Текст книги "Миланская роза"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
ОБМАН
Нью-Йорк – 1920-й
Глава 1
Роза поднималась по Малберри-стрит; вокруг орали женщины, визжали дети, зазывали покупателей уличные торговцы. Мостовая вся была загажена, отвратительно пахло отбросами. Жаркое июльское утро предвещало наступление нестерпимо душного дня.
У поворота в переулок вонь стала еще сильней. Роза зажала рот платком, боясь, что ее вырвет. Она утешалась тем, что скоро они переберутся в Гринвич-Виллидж, а там есть и деревья, и цветы, и пахнет травой. Девушка была одета по последней моде и странно смотрелась на бедной улице. На ней была бежевая блузка с вырезом-лодочкой и юбка в складку, открывавшая стройные ноги, на голове – изящная шляпка из таиландской соломки.
Этой ночью Роза почти на спала. Жара стояла уже две недели, и в Бенде люди мучились на забитых народом улицах, где царили нищета, скученность и отчаяние.
Незадолго до рассвета произошел несчастный случай: женщина, спасаясь от жары, легла с младенцем спать на площадке пожарной лестницы. Лестница рухнула, и мать с ребенком разбились.
– Оба – покойники, – констатировал полицейский, вызванный к месту происшествия.
В архиве полиции было полно протоколов, сообщающих о подобных же случаях. Власти осуждали «этих дикарей», не думавших об элементарных правилах безопасности.
Большинство «дикарей», столь неразумно подвергавших риску собственную жизнь и жизнь невинных детей, приплыли в великую страну на корабле издалека, спасаясь от нищеты. Некоторые уже несколько лет работали в Америке, кое-кто – несколько месяцев, как Роза. Получили они далеко не то, к чему стремились. Но ни трудности, ни отчаяние, ни смерть не могли убить надежду.
– Эй, красавица! Что скажешь насчет этой рыбки? Я поймал ее специально для тебя!
Молодой улыбающийся торговец рыбой, смуглый, темноволосый, протягивал ей скумбрию, выловленную, похоже, в незапамятные времена. Предложение звучало явно двусмысленно.
Роза отвернулась. Ей надоело назойливое внимание мужчин. Правда, синьорину Дуньяни в Бенде уважали, хотя в этом квартале, населенном преимущественно выходцами из Южной Италии, Роза шокировала многих: она ходила везде одна, носила юбки до колен, тонкие чулки и стриглась коротко, под мальчика. И в нищете нью-йоркского квартала, и в благоустроенном доме в «Фаворите» она совсем не обращала внимания на то, что подумают о ней окружающие. У нее была одна цель: выбраться из этого жалкого района как можно скорее, прежде чем она здесь сойдет с ума.
По грязной улице, наступая босыми ногами на отбросы, несся мальчишка, его догонял другой. Роза не успела отскочить в сторону, и первый из бежавших задел ее, выбив из рук пакет с едой. На мостовую вывалилось драгоценное содержимое, теперь безвозвратно потерянное: аккуратный бутерброд с жареным луком и сочный персик. Поняв, какое несчастье ее постигло, Роза почувствовала желание убить сорванца: сегодняшний обед оказался в грязной луже, а в кармане у нее оставалось лишь несколько центов на автобусный билет.
– Извините, пожалуйста, синьорина! – услышала она приятный голос, в котором звучало искреннее сожаление.
Ошибиться было невозможно – говорил итальянец с юга.
– За что извинить? – удивилась Роза.
– Вот за это. – И незнакомец показал на погибший обед.
Разговаривая, он, как воспитанный человек, снял берет и почтительно смотрел на Розу глубокими иссиня-черными глазами.
– Но это же не вы сделали, – сказала девушка.
– Хулиган, что толкнул вас, – мой братишка, Коррадино.
– А… – протянула Роза и из вежливости добавила: – Ничего страшного…
Жизнь научила ее не сожалеть о том, что уже произошло. Она улыбнулась, попрощалась и пошла своей дорогой.
В конце Малберри-стрит молодой человек нагнал ее.
– Пожалуйста, не откажитесь принять, – сказал он, протягивая девушке пакет спелых ароматных персиков.
Роза остановилась и с признательностью взглянула на незнакомца и на персики, купленные специально для нее.
– Вообще-то не стоило этого делать, – заметила она, но раскрыла светлую полотняную сумку, которую носила через плечо, и юноша положил туда пакет.
– Спасибо, – поблагодарила Роза и пошла дальше.
В Бенде, чтобы выжить, надо было думать только о себе, и предложенное юношей возмещение убытков, о котором Роза и не просила, выглядело весьма необычно.
– Позвольте представиться, – произнес незнакомец, улыбаясь и не сводя с девушки угольно-черных глаз.
Похоже, он работал где-нибудь в ремонтной мастерской. Крепкие мозолистые руки, которые, как он ни старался, нельзя было отмыть, выдавали, что юноша занимался тяжелым трудом.
– Представляйтесь, позволяю, – улыбнулась Роза.
– Меня зовут Руджеро, Руджеро Летициа, – торжественно произнес он, словно носил какое-нибудь королевское имя.
– Из Палермо? – спросила Роза. – Из Джирдженте, – поправил ее юноша, протягивая крепкую смуглую руку.
– Африканец, значит, – съязвила девушка.
– Сицилиец! – гордо заявил молодой человек.
Роза заметила, что улыбка у него детская, а зубы – белые и крепкие. Он был с нее ростом, хотя девушка была невысока. Она сочла нужным тоже представиться.
– Меня зовут Роза, Роза Дуньяни. Мы из Милана, ломбардцы.
Руджеро взглянул на нее с удивлением: ломбардцы в Бенде встречались редко. По улице с грохотом промчалась машина.
– Вот я и пришел, – сказал юноша, показывая автомастерскую на другой стороне. – Мы еще увидимся?
– Может быть, мир совсем не велик, – улыбнулась Роза и заторопилась на работу.
Руджеро долго смотрел, как она удаляется в душной дымке июльского утра, и улыбался.
Глава 2
Отдел дамского белья занимал целое крыло на седьмом этаже универмага «Купер и Тейлор». В океане пастельных тонов Роза не ходила, а порхала, как птичка, окруженная облаками блестящего, шуршащего шелка, тончайшего батиста, мягкого крепа, воздушного шифона нежнейших оттенков: от розового до зеленого, от голубого до апельсинового, от кремового до бежевого. В этом чудесном царстве кружев и вышивок Роза забывала о семейной драме, о разорении Дуньяни, об окружавшей ее нищете.
Легкий аромат лаванды плыл над отделом дамского белья, напоминая Розе о преступном подарке бродячего торговца в «Фаворите», грубо отобранном матерью у несчастной девочки. Но теперь суровой и чувственной Алины рядом не было, и никто не называл эти приятные ощущения грехом, никто не запрещал ей ласкать великолепные шелка, недоступные по цене. Роза вспоминала, какое грубое, толстое белье из шерсти или из хлопка она носила в детстве. Оно натирало кожу. А мать еще и затягивала дочь в жесткий корсет с многочисленными шнурками и жесткими планками, ибо девочка из приличной семьи должна всегда держаться прямо. Роза невольно сравнивала эти суровые одежды с нынешней, не ведающей запретов модой, которая ей нравилась гораздо больше.
Переход из Старого Света в Новый дался Розе тяжело, но молодость помогла ей справиться. В «Фаворите» жили еще по законам девятнадцатого века, а жизнь американского мегаполиса во многом предвосхищала будущее; здесь следовало быть готовым ко всему – и к жестокому поражению, и к триумфальному восхождению. Лихорадочный, бестолковый ритм жизни, смешение говоров и наречий, нравов и обычаев, автомобили, кино, ночные увеселительные заведения, где танцевали фокстрот и шимми, – все это сначало повергло Розу в ужас, но она быстро пришла в себя.
Бог знает, что случилось бы с ней на этом неожиданном и болезненном жизненном повороте, если бы она не сохранила душевное равновесие и веру в лучшее. Кровь Дуньяни победила отчаянье и страх. Она не сжилась с Нью-Йорком, не покорилась – она просто приняла этот великий город, великий в плохом и в хорошем. Здесь на квадратную милю приходилось до двухсот девяноста тысяч человек, а в одном-единственном здании ютилось полторы тысячи итальянцев. Но любой бедняк в Нью-Йорке имел все основания верить в осуществление своей заветной мечты. Вот что подарил Розе Новый Свет: право на мечту, какое-то безумное, опьяняющее ощущение, столь непохожее на пыльную неподвижную повседневность Старого Света. Среди полей «Фавориты» время текло неторопливо, словно воды широкой реки летом, здесь же оно неслось лихорадочно, как в Луна-парке, где не гаснут огни и не останавливаются карусели. И пусть, случалось, умирал от недоедания ребенок или погибал, упав с лесов, каменщик, зазывалы этого гигантского Луна-парка продолжали расхваливать волшебное зрелище.
Парни с Юга брались за самую грязную работу, мечтая разбогатеть. Оборванцы и чистильщики сапог грезили о будущих лимузинах. И видя, как рекой текут чужие деньги, эти мальчишки твердили себе: «Я тоже добьюсь всего…»
Роза мечтала заработать столько денег, чтобы прежняя зажиточная жизнь в «Фаворите» показалась нищетой. Она стояла за полированным прилавком красного дерева, накрытым стеклом, и улыбалась состоятельным домохозяйкам среднего класса. Все эти дамы стремились походить на Грету Гарбо, восхищаясь ее большим ртом, плоской грудью, узкими бедрами и длинными ногами. Тщеславные, немного порочные женщины не могли оторвать блестящих от возбуждения, накрашенных глаз от коробок, что открывала Роза, предлагая им сокровища из тонких шелковистых тканей.
Поскольку понятие об элегантности и о моде связывалось с Францией, одна клиентка, побывавшая в Европе, как-то назвала девушку «мадемуазель Роуз». Это звучало несколько экзотически и понравилось Розе. Теперь, предлагая прекрасное парижское белье, она старалась пользоваться модными французскими словечками, почерпнутыми из дамских журналов.
– Новинка, только что из Парижа, миссис Джонс, – светским тоном обращалась Роза к покупательнице, – не упустите. Редкая модель, – продолжала она, выкладывая на прилавок тончайшее белье, – комплект, трусики и рубашка, из восхитительного крепдешина. Классическая простота, обратите внимание на изящную отделку того же цвета из блестящего крепа.
– Действительно, восхитительно, – соглашалась клиентка.
А Роза добавляла заговорщическим тоном:
– Вы, конечно, обратили внимание на несомненное достоинство этого гарнитура. – И шептала на ухо покупательнице: – Комбинация поддерживает бюст. Уверена, вам подойдет. Этот гарнитур придаст вашей фигуре девические очертания и подчеркнет все изящество вашего силуэта.
Клиентки Розу обожали. Они предпочитали ее другим продавщицам. Те тоже предлагали дорогое, изысканное белье, но эта девушка обладала особой силой убеждения, внушала доверие и очаровывала всех улыбкой. По совету Розы мисс Мак-Ги, заведующая отделом, предлагала покупательницам французские модные журналы: «Вог», «Газетт дю бон-тон», «Мируар де мод», «Но Луазир».
Так и проходили дни Розы: она продавала дорогое дамское белье, девушки-продавщицы ей завидовали, а мисс Мак-Ги, рыжеволосая суровая ирландка, восхищалась такой служащей. Благодаря Розе выручка отдела дамского белья резко возросла.
– Ты – молодец! – сказала заведующая отделом. – Я поговорила с мистером Купером – ты получишь прибавку.
Роза поблагодарила, но деловитая мисс Мак-Ги и представить себе не могла, как потешалась в душе Роза, рассказывая всякую чепуху легкомысленным покупательницам. Девушке нравилось удовлетворять свои актерские наклонности, которые столько лет подавляло суровое материнское воспитание. Она забавлялась, изображая изящную парижанку и побуждая к покупкам тех, кто вовсе не собирался этого делать. Любая покупка становилась для Розы своего рода маленькой победой.
А то обстоятельство, что деньги покупателей шли не в ее карман, а в кассу господ Купера и Тейлора, ее не очень-то и огорчало. Наступит день, и она использует свой талант для того, чтобы продавать товар (пока она не знала какой), который принесет ей кучу денег.
– Благодарю, от всего сердца благодарю, мисс Мак-Ги, – повторила Роза. – Лишний доллар мне не помешает.
Она уже просчитывала в уме, сколько денег следует откладывать для того, чтобы накопить необходимую сумму и переехать вместе с Пьером Луиджи, Ивецио и Клементе из Бенда в квартал поприличней. Ей нравился Виллидж, и она решила, что это подходящее место для жизни.
Глава 3
В Бенд Роза вернулась к вечеру. Солнце, словно огромная раскаленная монета, опускалось в копилку самого богатого города в мире – Нью-Йорка. Тяжелый смог плыл над кварталом. Жара стояла невыносимая. Девушка тяжело поднялась по скользким от сырости и грязи ступеням. Вокруг носились пчелиным роем полуголые ребятишки. Они с шумом бегали вверх и вниз по лестнице, непонятно куда и непонятно зачем. Измученные нищетой, усталостью и жарой матери орали на своих отпрысков. К запаху отбросов примешивался аромат помидорного соуса.
С Розой поздоровалась маленькая женщина, раздавшаяся от родов и от макарон. Один малыш сидел у нее на руках, второго она держала за руку, а еще двое вертелись рядом.
– Добрый вечер, синьорина Роза!
– Добрый вечер, – вежливо ответила Роза.
Дети смотрели на Розу, как на Богоматерь, ожидая от нее милостей и подарков. У нее в сумочке осталась карамелька, но она тут же решила, что давать ее малышам не стоит. Один раз она их угостила, и дети передрались.
Дуньяни были исключением в этом квартале, населенном в основном южанами, легко склонявшими голову перед бедой и выставлявшими напоказ свои переживания. Все Дуньяни были сдержанны и скрытны и гордились своей сдержанностью. Обычно по воплям, доносившимся из окон, можно было судить о настроении обитателей квартир. Дуньяни никогда такого не позволяли. А Роза? Красивая, изящная девушка жила вместе с тремя мужчинами, один из которых душевнобольной. К тому же в семье у этих северян не было ни стариков, ни детей, а без них не может быть настоящей семьи, такой, какая помогает пережить все трудности, обиды, страхи. Дуньяни оставались чужими и для американцев, и для соотечественников.
Роза открыла дверь квартиры, где они поселились со времени переезда в Нью-Йорк. Две тесные комнатки, оклеенные старыми обоями, которые клочьями свисали со стен, обнажая взору пятна сырости. Окна выходили на грязный двор. Зимой по квартире гуляли холодные сквозняки, а летом не проникало ни струйки свежего воздуха.
Роза с облегчением сняла бело-голубые туфельки, растирая руками усталые, отекшие ноги, и надела удобные шлепанцы на деревянной подошве – одно из последних напоминаний о «Фаворите». Продукты она разложила на щербатой керамической полке над раковиной, сумочку оставила на комоде и присела в углу, в тени.
Комната служила Дуньяни и гостиной, и кухней, и спальней. У стены на раскладной кровати лежал мужчина в желто-голубой полосатой пижаме. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Лицо его обросло длинной темной бородой. Когда Роза вошла, он не шелохнулся.
– Привет, Ивецио! Как дела?
Мужчина и глазом не моргнул. Роза вздохнула и провела рукой по лбу Ивецио: лоб прохладный, сухой.
– А ты жары не чувствуешь? – улыбнулась она. – Я всегда говорила, ты не такой, как все.
Ивецио никак не реагировал.
– Пить хочешь?
Роза привыкла спрашивать брата, хотя знала, что ответа не дождешься. После случившейся трагедии Ивецио замолчал.
Девушка встала, налила воды в стакан, взяла кусочек льда из деревянного ледника и подошла к кровати.
– Пей, – сказала она, приподнимая голову Ивецио.
Он не сопротивлялся, сделал глоток, но на сестру даже не взглянул.
– А мне прибавят зарплату. На два доллара в неделю, – сообщила Роза, точно Ивецио мог понять ее. – Теперь я буду зарабатывать пятнадцать долларов в неделю. Шестьдесят «зелененьких» в месяц, как здесь говорят. Понимаешь? Я ходила в магазин, слив купила. Желтых, ты такие любишь. Помнишь, мы ими объедались в «Фаворите»?
Ивецио снова заложил руки за голову и уставился в потолок. Врачи, осматривавшие его, только головами качали: непонятная история.
– Он поправится? – с надеждой спрашивала Роза.
– Маловероятно, – отвечали специалисты.
– Но такое возможно?
– Не исключено…
Врачи по-разному называли болезнь Ивецио, но Роза не помнила названий. Она вела себя с братом так, как ей подсказывал инстинкт: разговаривала, словно он ее понимал. Так мать разговаривает с новорожденным, полагая, что ее слова нужны и понятны ребенку. Семья никогда бы не бросила Ивецио, а теперь в семью Дуньяни, кроме Розы и Пьера Луиджи, входил и Клементе. Он последовал за Розой, заявив, что поедет в Америку искать счастья. Но на самом деле Клементе отправился в Нью-Йорк, чтобы служить Розе и оберегать ее.
Клементе работал на Эллис-Айленде, на строительстве новой пристани. Пьер Луиджи благодаря своим способностям механика нашел место в чертежном бюро компании «Игл»; он делал чертежи автомобильных моторов, разрабатываемых конструкторами, и получал двадцать пять долларов в неделю.
На белом, с голубой каймой, фарфоровом блюде Роза красиво разложила золотистые, ароматные сливы и придвинула угощение к Ивецио. Он продолжал смотреть вверх, словно весь смысл его жизни сконцентрировался в какой-то точке на потолке. По щеке улыбавшейся Розы пробежала слеза, как дождинка в солнечный день. Прошло уже почти два года со времени трагедии, разыгравшейся в старом сарае среди полей. С тех пор оборвалась связь Ивецио с миром. Роза надеялась, что в Америке случится чудо и Ивецио вырвется из плена темного оцепенения. Но брат продолжал жить как растение. Он позволял одевать себя и прогуливать по улицам, но, если ему не хотелось уходить, ничто в мире не могло сдвинуть Ивецио с места.
Роза, Пьер Луиджи и Клементе подделали документы, чтобы получить на Ивецио медицинское заключение и разрешение эмиграционных властей. Восемь дней провели они в море, в тесной каюте третьего класса, но это все же было лучше, чем путешествие на палубе корабля. Во время переезда Клементе заботился об Ивецио, а Роза и Пьер Луиджи яростно долбили английский. Без языка приличной работы не получишь.
По прибытии корабля их на пароме переправили на Эллис-Айленд. Розу отделили от мужчин и отправили на медосмотр вместе с женщинами. У каждого эмигранта на шее висела табличка с условными знаками. H – heart – сердце, означало, что эмигрант страдает сердечным заболеванием. Буквы CT указывали на трахому, которая встречалась очень часто. PG (pregnant) писали беременным женщинам, а L (lamness) – хромым. Один из самых страшных недостатков обозначался буквой S – старость. Несколько крестиков мелом на рукаве могли привести к трагедии. Пятнадцать женщин в группе из тридцати, куда входила и Роза, были отмечены крестиками. У Розы не нашли никаких недостатков. На вопросы раздраженных инспекторов она отвечала механически, не задумываясь, но правильно, как ее научил один американский чиновник, плывший тем же пароходом. Тот же чиновник помог с Ивецио. Роковым для многих был вопрос номер двадцать один: «Вы уже подписали контракт на работу?»
Несколько лет назад среди чиновников эмиграционной службы был один, очень толковый, по имени Фьорелло Ла Гуардиа. Розе во время путешествия рассказывали об этом еврее итальянского происхождения, стремившемся улучшить положение эмигрантов. В частности, он выступал за соблюдение закона от 1885 года, согласно которому запрещался наем на работу заочно, до въезда эмигрантов в Америку. Поэтому на вопрос номер двадцать один следовало отвечать: «Нет, контракт не подписывал, – но обязательно добавить: – Однако у меня есть возможность быстро найти работу».
Тот же чиновник, взявший ее под свое покровительство, пообещал Розе рекомендацию для поступления на работу в универмаг фирмы «Купер и Тейлор». Таким образом, Роза покинула огромный ангар, где сортировали эмигранток, с удостоверением, где красовалась надпись Admitted, и с двумя сотнями долларов, оставшимися от состояния Дуньяни. Ее, братьев и Клементе допустили в Новый Свет. Так когда-то допускали на кухню в «Фаворите» работников и батраков под неусыпным оком Алины и Иньяцио. Но было и отличие: уклад ломбардской деревни не оставлял людям возможности мечтать. А мечты были движущей силой, стимулом для построения своего будущего в Америке.
Роза обернулась к брату и поймала взгляд Ивецио: он смотрел на сестру. Кто знает, может, в лабиринтах его мозга мелькнули те же мысли? Она взглянула на большой будильник, тикавший на комоде. Скоро придет Клементе, усталый и голодный. Надо готовить ужин…
Роза сделала картофельную запеканку с мясом: блюдо сытное и питательное. Вернулся Клементе, он взглянул на Розу, вдохнул вкусные запахи, и в глазах его вспыхнул огонек восхищения и признательности.
– Как дела? – спросила девушка.
– Хорошо, синьорина, – ответил Клементе.
Он уже вымылся и переоделся на стройке. Клементе был высоким, крепким темноволосым парнем с крупными, привыкшими к тяжелому труду руками. Обычно спокойный и добрый, он преображался, если видел, что Розе грозит опасность.
– Трудный выдался день? – поинтересовалась она.
– Работа есть работа, синьорина, – вздохнул Клементе.
Он так и не привык называть ее просто Роза.
– Как он? – спросил Клементе, кивнув на Ивецио.
– Как всегда, – ответила Роза, хлопоча у плиты.
– Хотите, я его покормлю, – предложил юноша.
– Может, попозже. Лучше садись. Ты весь день на ногах.
– Да я привык, а вот вы… Вам приходится обо всех нас заботиться…
Клементе сел за стол, и Роза поставила перед ним тарелку, полную мяса и картошки.
– Здесь каждый делает то, что может, – сказала Роза.
– Спасибо, синьорина Роза, – улыбнулся Клементе. – Меня и собственные родители так не баловали.
– Прекрати благодарить меня, Клементе, – оборвала его девушка. – И ешь! Тебе это по праву положено.
– Я бы должен служить вам… – робко заметил Клементе.
– У нас тут общество взаимной помощи, – пошутила Роза. – Как у тебя дела с английским?
– На стройке говорят мало, – ответил с полным ртом Клементе. – Тебе покажут, что делать, ты и делаешь. Сделаешь хорошо – заплатят прилично. Можешь тогда прийти и на следующий день. Сделаешь плохо – заплатят и выставят вон.
Рассказывая, Клементе энергично расправлялся с запеканкой.
– Надо тебе учить язык, – посоветовала Роза.
– Выучу! – со вздохом пообещал Клементе. – Я уже кое-что понимаю, а там посмотрим…
– Хочешь, я тебя поучу?
– Нет, у вас и так столько дел, не надо обо мне беспокоиться.
У Клементе не было ни друзей, ни увлечений, в кино он не ходил никогда и всю недельную зарплату целиком отдавал Розе, распоряжавшейся семейным бюджетом. Впрочем, так же поступал и Пьер Луиджи.
Тарелка Клементе опустела.
– Хочешь еще? – предложила Роза.
Он покраснел и сказал неправду:
– Нет, спасибо, я сыт.
– Ну еще чуть-чуть!
И Роза добавила запеканки.
Клементе всегда ужинал в одиночестве. Так решила Роза. Пьер Луиджи возвращался очень поздно, и ей не хотелось, чтобы голодный Клементе дожидался брата. Сама она ужинала вместе с Пьером Луиджи.
– Спасибо, синьорина Роза, – поблагодарил юноша.
– Пожалуйста, синьор Клементе, – пошутила Роза.
Она неоднократно пыталась заставить его обращаться с ней как с равной, но ничего не получалось.
– Не надо смеяться надо мной, – заметил Клементе, продолжая жевать.
Со двора, с лестницы и с улицы доносились крики и детский плач. Орали женщины, сзывая к ужину семьи. Чей-то звучный голос с явным неаполитанским акцентом пел грустную песню. В соседней квартире громко ссорились супруги.
– Трудно привыкнуть, правда, синьорина Роза? – не выдержал Клементе. – У нас было не так, – ностальгически заметил он.
– Конечно, в деревне все иначе, – согласилась Роза. – Помню, как там пахло вечерами. Светлячки. Звезды. Кузнечики.
– И ряды тополей, – напомнил Клементе, – а еще жасмин и аромат цветущей липы.
– Грустные мысли, – вздохнула девушка. – Ностальгия – дурное чувство, она отравляет жизнь.
– Вы правы, синьорина Роза.
– И нечего оплакивать деревню. С «Фаворитой» покончено.
– Хорошо, синьорина Роза, – покорно согласился Клементе.
– Надо смотреть вперед, – решительно заявила она. – Америка велика. Тут всем места хватит.
Она вытерла краем фартука вспотевшую шею – жара стояла невыносимая.
Пьер Луиджи неожиданно вернулся пораньше – Клементе еще сидел за столом. Он распахнул дверь и застыл на пороге. Он запыхался, видимо, взбежав по лестнице бегом. Роза подошла к брату, взяла у него из рук черную, аккуратно сложенную куртку.
– Что случилось? – спросила она, имея в виду его раннее возвращение.
– Компания закрывается, – раздраженно ответил Пьер Луиджи. – С понедельника я – безработный.
– На, выпей!
Роза протянула брату воды со льдом. Он схватил стакан дрожащей рукой.
– Не стой на пороге, сядь!
Пьер Луиджи уже не носил повязки на глазу. Он вставил стеклянный глаз и выглядел совсем иначе. Скула с этой стороны выступала меньше, и протез, неподвижно смотревший в пустоту, казался более живым, чем настоящий глаз. Словно у Пьера Луиджи стало два лица: одно доброе, спокойное, как у всех Дуньяни, а другое – жестокое, как у пирата или бандита с большой дороги.
– Так что я скоро могу гулять целыми днями.
Пьер Луиджи сел напротив Клементе, сочувственно смотревшего на него. В один момент рухнули мечты Розы о переезде в другой район.
– Ешь, – сказала она, накладывая брату полную тарелку. – А там посмотрим…
– Как ты просто решаешь любую проблему!..
– Ничего я не решаю, – возразила девушка. – Я только думаю, что ты с такими способностями работу найдешь запросто.
Пьер Луиджи улыбнулся и, видимо, немного успокоился.
– А ты умеешь справляться с трудностями, – заметил он.
– Синьорина Роза права, – вмешался Клементе.
– А мне увеличили зарплату, – сообщила Роза. – У Клементе работа есть. Наш бюджет даже не пострадает. Ты же скоро получишь место…
– Не в этом дело, – помрачнел Пьер Луиджи. – Браться за любую работу – значит согласиться на жалкую зарплату. Работа чертежника не просто мне нравилась, она позволяла спокойно смотреть в будущее. Но американцы хорошие места приберегают для себя. И, на мой взгляд, это справедливо, – добавил он.
– Но им же нужны хорошие специалисты, – сказала девушка. – И они не упустят такого замечательного чертежника.
Радужные перспективы, что рисовала Роза, были весьма далеки от того, что она думала на самом деле. Конечно, Пьер Луиджи прав, а при мысли о том, что придется провести еще год в этом квартале, Розе становилось тошно.
Кто-то робко постучал в дверь, и они прервали беседу. Первый раз за те месяцы, что провели они в Америке, гость постучал к Дуньяни. От неожиданности они даже забыли об увольнении Пьера Луиджи.
Открывать пошел Клементе. На пороге появился молодой человек и произнес с сильным сицилийским акцентом:
– Извините за беспокойство, но я должен заплатить долг.
Роза его узнала. Перед ней стоял Руджеро Летициа и протягивал большую дымящуюся керамическую супницу, от которой тянулся аппетитный запах.
Пьер Луиджи и Клементе в ожидании объяснений уставились на Розу.
– Садитесь, синьор Летициа, – пригласила девушка.
– Рагу по-сицилийски, – объяснил Руджеро, поставив супницу на стол. – Моя мать сделала специально для вас. И для вашей семьи, – добавил он, улыбнувшись Пьеру Луиджи и Клементе.
– Не стоило так беспокоиться, синьор Летициа, – сказала Роза.
Молодой человек, под стать своей фамилии, оказался веселым и беззаботным, и это настроение передалось Розе.
– Может, и нам объясните причину этого визита, – вмешался Пьер Луиджи.
Роза извинилась и вкратце рассказала, что случилось утром.
– Выпейте с нами, – дружески предложил Пьер Луиджи.
– С удовольствием приму ваше приглашение, – торжественно заявил Руджеро.
У этого сицилийца была подвижная физиономия симпатичного мошенника.
Завязалась оживленная беседа, продолжавшаяся до позднего вечера. Говорили об эмигрантах, о работе, о перспективах.
– Автомобильная промышленность развивается гигантскими шагами, – сказал Руджеро. – В Штатах уже двести шестьдесят семь заводов. Самые крупные – заводы Форда. За полгода продано пятьсот тысяч машин модели «Форд-Т». Я тоже связан с автомобилями. Работаю в небольшой авторемонтной мастерской.
– Но кое-где фирмы закрываются. Компания «Игл», где я работал, объявила о банкротстве, – пожаловался Пьер Луиджи.
– Хоть и называется «Игл», да полетала недолго, – пошутил сицилиец. – Но если тебе нравятся моторы, – продолжал он, переходя на «ты», – то есть кое-что получше автомобилей.
Роза, Пьер Луиджи и Клементе с неослабным вниманием слушали Руджеро Летициа. В Первую мировую войну он служил механиком, едва избежал смерти, а теперь подрабатывал по воскресеньям – пилотировал самолет типа «Блерио» 1912 года выпуска. Самолет принадлежал некоему Джонатану Финчу, владельцу аттракционов в Луна-парке на Стейтен-Айленде.
– Так вы летаете? – с восторгом спросила Роза.
– Летаю. И даю возможность любому желающему испытать удовольствие от полета за скромную сумму в два доллара.
– Такое возможно только в Америке, – сказала Роза.
В распахнутые окна лился теплый ночной воздух, доносились голоса соседей, искавших прохлады на улицах и пожарных лестницах.
– Хотите, поедем в воскресенье со мной? – предложил Руджеро.
– Мы? – переспросила Роза.
Она боялась, что грезы о потрясающем приключении могут развеяться как дым.
– Конечно, вы, друзья!
Он обращался ко всем присутствующим, но было ясно, что приглашение касается прежде всего Розы.
– Вы будете гостями воздушного всадника Руджеро Летициа. Завтра как раз воскресенье.
– Надо подумать, – остудил общий восторг Пьер Луиджи.
– Но в Бенде дышать нечем. На Стейтен-Айленде – зеленые луга, на набережной стоят ветряные мельницы, воздух чистый. Там спокойно пасутся коровы, позванивая колокольчиками.
Хитрый сицилиец, рассказывая, даже не взглянул на Розу. Он обращался только к Пьеру Луиджи, и тот, пленившись неожиданно обретенным другом, позабыл об увольнении.
– О работе будем думать в понедельник, – решил за всех старший брат. – Завтра с нашим другом Летициа едем на Стейтен-Айленд.
Роза и Клементе промолчали, но в душе очень обрадовались.
А Ивецио так и продолжал лежать в углу на кровати, уставясь в потолок.
