Текст книги "Миланская роза"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
Теперь Рауль дни и ночи проводил с этим нахальным «портняжкой». Риккардо стало тошно. Всякий раз, когда он вспоминал о Санджорджо, его охватывал приступ отвращения. В семье всегда с омерзением относились к гомосексуалистам. И надо же, чтобы Риккардо достался такой сын! Профессор Паренти ничего толком не смог объяснить. Одно он утверждал наверняка – с точки зрения физиологии мальчик совершенно нормален. «Нельзя причислять к гомосексуалистам молодого человека, случайно имевшего сношения с лицом мужского пола» – слова профессора не значили ровно ничего.
Может, следовало признать горькую правду. В объятиях этого ублюдка Санджорджо Рауль искал отцовскую ласку и понимание, то, чем был обделен? Чепуха! Риккардо сам вырос без отца. Может, в этом-то и причина – никто его не учил быть отцом? У Риккардо было двое детей, и оба – неудачники.
Что еще можно сделать? Риккардо не смел действовать в открытую – он уже раз обжегся, нужна другая козырная карта. Уж очень высока ставка в игре – собственный сын. Надо попытаться…
В красной кожаной книжечке Риккардо разыскал номер телефона и позвонил. Через три гудка там подняли трубку. Риккардо без лишних слов произнес:
– Прошу тебя об услуге. И немедленно.
Глава 3
На Мелроуз-авеню Сильвано Санджорджо остановил машину. Выключив мотор, он оглянулся назад, на перекресток улицы и шоссе Вест-Голливуд. Над современным зданием изысканно строгих линий сияла надпись золотыми буквами: «Санджи». Нет больше бедного, всеми отвергнутого юноши, которого стыдилась даже семья, словно он был поражен страшной болезнью… Насмешливое прозвище, жестокий знак унизительного отличия от других, стало названием знаменитой фирмы. Оно горело золотом, утверждая свое место на звездном Олимпе.
Санджорджо почувствовал острую боль в спине. Этого еще не хватало! Похоже, сказывалось напряжение последних дней. Возраст тут, конечно, ни при чем. Сорок лет для мужчины – не возраст, пора расцвета. Подобные приступы бывали у него и в двадцать лет, в период особой физической и душевной усталости: что-то случалось с позвоночником, отчего ему бывало больно даже руку поднять.
Через несколько часов распахнутся прозрачные двери, и служащие пригласят гостей в магазин. Американские газеты уже окрестили его как «самый большой бутик в мире». Здесь избранная публика сможет удовлетворить все свои запросы в том, что касается одежды и убранства дома. Тщеславие покупателей принесло марке «Санджи» мировое признание.
Идея принадлежала Лилиан – собрать в одном изысканном заведении всю продукцию, носившую самую престижную марку итальянской моды. В этом магазине продавалось все: одежда и белье, аксессуары, постельное белье, обувь, сумки, шубы, зонты, спортивные костюмы, теннисные ракетки, духи, мыло, гардины, мебель, светильники, драгоценности, оборудование для ванн, ручки, обои, столовое серебро.
Именно сейчас, когда Санджорджо переживал глубокий душевный кризис, Америка готовилась отметить его триумф. Эта мучительная раздвоенность отравляла столь желанный успех. Он хотел было отложить открытие магазина до весны. Санджорджо надеялся, что к нему еще вернется вдохновение. Но Лилиан категорически воспротивилась.
– Сейчас или никогда! – заявила она.
Для Лилиан интересы дела были превыше чувств.
– Сейчас – самый подходящий момент, – уверяла она. – Ведущие специалисты по рекламе потрудились на славу. Газеты о тебе трубят. Такой рекламной кампании не было со времен прибытия в Америку «Зеленых мышей».
Сильвано когда-то читал о том, что в тридцатые годы эскадрилья гидропланов под командованием Итало Бальбо пересекла Атлантику. Этот полет стал легендарным. Но Санджи опасался одного: если их затея в Америке провалится, его вообще вышвырнут из мира моды. К тому же корпорация Санджи задолжала нескольким банкам. И вот сегодня, когда свершается грандиозный американский проект, боль в спине, как назло, мучает его.
Сильвано взглянул на часы – через два часа открытие. Может, приступы боли вызваны чувством страха? Такое с ним случалось еще в детстве. Тогда отец заставлял мальчика идти с ним в кроличий загон, чтобы заняться тем, что сам он именовал «избиением младенцев». У Сильвано начинались спазмы, затем тошнота и жестокая рвота. Чтобы сын почувствовал себя мужчиной, отец заставлял его брать нежных зверьков за задние лапы и за шкирку и тут же сворачивать им шею, растягивая позвоночник, пока не раздавался хруст сломанной шейной кости. Потом кролика бросали рядом с другими забитыми, а крольчата в деревянных клетках таращили круглые глаза в ожидании неотвратимого конца. Из Сильвано не получилось ни удачливого торговца кроличьими шкурками, ни умелого охотника, как того хотел отец. «Слабак ты, – с нескрываемым презрением говорил отец. – Иди к матери». А сам растягивал тушки на специальных распялках и начинал их методично потрошить.
Почему Санджи вдруг припомнилась эта отвратительная сцена? Он ведь давно загнал эти воспоминания в самый дальний угол памяти. Ему снова привиделись окровавленные отцовские руки, равнодушие и грубость отца, остекленевшие глаза кроликов, глухой звук, с которым падали на кирпичный пол еще трепещущие внутренности.
Может, боль в спине пройдет через два часа? Надо попробовать завести машину и вернуться в гостиницу. Вот, получилось… Есть же, наконец, обезболивающие средства… Не исключено, что острая боль пройдет так же неожиданно, как появилась, стоит ему обрести равновесие. Огромный автомобиль покатил по асфальту. Сильвано стало полегче. Теперь он знал, что через пару часов будет готов с обычной дерзостью и энергией противостоять натиску журналистов, гостей и конкурентов.
Глава 4
Сильвано стоял перед объективами телекамер, ослепленный вспышками фотоаппаратов. На него обрушился град вопросов. Какие бы сомнения ни терзали Санджорджо, он знал: ему удалось сотворить шедевр – самого себя. Он стоял в безупречном, строгом синем костюме. Весь облик прославленного модельера являл разительный контраст с его жизненной философией. А ответы его журналистам, его реплики могли повлиять на тиражи иллюстрированных журналов и рейтинг телепередач. Он блестяще исполнял роль главного героя. Санджи проигрывал перед публикой тщательно отработанный и всей жизнью выстраданный сценарий. Может, когда-нибудь ему и придется, подобно нищему слепцу, вымаливать расположение заклятых врагов, но сейчас настал момент реванша. Санджи хотел насладиться им сполна.
На него набросилась белокурая журналистка в очках, с круглым, как луна, лицом. Ее глаза за толстыми стеклами, свидетельствовавшими о сильной близорукости, горели ненавистью.
– Почему Лос-Анджелес? – спросила она.
– Потому что Лос-Анджелес значит Голливуд, – ответил Санджи своим звучным теплым баритоном.
– А почему Голливуд? – настаивала блондинка в очках.
– Голливуд – воплощение сказки. Своего рода перегонный куб, где плавятся улыбки, слезы и мечты. А Италия, как вам известно, питается хлебом и мечтами.
– А любовью? – прозвучал традиционный вопрос с явным намеком на склонности Санджорджо. – Вы влюблялись в актрису?
– Я восхищался многими кинозвездами. Мне нравятся многие актеры.
– Мужчины?
– С точки зрения физиологии, я бы сказал да.
– Это правда? – прищурив глаза за стеклами очков, вызывающе спросила журналистка.
– Вы – умная женщина и, без сомнения, знаете, что правда у каждого своя.
Лилиан и Галеаццо не сводили с Сильвано глаз, умоляя его сохранять выдержку.
– Мы принимаем за истину то, – продолжал Санджорджо, – что совпадает с нашими собственными представлениями. И поскольку вы считаете меня «голубым», который скрывает свои склонности под маской экстравагантности, я готов признать ваши убеждения.
– А вы не боитесь, что публичное признание может повредить вашей репутации? – с натянутой улыбкой спросила блондинка.
– Думаю, нет, – спокойно ответил Санджи. – Сикстинская капелла осталась великим творением и после того, как стало известно о сексуальных наклонностях ее творца.
– Вы выбрали хорошую компанию.
– В истории немало подобных примеров. Я выбрал один наугад.
– Вы говорите об этом с гордостью, – вмешалась молодая брюнетка, живая и привлекательная, с черными глазами и кудрями, словно сошедшая с экрана телевизора.
– Я говорю об этом спокойно. Не надо выдавать черное за белое. Это только унижает черное. Будь люди одинаковы, ими легко было бы управлять. Вот почему принято считать всякое отличие преступлением. Различие вызывает размышления и сравнения. Оно – своего рода протест. В результате система вынуждена пересматривать собственные нормы.
– А когда вы выбираете красивого мальчика, с которым хотите переспать, вы тоже руководствуетесь подобными благородными размышлениями? – издевательски произнесла блондинка.
– Нет, такие социологические изыски я приберегаю исключительно для того, чтобы давать дурацкие ответы на идиотские вопросы.
– Вам не кажется, что вы занимаетесь слишком многими вещами? – спросил молодой человек, видевший пару фильмов с Ричардом Гиром и теперь изо всех сил старавшийся походить на своего кумира.
– Вы имеете в виду продукцию, на которой стоит моя марка?
– Пожалуй, да.
Санджи немного помолчал, зажег сигарету.
– Хороший вопрос, – произнес он. – Общество ценит профессионалов. Тот, кто занимается всем подряд, настораживает. Он неудобен, им трудно манипулировать. Он может придумать коллекцию, создать город, включив его в систему. Он может уподобиться Творцу, в меру своих человеческих возможностей.
Ответ удался, и Санджи остался собой доволен.
– А когда вы обнаружили свои склонности? – настаивала блондинка, не желавшая отвязаться от модельера.
– В тот день, когда женщина попыталась меня грубо соблазнить, – ответил он, словно открывая ей великую тайну.
– И такая мелочь повлияла на вас? – спросила, улыбнувшись, блондинка.
Улыбка ее вовсе не украсила.
– Вы считаете это мелочью? – произнес Санджорджо. – Знаете, она очень походила на вас…
Галеаццо и Лилиан страшно перепугались, опасаясь последствий подобной реплики.
– А когда вы были маленьким, вы предпочитали играть с девочками или с мальчиками? – спросил журналист, видимо изучивший тесты в «умных» журналах.
– Играл я с девочками, – не задумываясь ответил Сильвано, – а распутничал с мальчиками. Я прославился своим умением вырезать платьица для кукол из тетрадных листов и старых газет. Я их сшивал красной ниточкой и украшал бантиками.
– Похоже, платьица определили вашу судьбу, – заметила хорошенькая брюнетка.
– Пожалуй, да, – согласился Санджи.
– Эксперты утверждают, что ваши последние коллекции не столь блестящи, – вмешалась блондинка, готовая ринуться в атаку.
– Когдя я делал первые шаги в мире моды, эксперты даже не хотели замечать, что Санджорджо существует. Однако вот он я, стою перед вами.
Блондинка наседала:
– Дик Бредли, ваш знаменитый калифорнийский коллега, утверждает, что значительная часть клиенток, одевавшаяся у Санджи, теперь перешла к нему.
– Меня всегда поддерживала уверенность в том, что ни в Штатах, ни в других странах коллег у Санджи нет. Но, конечно, я не могу помешать появлению неумелых подражателей.
Публика восхищенно зааплодировала. Потом, как в черно-белом кино, толпа вдруг оживилась и задвигалась. Вышколенные официанты разливали шампанское и ликеры, а Санджи, завершив пресс-конференцию, переходил от одной компании к другой, пожимая руки и расточая улыбки. В последний раз он появился на фоне оборудования для салона ультрасовременного воздушного лайнера. Сильвано Санджорджо ошеломил американскую публику и вошел в легенду.
Санджи без сил рухнул на диван. Он был измучен, но вполне доволен собою. Он находил себя неподражаемым. Может, в деле и удастся кому-нибудь превзойти его, но в лицедействе – никому. Театр был у него в крови: не стань он модельером, с успехом выступал бы на сцене. Он бросил вызов своим конкурентам, потчуя публику из севрского фарфора вульгарной похлебкой, чего, собственно, все и жаждали.
– Этот парень многого добьется, если его прежде кто-нибудь с отчаяния не убьет, – говаривал отец Сильвано. – Он умеет терпеть, добиваясь желаемого. Он хочет, чтобы его заметили. И ради этого готов на любые жертвы.
Потом старик Санджорджо, единственный человек, пытавшийся понять сына, пристрастился к бутылке, что и погубило его. Он умер в канаве, напившись вдрызг, холодной зимней ночью. Перед смертью он обратился с длинной речью к луне и исполнил старинную песенку «Далеко, далеко за морем, прекрасные розы цветут…». Он был не так уж стар, старик Санджорджо, и умер, жалея, что не успел сделать сына удачливым торговцем кроликами и деревенским донжуаном, который мог бы достойно продолжить традиции отца, не раз доводившего до слез мать.
– Ну, как прошло? – спросил Сильвано у Галеаццо Сортени.
Тот ни на минуту не оставлял его, как секундант боксера после решающего поединка.
– Ты вошел в историю, – ответил Галеаццо, зажигая сигарету.
– В хорошем или в плохом смысле? – встревожился Сильвано.
– Любая реклама хороша, – успокоил его друг. – Завтра о тебе заговорят. А нам это нужно, поверь мне, – заключил Галеаццо, выпуская облачко ароматного дыма.
Санджи заложил руки за голову и с облегчением вздохнул.
– Гнусная была драка, – заметил он.
– Но ты ее провел мастерски, – улыбнулся Сортени, наливая виски.
Сильвано с удовольствием отпил из большого стакана и продолжил, взяв сигарету:
– Журналисты копаются в чужой душе с экзальтацией фетишистов, которые ищут в корзине с грязным бельем то, что их больше всего возбуждает.
Галеаццо зажег другу сигарету и постарался сменить тему. Он боялся, что после такого нервного напряжения Сильвано начнет слишком жалеть себя.
– Давай выпьем и забудем, – предложил Сортени.
– Мне надо быть поосторожней.
– Что случилось?
– Еще одна болезнь: атрофический гастрит. – Ничто человеческое не чуждо нам, – пошутил Галеаццо.
Вдруг Сильвано, поддавшись приступу ярости, швырнул стакан на пол, разбив вдребезги.
– Идиоты, – воскликнул он, имея в виду журналистов, но перед глазами у него стояло невыразительное лицо блондинки. – Они тебя препарируют, как лабораторную крысу. Вкуса у них столько же, сколько у ротного старшины. Казарменное хамство и наглость. Налепят на тебя клеймо, и все!
Чувствовалось, что он очень устал.
Санджи подошел к окну и увидел Рауля. Юноша, необыкновенно элегантный в костюме для тенниса, направлялся на корт. Ему навстречу шли две девушки; пройдя мимо, они невольно оглянулись. Мальчик выглядел совершенно неотразимым.
– Он даже на твою пресс-конференцию не соизволил прийти, – заметил Галеаццо, возившийся около бара со стаканами, бутылками и льдом. – Впрочем, он терпеть не может эти церемонии, – добавил Галеаццо, протягивая Санджи другой стакан.
– Конечно, – грустно согласился Сильвано.
– За твое здоровье, – произнес Галеаццо.
– За наше здоровье, – наконец улыбнулся Санджи. – Ты – настоящий друг.
– Стараюсь, – ответил Галеацци, усаживаясь на диван. – Кстати, что думаешь насчет сегодняшнего вечера? Лилиан дает ужин в твою честь.
– Не хочу никого видеть, – ответил Сильвано.
Он стоял у окна, высматривая Рауля.
– К сожалению, такой роскоши мы себе позволить не можем, – заметил Галеаццо.
В голосе его звучало участие, но говорил он решительно. Галеаццо чувствовал, что у Сильвано вот-вот начнется приступ жестокой головной боли.
– Так в чем проблема? – спросил Санджорджо, поставив на стол стакан и бросая в пепельницу недокуренную сигарету.
– Публика на вечере у Лилиан необходима, как оливка в мартини, – объяснил Галеаццо. – И тебе это прекрасно известно.
– Ты выражаешься как реклама: ясно и убедительно, – заключил Санджи. – И все пройдет хорошо.
– Может, поговорим? – предложил Галеаццо.
– О чем? Вновь повторять одно и то же?
– Иногда такое помогает…
– Еще раз сказать, что я влюблен в Рауля и несчастен?
– И это тоже. Повторение успокаивает нервную систему. Признайся, что по-своему ты влюблен и в Лилиан. Я знаю, ты от нее ни за что не откажешься…
– Ты все знаешь. Но почему любить обязательно значит страдать?
– Любовь полна очарования и тайн. Тому, кто любит, открываются новые горизонты, за каждым из которых – ключ к очередной загадке.
Галеаццо хотел, чтобы друг улыбнулся, а сам мрачнел все больше.
– А про нас двоих ты забыл? – спросил он у Сильвано. – Разве я могу забыть? Но тогда все было иначе. Нам было по двадцать. А теперь я – человек средних лет, и чувство, привязывающее меня к Раулю, безнадежно.
– Любовь всегда безнадежна. Нет любви, снабженной парашютом или страховым полисом на случай несчастья.
Галеаццо трудно было возразить.
– Раулю всего восемнадцать, – сказал Санджи.
– Это еще не заслуга.
– Он – совсем мальчик и не знает, чего хочет в жизни. Может, когда-нибудь он полюбит женщину…
– Вполне вероятно. Он вообще очень банален, – снисходительно заметил Галеаццо.
– И тогда он возненавидит меня за то, что я слишком долго удерживал его при себе.
– А ты, чтобы отомстить, женись на Лилиан. – Еще одна безнадежная любовь. Господи, как у меня болит голова, – простонал Санджи, поднося руку ко лбу.
– Чтобы через три часа все прошло! – отрезал Галеаццо.
Он отказался от сочувственного тона и заговорил с решимостью.
– Сделай так, чтобы Рауль тоже пошел на ужин, – взмолился Санджи.
– Тебя не упрекнешь в последовательности. Ты же хотел отправить его к отцу?
– Только дураки не меняют мнений!
– Вольтер, – откомментировал Галеаццо, – типичный образчик готовой истины.
– Мне нужен Рауль. Иначе я чувствую себя мертвецом.
– Иди отдохни и перестань терзаться.
Санджорджо едва удерживался от истерики.
– Ты же знаешь, этот американский триумф мне ни к чему, – заявил он.
– Все, довольно.
– Моя звезда клонится к закату. Я – гений без единой идеи. Творец без творчества. Знаешь, когда у меня были идеи? Знаешь?
– Ну хорошо, выскажись. Может, нам обоим станет легче…
– Идеи у меня были, когда я был никем…
– Навязчивые мысли параноика…
– А потом Рауль… С тех пор, как мы приехали в Калифорнию, он стал другим. Куда-то уходит, где-то пропадает… У меня появилось ощущение, что я его теряю… Приведи его сегодня на вечер…
Баритон Санджорджо зазвучал умоляюще.
– Хорошо, приведу, – пообещал Галеаццо. – А теперь иди отдохни.
И Сортени нежно похлопал Сильвано по плечу.
Глава 5
Рауль наслаждался очарованием тайны, носившей имя Соланж Мартинес. В этой девушке он увидел воплощение своих детских грез, в ней он обрел утраченный чудесный мир. Салат из крабов так и остался нетронутым в хрустальной вазочке, а официант с нетерпением ожидал, когда юноша покончит с закуской, чтобы подать следующее блюдо.
– Тебе не нравится? – спросила Соланж, имея в виду салат.
– Я хочу только смотреть на тебя, – ответил юноша.
– Смотри, если тебе приятно, – спокойно сказала девушка.
Раулю хотелось слушать ее голос, нежный, чуть с хрипотцой. Ему казалось, что он окунается в озеро с теплой темной водой. Девушка же с удовольствием воздала должное местной кухне.
Раулю открылась невыразимая тайна бытия, и он совершенно иначе стал воспринимать мир и людей.
– Проведем ночь вместе? – робко спросил Рауль.
В его голосе звучала неуверенность мальчишки, вступающего в мир взрослых.
– Если тебе доставит удовольствие находиться рядом со мной, – ответила Соланж, подняв на него золотистые глаза, в которых отражался отблеск свечей.
– Тебе придется набраться терпения. Я чувствую себя так… неуверенно…
Он не осмеливался признаться ей, что никогда не занимался любовью с женщиной. Но с ней все должно быть иначе: Соланж была неотразима.
– Мне тоже как-то не по себе… – улыбнулась Соланж. – Сейчас я неважный собеседник. Недавно мне пришлось пережить тяжелую драму…
Рауль склонился к девушке, сжал ее руку.
– Не думай о прошлом.
– Почему? – спросила Соланж. – Стоит вспоминать и неприятные минуты жизни. Они помогают ценить счастливые моменты…
– Ты находишь такие верные ответы, хотя…
Рауль не смог или не захотел закончить свою мысль.
– Хотя я совершенно необразованна? – заметила Соланж.
– Я не то хотел сказать, – в замешательстве произнес Рауль.
– Но ты так подумал.
– Да, я так подумал, – согласился Рауль.
– Ты перепутал образованность и здравый смысл.
– Наверное…
– Ничего страшного, – улыбнулась девушка. – Многие путают одно с другим.
Рауль взглянул на звездочку, вытатуированную на высоком лбу Соланж.
– А это зачем? – спросил он.
– Так, чтобы внимание обращали… – нехотя призналась девушка.
Рауль восхищался этой женщиной, как восхищаются редкой драгоценностью. Но в Соланж оставалось что-то дикое, первобытное, неукротимое. Ее естественную, бьющую через край женственность подчеркивал изысканный наряд. На ней были облегающие брючки из плотного крепа цвета слоновой кости, подчеркивавшие длинные стройные ноги, узкие бедра и плоский живот, и блузка того же цвета с широкими, подвернутыми рукавами. Овальный вырез делал еще прекрасней длинную гибкую шею.
– Никогда еще ни одна женщина так не привлекала меня, – с обезоруживающей искренностью признался Рауль.
– Что-то всегда случается впервые.
– Знаешь, мне кажется, я сам тебя придумал.
– Это, пожалуй, преувеличение, – улыбнулась Соланж.
– Нет, тебе не понять…
– Такие слова я слышала нередко.
– Прости.
– Не за что. Люди всегда повторяют одни и те же фразы и слова.
В суматохе последних дней Соланж стала для Рауля чудным открытием. Он наконец-то почувствовал себя человеком. Она была его находкой, его выбором, его вещью. Соланж воплощала красоту в истинном ее смысле – в ней была и дерзость мальчишки, и робость девушки.
– Ты мечта, которая принадлежит только мне, – произнес Рауль.
– Может, и так, – легко согласилась Соланж. – Кто выудит из моря дрейфующие обломки, становится их законным владельцем. Ты подобрал обломки моей жизни и сложил их вместе.
– Так поступил бы любой…
– Но я встретила тебя…
Рауль припомнил поворот на бульваре Сансет, недалеко от Шато Мармон, и неясную фигуру, бросившуюся ранним утром наперерез его машине. Он резко затормозил и крутнул руль. Благодаря хорошей реакции Рауля несчастья удалось избежать, лишь левое крыло задело неосторожного пешехода. Рауль со страхом склонился над телом, безжизненно лежавшим на дороге. Он приподнял одетую в желтое девушку с длинными черными прямыми волосами и заметил, что она дышит.
Надежда в его душе сменилась паникой, когда он, положив девушку на заднее сиденье, погнал машину в больницу. Там незнакомку осмотрели и успокоили Рауля: ничего страшного, только шок и несколько ушибов.
Сейчас Раулю хотелось расспросить Соланж, почему в больнице она все время молчала. Но он чувствовал, что эта девушка, ради которой он забыл обо всем на свете, и сама не знает ответа. Может, она ничего не говорит о себе Раулю, потому что и рассказывать-то нечего. Только в одном Соланж призналась сразу: в том, что случилось, виновата она сама. Возвращалась с вечеринки, выпила, а может, и выкурила сигаретку с марихуаной, вот и не заметила машину.
– Почему марихуана? – спросил Рауль.
– Устала… – ответила Соланж.
Она приехала из Мексики искать работу, моталась с одной вечеринки на другую, от одного разочарования к другому. Помощь ей обещали, но взамен всегда требовали одно и то же.
Соланж вызывала сочувствие и нежность, словно брошенный хозяевами щенок. Рауль впервые почувствовал себя нужным. Ему страстно хотелось оберегать девушку.
– Ты же могла погибнуть, – сказал Рауль, почувствовав при этой мысли глубокий ужас.
– Но ты же меня спас.
– Да, конечно, – согласился юноша.
Рауль находился в том состоянии, когда особую значимость обретают такие выражения, как «на всю жизнь», «только ты», «как только я тебя увидел», короче, те избитые фразы, к которым он всегда питал отвращение. Может, отчасти это отвращение и толкнуло молодого человека в объятия Санджи, ибо прославленный модельер был живым воплощением эксцентричности и отказа от обыденности.
Рауль и не думал о том, что Санджорджо разыскивает его. Когда он стал пропадать неизвестно где, они с Сильвано яростно разругались. Санджи обнаружил свою болезненно ревнивую натуру. Рауль оправдывал этой ссорой охлаждение их отношений. На самом же деле еще до знакомства с Соланж юноша предпочитал гольф и теннис утомительному ничегонеделанию, которому любил предаваться Санджи. Рауль считал, что эта страница его жизни закрыта. Но он все еще не мог освободиться от тех двусмысленных отношений, которые связывали его с Сильвано.
– Ты мне нужна, Соланж, – наконец решился признаться Рауль. – Я готова дать тебе все, что могу, – пообещала девушка.
В прошлом никто никогда не зависел от Рауля. Любовь к женщине, та любовь, о которой писали в книгах и рассказывали в кино, пришла и к нему.
