Текст книги "Никодимово озеро"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Было, наверное, не совсем честно оставлять Алену одну рядом с Лешкиной матерью, но Сергею очень хотелось избавиться от причитаний тетки Валентины Макаровны...

– Кажись, все... – подытожила она, придерживая левой рукой стопку белья у груди и зачем-то оглядывая комнату. – Барахлишко твое пускай здесь пока...

Сергей машинально потрогал в кармане деньги, что матери дали ему и Алене на пропитание: выкладывать их сейчас было неуместно...

– Чуял ведь он! – воскликнула тетка Валентина Макаровна, не выдержав. – Со вчера как в воду опущенный! Есть не стал... Куда ты, спрашиваю, весла берешь?.. «На кудыкину...» Хлопнул дверью...

Алена выслушала ее, стоя перед большой репродукцией «Незнакомки» спиной к Сергею. Он думал – она разглядывает репродукцию, но заметил ее отражение в стекле и поймал на себе какой-то странный взгляд... Чтобы не исчезнуть молча, выходя вслед за теткой Валентиной Макаровной, сказал:

– Я потом приду...

Алена обернулась, кивнула.

Шел уже третий час ночи. Света во времянке не было. Тетка Валентина Макаровна оставила Сергею керосиновую лампу и, приглушенно всхлипнув на прощанье, ушла. Шаги ее стихли сразу за порогом.

Оставшись один, Сергей, поддаваясь возросшему в одиночестве беспокойству, запер на крючок дверь, потом тщательно проверил шпингалеты на окнах. И поскольку никогда раньше не закрывался в летнике, сам устыдился своего поступка.

Пожар даже в Сосновске не редкость. А Лешка по-всегдашнему хотел попасть к месту событий первым... Но почему-то беспокоил непонятный взгляд Алены, каким она смотрела на него из рамки с репродукцией. Правда, у Алены есть собственные мотивы, чтобы тревожиться, – мотивы, которых ему, Сергею, касаться не следует, даже если он знает или догадывается о них.

Сергей снял крючок с двери, поднял шпингалеты и распахнул настежь раму. Темная, в слабых отсветах лампы рябиновая ветвь распрямилась при этом и заглянула в окно, слегка покачиваясь как живая.

Лампой давно не пользовались, фитиль отсырел и то чадил, покрывая копотью надколотое стекло, то неожиданно почти угасал, с легким треском разбрасывая желтые искры, за которыми тянулись ниточки дымчатого следа.

Приподняв стекло, Сергей кончиком автоматического карандаша счистил нагар с фитиля, потом убавил огонь до самого маленького и, не раздеваясь, лег, заложив руки за голову. Но не на кровать, которую приготовила ему тетка Валентина Макаровна, а на кушетку, уже лет десять назад выставленную сюда из дому по причине своей негодности. Когда он ложился, пружины, ослабевшие от времени, тихонько застонали.

Сергей подумал, что Алене тетка Валентина Макаровна не даст поспать. Но тут же понял, что и без того ни ему, ни Алене толком до утра не заснуть, и, глядя в потолок, признался себе, что вовсе не взгляд Алены заставил его почувствовать беспокойство – тревога явилась сразу, как только Валентина Макаровна стала рассказывать о случившемся, и даже раньше еще – когда они, войдя в Никодимовку, уловили запах гари, а потом увидели свет в Лешкиных окнах: Лешка не мог знать, что они приедут сегодня. А может, предчувствие никакая не выдумка и Сергею еще в Сосновске что-то упрямо подсказывало неладное, иначе с какой бы стати он так, без интересу ехал на этот раз в Никодимовку? Правда, все это можно было объяснить проще: чем откровеннее стремилась сюда Алена, тем меньше стремился он...

Световой круг от лампы на потолке то сужался, то чуть расширялся, в зависимости от того, слабее или ярче горел фитиль.

Дело в том, что Алена была влюблена в Лешку и однажды сама почти призналась в этом.

* *

*

Что-то сухо щелкнуло за стеной. Сергей одним движением поднялся на ноги и, глядя в темный проем окна, потянулся к лампе, чтобы прибавить свету.

Рябиновая ветка, дрогнув, откачнулась в сторону.

– Это я! – шепотом предупредила Алена и, вскочив на подоконник, легко спрыгнула на пол. – Еле уложила, – объяснила она причину своей задержки, словно бы Сергей знал, что она явится, и, откинув за спину волосы, зашагала своей бесшумной, пружинистой походкой от стола к двери: три шага туда, три – обратно.

Сергей прибавил, затем убавил огонек в лампе. Он действительно ждал Алену, знал, зачем она пришла, и непроизвольно оттягивал разговор.

Подойдя к столу, Алена села на край постели. Передвинула ближе к себе лампу. В глазах ее замерцали два крохотных язычка пламени.

Сергей сел на единственный во времянке табурет и в ожидании уставился на Алену. Оба прислушались, когда со стороны Никодимова озера протяжно завыла собака. Сергей вспомнил, что старики говорят – это не к добру. И от мысли, что он становится суеверным, сделалось почему-то спокойней на душе.

– Ну? – спросила Алена.

– А! – Сергей хотел махнуть рукой, сказать, что ничего особенного не произошло, что они зря волнуются. Но, во-первых, Лешка в больнице, а усадьба хромой Татьяны сгорела – этих событий не перечеркнешь. Во-вторых, и он и Алена – оба уловили неувязку в рассказе тетки Валентины Макаровны, когда она заметила мимоходом, что кровь на Лешкином лице подсохла. Это свидетельствовало, что он лежал без сознания не три-четыре минуты, которые понадобились тетке Валентине Макаровне на сборы, а значительно дольше...

– Какой может быть разговор, – сказал Сергей. Но в голосе его не было желанной уверенности. – Ничего мы не знаем. Напридумываем только...

Алена встала и опять завышагивала по комнате взад-вперед. Руками она при этом почти не двигала, но все время шевелила тонкими белыми пальцами, то сжимая их в кулаки, то выпрямляя один за другим. Загар к ее коже приставал плохо, и в любое время года лицо и руки ее оставались белыми.

– Что ему там делать было ночью? – спросил Сергей.

– Писал, что подготовит усадьбу... – помедлив, сказала Алена.

– Ночью? – саркастически повторил Сергей.

Алена остановилась у двери.

– Не знаю.

Сергей неожиданно обозлился: то ли на себя, то ли на нее, то ли на Лешку.

– В конце концов, если даже это он запалил усадьбу – никто не догадается! Тем более – сам пострадал. – И злость его испарилась на этом. Было бы сомнительным спокойствие, основанное на формуле «все хорошо, потому что шито-крыто». А потом, Лешка в больнице, и еще неизвестно, чем это кончится для него.

Алена подошла к лампе, сняла стекло, дыхнула в него, как делала это тетка Валентина Макаровна, и, взяв со стула кусок газеты, стала протирать копоть.

Догадается кто или не догадается, а нам с тобой, Сережка, нельзя ничего говорить об этом... Понял?

Огонек лампы едва мерцал без стекла, и за гущей рябины стало видно, что на востоке брезжит рассвет, небо посерело, отодвинув горизонт, и запахло росой.

Чтобы Алена не видела его лица, Сергей встал, подошел к окну.

– Ты, Алена, не сердись на меня... И не волнуйся зря... – Он хотел сказать что-нибудь существенное, а получилась явная ерунда: – Врачи же говорили, что все будет в порядке? А Татьяне хромой усадьба эта как мертвому припарки. Алена увидела посветлевшее небо и, прежде чем надеть стекло на лампу, задула огонь. Подошла и остановилась рядом с Сергеем.

– Все-таки, Сережка, мужчины, правда, медленно развиваются... Серьезности у тебя не хватает. – Она покрутила рукой в воздухе и, оттолкнувшись от его плеча, вспрыгнула на подоконник.

Сергей не понял ее, огрызнулся на всякий случай:

– Хватит, что ты серьезная...

Алена пропустила его замечание мимо ушей, оглянулась:

– Часа через два приходи. Даже раньше. – И, спрыгнув наружу, неслышно скользнула между стеной и кустами рябины к дому.

* *

*

В детстве бабка Татьяна попала под лиственницу, которую заваливал ее отец, и прихрамывала с тех пор на обе ноги. Жениха для калеки не нашлось, и потому, захоронив с годами всех близких, Татьяна коротала свой век одна. Работала сторожем: то на току, то при сельпо, а в свободное от дежурства время молилась богу, которого, помимо усадьбы, только и унаследовала от родителей. Были у нее иконы, писанные невесть в какие времена, потрескавшиеся, почерневшие, с едва проступающими ликами на них, да были еще «святые» книги, читать которые бабка не умела, но трепетной рукой открывала перед молитвой, веруя, что вся мудрость бытия перед ней – в этих загадочных крючочках прадедовского письма.

Дворы Никодимовки, посторонившись от колхозных полей, от ферм, ютились в кедровнике. Только на единственной, центральной улице в два-три десятка изб, которую так и называли – Улицей, кедры были вырублены, и под хозяйскими окнами шумели раскидистые, можно сказать – экзотические для здешних мест – тополя. Другие избы, свободно отступивши друг от друга, прятались под сенью кедров, и случалось, по осени прямо во двор с коротким, глухим ударом падали тяжелые шишки. Почему владение хромой Татьяны, в отличие от остальных, называли усадьбой, – неизвестно. И ворота у нее, как у всех, и калитка, и навес во дворе, и банька с предбанничком на огороде обыкновенная. А в два этажа домов, как Татьянин, было аж три в Никодимовне. Разве что запущенностью своей Татьянино хозяйство напоминало бывшую помещичью усадьбу на Лисьем хуторе. Тот же помещик и завез откуда-то эту не совсем обычную для деревни моду – дома в два этажа. К тому же, рассказывают, паводки в старые времена были не чета нынешним, и пусть раз в двадцать лет, но случалось, что Никодимово озеро, выйдя из берегов, затапливало половину деревни. А дальние предки Татьяны были, видать, завзятые рыбаки, если отстроились у самого что ни на есть озера. И в любой потоп верхний этаж дома, надо полагать, всегда оставался сухим.

Раньше Татьяна единолично занимала оба этажа своей огромной усадьбы. Но лет десять назад переселилась в небольшую пристройку во дворе, что служила ей летней кухней. Переселялась она, если верить слухам, на несколько дней, чтобы, выморозить тараканов в доме, а жить осталась навсегда. То ли в двухэтажном срубе вместе с тараканами вымерз и жилой дух, то ли нашла хромая Татьяна, что в тесной пристройке она стала ближе к своему таинственному богу, но с тех пор дом ее был предоставлен самому себе, чтобы, состарившись, умереть – не насильственной, как это случилось, а своей смертью. Окна этажей были наглухо заколочены, проржавевший замок на дверях открывался не чаще одного-двух раз в год, и постепенно тлели ступени высокого, прямо-таки боярского крыльца.

Теоретически дом у Никодимова озера принадлежал хромой Татьяне, а фактически владели им Алена, Сергей и Лешка.

Весной того года, когда Лешка заканчивал третий класс, умер от воспаления легких его отец Василий Андреевич, бывший председатель Никодимовского колхоза. Лешка, таким образом, в десять лет остался «главой семьи». Но заботы о семье унаследовала от мужа тетка Валентина Макаровна, а Лешке, как единственному мужчине, достались отцовы ружье, лодка и кавалерийское седло. Ружье мать до времени упрятала в сундук, седло за отсутствием лошади пылилось в кладовке, а добротная плоскодонка поступила в полное Лешкино распоряжение. И тот факт, что чалилась она у дома хромой Татьяны, имел немаловажное значение, подтолкнув Лешку на мысль обследовать пустой Дом. После безуспешных попыток проникнуть в него через первый этаж Лешка сосредоточил свое внимание на чердачном окне и скоро наловчился не только открывать, но и закрывать после себя внутренний засов.

Окно выходило на озеро, и если поблизости не было рыбаков, а с темнотой – в любом случае, трое друзей легко забирались по соседнему кедру на крышу, а оттуда уже на чердак. Лестница с чердака вела на первый этаж через холодные сени, где со стропил еще свисали обрывки шпагата, на котором подвешивали в зиму либо окорока, либо гроздья домашней колбасы и сушеные грибы, либо веники, мешочки с целебными травами, сушеной черемухой, кедровым орехом... Первый и второй этажи сообщались между собой внутренней капитальной лесенкой с перильцем. Было в доме несколько комнат, две кладовки, просторное, обшитое тесом подполье, вместительная, с широкой лежанкой печь... В глазах Сергея, Алены и Лешки каждая мелочь здесь, начиная с чердачного окна, была полна неразгаданных тайн и той особой многозначительности, которую ощущаешь при встречах с покинутыми жилищами. В чердачном хламе можно было отыскать проржавевшее кремневое ружье неизвестного столетия, похожие на орудия первобытных людей каменные грузила для невода с круглыми, отшлифованными веревкой отверстиями, деревянного чертика с отбитым носом, или сухой, ломкий обрывок какой-то дореволюционной газеты... Впрочем, за исключением самых пустяковых предметов вроде чертика, ни Сергей, ни Алена, ни Лешка ничего не брали с собой. Вещи, оставаясь в доме хромой Татьяны, принадлежали им в большей степени, нежели вынесенные отсюда, потому что здесь они принадлежали только им. И сладостно-жутковато было ходить с огарком свечи по полупустым, будто вымершим, комнатам, оглядывая дедовскую утварь: крепкие лавки вдоль стен, крюк над головой, на который подвешивали в старину люльки новорожденных и на котором висела, наверное, люлька и бабки Татьяны. А чего стоила круговая роспись потолка в горнице или нарисованная коричневой краской похожая на орла птица с распластанными крыльями в углу, где висели иконы, – по мнению верующих, должно быть, чья-то отлетающая душа...

С того первого лета, когда умер Лешкин отец дядя Василий, заброшенный дом хромой бабки Татьяны стал вторым домом Сергея, Алены и Лешки. Здесь в медленных сумерках вечеров рассказывались жуткие были о русалках, что творили свои козни в Горелом лесу, за Никодимовым озером, здесь Алена, Сергей и Лешка кровью клялись друг другу быть вместе до гробовой доски, здесь делились они своими первыми открытиями в хитросплетениях бытия, здесь оборудовали капитанский мостик и под грозовым небом вели свой корабль-усадьбу сквозь пелену дождя по мрачному Никодимову озеру, когда все трое мечтали стать моряками, капитанами дальнего плавания, здесь переоборудовали капитанский мостик в центральный отсек космического корабля, едва Юрий Гагарин перечеркнул земные представления о дальности человеческих путей, здесь, на чердаке Татьяниной усадьбы, в споре, недоступном для искушенного слуха взрослых, разрешались в свое время самые невероятные проблемы: скажем, откуда берутся грудные дети, и не ужасно ли то, что родители наши до определенного времени бывают совсем чужие друг другу, да и потом они, оказывается, не совсем родня; здесь однажды Сергей и Лешка по очереди поцеловали Алену в губы, о чем Алена старательно забыла теперь, но что она все-таки должна бы помнить... С чердаком хромой бабки Татьяны так или иначе была связана, по существу, вся сознательная жизнь Алены, Сергея и Лешки. На чердаке, разрушительному времени вопреки, сохранялись немые свидетели их самых ранних и более поздних, уже недавних увлечений. И по традиции в каждый свой приезд Сергей и Алена первой же ночью пробирались вместе с Лешкой на чердак Татьяниной усадьбы. Именно здесь, как нигде, ощутимыми становились те превращения, что постепенно совершались в них за время отсутствия, именно здесь происходила осознанная переоценка ценностей, что, независимо от нашей воли, является непреложным естеством нашим. И вдруг забавными припоминались вчерашние русалки, вдруг необязательными становились южные моря, год от года умирали, вызывая грусть, но не сожаление, какие-то прошлые интересы, прошлые желания, на смену им приходили новые, – как правило, все более масштабные, все более существенные, все более значимые. И всякий раз было необъяснимо тревожно почувствовать себя не тем, кем ты был еще так недавно.

Чердачное окно до новой встречи закрывалось, и в отсутствие сосновцев Лешка оберегал усадьбу хромой бабки Татьяны лучше, чем сама бабка, даже прикармливал там кота, чтобы гонял мышей, которых не терпела Алена.

Вот почему два события минувшей ночи, произошедшие в разных концах деревни, Сергеем и Аленой воспринялись как одно.

* *

*

На Южный рудник приехали, когда больница еще спала. В ожидании восьми тридцати Сергей и тетка Валентина Макаровна сидели на лавочке. Алена, расхаживая по траве мимо больничных окон, срывала метелки пырея и, продернув их между пальцев, без интереса разглядывала, что получится «петушок» или «курочка». Тетка Валентина Макаровна осунулась, постарела за ночь. Даже волосы ее, которые она всю жизнь подбирала валиком на голове, были скручены теперь узлом на затылке, пряди повыбивались дорогой, и вся она выглядела какой-то обреченной.

Следовало бы как-то успокоить ее, но Сергей так и не нашел, что сказать.

Круглоголовый, лысый, низенького роста врач, с неизменной, какой-то мученической улыбкой на губах, разрешил всем пять-шесть минут посмотреть на Лешку от входа, не приближаясь к постели, сам, закурив сигарету, остался в коридоре.

Из четырех коек в палате три были свободными. Лешка лежал на угловой, возле окна. И если бы не повязка на голове —_можно было подумать, что он спит. Но пахло каким-то ароматным лекарством, и чрезмерная стерильность белоснежный бинт, белоснежные простыни, полотенца, стены, вся эта подчеркнутая серьезность обстановки никак не соответствовали живой, предприимчивой Лешкиной натуре. Вдобавок сестра высвободила из-под одеяла его руку и стала считать пульс. Тетка Валентина Макаровна напряглась при этом, словно бы все зависело теперь от Лешкиного пульса.

Алена поглядела на нее и мимо Сергея выскользнула в коридор. Сергей шагнул следом. Щуплый, с неестественной улыбкой на лице врач, докуривая сигарету, ждал их.

– Сильно он, доктор?.. – шепотом спросила Алена,

Тот поморщился, изображая усмешку.

– Даже если бы я захотел – не сумею так врезаться.

– Доктор... – просительно сказала Алена; не восприняв иронии.

Врач смял сигарету и бросил ее в плевательницу.

– К обеду будет специалист из области... А так – ничего опасного не вижу. – И, взглядом заставив Сергея освободить ему дорогу, он вошел в палату.

Домой тетка Валентина Макаровна отказалась возвращаться. Вспомнила, что неподалеку от больницы дом ее коллеги по работе в райпотребкооперации – то ли счетовода, то ли кассирши, и отправилась к ней, Сергей и Алена проводили ее, а сами, поскольку до трех-четырех часов дня им делать здесь было нечего, поспешили на автостанцию – ловить попутную машину до Никодимовки.

* *

*

Еще по дороге на Южный они слышали, что хромая Татьяна куда-то пропала. И когда Никодимовка встретила их новым сообщением, Сергей и Алена словно бы ждали его. На пепелище усадьбы раскопали останки сгоревшего трупа. Так неожиданно смиренная душа бабки Татьяны сократила свою тропинку к богу.

Была суббота, и вокруг пепелища на берегу озера толпился народ. Приглушенно гудели женские голоса.

Если ночью воздух Никодимовки был пропитан запахом угасающего костра, теперь не покидало ощущение, будто к нему примешивается чадный запах жженого мяса.

Алена остановилась, немножко не доходя до толпы, чтобы только можно было рассмотреть, что осталось от бывшей Татьяниной усадьбы. Сергей прошел к самому пепелищу.

Кое-где над обуглившимися головнями еще курился дымок. От ближайших к усадьбе кедров остались горелые пни, а несколько черных стволов поодаль торчали в небо, как пики. На траве, возле раскиданных бревен, темнели грязные потеки воды. К счастью никодимовцев, пожар занялся в десяти шагах от берега, а ночь стояла безветренная. Сергей бросил взгляд в сторону берега, где чалилась Лешкина плоскодонка, но поблизости ничьих лодок не было. Теперь Сергею ничего не оставалось, как пройти дальше, к центру пепелища, куда неуверенно один за другим приближались наиболее любопытные из никодимовцев, чтобы сразу после этого, отводя глаза в сторону, торопливо исчезнуть в толпе.

Там, у притягательного и вместе с тем отталкивающего центра, стоял милиционер. Рядом небольшими лопатками ворошили пепелище двое гражданских. Сергей без труда определил, что бабка сгорела не у себя в пристройке, а по какой-то причине оказалась в избе, поблизости от места, где лесенка с перильцем соединяла похожие, с росписью на потолках комнаты первого и второго этажей.

Вид у Сергея, когда он входил на пепелище, был, как и у других, виноватый, словно бы он шел к расчищенному клочку пожарища по необходимости, а не из любопытства. Мимоходом задел ногой полосу гнутого, в слоистой окалине железа под углем и сразу поспешил дальше, узнав штурвал корабля, что много лет назад выводили они из гавани хромой бабки Татьяны в грозовую тьму Никодимова озера. Штурвалом служило колесо конных граблей. Корабль их, давно поставленный на мертвые якоря, только сейчас потерпел настоящую катастрофу.

Взгляд Сергея лишь скользнул по останкам бабки Татьяны и вокруг нее, но от того, что запечатлел этот взгляд, избавиться было уже не просто. Круто повернув назад, Сергей, совсем как другие, заспешил в толпу, к Алене.

По одну сторону от трупа Сергей заметил обожженную связку ключей, а по другую лежал оплавленный комок железа, в котором, несмотря ни на что, угадывался мятый корпус большой керосиновой лампы.

Сергей вернулся быстро. Но тем временем Алена уже оказалась втянутой в довольно странную ситуацию.

Началось с того, что она вдруг почувствовала неловкость, какую испытываешь, ощутив на себе чье-то пристальное внимание. Алена перевела взгляд чуточку вправо и с трудом не выдала удивления, на секунду встретившись глазами с худенькой белокурой девушкой в хорошо пошитом, бледно-голубого цвета платье. Алена тут же переключила свое внимание на Сергея, но уже не выпускала из виду этой слишком аккуратненькой для Никодимовки, тем более для пожарища, посетительницы. Дело в том, что Алена заметила ее еще на автостанции Южного рудника и уже там поймала на себе ее взгляд. Но тогда это был один взгляд из многих, а теперь – единственный, обращенный на нее, откровенный и потому не случайный. И когда странная, будто изготовленная для открыток, незнакомка сделала первый шаг по направлению к ней, Алена уже не сомневалась, что все закончится этим.

– Можно вас на минутку?.. – Голос у девушки был приятный.

– Сережа! – окликнула Алена.

* *

*

Хрупкая, беленькая, с чистыми, детской голубизны глазами, она была все же старше Алены. Года на два, на три. Это чувствовалось и по тому, как привычно вежливо обратилась она, и по тому, с каким непринужденным достоинством держалась. В меру укороченное платье без рукавов, плетеные босоножки на невысоком каблуке, естественного цвета волосы, но светлый маникюр и чуть тронутые кирпичной помадой губы. Эта помада шла к ее ровному, не слишком коричневому загару. О внешности своей она заботилась.

– Меня? – переспросила Алена в ответ на ее вопрос.

– Да... – сказала незнакомка, переводя взгляд на подошедшего Сергея, потом опять на Алену, как бы давая этим понять, что Сергей не стеснит ее; – Я хотела поговорить с вами.

Алена едва заметно шевельнула плечами. Сергей оглянулся на пепелище.

– Идемте отсюда... – сказала Алена и первой двинулась вдоль берега прочь от усадьбы. За ней, поводя слегка разведенными в стороны руками, пошла их нежданная спутница. Сергей замыкал шествие, разглядывая шелковистые, будто по линейке подрезанные, волосы незнакомки.

Когда запах пепелища, людской говор остались позади, Алена шевельнула кедом сухую траву, обернулась, испытующим взглядом окидывая платье незнакомки, хотела что-то сказать, но промолчала. Та поняла ее и первой, подобрав под себя ноги, села. Глянула на обоих, приглашая следовать ее примеру.

– Давайте здесь...

Они остановились в тени деревьев, неподалеку от камышей, в просветах между которыми сверкала оцепеневшая гладь озера.

Алена опустилась на траву в полуметре от девушки, которая с первой минуты вызвала у нее ничем не объяснимое чувство настороженности.

Сергей сел ближе к берегу, поодаль от девчат, недвусмысленно подчеркивая этим, что вмешиваться в их дела он не собирается. К тому же со своей выгодной позиции он мог видеть сразу и озеро, и синий лес на дальнем противоположном берегу, и Алену, и ее загадочную собеседницу.

Алена была выше ростом, чем незнакомка, и внешне строже ее во всех отношениях, но кеды, спортивный костюм, да еще поза, в какой она сидела, – крепко обхватив руками колени, – делали ее похожей на подростка рядом с дамой.

– Меня зовут Галей, – сказала белокурая.

– Оля, – коротко представилась Алена.

Сергей подумал, что ему это знакомство не обязательно, но все же сообщил в сторону Никодимова озера:

– Сергей.

От желтого солнца на воде лежал яркий переливчатый столб, и оттого озеро возле поросших кедрами берегов казалось еще чернее.

– Вы подходили?.. – адресуясь к Сергею, спросила непонятная Галя, показав головой назад – туда, где легкими дымками еще курилось пепелище. И неуверенно добавила: – Видели, да?

– Видел, – сказал Сергей.

– Какой ужас... – прошептала Галя. И теперь стало заметным то, что с самого начала можно было только предполагать: она была испугана. И в голубых детских глазах таился испуг, и в приоткрытых губах...

Эта непосредственность, с какой она воспринимала чужое несчастье, располагала. И Алене показалась нечестной ее безосновательная настороженность к девушке.

– Подвели бабку молитвы... – сказал Сергей.

– Ну зачем вы так... – упрекнула его Галина. Потом спохватилась, что до сих пор не объяснила причины своего вторжения в общество Сергея и Алены. Негромким, виноватым голосом сказала: – Извините, пожалуйста... – Это уже к Алене. – Я видела вас в Южном, вы ходили в больницу к Алеше – я не решилась подойти, вы были не одни...

– Мы были с Лешкиной мамой, – глядя в землю у ног Сергея, сказала Алена и сдвинула свои красивые, но предательски выразительные брови. Сергей ткнул себя пальцем в переносицу. Она не заметила или не обратила внимания на его жест.

– Я знаю, – сказала белокурая Галя. И улыбнулась, явно не заботясь о грядущих морщинах. – Но она меня не знает. – Поправилась: – То есть, может, и знает... Но мы не знакомы с ней.

– А откуда вы Лешку знаете? – без обиняков спросила Алена, поднимая на нее глаза.

– Мы... Как бы вам сказать... – Она немножко смешалась. – В общем, Алеша мой очень хороший друг.

Алена выжидающе промолчала в ответ.

Сергей изучал камыши вдоль берегов Никодимова озера.

– Мы давно дружим. Ну, как я приехала сюда работать. Я в прошлом году закончила техникум, – объяснила Галя, чтобы исключить неясности. – И о вас мне Алеша рассказывал. Я, как увидела, – сразу узнала вас. Простите... – опять спохватилась она. – Я все о другом, а о главном... Как Алеша?

– Без сознания, – сказала Алена, не изменив выражения лица.

– Это я слышала. От сестры, – уточнила Галя. – Ну а что врач сказал? Что с ним?

– Сотрясение.

– Очень плохо?

Алена шевельнула плечами:

– Врач говорит: «Надеюсь...»

– Вы, пожалуйста, извините меня, – в третий раз попросила Галина. – Но я пыталась пройти к нему – меня не пустили. Как я скажу – кто я?.. Где он разбился?

– На дорожке, у дома, – сказала Алена.

– А вы не могли бы попросить... Ну, не маму, конечно – маму неудобно, а врача, – чтобы он пускал меня? Особенно, как Алеша очнется. Правда, тогда он сам... Ну а вы скажете ему, что я все время около больницы? – с надеждой попросила она.

– Хорошо, – пообещала Алена.

– Спасибо! – обрадовалась Лешкина знакомая. Хотя к чему относилось Аленино «хорошо» – понять было трудно: хорошо – она поговорит с врачом, или хорошо – она скажет Лешке?

– Я ведь живу рядом с больницей, – продолжала Галя, – улица Космонавтов, шесть – запомните на всякий случай. Так неожиданно все получилось...

– Откуда вы узнали, что Лешка в больнице?

Галя опять чуть-чуть смутилась.

– Он должен был приехать к нам утром. А новости у нас всегда быстро. Пожар вдобавок, да еще это... Я сразу догадалась. Он обещал помочь нам с утра. У Кости сегодня день рождения. – Уточнила: – Это мой брат, я живу с братом. Потому и приехала сюда... Боже мой! – Страдальчески поморщилась. – Как некстати этот день рождения! И гостей пригласили. Я не буду, конечно... Вот если бы вы зашли на минуту... – вдруг неуверенно заключила она.

Сергей нашарил в траве плоский булыжник и бросил его в одно из окон между камышами. Все трое невольно пронаблюдали, как, взметнув брызги, булыжник шлепнулся в воду, а потом улеглись в камышах поднятые его падением волны.

– Мы после обеда идем в больницу, – сказала Алена.

– Я понимаю, – согласилась Галя. – Я постараюсь вас увидеть. Но если бы вы на одну секундочку зашли... Алешу там почти все знают. И вам было бы интересно познакомиться. Косте моему тоже...

– Нет, нам нельзя, – сказала Алена.

– Тогда, может, завтра? – просительно сказала Галя. – Я бы очень хотела. А лучше сегодня – и я и Костя были бы рады. На секундочку, а?! – Взгляд ее скользнул по часам на руке.

– Не знаю... – сказала Алена и, отогнув манжет куртки, тоже посмотрела на часы.

– Я задержала вас? – Галя торопливо встала. Опять без нужды извинилась: – Простите... Я думаю, что еще увижу вас. А меня обещали подвезти назад... Ох этот запах, просто... – Она оглянулась в сторону пепелища. – До свиданья!

Алена поднялась вслед за ней и подала руку.

Сергей руки не подал, но тоже встал и сказал «до свиданья».

Галя кивнула ему и, взволнованная, пошла той же тропинкой, по какой они шли сюда от усадьбы.

* *

*

Сергей опустился на прежнее место, лицом к озеру, так что Алена, выждав, когда скроется за деревьями их новая знакомая, села за спиной у него. Помолчали.

Подтянув к себе сухую кедровую лапу, Сергей с треском переломил ее. Раз, потом еще раз. И стал попадать обломками дерева в шляпку мухомора на воде... Но это быстро надоело ему.

В тишине стал слышен говор со стороны усадьбы.

– Аленка, – не оборачиваясь, позвал Сергей, – помнишь, мы на чердаке капитанский мостик устраивали? Колесо от граблей стащили, помнишь?..

Алена не ответила. Сергей покрутил в руке последний кедровый обломок и неприметно вздохнул.

Колесо они потом собирались подбросить его прежним хозяевам – в кузницу, да так и не подбросили...

– Бабка Татьяна, выходит, сама спалила усадьбу, – подытожил он свои раздумья. – Зря мы головы ломали...

– Сережка... – помедлив, отозвалась Алена. – Почему он ни разу не написал о ней, а?

Сергей с удовольствием промолчал бы в ответ – по ее собственному примеру, но оглянулся.

Алена сидела, уткнувшись подбородком в сомкнутые на коленях руки, и была чем-то сильно не похожа на себя, как тогда, весной, после истории с зубным врачом, когда узнала, что тот ухаживает за ней, а не за Надькой...

– Знаешь что, Алена, – сказал Сергей. – Все это ерунда!

– Что ерунда?

– Да вот это все! – Сергей описал в воздухе неопределенную геометрическую фигуру. – Знаешь что... Уезжай ты домой, а? Может, еще на море удастся.!. А я останусь пока.

Алена будто не слышала его. Спросила, глядя на мухомор в воде: