Текст книги "Архип (СИ)"

Автор книги: Евгений Чернышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Часть вторая. Глава 15

У деревенской церквушки, скромного одноэтажного строения, чуть крупнее дома-пятистенка, строго говоря, их него-то ее и перестраивали в свое время, достроив колоколенку да алтарный покой, собралась возбужденная толпа. Мужики, бабы, детвора, на площади буквально не продохнуть было. Галдеж тоже стоял такой, словно улей кто разворошил. Привстав на козлах, Архип увидел, что несколько дюжих молодцев взобрались на крыльцо и размахивая ручищами, словно ветряная мельница крыльями, пытается доказать что-то стоящему уперев руки в боки попу, немалым гузном своим перекрывая дверь, в которую молодчики явно норовили проскочить. Боевитый внешний вид мужиков сильно не понравился колдуну, да и вообще ситуация выглядело до невозможности нелицеприятной. Словно народ собрался самосуд над кем-то чинить. Но над кем? Над священником? Не похоже, иначе давно б уже камнями побили.

– Эгей, православные, а ну посторонись, – зычно рявкнул он, перехватывая узды у Игната и направляя коня медленным осторожным шагом, чтоб не дай Бог никого не затоптать, прямо на людей.

Народ, расталкиваемый мощной грудью коня, нехотя раздавался в стороны, пропуская упряжку. По мере узнавания, в толпе стали раздаваться облегченные возгласы:

– Колдун приехал...

– Архип тута, пропустите...

– Слаба Богу, грех надушу не взяли...

– Да, Архипушка, ты уж разберись разберись...

– Давай, давай, Семеныч, по тебе как раз шапка...

– Архип мужик головастый, пусть поможает...

Подогнав пошевни к самому крыльцу, да развернув их так, чтоб никто запросто не мог подойти, пришлось бы через сани перелазить, Архип спрыгнул на снег да легко заскочил на высокое крыльцо

– Ну так что, православные, – рявкнул он во всю голосину, не обращая внимания на резко посмурневшие морды стоявших на крыльце мужиков. – Что тут за барагоз учиняете? Поймали попа на разбавлении церковного кагора коровьей мочой?

Несколько человек в толпе беспардонно заржали, а Григорий скорчил комичную морду:

– Чтоб тебе пиво ослиной мочой до конца дней разбавляли, безбожник, – народ встретил это заявление очередными смешками. Кажется, напряженная атмосфера начал понемногу рассеиваться.

– Не твое собачье дело, – окрысился один из мужиков, рябой и плешивый бондарь Антип. – Вали, куда шёл, мы без тебя все порешаем.

– Я смотрю ты, Антип, – зловеще широко, на все свои оставшиеся зубы осклабился колдун, – ягоды-дерзянки изволил откушать? Жена никак с весны заготовила? Ладная она у тебя баба. На загляденье прям. А не боишься, что я тебе за грубость потом тоже кой-чего наготовлю, да так, что Марье потом за мужской лаской по всей деревне бегать придется?

Не смотря на все добро, что сделал деревенским Архип, молва ему постоянно приписывала всяческие непотребства. В том силе и насыл порчи на неугодных. Потому излишне говорливый, скорее всего под влиянием винных паров, бондарь стушевался и попятился, стараясь спрятаться за спинами товарищей, что на крыльце, солидную часть которого еще и занимало священичье пузо, было задачей не из самых простых.

– Извини, Архип, бес попутал, – смущенно пробормотал он. Побледневшее лицо и бегающие глаза выдавали, что угрозу он воспринял вполне себе серьезно.

– Ну вот и чудесно, – примирительно кивнул колдун. – А теперь, мужики, рассказывайте что приключилось, и почему народ сюда притащился? Что-то я не вижу, чтобы куличи да пиво за красивые глаза раздавали.

– Да ты на рожи их посмотри! – взорвался Григорий. выглядел он сейчас, что твой ангел мести: глаза мечут молнии, борода растрепана, а пудовые кулачищи сжаты до побелевших костяшек. – За такие рожи, не куличи, а анафемы раздавать надобно.

Под двойным напором буяны стушевались.

– Да какие анафемы, отец, мы ж ничего дурного не хотели... – забормотал один из них, крутя головой вихрастой рыжей головой в тщетных поисках пути побега. К его огромному сожалению пути не находилось. С одной стороны потрясает кулаками священник, с другой хищно скалится колдун, даже если через перила сигать, то там пошевни с медведеподобным пришлым. Да и сбеги – позору потом на все село не оберешься.

– А кто девку без суда спалить собирался? Архимандрит Валаамский? – не на шутку разошелся Григорий.

– Да мы... да я...

– Красна башка богатыря, – продолжал скабрезничать Архип. -Знаете что, мужики. А валите-ка вы подобру-поздорову по домам, а то святой отец вам все бороды повыдирает и скажет, что так и родились, аки бабы, безбородыми, – и отступил в сторону, пропуская тут же воспользовавшихся предоставившейся возможностью мужиков.

Несостоявшиеся буяны под всеобщий добродушный хохот и похлопывания по плечам, растворились в толпе. Та же, получив свою малую толику зрелища, о котором судачить еще не одну неделю будут все кумушки, потихоньку начала расходиться. Народ, он ведь, по большей части, совершенно не кровожаден, но уж больно скучен крестьянский быт, от того на любой блуд, от ярмарочных танцев до аутодафе прется с преогромным удовольствием. Архип указал Митьке, где находится дом старосты, а сам присел рядом с устало опустившимся на ступени Григорием.

– Чуть до греха не дошло, Архип, – выдохнул тот. – Вовремя явился ты... Кабы не твой язык, уж и не знаю, удержал бы я их...

– От чего не удержал, отец? – почесал затылок колдун, он все еще ничего не понимал.

– Ох, прости, запамятовал совсем с перепугу, – встрепенулся священник. – Тебя ж не было здесь. Третьего дня на заимку охотничью волки напали. Там две семьи жили, братья с женами да детьми, ты вряд ли с ними когда пересекался, они из татарских выкрестов. Ни с кем особливо не общалися, жили уединенно. Я сам-то их и не знал почти, разве что младших детей в том году крестил. Семеро их, детей, то есть, на двоих всего было у них, кто чей не разобрал, прости уж. В общем, на хутор их волки напали, и выгрызли всех под корень, мужиков, баб, детвору. Одна дочка осталась.

Архип присвистнул:

– Во дела... А она как жива-то осталась?

– Да Бог ее знает! Ее ж без чувств нашли на теле отца. Всю в крови измазанной. Но в чем соль, вся кровь-то чужая. А на самой не единой царапинки. Мужики даже там же порешить хотели от греха подальше, думали волколачка какая, оборотилась и семью задрала. Да я не дал. Решил дождаться, пока проснется да расскажет, что приключилось. А она до сих пор не проснулась. Уж сколько дней лежит, не шевелится, не дышит почти. А недавно чернеть начала. Как будто мхом покрываться. Как тот цыганенок в лесу, помнишь? – Архип вздрогнул и кивнул. только сегодня вспоминал, не спроста все это, ох неспроста. – Я уж и не знаю чего делать. Святой водой окроплял, молитвы читал, вроде помогает, отступает чернота, но ненадолго, а как возвращается, так в разы хуже. Сам-то я ее не трогаю, красива чертовка сверх меры, баб омывать ее приглашаю. Кто-то и растрепал о порче этой. Мужики и взбеленились. Говорят бесами она одержима. Вбили себе в головы стоеросовые, что сжечь ее надобно. Проклятая мол, и через нее всех проклянет. Пол села подбили, пришли требовать аутодафе. Ежели б не ты, то не знаю, удержал бы, – закончил он.

После найденной вороны, Архип чего-то подобного, если честно, и ожидал. Все события оказались связны друг с другом – нападения мяцкая, татарской, между прочим, нечисти, похищение младенцев, теперь вот жестокая расправа с татарскими выкрестами. Волки, значит. Знать, те самые, что гнали Архипа с Пантелеймоном. И девка эта еще... Почему и как она осталась в живых? Ведьма? Или заключила с кем договор? А бес его знает.

– Ну веди, отец, посмотрим на татарку эту твою.

За алтарным покоем была комнатушка, крошечная едва сажень на полторы, где стояли только столик да кровать. Была она пристроена, дабы было где священнику перевести дух в большие праздники, когда приходилось бдеть по нескольку ночей подряд. Теперь на той койке лежала молодая девица неописуемой красоты. Смуглокожая, с черными, аки вороно крыло, волосами, сейчас живописно разметанными по подушке, а собери в косу, то в бедро толщиной будет, наверное, с высокой полной грудью и осиной талией, она даже в самом наирасправеднейшем праведнике могла вызвать греховные мысли. Особенно, ежели учесть, что наготу ее прикрывала только одна лишь тонкая ткань, насквозь пропитанная потом, и от того только больше подчеркивавшая, нежели скрывавшая девичью стать.

– Ох ты ж растак твою разэтак, – хрипло выругался Архип, у которого от одного взгляда на все это великолепие сперло дыхание и пересохло во рту. И ведь не мальчишка совсем, у которого любовная лихорадка в ушах плещется, всяких красавиц в жизни своей повидал. А от вида татарки чуть челюсть не отвесил.

– Пробрало? – ехидно осведомился из-за спины Григорий.

– Еще как, – признал колдун. – Откуда она такая появилась-то? Ведь прознай наши деревенские о такой-то девке, так хутор отца ее под чистую снесли б за одну ее улыбку.

– Истину говоришь, Архип, – кивнул священник. – Лютая девка. Скажу тебе как на духу, Архип, побаиваюсь я ее.

– Или того, что в башке твоей водится, боишься, старых греховодник? – хмыкнул больше по старой привычке подначивать приятеля и общей мерзотности характера, чем по какой-то иной причине, колдун. Внутренне же согласился с попом. Рядом с такой красавицей любой здоровый мужик, да и больной, тоже, начинает думать не той головой, что следует. И как только батя ее такое сокровище спрятать умудрился?

– Чтоб у тебя язык отсох, – столь же привычно ругнулся священник. – Я свой обет блюду и жене единственно верен.

– Ну блюдешь и блюдешь, – хмыкнул Архип и с любопытством приподнял край покрывала. Господь Вседержитель и все его ангелы! Все выпуклости были идеально выпуклыми, а все вогнутости идеально вогнутыми, не бывает в природе таких идеальных линий, она ж словно из-под резца античного скульптора вышла. Придраться совершенно не к чему. Разве что к легкому черному пушку, угнездившегося в ложбинке между грудей, в подмышках, пупке и на лобке девушки. Но в том не было ее вины, поскольку этот "пушок" тут же уставился на колдуна мириадами крошечных паучьих глаз. – Да... – протянул он, – кажется я начинаю к этим глазенками привыкать..

– Что, Архип? – удивленно переспросил поп, услышавший бормотание.

– Говорю, что согласен с тобой. Та же эта дрянь, что тогда у цыганенка была, когда он в чудовище немертвое обратился.

– Что будем делать Архип? Ведь сожрет девку хворь эта.

– Ежели ничего не будем делать, то однозначно сожрет и не подавится. Но и я никогда прежде с таким не сталкивался, средств у меня супротив нее особо и нет.

– Так что? Все зазря?

– Ну зазря не зазря, – задумчиво пробормотал колдун и перед глазами его встало окровавленное лицо Агнии, другой совсем еще молоденькой девчонки, принявшей мучительную смерть по вине такой же вот странной черной "плесени". – А попытаться стоит.

По прикидкам колдуна сейчас как раз луна пошла в убыль, а значит для колдовства на исцеление да избавления от несчастий время лучше не сыскать. Отдав Григорию указание отловить пару ребят, да перед самым закатом принести девку к Архипову дому в баню, он отправился готовить все необходимое для ритуала. Первым делом заскочил к старосте, где поведал о произошедшем в Рудянке, да передал уже собиравшимся в обратный путь Игнату с Митькой согласие Григория. Оттуда зашел в кузницу, там взял нож. Плохонький, не точенный, но этого и не требовалось. Главное, чтоб еще по назначению не использовался. Потом в купеческую лавку. А там Дарья. Слегка помиловавшись в кладовке с полюбовницей, вроде и не молод уже, а иногда подбивает на такие вот глупости, приобрел два фунта соли, что поделать, соль – она первейший помощник в колдовстве, без нее никуда, несколько листов писчей бумаги побелее, да новую мочалку, отправился домой, топить баню.

В бане, естественно, уважил банника, чтобы тот не помешал ритуалу, растопил печь и натопил несколько кадок талой воды. Причем выбирал самый белый, самый чистый снег, чтобы, по возможности, без листьев и травы, без печной сажи. К темноте принесли девку на носилках, кутанную в шкуры, чтобы не заморозить. Архип распорядился уложить ее на полог и выгнал всех, включая Григория за порог. А зевак, признаться, собралось, как всегда, предостаточно. Помимо Дарьи с Мишкой, Григория да старосты с женой заявилось еще человек с десяток. Тех что посмелее, так-то к дому колдуна без нужды старались не бегать. Сбросив с девицы все покрывала и в очередной раз невольно залюбовавшись ее точеной фигурой, Архип сам разделся, оставшись только в исподнем, все-таки в бане было очень жарко, и поставил на печь сковороду.

Высыпав в сковороду всю приготовленную соль, он принялся медленно посолонь мешать ее ножом, медленно и размеренно напевая заговор:

Соль чиста, чиста, чиста,

Словно с чистого листа,

Жизнь без зависти чужой,

Глаза злого за спиной,

Колдовство бывает разных сортов. Есть церковное, христианское, пусть попы никогда и не признаются, но это именно оно, колдовство самое настоящее. И зиждется оно на непоколебимой вере в Христа. Поэтому иной мужик может две палки поперек сложить и упыря трусливым зайчишкой по полям гонять, а другому хоть самим митрополитом освященную раку с мощами всучи, так он ей только что по башке нечисть постучать и сможет, больше пользы никакой.

Что на счастие урчит,

Что мне горести сулит,

Снова-заново начну,

И прощу, не прокляну!

Бывает колдовство, основанное на Словах. Что это за Слова такие и откуда они взялись доподлинно никто и не знает. Кто-то говорит, что то речь ангелов, а кто-то, что язык, на котором Адам все сущее по заданию Господа именовал. И что утратил он ее когда из Эдема был изгнан. Так ли это Архип не знал, но видел существ, которые утверждали, что древнее не то, что Адама, но и самого Создателя, и они эту речь разумели, как мы русский, а ли как неметчина свою тарабарщину. В любом случае, людям от той речи остались лишь крошки, несколько Слов, из которых составлялись самый могучие, сложные и опасные заклинания.

Соль кались, кались, кались,

Порча злая испарись!

Да будет так!

Повторить нужно было девять раз, каждый раз меняя направление перемешивание соли.

Помимо двух предыдущих, был еще и третий сорт колдовства – презираемый и мудрецами, и церковниками за медлительность и отсутствие каких бы то ни было эффектов. Опирающийся на языческие суеверия и взаимодействия с разными стихийными духами и поганой нечистью, он требовал муторных и скучных ритуалов, многочисленных повторений простейших стишков-заговоров, и самых простых материалов, порой, буквально подножных.

После девятого круга, Архип высыпал соль на пол под полог, где лежала девица, разметал ее насколько то было возможно ровным слоем, чистый лист положил под ноги, а нож воткнул у головы. После этого он взял мочало и принялся терпеливо обмывать девичье тело талой водой, повторяя теперь уже вторую часть заговора.

Ах водица талая,

В небесах бывалая,

Как снимаешь жар с огня,

Порчу ты сними с меня,

Колдовство, к которому он сейчас прибегал, то самое, которым пользовались издавна всевозможные ведьмы, шаманы и знахари и вправду выглядело простеньким и каким-то топорным, по сравнению со сложными фигурами, описываемыми в древних трактатах времен Цезаря или Тутанхамона. В нем не было ни грамма изящества или красоты. Но оно приносило пользу. Оно работало. Вот и сейчас каждое прикосновение мочала смывало с юного тела порчу, словно простую грязь.

В соль калёну жар сойдет,

Грусть тоску с собой возьмет,

Нет, какие-то внешние проявления, несомненно имелись, например, стекавшая вода была черна, как смоль и вязкостью напоминала молодую сметану... или кровь. Стекая под лавку она пузырилась и шипела, испаряясь, словно соль была раскаленной до красна. Баню наполнил едкий пар с неприятным запахом гниения.

Что утеряно вернет,

И от ангельских ворот,

Он девицу отведет,

Ведь ее не прожит срок!

ДА БУДЕТ ТАК!!!

И опять надо было повторить заговор девять раз, не переставая омывать тело. Архип бросил взгляд на нож, тот стремительно ржавел, а лист бумаги выглядел, словно древний пергамент. Да и мочало под его рукой начало уже расползаться. А значит все шло по задуманному, злая сила покидала тело. Лишь бы этого хватило, подумал Архип, все-таки с такой странной и настолько могучей порчей ему прежде сталкиваться не приходилось.

После девятого круга, Колдун распахнул печь и швырнул туда окончательно уже превратившееся в труху мочалку, а заодно и лист бумаги. Огонь все пожрет. Соль под полком собралась в крупные черные кристаллы размером с ноготь мизинца. Останется только смести и тоже сжечь потом. Последним действием Архип схватил нож и резким движением переломил его, совершенно насквозь уже проржавевший. В это же мгновение девка раскрыла глаза.

Часть третья. Глава 16

В семи верстах на полуночь от общинного центра – села Крапивина, и почти в трех от ближайшего крупного населенного пункта – деревни Сумятинской, что стояла почти что на болоте и окромя небольшой добычи торфа кустарным способом славилась только постоянными мерзотно пахнущими туманами, стоял хутор, в народе именуемый Хитрым, по фамилии обитавшей там семьи. За какие такие заслуги то ли деда, то ли прадеда Афанасия Лукича, нынешнего его хозяина нарекли этим эпитетом уже никто и не помнил, так давно то было, но приклеилось прозвище накрепко и уже отца его при царе Александре Николаевиче, в ревизской сказке подали как Луку Аркадьевича Хитрого, государева хлебопашца и охотника.

Жили Хитрые на землях добрых, огнем у леса отвоеванных еще прошлым поколением, и с тех пор на удивление не отощавших, родяших хлеб хороший и сытный. Лес тоже был рядом, и Лука, и сын его, и внуки, охотниками были хорошими, а потому даже большим хозяйством, окромя куриц на яйца да одной коровы с теленком, исключительно на молоко, никогда себя не утруждали, предпочитая перебиваться дичиной. Дичью же да шкурами торговали в Крапивине через Дарью-кучиху. Не жировали, конечно, но на соль, порох, инструменты да одёжу хватало. Грех жаловаться.

Так далеко на север, к самому, почитай, лесу, пусть и не проклятому, как тот, что за Черной, но все равно опасному и мрачному, из Крапивинских желающих селиться было немного, потому и спорить с кем-то по поводу охотничьих угодий или пашенных земель нужды никогда и не было. Разве что лет двадцать назад поселились в версте братья – татарские выкресты, но они мужики были правильные, дельные. Хоть и русский разумели тогда плохо, через пень-колоду, но разве ж один настоящий охотник другого не уразумеет? Сговорились легко, по рукам ударили, размежевались к общему удовольствию, да за все годы ни одной ссоры-то почитай и не было. До тех пор, пока в прошлом месяце мужиков волки не загрызли. Собственно именно Трофим – младший из двух Хитровских сыновьев их и нашел, татар, в смысле. С вечера до ветру бабы ходили на двор, стрельбу оружейную услыхали, а утром младший запрыгнул на лыжи, схватил ружье, да и умчался поузнавать. Вернулся бледный, перепуганный, да с девкой в полозьях.

Опосля к татарам ходили еще дважды. Первый раз, когда староста с попом приехали на жертв посмотреть, а второй – с колдуном местным – Архипом. Оба раза водил людей уже сам Афанасий. Трофима не пустил, парень, хоть и почти взрослый был, а после первого визита трое суток вообще не спал, пока без чувств не грохнулся. Да и до сих пор, хоть уже месяц прошел, по ночам с воплями просыпался. Пришлось даже отдельно ему стелить в бане. А то совсем никому житья не было. И то согласился только после того, как засов мощный врезали. Такой, что пушкой не выбить. Жалко сына было, конечно, отцовское сердце не камень, но что сделать-то? Благо колдун хоть зелье выдал для сна. Кошмары не ушли, но парень хотя б просыпаться от собственных криков перестал, а то ж вообще, словно мертвяк ходячий по двору скитался, бледный и одуревший от недосыпа.

Так вот, второй и третий раз ходил уже сам хозяин. И сразу же, после первого, всю округу капканами уставил. Тоже струхнул, чего греха таить. Уж больно жуткое зрелище было. Волки стаей напали и никого не пощадили.Но что странно, скот вообще не тронули. Вол, две козы, конь, птица разная, кролы даже, все живехоньки были. Погрызли только псов и людей. Причем даже мяса не ели, только рвали. Страшно. Не простые то волки были, ох непростые. И колдун с Афанасием согласился. Сказал, что нехорошее то зверье, нечистое. Наказал каждую ночь запираться и никого ни за какие коврижки в дом не пушчать.

А через два дня вернулся с какими-то висюльками. Страшнючими, словно неумелой рукой связанными, вперемешку лоскуты кожи, куски меха да лыко. Заставил на каждом углу забора развесить и на каждой стороне света. И молоком коровьим каждый вечер мазать. Афанасий перечить, естественно, колдуну не стал, не дурак, чай, развесил, подготовил, да наказ исполнял в точности. И, вроде даже, пронесло. Зверье выло, почитай, каждый вечер, но все где-то за околицей. К забору же ни одна тварь к большому его облегчению не совалась. Прошел месяц, страх поутих, бдительности поубавилось.

Сегодня, на ставший уже привычным обход, Афанасий выбрался позднее, нежели обычно. Разморило после сытного ужина, да и на улице погода не радовала, в общем, дотянул чуть ли не до самого сна. Но, к чести его, все ж собрал в кулак волю да заставил себя выбраться в февральскую лють. В левой руке Афанасий нес крынку с молоком, а в правой небольшую джутовую кисть. Идя по круговой насыпи сразу за частоколом, основательным, с гарантией защищающим от всякого обычного зверья, иначе на заимках в этих диких краях никак, он останавливался около каждого оберега, смачивал в крынке кисть и тщательно и щедро смазывал непонятную штуковину. На первый взгляд, ничего особенного не происходило. Никаких тебе движений, звуков или прочей странной сверхъестественной мути, которую ждешь от колдовского амулета. Однако была одна маленькая особенность, которая заставляла Афанасия полностью и безоговорочно верить в силу оберегов – не смотря на сильнейшие морозы, при которых даже хороший заводской полугар за пару часов превращался в ледышку, на переданных чародеем кусках меха и кожи не было ни золотника льда. И это не смотря на то, что их цельный месяц ежевечерне в молоке чуть ли не купали.

В эту ночь погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выгонит – мороз, холодный промозглый ветер нещадно пробирался сквозь любой тулуп, а тащимый им мерзкий снег набивался в лицо и налипал на одежду и из-за него ничего дальше собственной руки-то было и не разобрать. А еще завывал что твой неупокоенный мертвец, никакого спасу не было. От неприятных мыслей, навеянных таким сравнением Афанасий передернул плечами.

Проходя около ворот он неожиданно услыхал отдаленный человеческий окрик. Заглянул поверх частокола, но в белесой мгле разобрать что-либо оказался не в силах, а потому сперва даже подумал, что обознался и собирался просто двинуться дальше, но крик повторился. Значительно ближе и громче, так, что не оставалось никаких сомнений, где-то неподалеку был человек. Афанасий удивленно покрутил головой, силясь разобрать в снежной круговерти хоть что-то и даже вытащил из-под специального защитного навеса смоляной факел – единственное средство освещения двора по ночам. Толку с него, признаться, было немного, на ветру пламя трепетало, стелять к самой земле, того и гляди, норовя затухнуть, но все-таки высветило шагах в пяти от забора сгорбленную человекоподобную тень. Афанасий испуганно отшатнулся.

– Стой, стой ..инаю ... святым!!! – изо всех сил надрывая глотку, закричала фигура. Наконец-то у хозяина получилось разобрать хотя бы часть его слов.

Придя в себя от неожиданности, все-таки в его глуши случайные прохожие не то, чтобы каждый день приключались, особенно по ночам, Афанасий с любопытством выглянул снова. Раз человек сразу ничего плохого не сделал, значит не может, или не хочет.

– Помо... Замер... луйста, – надрывался нежданный гость. "Помоги, замерзаю, пожалуйста" – догадался Афанасий. Оно и не удивительно, что замерзает. Погода-то премерзейшая.

– А ты кто будешь? – крикнул в ответ хозяин, внимательно рассматривая гостя. Тот подошел еще ближе почти к самому частоколу, шага два буквально осталось. Теперь его ор уже можно было вполне разобрать, особенно, ежели слегка наружу свеситься. Да и самого его можно было разглядеть в неровном свете треплемого на ветру пламени смоляного факела. Это был мужик. Крепкий, высокий, с густой всклокоченной бородой, сейчас совершенно белой из-за налипшего слега, в добротном, хотя и в нескольких местах подранном кожухе в пол и странноватой высокой, пяди на две, валяной шапке, подбитой мехом, в рукавицах, отчего-то разных, одна с цветным окраем и маленькая, словно бабская, а вторая без, нормального размера.

– Приказчик я! Купецкий! С городу – прокричал незваный гость охриплым голосом. – В село еду. С пути сбился, заплутал!

Вот тебе, бабушка и Юрьев день, подумал Афанасий, это ж как надо с пути сбиться, чтоб аж семь верст по снежной целине носом пропахать? Дорога-то хоть сколько-то нахоженная до его хутора одна была и та от Сумятинской, а дотуда от самого села к нему тянулась, не промажешь ни в какой буран, колея-то одна. Да и ежели б по ней ехал, так с другой стороны в забор уперся. И голос у него хриплый, сорванный, будто не первый час у забора надрывался. А ежели так долго стоял, подумалось мужику, то чего сам войти не попробовал? Частокол невысокий, от зверей, не от люда. Нечто стеснительный? Так когда морозец-батюшка за зад кусает, обычно не до стеснительности становится.

– Волки напали на меня, – продолжал рассказывать тем временем странный "приказчик". – Выскочили из темноты, лошадь задрали. Мне, вот кожух располосовали, – он схватил себя за полу и приподнял ее повыше, показывая, что по левой стороне она распущена почти что на ленты.

– Господи Иисусе, – перекрестился от такового зрелища Афанасий. Жуть пробирала, стоило подумать, что с человеком зубищи, что так крепкую дубленую кожу полосуют сделать могут. И, вторя его мыслям, где-то вдалеке завыли волки.

Приказчик испуганно закрутил башкой:

– Пусти меня, мил человек, – заломил он руки. – Зверюги ж щас конягу мою доедят, сюда доберутся.

Чисто по-человечески Афанасий его жалел, негоже православному человеку страдающего на пороге бросать. Тем более в опасности великой, но с другой стороны, уж очень странным он выглядел и слишком невероятными казались его россказни. Волки взвыли опять, уже значительно ближе, словно поторапливая. Видя колебания хозяина, незваный гость сбросил рукавицы и вынул из-за пазухи пачку бумаг. Протянув их вперед, в круг света, чтобы Афанасий разглядел солидную пачку кредитных билетов, он горячо затараторил:

– Я заплачу, хозяин, не обижу, слово даю. Только запусти внутрь. Тут тридцать рублев, все твои.

Тридцать рублей, взыграла алчность в душе Афанасия, сметая привычную крестьянскую осторожность, по деревенским меркам немалые деньги. Хватит все капканы, чуть не от деда доставшиеся еще и уже солидно прохудившиеся, поправить. И еще младшему на новый нож хватит, а то с огрызком ходит источившимся до ширины двух пальцев.

– Хозяин, – причитал, потрясая пачкой ассигнаций, перепуганный приказчик.

И, зачарованно глядя на горсть смятых билетов, Афанасий, наконец, решился. Люто выругавшись, он спрыгнул с палисада, откинул засов со скоб и приоткрыл ворота ровно на столько, чтоб гостю хватило протиснуться внутрь.

– Спасибо, хозяин, – с чувством проговорил приказчик, суя в руки Афанасию пачку купюр. Тот машинально схватил протянутой и уставил на них, совершенно позабыв, что до сих пор не закрыл воротину. Это и вправду были кредитные билеты. На один два и три рубля серебром. Всамделишние, правда все старые, измятые и многие испачканные в чем-то коричневом.

– Тут много больше... – начал было Афанасий, поднимая глаза и осекся, с ужасом глядя, что спасенный им человек скидывает на пол кожух, под которым не оказалось никакой иной одежды или обуви. Только мускулистое, покрытое густыми серыми волосами, почти шерстью, тело.

– Ничего, хозяин, бери, – оскалился тот, и челюсть его, неестественно вытянувшая вперед, оказалась полной острых клыков хищника. За забором снова завыли и что-то тяжелое с силой врезалось в воротину. Брызнули в разные стороны искры, словно при попадании в дерево молнии, но охотник не сумел удержать дверь и кубарем откатился на середину двора. Из белесой мути, за его пределами медленно вышли несколько страшных мохнатых теней.

– Бери, хозяин, бери, – повторил, слегка нечленораздельно, да и как внятно говорить с такими клычищами-то, гость, теперь уже полностью покрытый стремительно нарастающим мехом. Он сгорбился, а руки уже более походили на когтистые лапы. И только высокая войлочная шляпа, пусть и слегка съехавшая набекрень, напоминала о том, что совсем недавно это чудовище было человеком.

Архип проснулся резко, даже болезненно. По телу ошалелым табуном носились мураши, спина выгнута коромыслом, как при падучей, руки до боли сжаты в кулаки так, что нельзя было уверенно от чего ладони стали влажными, то ли от пота, то ли от выступившей крови, зубы скрипят друг о друга, кажется, будто сейчас начнут крошиться.

– Архипушка, душа моя, – сонный голос Дарьи был полон тревоги. Женщина, не до конца еще пробудившись, положила теплую мягкую ладонь на лоб любовника. – Господи, боже, да ты весь горишь...

– Дя Архип, чо случилось? – из светлицы донесся испуганный девичий голос, какое-то шебуршание и следом грохот.

Это Айрат – приблуда татарская. Сирота, спасенная колдуном от порчи в прошлом месяце и с тех пор ни в какую не соглашавшаяся из дома его куда-нибудь съезжать. Готовила, убирала, даже соблазнить сдуру попыталась. Лишь бы не выгнали. Дарья приревновала было, но, глянув на уморительно наивные хитрости девицы, только расхохоталась. Нет, оттаскала за волосы, конечно, но без злобы большой, так для воспитания, чтоб место свое знала, пискля. А потом вообще сжалилась и даже помогла уговорить Архипа до лета Айрат не прогонять. Но, на всякий случай, и сама к колдуну окончательно уже переехала. Береженого, оно, знаете ли и Бог бережет, мало ли чего. Девка-то и впрямь умопомрачительно красивая, за ней у колдунской усадьбы уже выстроилась цельная очередь претендентов на руку и сердце. Ну или хотя бы на одну ночку на сеновале. Парням деревенским, в принципе, все равно. Судя по характерному шуму, татарка с печки, где спала, шандарахнулась. Уж что-то, а "выступает словно пава" точно не про нее, скорее, как новорожденный телок топталась, и на ровном месте могла носом в пол нырнуть.