Текст книги "Никодимово озеро"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– До вас только доберись – ничего своего не окажется... Может, и ты капаешь?

– А у меня что – блестят?

Сергей поглядел на ее зеленоватые, в крапинку глаза, на младенчески-чистые белки с просинью и не ответил.

Пока Алена убирала посуду, он стоял у окна, наблюдая из-за занавески. Пора было выходить.

Но, закончив уборку, Алена подсела к столу и, тревожно сдвинув брови, надолго задумалась, подперев голову кулаками, словно впереди у нее была вечность и никто не поджидал их за воротами.

– Может, все-таки пойдем, Алена?

– Сережка... Я вот перед отъездом читала о Бухенвальде. Как убивали там, мучили... И я все время думала...

Честно говоря, Сергей не предполагал, что Алена может задумываться над подобными вещами. И минуту назад готов был поклясться, что до прошедшей ночи она вообще подолгу не задумывалась ни над чем.

А она продолжала:

– Когда читала, мне показалось, что смерть может стать чем-то обыкновенным: как дождь, снег... Ведь нет, Сережка! Правда? Это страшно. Это надо заранее, что ли, умереть? Ходить еще, а уже быть мертвым. Я сегодня целый день думала... Умереть можно за что-то... Когда война, когда нельзя иначе. А если убивают теперь?.. У меня, Сережка, по коже вот здесь, – показала между лопаток, – мурашки бегают. От злости, понял?..

– Идем, Алена... – опять позвал Сергей после паузы.

Она выпрямилась, положив руки с растопыренными пальцами на стол перед собой. Кивнула.

– Сейчас... Переоденусь... – Напряжение сошло с ее лица.

Сергей сделал несколько шагов по комнате, но поймал себя на том, что одну за другой перенимает Аленины привычки, и остановился.

– Ничего мы пока не знаем, Алена. Ни-че-го!..

Она промолчала, разглядывая собственные пальцы, то чуть сдвигая, то раздвигая их. А когда Сергей опять нетерпеливо зашагал по комнате, вдруг спросила:

– Сережка... как ты думаешь, мне маникюр сделать?.. – И вопросительно поглядела на него снизу вверх.

Язык у Сергея отсох на определенные доли секунды.

– Поспрашивай кого-нибудь другого, ладно?

– А ты сказать не можешь?.. Может, меня твое мнение интересует?

– У меня, знаешь, как-то еще не сложилось мнение на этот счет.

– Зря... – сказала Алена. – Для вас же делается все, не для себя. Как вот у Гали...

– Нужен он мне, ее маникюр! – разозлился Сергей.

– А кому-нибудь это приятно… – грустно заметила Алена.

Сергей вздохнул, что тоже бывало с ним редко. Алена встала.

– Побудь на кухне, я переоденусь.

Она захватила с собой из дому всего два платья – на всякий случай: черное, которое надевала вчера, да еще светло-коричневое, с белым поясом, белым воротничком и такой же отделкой на карманах, в которое нарядилась теперь.

А раньше, случалось, она за все лето ни разу не надевала выходного платья. Как-то умудрилась даже на танцплощадку пойти в спортивном костюме. Через пару ганцев пришлось, правда, с достоинством удалиться, пока не попросил никто. Но все же...

Белый цвет шел ей. Оценив по заслугам и это платье, и белые (на этот раз без каблуков), оплетающие голень босоножки, и гладко прибранные с одного боку волосы, отчего они упали теперь на одно ее левое плечо, Сергей мрачно поинтересовался:

– Мне что – тоже переодеваться?

Алена утешила:

– Тебе не надо. Ты же мужчина. – И, подражая кому-то, добавила: – Так импозантней... Тебе бы зарасти еще, как тот, в шляпе, небритый.

Сергей невольно тронул подбородок, который он скреб сухой бритвой раз в полтора-два месяца.

Перед уходом Алена тщательно проверила все шпингалеты на окнах, а когда навесила замок, строго сказала, ткнув для убедительности в грудь Сергея:

– Между прочим... Если тетя Валя останется в Южном – ты, Сережка, будешь сегодня ночевать здесь. В доме. Понял?

* *

*

Последовательность Алены с точки зрения нормального человека можно бы графически изобразить линией, напоминающей траекторию движения молекулы в растворе. И это, случалось, подводило ее.

Однажды разбирали на комсомольском собрании Жорку Вадыкина. Был он немножко чокнутый, себе на уме, и симпатиями в классе не пользовался. Тяжелый, угрюмый, он жил как бы в полусне, на вопросы учителей отвечал односложно, случайные дискуссии игнорировал, в общих затеях никогда не участвовал, друзей не имел, искал «смысла в жизни». По всем без исключения предметам Вадыкин перебивался на тройках, зато был постоянным читателем самого скучного отдела городской библиотеки, а пухлый портфель его изнывал под тяжестью изданий «Академкниги». Вадыкин штудировал философию. И можно с уверенностью сказать, что он корпел над Шопенгауэром или Кантом даже в то время, когда весь класс бежал с уроков на «Великолепную семерку» в «Гигант». Шума философ не терпел, а значит, презирал в душе добрых три четверти класса, то есть всех, кто вроде Алены не мог существовать без движения. Алену он даже видеть не мог и в седьмом классе обозвал «шилохвосткой». А она его – «заплесневелым». «Шилохвостку» забыли, а «заплесневелым» Вадыкин остался навсегда.

Отличился Жорка на уроке физкультуры.

Физруком третьей школы был мастер спорта по гимнастике, чемпион области в недавнем прошлом, Анатолий Григорьевич Сумской, или проще – Толик. Он приходил на занятия, как правило, в ярко-голубых трико и открытой борцовской майке, сознательно или несознательно демонстрируя весь комплекс мужской мускулатуры, что играла на его треугольном торсе. Мальчишки ему завидовали, девчонки в него влюблялись. Толик откровенно презирал животы, двойные подбородки, студнеобразные бицепсы и не раз, не два выказывал свое презрение медлительному увальню-философу.

Жора, кое-как отработав на брусьях, должен был сделать передний соскок. Но в последнюю долю секунды – то ли по рассеянности, то ли потому, что раздумал, – не спрыгнул на мат, а обрушил свои восемьдесят килограммов на деревянную перекладину, чтобы уж с нее меланхолично соскользнуть вниз. Перекладина затрещала, класс прыснул, а энергичный Толик бросился проверять, что случилось со снарядом.

– Вам не спортом заниматься, а... – Он захлебнулся от негодования. – Дворником вам работать, тротуары мести – вот где вам место ― более унизительной профессии Толик не нашел. Но затем высказал свою главную мысль о том, что «гимнастикой заниматься – надо головой работать»: «Не руками-ногами, не задом, а головой!»

И тут Жора заявил со всегдашней флегмой в лице:

– Я заметил, что это подчеркивают всегда те, кто даже не знает, есть у него голова на плечах или нет...

– Ва-ды-кин! – закричал Толик так, что его было слышно в соседнем квартале, закричал, чтобы остановить Жору, потому что тот уже направился было в строй, как человек, до конца исполнивший свой долг перед физкультурой. – Что вы сказали?! Объясните, что вы хотели этим сказать?!

Жора остановился и, глядя в глаза учителя, неправдоподобно толково объяснил свою мысль:

– Я хотел сказать, что ни один ученый не говорил, что работает головой. Если судить по высказываниям – это привилегия футболистов, гимнастов да еще этих... – Жора задумался в поисках слова. – Которые ядро толкают. Ужасные интеллектуалы.

Собрание предполагалось тихое, мирное, поскольку вопрос не вызывая разногласий. Грубость, оскорбление учителя были налицо. И единственной задачей комсорга Ленки Голиковой было организовать хоть несколько приличествующих событию выступлений.

Выступления сводились к тому, что Георгий (то есть Жорка) Вадыкин, конечно, виноват, но был возбужден, погорячился, и, наказывая его, следует учесть это. Класс по привычке выгораживал товарища, хотя товарищем Жорка был никудышным. И вдруг слова потребовала Алена. А надо сказать, что выступала она редко, и, может быть, еще поэтому авторитет у нее, добытый где колбой из-под кислоты, где неизменной прямолинейностью, был железный.

Алена сказала, что говорить надо не о данном случае – Вадыкин вообще склонен к хамству: товарищей он презирает, учителей тоже, открыто ставит себя выше всех и на тройки учится единственно потому, что считает ниже своего достоинства заботиться об оценке, хотя другим людям эти самые четверки-пятерки даются, может быть, с трудом...

Выступление Алены разорвало цепь круговой поруки, желание высказаться проявил чуть не весь класс. Вадыкину растолковали, как до чертиков надоело всем его выпирающее через все поры самомнение, напомнили его подленькую привычку будто невзначай унизить человека ядовитой репликой – унизить, как правило, за неосведомленность именно в тех «умных» вопросах, в которых он, Вадыкин, дома...

Заговорили наперебой, так что разгоряченная этим единодушием Ленка Голикова не выдержала и, прекращая разноголосицу, объявила:

– Предлагаю вынести Георгию Вадыкину строгий выговор с предупреждением! Кто за это предложение, прошу поднять руки! Едино...

Договорить она не успела, потому что со своего места решительно поднялась Алена.

– Подождите! Ведь могут быть и другие предложения?

Руки начали вразнобой опускаться.

– А ты что – предлагаешь исключить?.. – растерялась Голикова.

– Наоборот, я против такого строгого взыскания!

Ленка разозлилась, Ленка не любила, когда на собраниях выходило что-нибудь не так, как она думала.

– Ты же сама, Уверова, первой заговорила о Вадыкине, что он как чужой, что он хамит! А теперь добренькой хочешь быть?

– Я не отказываюсь, что он хам, но ведь на уроке физкультуры насчет головы он сказал правильно.

В оцепенелой тишине, что упала на класс, первой со страшно искаженным лицом выскочила за дверь смешливая англичанка. За ней – озабоченно, по-деловому – удалился классный руководитель девятого «А», историк по специальности, Дмитрий Панкратович Логов.

Строгача Жорке все же влепили. А по поводу Алены состоялся какой-то официальный разговор в учительской. Ходили небезосновательные слухи, что ее предполагают обсуждать на педсовете. Но дело само собой утихло. Возможно, физрук Анатолий Григорьевич понял, что Алена не гордый Вадыкин и в простоте душевной будет защищать свою точку зрения; возможно, помогло вмешательство Анастасии Владимировны, которая раньше оказывала какую-то услугу жене физрука, волейболистке, а теперь вынуждена была проторенной дорожкой опять несколько раз наведаться в школу.

Не в пример Вадыкину, проблема смысла жизни Алену не волновала до последнего времени. Но после ночного происшествия, когда она, забившись под одеяло, кажется, плакала, Сергей все чаще замечал в ее лице какую-то углубленность в самое себя, и, что бы она ни говорила, оставалось впечатление недосказанности.

* *

*

Николай и Галина обиды не проявили.

Николай понимающе усмехнулся, оглядывая прическу и новое платье Алены. Именно он чем-то напомнил Сергею Вадыкина: та же самоуверенность, то же чувство превосходства над окружающими.

Платье Алены Галину очаровало. (Жаль, что ей самой не идут такие цвета. Если скомбинировать наоборот: коричневая отделка по белому полю?.. Она попробует!) Хотела сказать что-то по поводу открытых босоножек после дождя, но глянула на подсохшие дорожки вдоль проезжей части улиц и одобрила весь праздничный Аленин ансамбль.

До поворота на Южный, где машины сновали чаще, решили пройтись пешком.

Уютный, освеженный ливнем проселок, свободно изгибаясь, пораздвинул направо и налево от себя густостволые стены кедров, но шиповник, смородина, вереск набегали чуть не на самые колеи, а между кустами то там, то здесь возвышалась хрупкая, нежно-зеленая молодь четырех-пятигодовалых елей.

Шли рядом. Девчонки посередине, мужчины – по бокам. Когда на пути попадалась лужа, Сергей и Николай, а иногда оба отставали, чтобы пропустить девчонок вперед, потом догоняли их и опять шли рядом.

Через дорогу то бесшумно, то с коротким, беспечным вскриком перелетали, чтобы, вынырнув из одной гущины, окунуться в другую, стремительные, юркие пичуги. А над головой, распластав крылья, медленный, неторопливый, плыл коршун.

Сергею вдруг захотелось, чтобы не было с ними их новых знакомых, представил, что он один идет рядом с нарядной Аленой. Просто так, без цели. Порхают через дорогу, трепеща крыльями, пугливые птахи, плывет коршун... И удивился, почему раньше ему никогда не приходила в голову такая заманчивая, вполне осуществимая идея! В Сосновске прогулки совершались, как правило, на главной улице, на Зеленой, и обязательно после девяти, когда зажгут фонари и много народу; а если в Никодимовне, то перед клубом, до начала сеанса, когда опять народ... А идти бы вот так проселком, где лишь время от времени шныряют через дорогу пичуги, едва уловимо о чем-то шепчет кедровник, и, мягкое, тлеет за спиной солнце... Сколько хороших возможностей растрачивает человек, пока догадается наконец, что растрачивает. И хуже всего, что мысль об этом приходит тогда, когда возможностей почти не остается.

Алена шла молча, и это нравилось Сергею, как будто молчание объединяло их.

Говорила, по сути, одна Галина. О техникуме, о наступившем однообразии в работе, о том, что, если все будет хорошо, они отдохнут компанией вместе... Потом спохватилась, глянула на часы:

– Боже...– Голос ее дрогнул, словно все дальнейшие перспективы зависели теперь от того, что их ждет в Южном. – Мне бы лучше не ездить в Никодимовку! – И она с укором поглядела на Николая. – Лучше бы ты без меня зашел к ребятам!..

Алена обеими руками поправила волосы за спиной. Она проделывала это уже несколько раз, чтобы Галина не висела на ее руке. Но та опять с непосредственностью ребенка затискивала под Аленин локоть свою маленькую загорелую ладонь.

– Если бы что-нибудь изменилось, тетя Валя позвонила бы, – сказала Алена.

Николай через головы девчонок посмотрел на Сергея.

– Счастье бабкино, что она сама пострадала: ее не за хату, а за Алексея надо бы привлечь. Косвенные причины – тоже причины...

– Николай, ты со вчерашней выпивки очень глупо шутишь! – неожиданно вспылила Галина. И всегда теплые, покорные глаза ее ожесточились. – Есть вещи, над которыми стыдно шутить!

– От слез Алексею легче не станет, – спокойно парировал Николай.

– Не Алексею, так другим!.. – Она поглядела на Алену и Сергея, то ли ища у них поддержки, то ли подчеркивая этим, что она имеет в виду не одну себя, а их тоже.

– Словами не поможешь... Зря вы расстраиваетесь, – успокоила ее Алена. Сергей не вмешивался в разговор, сохраняя за собой преимущества стороннего наблюдателя.

– Съездить в Никодимовку ты предложила, не я, – напомнил Николай, и трудно было угадать, шутит он или каким-то непонятным образом выговаривает ей.

– Я хотела увидеть Олю, а не торчать там среди всякого сброда. – Глаза ее стали опять покорными, и она теснее прижалась к Алениному локтю.

Николай, подобрав сухую ветку, сбивал ромашки по обочинам дороги.

– Твои друзья, Сергей, не понравились Гале.

– А вы их разве не знаете? – машинально спросил Сергей.

– Я? – Николай удивленно приостановился. В глазах девчонок затаилось внимание. – Я у себя в Южном знакомых могу по пальцам пересчитать, а в Никодимовке... – Николай засмеялся. – Нет, откуда мне!..

– Мне показалось, что тот, которого зовут Гена, знает вас. Может, где-нибудь видел?

Николай приподнял плечи.

– Сережа! – строго выговорила Галина. – Вы плохо думаете о моих и Костиных друзьях. Таких знакомых у нас еще не было!

– Теперь есть! – уточнил Николай.—И между прочим, знакомствами нельзя гнушаться.

– Ф-фи! – брезгливо передернулась Галина. – Это на Сережиной совести!

– Там в пятницу с ними еще один был, – без интонации сообщил Сергей. – Вечером обокрал Гену и куда-то исчез. Как испарился.

– Гену обокрал? – заинтересованно спросил Николай. А в быстром взгляде Галины Сергею опять почудилось напряженное внимание.

Все это ни о чем не говорило, и в досаде Сергей даже подумал о себе, что стал за эти два дня либо физиогномистом, либо психом.

– Плащ Генин прихватил кашемировый! Гена с тех пор в себя не приходит, – объяснил он.

Николай опять рассмеялся:

– Видик у него действительно пришибленный!

Галина фыркнула.

– У нас где-то валяется один – можете подарить ему, Сережа, если вы о них так беспокоитесь!

– Галя ревнует всех на свете ко всем, – объяснил Николай. – Не обижайтесь, Оля, но пока не было вас – она была здесь единственным ярким центром!

– Ты сам становишься похожим на тех мужиков, – серьезно предупредила Галина.

Сергей не понял ее, демонстративно вздохнул.

– Я их обещал еще на тот берег переправить...

Алена тронула его за руку.

– Сережа, все это не очень интересно. А мне даже неинтересно совсем. Если ты со мной можешь быть скучным, то хоть при других сделай вид, что ты не такой. – До чего же правдоподобно умеют играть женщины! Сергей не нашел, что ответить на длинный Аленин упрек. Из любопытства раза два потом украдкой заглянул ей в глаза. Но до самого поворота Алена стойко сохраняла в лице обиду.

* *

*

В Южном, как по уговору, все стали сдержанными.

Алена заученным движением высвободила у Галины свой локоть и, едва тронув прическу, взяла под руку Сергея. Ни у него, ни у нее (да и у Галины с Николаем, наверное, тоже) не было желания заходить в больницу всей разношерстной компанией. Галина первой издалека увидела возле дома Костю, и, к общему удовлетворению, проблема «кто куда» отпала.

– Костя наверняка от врачей! Пойдемте к нему!

Костя помахал им рукой, но ждать не стал, а сразу шагнул в калитку, как бы приглашая следовать за ним.

Алена не выказала по этому поводу никакого протеста, и потому Сергей вслед за нею, шаркнув у порога босоножками, вошел в дом.

Здесь был тщательно восстановлен первозданный уют. Нежный тюль чуть колыхался на распахнутых окнах, и уличный воздух, и яркие отблески на полированной мебели, и мягкая, темно-оранжевая, с неброским орнаментом дорожка под ногами должны были свидетельствовать о незыблемости порядка и чистоты в доме.

Сергей невольно воссоздал в памяти утреннюю ситуацию: беспорядочно раздвинутые стулья, повернутый ближе к центру стол в завалах грязной посуды, шум дождя о стекло, себя за темными окнами, Костю, Анатолия Леонидовича у двери...

В теплой шерстяной рубашке, в старательно отутюженном костюме брат Галины выглядел старше и солиднее, чем вчера, хотя по-прежнему сутулил свои узкие плечи. Не было и той снисходительной улыбки, что кривила его губы накануне, которую либо он заимствовал у Николая, либо Николай у него, – Костя выглядел утомленным и озабоченным.

У Лешки наметился какой-то благоприятный сдвиг, сказал он, врачи утверждают, что не сегодня-завтра дела его станут лучше.

Алену усадили на узкий диванчик у стены. Обтягивая платье на коленях, она глянула в сторону Сергея, требуя, чтобы он держался возле нее. Но Сергей пристроился у окна, непроизвольно выбрав место, несколько обособленное от других. Галина сразу отошла к зеркалу, чтобы кончиком безымянного пальца поправить помаду на губах. Костя закурил, стоя у стола.

– Так что свои каникулы, Оля, вы еще проведете как надо. – Он поднял глаза от пепельницы, но глянул не на Алену, а куда-то в стену мимо нее. – Алексей теперь в долгу перед всеми. Ему что, а другие волнуются! Лично я согласен так умереть когда-нибудь. Заснул – и не проснулся...

– Кос-тя! – обернулась Галина.

Чувствуя себя, как в собственном доме, Николай не вошел в комнату вместе со всеми, а почему-то остался в коридоре. Но во время Костиной речи он заглянул через приоткрытую дверь, так что его могли заметить лишь Сергей да Костя, показал двумя оттопыренными пальцами, что есть выпить.

Костя ответил сестре: «Молчу!» – и кивнул Сергею на выход.

Сначала Сергей тряхнул головой: «нет», «не пью», потом спохватился, что ему следовало бы выйти в коридор, понаблюдать за ними – для того и находился он здесь... Но уж если тем понадобилось секретничать – они нашли бы для этого иную возможность.

Костя вышел, бросив мимоходом: «Я сейчас...» Галина перехватила их жестикуляцию, заговорщицки подмигнула Сергею.

– Мы, наверное, пойдем... – сказала Алена.

Галина движением руки остановила ее.

– Куда? Костя и Николай сейчас вернутся! У них там свои заботы – голова болит после вчерашнего.

– Я не потому, – заметила Алена. – Нам надо тетю Валю проведать.

– Се-ре-жа! – умоляюще протянула Галина. – Еще чуть-чуть, а?.. Посидите? Мне как-то спокойнее с вами... Честное слово! – Она приложила руку к груди.

– Мне все равно, – буркнул Сергей. – Как Алена.

Алена, не поворачивая головы, медленно покосилась на него.

– Мне бы тоже все равно, если бы не Валентина Макаровна... Но немножко мы еще посидим, – добавила она, предупреждая какое-то новое словоизлияние Галины. Та благодарно просияла в ответ.

– Оля... – И заметно смешалась. – Может быть, это некрасиво, не вовремя... Но ведь я совсем не знаю Алешину маму... Какая она?

Алена повела своей классической бровью. И больше ни один мускул не дрогнул на ее лице.

– Хорошая.

– Ну... бывают строгие, бывают придирчивые...

– Тетя Валя добрая, – сказала Алена.

– Вы, Сережа, не слушайте! потребовала Галина. Сергей посмотрел в окно. – Ты познакомишь меня с ней, а?

Алена секунду помедлила.

– Хорошо. Потом, ладно? Сейчас неудобно...

– Нет, нет! – обрадовалась Галина. – Когда-нибудь. Когда все это... – Она не договорила: Костя и Николай вошли вместе. Пили они или нет – угадать по их виду было невозможно.

– Я, девушки, должен хоть иногда показываться дома! – от порога известил Николай. – Если вы разрешите – я сбегаю на минуту.

Алена хотела сказать «до свиданья» – он опередил ее:

– Не прощаюсь. Надеюсь, еще увидимся.

Костя взял стул и, закинув ногу на ногу, сел у другого окна, напротив Сергея. Веко на его правом глазу дергалось, когда ой, слегка отодвинув тюль, посмотрел на улицу. И от него не ускользнуло, что Сергей заметил это. Галчонок! Сделай нам хоть чаю или кофе по стаканчику.

– Мы сейчас уходим, сказала Алена.

Повинуясь жесту ее руки, Сергей сделал движение, чтобы подняться. Галина шагнула сначала к нему, потом к Алене: Сергея тронула за плечо, удерживая на месте, Алене перекрыла дорогу к выходу.

– Ради бога! Костя, это все потому, что ты такой мрачный сегодня! («Я!» – фальшиво удивился Костя.) Надо было меньше пить вчера. Оленька, я же тут все время одна, среди мужчин, ни однешенькой подруги! Тем более сегодня... Пошли заварим чаю, у меня к тебе еще просьба будет! А мужчины пусть как хотят...

– Десять минут, – предупредила Алена и, слегка запрокинув голову, отчего стала еще взрослее и выше рядом с Галиной, прошла вместе с ней к выходу.

Костя проводил их ничего не выражающим взглядом. А когда дверь за ними закрылась – снова обернулся к окну.

В затянувшейся паузе молчание стало напряженным.

Тронув косточкой согнутого пальца опять задрожавшее веко, Костя в пол-оборота внимательно посмотрел на Сергея.

Было в нем что-то настораживающее: в нарочитой сутулости, в отсутствующих глазах, в усталой улыбке одним уголком рта, – затаившийся у окна, он своей продуманной неприметностью напоминал туго собранную пружину – невозможно угадать, в какую сторону изогнется она, разворачиваясь, куда ударит.

– Как чувствуешь себя?

– Ничего, – ответил Сергей. – Я же вчера почти не пил. Я этим не. увлекаюсь.

– Что с утра не приехали?

– Алена хозяйничала. Я перемет выбирал. Да и тетя Валя звонила, что все по-старому, – ответил Сергей. И с внезапной убежденностью понял, что Костя не верит ни словам, ни беспечности его. Открытие это обрадовало Сергея. Ни правда, ни полуправда о нем Косте неизвестны. И если тот строит какие-нибудь догадки в его адрес, – они чем неопределеннее, тем беспокойней. Надо только с идиотской невинностью в лице говорить и говорить ему какую-нибудь чепуху... Чтобы он думал, будто ему, Сергею, ведомо больше, чем это есть на самом деле.

– Да! Я перевез там одних, живут на заимке, по тому берегу. Николай и Галя познакомились с ними (он был уверен, что Костя уже знает об этом). Там, говорят, у них еще один был, стащил плащ у Гены и в пятницу пропал куда-то. Вечером. Перед пожаром! Владислав – один там, с бородкой, говорит: может, он усадьбу Татьяны спалил? Галя ваша сердится, что я связался с ними. Ну а меня попросили – не откажешься... Интересные типы!..

Наверное, Костя понял его.

– У тебя здесь есть друзья, кроме Лешки?

– Нет. Знакомые есть, а друзей – нету.

– Тогда ты зря так: со случайными людьми, в тайге...

– Да ну! – засмеялся Сергей. – Какая это тайга? В двух шагах от дома. Мы тут на двадцать километров исходили кругом. Когда и рудника не было! – добавил он, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к здешним местам, в пику тем, кто прижился недавно.

– Когда ничего здесь не было – и остерегаться было некого, – без интонации заметил Костя, то ли перенимая игру противника, то ли вовсе не заметив ее. Покровительственно и вместе с тем дружески улыбнулся, как вообще улыбаются старшие, разговаривая с молодыми. – А сейчас всякий народ понаехал. Лучше быть осторожней. На Головяченском – слышал такой? – в прошлом году трое исчезли, а только этой весной нашли. Кто примочил, за что... Места удобные, глухие.

Если он понял Сергея, то Сергей его тоже понял.

– Это когда есть за что, а случайного человека никто не тронет, – сказал Сергей.

Шевельнув плечами, Костя поднялся.

– Кто его знает!.. Это я тебе как другу, понял? Алексей ваш – правильный парень, с ним мы вот так жили! – Костя показал сомкнутые руки. – Алексей знает, на кого положиться. И ты держись нас, раз ты ему друг. Бабы... – Он махнул в сторону кухни. – Пусть сами по себе. А парень, если не будет держаться за парня, – хана.

Взгляд его, пока он говорил, метался по комнате от предмета к предмету. А говорил он скучным, усталым голосом, что дало Сергею возможность убедиться в своей ошибке: если они – Костя, Николай, Галина – и стали подозревать его в чем-нибудь, беспокоит их главным образом не это. Они тоже, как и те, на заимке, все время чего-то ждут. Ждут и боятся чего-то, что связано с неизвестностью, что может разрешиться, к примеру, лишь с помощью Лешки...

– Лешка у вас часто бывал?

– Часто. Собирался ко мне на работу устраиваться после школы. (Еще одна неожиданность со стороны Лешки!) – Заложив руки за спину, отчего сутулость его стала заметней, Костя оглядел Сергея сверху вниз, как неодушевленный предмет. – А ты ему настоящий друг, или так, до первого шмона?

– Мы с детства втроем. И родственники, – уточнил Сергей, вспомнив генеалогическое дерево Алены.

– Ну смотри... – сказал Костя. – Пойду позову девок. – И он шагнул к выходу. А что «смотри» – не объяснил.

* *

*

Ребяческий восторг Сергея по поводу собственной прозорливости скоро улетучился. Ни вчера, ни сегодня – а все время, пока они оставались наедине с Костей, он не мог уяснить даже самого элементарного: что нужно этим людям – Николаю, Косте, Анатолию Леонидовичу, Галине – от них с Аленой? Зачем они понадобились им? Если вчера, на пожарище, непрошеное откровение Галины и все последующие знакомства еще можно было как-то объяснить ее тревогой за Лешку – теперь Сергей почти не сомневался, что Лешкина судьба волнует ее не очень. Если их обеспокоил не сам Лешка, а то, что произошло с ним, если Галине важно было во что бы то ни стало попасть к Лешке сегодня, когда она самостоятельно уладила этот вопрос, ей незачем было появляться в Никодимовке. Если к озеру их влекло не знакомство с Аленой и Сергеем, а пепелище – знают они о существовании второго трупа или нет? Если они знали, что ночью труп был, а утром его не окажется – зачем было ехать? Если исчезновение трупа – такая же загадка для них, становится понятной их нервозность. Но загадка существует и для тех, что в избушке, по ту сторону озера, – в противном случае они держались бы как-то иначе...

Сергей мог обратить на себя внимание Кости, Николая, пожалуй, только знакомством с компанией Павла, если она, эта компания, что-нибудь представляла для них... Но тогда как объяснить вчерашнюю истерику Галины на дне рождения, когда Сергей еще ведать не ведал о существовании Павла, Владислава? Или внезапная стычка между сестрой и братом оказалась возможной как раз потому, что ни Сергей, ни Алена никого, по сути, не стесняли?..

Девчонки подали чай. Несколько минут провели в натянутой болтовне вокруг да около: что было, что будет, что на сердце лежит... Когда пришел Николай, выставили рядом с вазой для конфет полбутылки вчерашнего коньяка, рюмки.

Николай сообщил о каком-то Рагозине, которого Костя хотел видеть и который, как ему сказали, сейчас у себя. Костя кивнул: «Схожу...»

Галина обиделась, что ее опять оставляют одну, Костя похлопал ее по плечу.

– Я не могу, Галчонок, даже ради тебя оставить работу в колонне. Рагозин обещал кардан для ЗИЛа, утром нужен будет. А потом – ты не одна: пусть Николай заглядывает. Да и Оля с Сергеем не уезжают. Правда? – В голосе его была такая отеческая забота, что, не будь Сергей и Алена свидетелями вчерашней стычки – позавидовали бы отношениям между сестрой и братом...

Алена безвкусно, маленькими глотками потягивала чай, косясь то на одного, то на другого, потом «незаметно», так, чтобы это видели все, показала Сергею на часы.

* *

*

Тетка Валентина Макаровна была одна. В чужом доме не вдруг найдешь, чем занять себя, и, переходя из комнаты в комнату, она то поправляла косо уложенную накидку на подушках в спальне, то переставляла с места на место мраморную балеринку на телевизоре, что, по ее мнению, должна была находиться справа от «Спасской башни», а не между «башней» и аистом.

Неоднократные заверения медиков, что из больницы Лешка выйдет живым, здоровым, немного успокоили тетку Валентину Макаровну, и к ней возвратилась всегдашняя энергия, которая делала ее много моложе своих лет и уже одним этим покоряла всех, кто знал ее. Воспользовавшись туалетными принадлежностями хозяйки, она подкрасила губы, навела чернью тонкие, изогнутые дугами брови. Теперь такие брови не в моде, но Лешкиной матери с ее открытым лицом они шли.

Тетка Валентина Макаровна ждала своих гостей раньше. Увидев их через окно, села в мягкое, с высокой спинкой кресло и встретила вопросом, на который следовало дать утвердительный ответ:

– В больнице задержались?.

Алена честно призналась, что нет.

– Нас тут зазвали одни – нельзя было отказаться...

Глаза тетки Валентины Макаровны похолодели.

– Оно, конечно, вам лишку трепать нервы попусту...

– Нет, тетя Валя, нам сказали, что у Леши все к лучшему, – остановила ее Алена. – Они знают его – те, у кого мы были... – Алена чуточку помедлила. – Может, вы их тоже знаете.

Сергей отошел к высокому бюро, над которым висела дореволюционная фотография трех солдат: один сидел на стуле, двое стояли около него, вытянув руки по швам и буравя глазами фотографа. У того, что сидел, руки тоже были вытянуты вдоль колеи, словно по команде «смирно».

Взгляд тетки Валентины Макаровны смягчился.

– Кто же это? Из моих?