олю. Нет, – поправилась она, – на обоих: он все время «они» говорил. «Что им надо, да скажи, чтобы меня не трогали». Ну, и про Аленку... Ничего я не поняла! Выгнал он нас... – Анастасия Владимировна украдкой посмотрела на дочь, – Зачем ты его, Оля?..

– Не трогайте ее, тетя Настя, – вступился за Алену Сергей.

– Да я не трогаю!

Вот ведь как... – сказала Алена, по-бабьи горемычно подняв брови, что также было неожиданно в ней. Спросила: – Видишь, как бывает, Сережка?.. – И замолчала. В беседке надолго установилась тишина.

Дощатый пол рассохся возле ножки стола, в щели пробились трава и даже какое-то хилое деревцо.

– Уедем, Оля?.. – попросила Анастасия Владимировна.

– Нет, мам, я не поеду. Для меня это важно. Ты не понимаешь.

– Я все понимаю... – сказала Анастасия Владимировна. – Но зачем же все так?

– А что тебе унывать из-за меня? – спросила Алена. – Я уж как-нибудь сама размыкаюсь. – Никогда она так грубо не разговаривала с матерью. – Я останусь, даже если тетя Валя будет гнать меня.

– Что ты! – испугалась Анастасия Владимировна. – Валентина отходчивая, поймет...

Алена презрительно шевельнула бровями и еще крепче стиснула в пальцах шершавую скамейку.

Анастасия Владимировна была унижена вместе с дочерью и, когда собралась пойти выяснить отношения с Лешкиной матерью, умоляюще глянула на Сергея, словно он был бронирован от унижений и на том основании мог защитить Алену.

* *

*

Солнечное пятно у входа в беседку ожило, когда Анастасия Владимировна, выходя в сад, тронула юбкой листья хмеля, и заколыхались в воздухе серебристые ворсинки. Потом, когда отшуршали по траве ее легкие шаги, – яркое, с неровными краями пятно у входа опять застыло на некрашеном тесовом полу.

А когда Сергей посмотрел на Алену, ее черный костюм и рассыпанные по плечам волосы опять ненадолго слились с темным фоном живой плотной изгороди за ее спиной. Опять белым пятном увиделось ее лицо, потом глаза. Но теперь они были обращены на него. И тлели в зрачках непонятные зеленые огоньки.

Сергей предложил единственное, что мог:

– Давай я тебя провожу в Никодимовку...

Алена мотнула головой: нет.

– Не надо было мне совсем впутывать тебя... – Сергей помедлил.

– А я думаю, зачем вообще путалась с вами всю жизнь? – сказала Алена. – Вот и получилось: ни то ни се. Лучше бы водилась с девчонками, как положено. А я – около вас. И достукалась.

– Старое ковырять поздно теперь! Но переиграть можно еще! Кто-кто, а я тебе не помешаю.

– Не помешаешь, – согласилась Алена. – Этого ты, если тебя даже попросить, не сделаешь... Ты, Сережка, многое можешь. Даже в морду дать. Но если наверняка уверен, что дать следует. А так чтобы с маху, с первого побуждения – нет. Ты внутри выскобленный какой-то. Ты, прежде чем сделать, все обдумаешь тысячу раз и конечно, будешь прав. Так жить проще!

– А тебе откуда знать? – спросил Сергей. – Может, это потрудней в тысячу раз?

– Нет, – сказала Алена. Потом согласилась: – А может, и трудней... Но так делают себялюбцы! Понял? Им кажется – они думают о других, а думают о себе, чтобы не мучиться потом из-за ошибок. Ходить без пятнышка разве не легче?! – Голос ее задрожал. – Ты даже полюбить просто так, без оглядки не сумеешь – ты будешь всю жизнь советоваться сам с собой: Скажешь, что я не права?

– Ничего ты не знаешь: кто что как умеет...

– Про тебя знаю. Ты не умеешь. Ты бережешь себя от лишних болячек. И не понимаешь, что боль тоже бывает счастливой. Вот и станешь всю жизнь прятаться за дружбу, чтоб поспокойнее. А любить – надо силы много!

Сергей молчал, думал. Может, он и правда уродился излишне предусмотрительным, чтобы постоянно взвешивать: как да что. Но никогда не считал это пороком. И тут же, словно в подтверждение Алениных слов, заметил, что сидит в несколько нарочитой позе: облокотившись на колени, сгорбленный, будто сознательно демонстрирует подавленность. Выпрямился, оборвал несколько полукруглых листьев хмеля за спиной и стал рвать их на кусочки: сначала пополам, потом на четвертушки, потом еще мельче.

– Я просто не умею напрашиваться или навязываться, – сказал он, – ни в друзья, ни в знакомые... ни в кого-нибудь еще. Нужен я человеку – и он мне нужен; а если нет... значит, как-нибудь.

– Правильно! – подхватила Алена. – Ты хочешь, чтобы тебе все на блюдечке. Хоть дружбу, хоть любовь – чтобы спокойная, надежная. А за нее борются, Сережка! – Алена повысила голос, и, хотя глаза ее были сухими, в голосе закипали слезы. – И уж когда она есть – так просто ее не отдают! А ты отдашь! Не будешь бороться! Пойдешь и станешь раздумывать: имел ли я право?.. Такой вот ты!

– Какой есть, – жестко, чтобы не выдать справедливой обиды, ответил Сергей. Он мог бы напомнить ей, что разговор должен быть не о нем и что лучше оставить его в покое...

– Правильно! – опять горестно согласилась Алена. – Тешься этим! Многие так утешаются: «Какой есть, такой и буду!»

Очень кстати скрипнула дверь за садом, послышались голоса женщин. Алена умолкла, сдвинув брови. Оба испугались, что женщины явятся в беседку. Но дверь захлопнулась, и опять стало тихо.