Текст книги "Миланская роза"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Глава 7
Роза смотрела на лицо брата и видела в его чертах величие смерти и утоленную жажду жертвенности. Прерывистое дыхание Анджело остановилось, и в тот миг Розе показалось, что сразу погасли все звезды и в полях воцарилась холодная тишь.
Ивецио стоял и смотрел на сестру пустыми глазами.
– Помоги мне! – приказала ему Роза.
Брат подошел к телу Анджело, легко поднял его и положил на телегу. Лицо Ивецио не выражало никакого волнения.
Отец поджидал детей на пороге дома. Рядом с ним стоял Пьер Луиджи.
– Я привезла вам вашего сына, – сказала Роза.
Иньяцио Дуньяни взглянул сначала на дочь, потом на Ивецио и, наконец, на покойника, лежавшего в телеге. Потом отец поднял глаза к небу и произнес:
– Это конец…
Не было ни слез, ни объяснений. Роза заперлась у себя в спальне, Ивецио оставался совершенно бесстрастным, словно страшные события разрушили его память и разум. Сержант карабинеров и приходский священник, прекрасно знавшие семью Дуньяни, поверили или сделали вид, будто поверили в несчастный случай: Анджело выронил ружье, и оно выстрелило…
Власти закрыли дело. Любопытные, конечно, шептались по углам, но никто не осмелился высказаться громко. Потом о трагической ночи забыли. Лишь поля помнили эхо того выстрела и знали тайну ночных теней.
Никто ни о чем не спрашивал, никто ничего не говорил, но ни один человек не удивился, когда на «Фавориту» обрушился гнев Божий, который погубил процветавшую некогда ферму. Анджело умер, Ивецио влачил жалкое существование, а Иньяцио уже не справлялся с хозяйством. Бабушка совсем потеряла разум. За ней был нужен глаз да глаз, так как старуха без конца разжигала огонь, утверждая, что пламя обладает очистительной силой, а этот дом надо очистить от скверны.
Пьер Луиджи выбивался из сил, но у него не было ни отцовского опыта, ни деловой хватки старшего брата. Он хорошо знал моторы и механизмы, но в остальных делах совершенно не разбирался.
Роза не выходила из спальни. О ней заботились Клементе и Джина. Целыми днями девушка рыдала и казнила себя, обвиняя в смерти брата. Права была покойница мать: дочь оскорбила Христа, и Господь наказал Розу. Она предалась разврату, разврат проник и в душу ее любимого брата Анджело. И Ивецио пришлось убить старшего брата, дабы избежать самого постыдного греха: греха кровосмешения.
На скотину обрушился мор. Болезнь перекинулась на детей, и слабые умерли. Потом случился пожар. Люди говорили, будто «Фавориту» поджег ангел мщения, но, вероятно, виной всему была опрокинутая свеча или искра, вылетевшая из очага. Кто-то упомянул молнию, но в эту пору гроз не бывало. Роза лежала в постели и услышала тревожные крики лишь тогда, когда дым уже просачивался в дверь. Иньяцио объезжал поля, а Пьер Луиджи с Клементе отправились в деревню.
Роза почувствовала опасность, и воля к жизни победила отчаяние. Она вспомнила об Ивецио: в теперешнем состоянии брат, пожалуй, так и погибнет в огне, не сделав ничего, чтобы спастись. Схватив одеяло, девушка кинулась в задымленный коридор и ворвалась в спальню Ивецио.
Клементе утром, одев Ивецио, посадил его на стул. Так он и сидел до сих пор, бледный, равнодушный, глядя в одну точку. По лестнице уже нельзя было спуститься, и Роза вспомнила об окне, выходившем в огород. Она взяла Ивецио за руку, заговорила с ним ласково и заставила пересесть на подоконник, а сама села рядом. Дым уже заполнил комнату, и на первом этаже потрескивало пламя.
– А теперь мы спрыгнем, – прошептала она Ивецио на ухо.
Он оставался совершенно спокойным, казалось, слова Розы управляли его движениями. Они спрыгнули одновременно и упали на мягкую вскопанную землю, живые и невредимые.
Бабушка погибла в огне, который наверняка и вспыхнул по ее вине из-за навязчивой старческой идеи.
Ветер разнес пламя, загорелся сеновал и коровники. Те животные, что пережили эпидемию, погибли в пламени. За короткое время процветающая ферма обратилась в пепел.
Работники отправились искать работу в других местах. Остался только Клементе, и семья Дуньяни перебралась в маленький домик, принадлежавший когда-то родителям Клементе.
Роза чувствовала, что бедствия на этом не кончатся. Иногда она сидела во дворе, прямо на земле, разглядывая обгоревшие стены и пустые глазницы окон. Теперь здесь было пусто и тихо: ни людей ни животных. Огонь сожрал все: мебель, одежду, фарфор, столовое серебро, шерстяные одеяла, муслиновые шторы, бухгалтерские книги, деньги, припрятанные на черный день, драгоценности Алины.
Чтобы расплатиться с долгами, восстановить хозяйство, следовало заложить землю. Но давно прошли те времена, когда «Фаворита» считалась образцовой фермой.
При пожаре каким-то чудом уцелела раковина, подаренная Розе. Девушка отыскала ее через два дня после пожара под обгоревшей балкой, когда еще дымились уголья. Раковина чудом осталась неповрежденной.
Для Розы эта находка стала знаком свыше. Ей казалось, Анджело поведал ей о том, что он свершил волшебный путь наутилусов. В сердце девушки возродилась надежда, вновь заиграла в ее жилах молодая горячая кровь. Роза поняла: жизнь надо начинать заново.
Однажды ночью отец позвал дочь. Иньяцио сидел на кровати, откинувшись на подушки. Он побледнел и исхудал. Под глазами были темные круги, нос вытянулся и заострился. Ноздри нервно дергались. Роза взглянула на его бесцветные губы и догадалась, что отец умирает. При свете стоявшей у изголовья свечи уши Иньяцио казались зловеще бледными и прозрачными. Такие Роза видела на картине, изображавшей смерть святого. И Алина накануне смерти выглядела так же.
А вот Анджело таким не был, потому что он мгновенно шагнул из жизни в смерть.
– Я умираю, – произнес Иньяцио. – Мой путь окончен.
– Да, отец, – спокойно ответила Роза.
Он улыбнулся дочери. Пьера Луиджи отправили в деревню за священником, а Ивецио спал у себя в комнате, равнодушный ко всему на свете.
– На Ивецио рассчитывать нечего, – сказал Иньяцио, облизнув бескровные губы. – Пьер Луиджи соображает только в моторах. Но ничего хорошего от него не дождешься. А я оставляю тебя…
В голосе отца звучала покорность человека, собирающегося в далекий путь, от которого нельзя отказаться.
– Не беспокойтесь за меня, – успокоила отца Роза.
Иньяцио улыбнулся и прикрыл глаза, набираясь сил для того, чтобы продолжить разговор. Он уже несколько дней назад понял, что умирает. Тяжесть давила ему на сердце. Мучительная, упорная боль невыносимо терзала предплечье, левую руку. Его отец умер от такой же болезни: сердце не справлялось с нагрузкой, а потом и вовсе остановилось. Не усталость, а тревога и несчастья подкосили Иньяцио.
– Когда поставите крест над моей могилой, – продолжал он, – сразу же уезжайте отсюда.
– Уедем, – пообещала Роза.
– И Ивецио заберите…
– Конечно, отец. Мы уедем вместе.
– Так будет лучше. Это место проклято. «Фавориты» больше нет, кончилась… И Дуньяни кончились. Ивецио – не в счет, Пьер Луиджи – мечтатель. Только ты сможешь создать новую семью. Семья – это так важно. Когда ей приходит конец, всему конец.
– Но я всего лишь женщина, – робко возразила Роза.
– Ты – Роза Дуньяни, – не без гордости напомнил ей отец, – у тебя хватит сил начать заново и пойти дальше. Только Анджело мог бы потягаться с тобой. Но Господь решил иначе… Анджело любил нас, но по-своему. Он был талантлив, горяч… Вы с ним похожи, как две капли воды.
Иньяцио провел слабой рукой по лицу, на щеке у него до сих пор остался след от удара хлыстом, что мальчишкой нанес отцу сын.
– Отец, – спросила Роза, – за что Господь наказал нас так тяжко? Еще несколько месяцев назад мы были самыми богатыми фермерами в этих краях, а теперь мы – почти нищие. За что?..
Вопросы Розы остались без ответа: Иньяцио Дуньяни умер.
РОЗА
1982
Глава 1
Роза Летициа отбросила шелковую кремовую простыню, протянула руку и зажгла лампу. Из-под желтого абажура заструился золотистый свет, освещая убранство комнаты в стиле «fin de siecle»: сплошные зеркала и драпировки в голубых и золотых тонах. Роза провела бледной рукой по гриве резного деревянного крылатого льва, украшавшего изголовье кровати. Над кроватью висел великолепный диптих эпохи Возрождения: Мадоннa и ангел словно вели нежную, таинственную беседу.
С тех пор как память ее ослабла, Роза стала забывать сны, но то, что ей только что приснилось, запечатлелось у нее в мозгу во всех подробностях. Она увидела во сне церковь, разделенную пополам: правая половина – в спокойном романском стиле, а левая – в аскетически строгом, готическом. Справа – отпущение грехов и прощение, слева – грех и преступление. С одной стороны – умиротворение и покой, с другой – муки и раскаяние. В центре у алтаря стоял ее брат-близнец Ивецио. Его целомудренная нагота напоминала великолепие фресок Сикстинской капеллы. Он служил мессу, а издалека доносились скорбные и величественные звуки органа.
Роза Летициа видела и себя: в образе то ли Мадонны, то ли Марии Магдалины, слившихся в одну прекрасную женскую фигуру. С другой стороны алтаря она увидела Анджело и Стефано, их обоих воплощала одна незнакомая фигура мужчины. Мужчина и женщина были воплощением греха и искупления. Они пришли сюда, чтобы соединиться священными узами брака. Вдруг в руках служившего мессу появилось оружие; прогремел выстрел, рухнула церковь. Тут Роза неожиданно проснулась.
Этот сон она видела неоднократно, он стал кошмаром многих ее ночей, но уже много лет такое сновидение не посещало ее, а теперь вдруг вернулось.
Она взглянула на старинные часы, стоявшие на мраморном столике. Восемь утра, первый день после Рождества. Она представила серый, молчаливый и грустный город за окном и вспомнила другие далекие рождественские утра.
Раньше в Рождество семья Летициа обязательно куда-нибудь уезжала. В прошлые годы Роза ездила в Англию или в Кению, на Филиппины и Суматру, Яву и Борнео, путешествовала по тем местам, куда сбегал когда-то Анджело из «Фавориты». Роза пыталась увидеть эти края глазами брата, надеялась разыскать кого-нибудь, кто знал Анджело. Это были тщетные попытки воскресить Анджело, чтобы любить его и чувствовать себя любимой. Но каждый раз Роза обнаруживала, что брат сочинял для нее волшебные сказки, которые не выдерживали испытания жизнью. И за эти чудесные вымыслы она возлюбила брата еще больше, ибо рассказы Анджело питали душу юной Розы.
Роза посетила имение английского лорда в Эссексе, где когда-то работал Анджело. Имение оказалось чуть больше крестьянской фермы. После долгих поисков она нашла человека, которого Анджело представлял восточным халифом, исполненным мудрости. Им оказался старый пастух, покорно дожидавшийся смерти. Брат описывал индийские города с изумительными храмами, белоснежными дворцами, а Роза увидела грязные деревни, где царила нищета и свирепствовали болезни. Его друзья-моряки, побеждавшие бурный океан, оказались негодяями и болтунами, убивавшими время в кабаках.
Но память об Анджело стала еще сильней, и немеркнущими остались легенды и рассказы, что придумывал он для младшей сестры, которую так любил. Эта немыслимая любовь помогла ей пережить крах семьи и построить на руинах новую жизнь.
«Старость – выдумка молодых», – подумала Роза.
Она провела пальцами по одеялу из меха норки и нащупала что-то гладкое и холодное – раковина-наутилус. Прежде чем подействовало снотворное, она взяла ее с ночного столика и заснула, поглаживая перламутр. Так она часто делала в юности. Роза поднесла раковину к уху, но не услышала ни шума прибоя, ни шелеста падающих звезд. Несколько лет назад раковина онемела. Она молчала, и молчание ее связывалось с будущим, в котором не было места ни воспоминаниям, ни мечтам. Такое абсолютное безмолвие обычно предшествует великой буре. Скоро бушующий смерч швырнет Розу высоко к звездам, где ее ждут счастливые раковины-наутилусы: там ее ждет Анджело, Иньяцио, мать, бабушка, Ивецио, Пьер Луиджи, Альберто, Джулио, Руджеро, все те, кого она любила и ненавидела.
– Глория, – тихо произнесла старая женщина.
И тут же имя внучки напомнило ей о сыне.
– Риккардо, – прошептала она.
Роза подумала, что безумная любовь Риккардо и Глории похожа на те чувства, что связывали ее с Анджело. Но тогда Роза и не догадывалась об их истинной природе.
Она позвонила, так как захотела встать. Ей нужна была помощь служанки, которая так назойливо подчеркивала свою незаменимость.
Роза представила себя в этом доме в одиночестве, пригвожденной к кровати. Через сколько дней она умерла бы от голода? Через три, через четыре или через неделю? Она вообразила, как ее спальня превращается в склеп, и ощутила сладостное чувство отречения от жизни, которое оказалось сильней, чем обычное желание жить. Такое ощущает альпинист, теряя последнюю опору, или обессиленный утопающий, погружаясь в волны. Почему смерть считают такой ужасной? Может, и ее усохшее тело останется нетленным, как тела аскетов, что умирают, осененные святостью. Это сравнение пробудило в Розе чувство юмора; мрачные мысли исчезли, и она тихонько рассмеялась, удивив Олимпию, которая в этот момент вошла в спальню.
В вазочке шведского хрусталя стоял букетик маргариток с розовато-белыми венчиками и золотистой середкой. И в это Рождество старику Клементе удалось вырастить для хозяйки нежные цветы в теплице в глубине сада. Кто бы мог подумать, что в холодном туманном Милане, в маленькой теплице на улице Джезу расцветут такие же маргаритки, какие были рассыпаны восемьдесят лет назад по полям вокруг «Фавориты».
– Спасибо, Клементе. Счастливого Рождества!
Сидя за накрытым столом, Роза поблагодарила старого слугу, пожала ему руку и приколола к платью весенний букетик.
Клементе почтительно сжал ее руку, его голубые, помутневшие от старости глаза с красноватыми прожилками повлажнели от волнения.
– И вам счастливого Рождества, синьора Роза! – улыбнулся старик.
Он налил хозяйке из серебряного кофейника ароматного кофе, добавил обезжиренного молока. Для Клементе этот ритуал рождественского кофе был своего рода наградой за его многолетнюю преданность. Как хорошо было им, двум старикам, сидеть за одним столом! Оба родились в «Фаворите», всегда были рядом, говорили на одном диалекте, понимали друг друга с полуслова. Роза в присутствии Клементе иногда позволяла себе размышления вслух.
– Мне бы следовало выйти за тебя замуж, Клементе, – сказала она, – моя жизнь сложилась бы счастливей.
– Да как вы могли подумать такое! – возразил старик. – Вы, синьора Роза, и я – слуга! Грех вам говорить такое мне, старому человеку!
Клементе даже обиделся.
– Старому человеку? – переспросила Роза. – Ты забыл, я тебя почти на год старше…
Клементе решительно покачал головой. Нет, о ее возрасте он никогда не думал. Для него Роза все еще оставалась юной дочерью Дуньяни, сначала милым ребенком, потом очаровательным созданием, которое он боготворил и которому служил. Зеркало его памяти отражало чудесные глаза молодой Розы и изящные линии ее прекрасного тела, а вовсе не беспощадную немощь старости.
– Да, да, – с улыбкой продолжала Роза, – если бы я вышла замуж за тебя, жизнь моя прошла бы без этих треволнений.
Клементе знал все ее беды и тревоги, он мог бы напомнить их хозяйке с первой до последней – последней была Глория.
– Синьора Глория неважно себя чувствует? – спросил старик то, что и так прекрасно знал.
– Неважно-то неважно, – вздохнула Роза, – но ее несчастье в том, что ей всегда хочется невозможного.
– А вам это никого не напоминает? – позволил себе легкую иронию Клементе на правах старого слуги.
– Никого, мне в последние годы часто изменяет память, – отшутилась Роза. – Как бы я хотела видеть Глорию счастливой, – добавила она.
– Счастливой с князем Брандолини? – усмехнулся Клементе, взглянув в глаза собеседнице. – Думаю, она никогда не будет счастливой со своим мужем.
– А ты откуда знаешь?
Роза неожиданно побледнела, и в глазах ее вспыхнул огонек.
– Сама синьора Глория мне сказала…
– Тебе? – притворно-равнодушно переспросила Роза. – Когда?
– Перед свадьбой она зашла ко мне выплакаться и сказала, что не любит своего мужа, – спокойно объяснил Клементе.
– А мне ты ничего не сказал, – с упреком произнесла Роза.
Она знала, как была привязана внучка к старому слуге, когда-то качавшему ее на коленях.
– Вы меня никогда не спрашивали, – с достоинством сказал Клементе. – Может, об этом и не стоило расспрашивать.
– С мужем она несчастлива, – задумчиво проговорила Роза. – А может, тебе известно, с кем она могла бы быть счастливой?
Роза произнесла эти слова с вызовом, и старый слуга вспомнил самоуверенную девчонку, так разговаривавшую с ним на «Фаворите».
– Вы кончили пить кофе? – спросил Клементе, собираясь убрать со стола.
Рождественская атмосфера удержала его от того, чтобы продолжать разговор в таком тоне. Для Клементе существовали священные границы, которые он никогда не переступал. Он умел забывать о том, что хоть как-то противоречило его собственным нравственным убеждениям.
– Бедный мой старый Клементе, – нежно сказала Роза.
Она знала, что не следует заставлять его страдать, требуя ответа, который он не осмеливался дать. К тому же Розе и так все было известно.
Он поднялся и поставил свою чашку на сервировочный столик.
– Так можно убирать со стола? – спросил Клементе.
– Чертов старик! – воскликнула Роза. – Ты для меня как призрак моей совести. Ты умеешь разговаривать молча. И когда молчишь, обрекаешь меня на одиночество в обществе моих мыслей, – иронически заключила она.
Роза подумала о Риккардо, человеке традиционных взглядов и строгих нравов. Из-за него Глория связалась с этим безмозглым аристократишкой. Брак по расчету, заключенный для блага семьи. Интересно, чем же кончится соперничество между ее сыном Риккардо и Консалво Брандолини, принцем-консортом, супругом Глории.
Многое тут оставалось неясным, многое было поставлено на карту, и многое могло в будущем измениться. Первое сражение с сыном Роза выиграла, но она осознавала: война будет долгой. Риккардо готовит контрнаступление. Но сейчас Рождество, пора подарков и добрых пожеланий, час перемирия.
– Перемирие продлится недолго, – вслух произнесла Роза.
– Что вы сказали, синьора Роза? – спросил Клементе, убирая серебряный кофейник.
– Ничего, – резко ответила она.
Развернув кресло, Роза Летициа решительно двинулась к двери.
Всегда после бесчисленных кораблекрушений она выбиралась в одиночку.
Глава 2
Риккардо прикрыл ладонями покрасневшие, усталые глаза, но легче ему не стало. Он сидел у себя в кабинете на последнем этаже здания, возвышавшегося над всем комплексом корпорации «Роза Летициа и сыновья». С таким трудом он завоевал это царство! Риккардо выглянул в окно: сверху огромные ангары, где собирались самолеты, казались уснувшими чудовищами.
Риккардо откинулся на спинку черного кожаного кресла, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Тио Пепе, его собака такса, дремавшая под столом, проснулась, лениво приподняла морду и одним глазом взглянула на хозяина. Потом пес нехотя встал, потянулся, принюхался и звонко залаял.
– Проснулись, сударь, – улыбнулся Риккардо.
Пес в ответ негромко зарычал и обвел глазами кабинет.
– Удивлены? – обратился к нему Риккардо. Он привык беседовать с собакой. – Да, сударь, мы с вами сегодня ночевали в конторе. Кажется, не только я, но и ты впервые встречаешь первый день Рождества на рабочем месте.
Тио Пепе яростно отряхнулся, так что шерсть у него встала дыбом.
– Знаешь, сколько народу хотело бы быть на твоем месте? – спросил собаку Риккардо.
Тио Пепе наклонил голову и посмотрел на хозяина огромными, полными преданности глазами.
– Не веришь? – серьезным тоном продолжал Риккардо. – Ты – единственное существо в мире, кому я могу поведать все мои тайны.
Риккардо взял в ладони симпатичную морду пса.
– Знаешь, кто толпится вокруг власть имущих? Сообщники и льстецы; шлюхи, придворные и шуты; махинаторы, политики и те, кто политиков содержит; темные дельцы, сводники и министры; лжепророки, безбожники и подлецы; профессиональные фокусники и шарлатаны.
Пес безропотно внимал хозяину, а Риккардо встал и с патетической театральностью произнес:
– Они не знают, что власть завоевывается не с помощью лести. Чтобы получить власть, надо любить ее. Оружие, которым завоевывают власть, – не доброта и мудрость, а изворотливость и насилие. Вот почему власть всегда оказывается в руках мошенников и каналий.
Тио Пепе утомился, жалобно зевнул и стал тихонечко поскуливать. А Риккардо продолжал:
– Но даже тот, кто добился власти, рано или поздно должен уйти. Единственный выход – удержать трон на штыках. Но на штыках, как известно, не усидишь. Но я отрекусь от трона только тогда, когда сам этого захочу. А не тогда, когда заблагорассудится моей матушке или кому-нибудь другому…
Пес, не привыкший к длинным речам, занервничал. Риккардо снова опустился в кресло и задумчиво произнес:
– Матушка, матушка…
Непредсказуемая Роза Летиция, обладавшая дьявольской способностью создавать все из ничего, нанесла ему удар в самый неподходящий момент, выбрав наиболее уязвимую точку.
– Теперь мы должны поставить ее на место, – размышлял вслух Риккардо. – Но не так-то легко будет сделать это…
Он хорошо знал мать, с детства опасался ее и ценил способности Розы по достоинству. Когти старой львицы могли больно ранить. Всю ночь Риккардо ломал голову в поисках выхода и на рассвете нашел его. Он перерыл кучу досье, замучился, но выудил одну вещь, которая могла ему позволить изменить положение в свою пользу. В записной книжке двухгодичной давности он наткнулся на собственную небрежную запись: «Майеру – для Розы. О'кей». Тогда он это записал и тотчас же забыл, но, перечитав, сумел вспомнить и разобраться в ситуации.
В тот день ему позвонил Пьер Майер, директор Женевского транснационального банка, и сказал: «Господин Летициа, ваша матушка просит кредит во французских франках на общую сумму, равную двадцати миллионам долларов. В качестве гарантий она предлагает контрольный пакет акций компании «Бразил Эдилмар», свои драгоценности, поместье в Брианце и дом на улице Джезу».
Риккардо тогда лишь улыбнулся, подумав, что Роза никак не успокоится. Ему уже сообщили, что ее заинтересовал проект строительства нового жилого района на окраине Милана. Она страстно любила заниматься строительством и теперь, когда сын лишил ее возможности строить самолеты, похоже, собиралась заняться домами. «Если гарантии достаточны – выдайте ей то, что она просит», – ответил Майеру Риккардо. Он решил, что после нескольких лет бездействия мать имеет право начать сначала.
Только теперь он понял: старая львица обыграла его. Вложения в строительство были лишь прикрытием для дураков, на самом деле Розе требовался капитал, чтобы поправить дела на заводах в Руасси, которые могли бы составить конкуренцию корпорации «Роза Летициа и сыновья». В восемьдесят три года Роза сумела блестяще разыграть многовариантную комбинацию и победила, отобрав у сына жизненно важные заказы.
– Ну, Роза Летициа, теперь мы с тобой сразимся, – произнес Риккардо. – Последнее слово еще не сказано.
Пес с важным видом дослушал монолог хозяина.
Риккардо снял телефонную трубку и набрал номер. На том конце провода ответил сонный голос.
– Это Риккардо Летициа.
– Здравствуйте. Это я, Майер.
– Я вас узнал. Именно вы мне и нужны.
– Я в вашем распоряжении, инженер.
– Пусть моя мать вернет предоставленные ей средства.
– Когда?
– Немедленно.
– Но, боюсь, она не в состоянии сделать это.
– Я тоже так думаю.
– И что же?
– Делайте, как я сказал. Всего хорошего.
Риккардо повесил трубку. Теперь объединение «Заводы Руасси», чтобы избежать банкротства, должно отказаться от иранских заказов и дать возможность корпорации Риккардо возобновить прерванные связи.
Риккардо отправился в ванную, за ним с протестующим повизгиванием поплелся Тио Пепе.
– Хочешь выйти? – догадался хозяин.
Пес обрадованно завилял хвостом, почувствовав по голосу хозяина, что предстоит долгожданная утренняя прогулка. Риккардо распахнул дверь кабинета, и Тио Пепе, яростно работая короткими сильными лапами, понесся по коридору. Уши его почти касались пола. Риккардо не беспокоился: кто-нибудь из охранников выгуляет собаку.
Он разделся, зашел в стеклянную душевую кабинку и включил очень горячую воду. Он победил, но победа его совершенно не взволновала, и, осознав это, Риккардо погрустнел. От горячего душа проходила усталость, но равнодушие, словно прилипнув к телу, проникало все глубже и глубже в сердце. Ему стало очень одиноко. Теперь в его жизни было кое-что поважней, чем жажда работы. Им завладела любовь к Глории. Он всегда отвергал влюбленность, считая это выдумкой писателей и поэтов, но теперь он потерял голову из-за перепуганной девчонки с нежными восточными глазами. И что на него нашло прошлой ночью в кабинете Розы?
Риккардо прикрыл глаза, и по телу его пробежала дрожь. Ему припомнились губы Глории, и он включил ледяную воду, чтобы остыть. Спасительный душ в момент избавил его от колдовского наваждения. Он выскользнул из-под душа, завернулся в толстый махровый халат и встал перед зеркалом. Все необходимое для бритья он нашел на полочке у голубой раковины. Вглядевшись, Риккардо заметил на висках седые волосы. Он давно уже отказался от своих прежних замашек плейбоя, а вот теперь, после сорока, вдруг поймал себя на том, что устраивает перед зеркалом какую-то пародию на Нарцисса. Это недостойно сорокалетнего мужчины, который к тому же весьма неплохо сохранился.
– Наступил возраст мудрости, – усмехнулся Риккардо. – Страсти бывают или юношескими, или старческими, решай, старина, куда отнести твое увлечение…
Глория, она превратилась для него в сладкую муку, он ощущал ее всей кожей, всей душой. Образ ее преследовал Риккардо повсюду. Реальность и мечты смешались, и он вдруг увидел Глорию в зеркале – в воздушном бальном платье. Это был ее первый бал. Риккардо вел в вальсе, и она послушно и легко следовала за ним, подчиняясь волшебному ритму «Дунайских волн». Страстное музыкальное крещендо захватило Риккардо, заставив его позабыть о светской церемонии бала, что недавно вновь вошла в моду.
Глории тогда было восемнадцать лет, Риккардо – тридцать шесть. За ним тянулся целый шлейф галантных приключений и профессиональных успехов.
– Ты счастлив? – спросила Глория.
– Конечно, – улыбнулся Риккардо. – У меня на это есть все основания.
– Конечно, ты – великолепный кавалер, – произнесла она с наивным кокетством.
– Льстите, льстите, что-нибудь да останется, – иронически заметил он.
– А я серьезно говорю, – обиделась Глория.
– Да вокруг тебя – сотни прекрасных юношей, готовых, только дай знак, пасть перед тобой на колени. Признаюсь, если бы не ты, ни за что бы не согласился открывать бал. Я этого терпеть не могу…
– Тебе неприятно танцевать? – встревожилась девушка.
– Нет, просто я чувствую себя как бутылка шампанского, которую разбивают о корму в момент спуска корабля на воду.
– А я – этот самый корабль? – с притворным негодованием спросила Глория.
– Нет, ты – белый парус, ласкаемый ветром, – сказал Риккардо. – Корабль – это общество, что собралось здесь, чтобы отметить твой дебют. Церемония спуска на воду завершается, и старый дядюшка снова вернется в тень.
Риккардо в шутку заговорил жеманным языком дамских романов.
– Учти, старый дядюшка гораздо привлекательней всех молодых людей, которых я знаю, – с обожанием глядя на него, произнесла девушка.
Риккардо вдруг захотелось расцеловать нежные ямочки на щеках племянницы.
– Неужели я привлекательней, чем твой парень? – спросил он, особо подчеркнув слово «твой».
– А у меня нет парня, мне и в голову не приходило его завести.
Отзвучали последние аккорды штраусовского вальса, и Глория одарила своего кавалера ослепительной улыбкой.
– Я прямо съесть тебя готов, так ты очаровательна, – пошутил Риккардо, направляясь с Глорией к выходу.
– Достаточно было бы просто поцеловать, – с наивной дерзостью ответила она.
– На глазах у всех?
– А почему бы и нет?
Ее логика обезоруживала; действительно, почему бы и нет? Разве отцы и дети не целовали друг друга совершенно равнодушно? Но для Риккардо с Глорией все было иначе. Напрасно он твердил себе, что страсть всегда права, потому что не боится кары, что чувство не может быть аморальным, ибо в нем самом таится возмездие. Такое, почерпнутое из книг, объяснение шло вразрез с унаследованными им нормами поведения, и при мысли о Глории Риккардо ощущал нестерпимое чувство вины.
– Я свой долг исполнил, – сказал он, отводя девушку к друзьям.
Глория остановилась, подняв на него большие доверчивые глаза, в которых мелькнула печаль.
– Долг обычно выполняют без удовольствия, – с упреком заметила она.
– Это был очень приятный долг, – успокоил девушку Риккардо.
– Но ты же уходишь? – печально произнесла Глория.
– Неотложное дело.
Его слова прозвучали фальшиво, и он поспешил добавить:
– А ты развлекайся. И, пожалуйста, не разбивай слишком много сердец.
Образ Глории в зеркале растворился, и Риккардо снова увидел там собственное усталое и небритое лицо.
Он тщательно выбрился и надушился одеколоном. После бритья он всегда чувствовал себя лучше. Дверь ванной приоткрылась, и внутрь заглянул Тио Пепе.
– Как дела? Лучше? – спросил Риккардо.
Пес с удовлетворением повизгивал.
– Хорошо. Позови кого-нибудь, пусть принесут кофе.
На привычные слова у Тио Пепе сработал рефлекс, и он дважды звонко тявкнул. В комнате, смежной с кабинетом, ожидали охранники. Сейчас кто-то из них займется кофе…
Риккардо, уже одетый, вернулся в кабинет. У него было такое ощущение, что он только что встал с постели, хотя на самом деле он уже тридцать шесть часов не спал.
Риккардо сел на светлый кожаный диван. Появился Саверио, камердинер, с серебряным подносом в руках. Кроме завтрака, слуга принес хрустальную вазочку с веточкой омелы.
– Счастливого Рождества, сударь, – пожелал Саверио, ставя вазочку на столик у дивана.
– Счастливого Рождества, Саверио.
Саверио был образцовым камердинером. Дело свое он делал прекрасно и получал щедрое вознаграждение. Правда, кое-чем ему пришлось пожертвовать, прежде всего личной жизнью.
Риккардо взглянул на часы – без пяти девять.
– Передай шоферу, пусть подает машину, – приказал он, отхлебнув горячего кофе без сахара.
Камердинер кивнул головой и молча удалился. Он открывал рот лишь в случае крайней необходимости.
Итак, проблемы корпорации «Роза Летициа и сыновья», похоже, шли к успешному разрешению, а Глория оставалась для Риккардо вечной крестной мукой. Риккардо вспомнил о Рауле – еще одна проблема. Зря он отправил сына в клинику. Результат оказался обратным тому, на что рассчитывал Риккардо. А что можно было сделать? Ведь в семье привыкли полагаться на силу…
