Текст книги "Миланская роза"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Ева Модиньяни
Миланская роза

РОЗА
1982

Глава 1

Моросил мелкий дождь; похоже, снега на Рождество миланцам не дождаться. Зима пришла в город неожиданно, так обычно приходят дурные вести. Приближался праздник, и рождественские огни в сыром тумане были бледными и расплывчатыми.

Синьора Роза обвела взглядом улицу – мимо неслись машины, обдавая тротуар брызгами грязной воды; шоссе вдалеке пересекала восточная автострада, совсем рядом тянулась линия метро в сторону Кашина Гобба.

По левой стороне улицы высились многоэтажные дома, выросшие на пустырях и окруженные чахлой зеленью. Здесь же встал огромный куб – издательство «Риццоли».

Ей невольно вспомнилось детство: ферма, луга, зеленая равнина до самого горизонта; взглянешь – сердце радуется.

Синьора Роза плотнее укуталась в шаль и откинулась на спинку инвалидного кресла, которое катила высокая светловолосая девушка. Сиделка свернула на узкую улочку и остановила коляску у двери почтового отделения.

При появлении синьоры Розы оживились погасшие взгляды; чуть слышные голоса зазвучали с почти забытой уверенностью; мрачные, настороженные лица заулыбались. Очередь за пенсией расступилась, пропуская обшарпанную инвалидную коляску.

– Как вы себя чувствуете, синьора Роза?

– А как себя может чувствовать синьора в восемьдесят три года? – не без кокетства ответила она. – Я родилась, когда в Париже открылась всемирная выставка.

Кто-то рассмеялся, а синьора Роза усмехнулась, сверкнув необыкновенно белыми ровными зубами. Будто отблеск далекой молодости промелькнул на ее бледном тонком лице.

Девушка – ее сиделка – тем временем подошла к окошечку с пенсионной книжкой в руках.

– А кто эта синьора Роза? Что с ней все так носятся? – поинтересовалась у соседки пожилая женщина, одетая в черное.

– Синьора Роза – она и есть синьора Роза. Настоящая синьора! Матушка моя была служанкой у них в семье. У семьи синьоры Розы тогда было имение, вон там. – И пенсионерка показала пальцем сквозь мутное стекло куда-то в строну издательства «Риццоли». – Называлось оно «Фаворита»; богатые люди были, богатые… Я, конечно, мало о них знаю, но моя бедная матушка много могла порассказать. А потом все развалилось… никого из семьи не осталось, пропали куда-то…

– Боже праведный! – сочувственно откликнулась ее собеседница. – А что с ней случилось? Под машину попала?

– Чего только про нее не рассказывали! До правды никто так и не докопался. Болтали о каком-то преступлении, – продолжала словоохотливая женщина. – Перед самым концом войны на их семью обрушилось столько несчастий! Кто умер, кто пропал. Дом сгорел, а землю продали. Что дальше было – неизвестно. Только потом синьора Роза вернулась уже в коляске… Раз в два месяца она приходит на почту за пенсией.

– Роза Дуньяни, – вызвала служащая из-за окошечка, прикрытого пуленепробиваемым стеклом.

Сиделка взяла регистрационный журнал и ручку и положила на колени своей подопечной. Та подписалась, а затем ей отсчитали деньги: хрустящие банкноты по пятьдесят, десять тысяч и по тысяче лир. Всего четыреста девяносто шесть тысяч лир.

Синьора Роза с довольным видом убрала деньги вместе с пенсионной книжкой в потрепанную черную сумочку, любезно, с улыбкой, распрощалась со всеми и бесшумно удалилась в сопровождении статной блондинки.

Девушка покатила коляску по улице, ловко маневрируя на мокром асфальте, и скоро свернула на тихую боковую улочку. Там, рядом с оградой какой-то мастерской, стоял бронированный «Роллс-Ройс». Навстречу женщинам с улыбкой поспешил молодой, атлетического сложения шофер.

Роза выпрямилась и резким движением сбросила с плеч шаль, которую белокурая девушка едва успела подхватить. Шофер, словно куклу, взял синьору на руки и привычным движением опустил на заднее сиденье машины. Сиделка сложила инвалидное кресло, засунула его в багажник и села рядом с хозяйкой.

Роза Дуньяни сбросила маску скромной пенсионерки и снова стала самой собой – Розой Летициа, в недавнем прошлом главой авиационного концерна «Роза Летициа и сыновья». Ее считали одним из серых кардиналов международной финансовой империи. Зашуршали шины, и «Роллс-Ройс» двинулся в сторону центра.

– Помоги мне снять эту мерзость, – приказала Роза, расстегивая черное драповое пальто.

– Сию минуту!

И Олимпия – так звали белокурую девушку – помогла госпоже избавиться от поношенного пальто.

– Ты слышала жалобы этих несчастных? Не забудь связаться с профессором Батталья насчет операции бедняги Пассони, – сказала синьора Роза.

– Да, конечно, – поспешила ответить девушка.

Она никак не могла привыкнуть к причудам хозяйки.

– А как рада Анита! Наконец-то у бедняжки есть крыша над головой, – продолжала Роза.

– И она так и не узнает, что получила квартиру благодаря вам?

Роза только пожала плечами:

– А какая разница? Пусть думает, что мир не без добрых людей. И благодарить ей никого не надо…

– А вы когда-нибудь считали, скольким людям помогли? – спросила Олимпия, убирая шаль и черное пальто в большой блестящий бумажный пакет с надписью «Каравелла».

Шофер передал на заднее сиденье горжетку из черно-бурых лис, легкую, как облако, и необыкновенно теплую. Роза, поймав в зеркальце заднего обзора взгляд молодого человека, улыбкой поблагодарила его.

– Скольким людям я помогла… – задумчиво произнесла Роза, – не стоит считать…

– Вы слишком добры, – не без иронии заметила Олимпия.

Хозяйка уловила ее сарказм, но оставила его без внимания.

– Не говори глупости, – резко возразила Роза, – если на другой чаше весов окажутся те, кто из-за меня пострадал, эта чаша перевесит…

– Могу себе представить, – ехидно заметила девушка.

– Ты себе слишком много позволяешь! – оборвала ее хозяйка.

Девушка помогла старухе накинуть на плечи лисью горжетку и примирительно произнесла:

– Вы, синьора, развлекаетесь, изображая из себя бедную пенсионерку.

– Ну, бедной меня, пожалуй, не назовешь, но я действительно пенсионерка, – возразила Роза. – Теперь я всего-навсего Роза Дуньяни, вдова Руджеро Летициа, по документам – домохозяйка, пенсионерка, собственных средств не имею.

Теперь, когда Роза сняла поношенное пальто и уродливую шаль, серебристо-седые волосы и живой взгляд по-особому освещали ее тонкое лицо.

– Значит, вы только из любопытства возвращаетесь к собственному прошлому? – вызывающе спросила Олимпия.

– И почему я до сих пор не выставила тебя вон?

– Наверное, я вам нужна…

– Да я таких сотню найду! – резко оборвала она сиделку.

– Разве? – смутившись, пробормотала Олимпия, вдруг испугавшись, что позволила себе слишком много.

Но синьора, похоже, не собиралась сердиться, и девушка успокоилась.

– Сотню! – решительно повторила Роза. – А держу я тебя потому, что мне по нраву твоя прямота.

«Слава Богу, пронесло!» – с облегчением вздохнула Олимпия и, не удержавшись, взглянула на ноги хозяйки.

Та заметила взгляд и прекрасно поняла, что он означает.

– А на ноги мои не смотри! – велела Роза. – Если мне взбредет в голову дать тебе пинка, я еще вполне в силах это сделать. – И она добавила со всей серьезностью: – Я могу сделать все, если действительно того захочу.

«Попробуй снова стать молодой…» – подумала про себя Олимпия. Однако она поостереглась высказаться так прямо и резко вовсе не потому, что боялась оскорбить хозяйку, а из страха потерять место. Но Роза, казалось, читала ее мысли.

– Скажи, скажи, змея, что у тебя на уме? – ехидно спросила синьора.

Ответ не заставил себя ждать.

– Хотела бы я быть такой же сильной, как вы, – призналась девушка, и, в общем, она не кривила душой.

Если чему и завидовала Олимпия, то именно силе духа хрупкой старой женщины. Богатство и могущество Розы – все было лишь следствием ее несгибаемой воли.

– Увы! – вздохнула Роза, и в глазах ее промелькнула грусть. – Тело мое наполовину мертво.

Она помолчала, а потом, похлопав Олимпию по крепкой круглой коленке, добавила:

– Ноги мои отходили свое, а скоро и остальное последует за ними. А ты еще завидуешь…

Девушка попыталась утешить ее:

– Не всегда же так было…

– Нет, – улыбнулась Роза, – бывало и куда хуже!

Бронированный «Роллс», провожаемый завистливыми взглядами, уверенно и бесшумно двигался в потоке машин, который, казалось, расступался перед роскошным автомобилем. Сквозь стекла лимузина проплывавшие в сером тумане вывески магазинов и дорогие витрины казались еще заманчивей.

Роза откинула крышечку в подлокотнике сиденья и вынула синюю бархатную коробочку; в ней оказалось четыре изумительных кольца. Она надела по одному на указательный и средний палец левой руки и два – на безымянный палец правой. Роза вытянула руку, любуясь чудесными камнями, вставленными в ажурные оправы.

– Прошу, синьора, – сказала Олимпия, протягивая госпоже зеркало.

Роза несколькими взмахами расчески привела в порядок серебристо-седые волосы. В зеркале отразилось ее все еще красивое лицо.

– Ну вот, – заключила она, – как бы то ни было, но возвращаться иногда к началу собственного пути весьма полезно.

– Возвращаться, чтобы творить добро? – не удержалась от вопроса Олимпия.

Роза строго и властно взглянула на служанку.

– Запомни, – произнесла синьора, – творящий добро облегчает жизнь прежде всего самому себе. Я не хочу забывать, какой путь прошла, и не желаю утрачивать связи с реальной жизнью.

– Конечно, я понимаю, синьора, – поспешила заметить Олимпия, думая, что хозяйка ожидает ответа.

Но Роза, не обращая внимания на девушку, продолжала как бы про себя:

– Я всегда оставалась в одиночестве – и в горе, и в радости. – Кивком головы она велела Олимпии убрать зеркало. – У беды друзей нет, а успех порождает досаду и зависть. В грязной луже, внизу, орут лягушки, а заберешься наверх, на колокольню, – там надрываются вороны.

Она ненавидела лицемерие и любила называть вещи своими именами. Абсолютно все: и то, что относилось к судьбе человека, и то, что было связано с сексом, и то, что касалось ее собственных отношений с ближними.

– Вы себя плохо чувствуете? – спросила Олимпия, заметив, как изменилось выражение лица хозяйки.

– Пока нет, но постучи по дереву! – заметила Роза, роясь в сумочке в поисках ключей.

«Роллс» двинулся по улице Монтенаполеоне и доехал до угла улицы Джезу. Роза с презрением взглянула на галерею, выстроенную по проекту бездарных архитекторов перед магазином Картье. Узкая, как нора, галерея, накрытая к тому же бело-желтым тентом, может, и смотрелась бы где-нибудь на Пятой авеню, но одним своим видом оскорбляла знаменитую старинную миланскую улицу.

– Какая гадость! – возмутилась Роза. – Напомни мне позвонить мэру.

– Конечно, синьора. – И Олимпия тут же отметила поручение в записной книжке.

«Роллс» свернул на улицу Джезу и вскоре оказался у старинного дома восемнадцатого века. Развернувшись, машина съехала вниз, в просторный гараж. Там стояли автомобили разных эпох, все на ходу и сверкавшие, как зеркала. Эти модели осчастливили бы любого коллекционера, а Розе они напоминали о прошедших годах. Она любовалась автомобилями, но сердце ее переполняла грусть.

Шофер вышел из «Роллса», открыл заднюю дверцу и заботливо склонился к хозяйке.

– Вы позволите, синьора? – спросил он, широко улыбаясь.

– Конечно, позволю, – усмехнулась Роза.

Молодой человек взял ее на руки и понес к лифту.

– Право, мне не на что жаловаться, – продолжала старуха, – какая другая женщина в моем возрасте может себе позволить такую роскошь? У калеки есть свои преимущества. – И добавила: – Конечно, если калека богата.

– Вы всегда шутите, синьора, – отозвался шофер Марио.

– Вам еще что-нибудь угодно? – заботливо спросила Олимпия.

– Нет, пока ничего, – ответила Роза и снова улыбнулась Марио.

Ей нравилось шутить с молодым шофером.

Олимпия открыла дверь лифта, и с едва слышным шелестом кабина вознеслась на последний этаж. Они вышли в коридор, выдержанный в нежных матовых тонах: свет, цвет, вся обстановка. Марио опустил улыбающуюся Розу в другое кресло на колесиках. У кресла в почтительном ожидании стоял верный Клементе, старый, согнутый годами слуга. Голубые, подернутые пеленой глаза приветливо улыбались.

Клементе провел рядом с Розой всю жизнь. Еще мальчишкой оставил он родную ферму и следовал за Розой в ее сумасшедшей гонке по всему миру – сквозь годы, сквозь страны, сквозь жизнь. Он видел, как усмиряла она мужчин, лошадей, моторы; он видел, как она смеялась и плакала. А теперь Клементе наблюдал, как Роза умирала, но он не отдавал себе в этом отчета, потому что умирал вместе с ней.

– Ох, синьора Роза, если б вы знали… – затянул Клементе свою обычную присказку. – Если б вы знали… – твердил он, толкая слабыми руками кресло по мягкому плотному ковру.

Волнение сжимало ему горло, не давая говорить. Всю свою долгую жизнь Клементе жил чужими чувствами: радость, боль, возмущение или гнев никогда не бывали порождены его собственными переживаниями. Они лишь отражали события бурной жини Розы Летициа, урожденной Дуньяни.

Клементе был единственным человеком, которому было известно все о Розе и ее семье: скандалы, интриги, любовные истории, несчастья и мрачные тайны. И он собирался унести все это с собой в могилу.

– Ты стареешь и заговариваешься! Давай, говори же! – потребовала Роза.

Она повернулась в кресле, чтобы лучше видеть лицо старого слуги, пока тот провозил коляску через холл, отделанный светлым орехом, к кабинету хозяйки.

Роза больше не притворялась; игра миллиардерши, развлекавшейся посещением почты, была забыта. Она любила Клементе – самого близкого ей человека, но надавала бы ему пощечин, если бы он не решился объясниться.

– Если б вы знали, синьора Роза! – опять затянул он обычную песню.

Когда происходило что-то из ряда вон выходящее, Клементе терял речь, он едва лепетал слова, и понять его было совершенно невозможно. Последний раз такое случилось с ним лет десять назад и, как всегда, предвещало беду. Роза прекрасно помнила ту историю: тогда она еще была молода, ей не исполнилось и семидесяти трех.

А Клементе и тогда выглядел стариком. Он путался в словах и никак не мог выговорить страшную весть: сын Розы, Риккардо, обвел вокруг пальца мать и овдовевших жен своих братьев, став единственным главой концерна «Роза Летициа и сыновья».

Роза в тот год как раз вернулась из швейцарской клиники, где целая команда специалистов во главе с профессором Хансом Бровером разглаживала ей морщины, заставляя повернуть вспять бег времени и пытаясь возвратить иллюзию молодости. И тогда Клементе выбежал ей навстречу, твердя: «Если б вы знали, синьора Роза!»

Ей пришлось призвать на помощь всю свою силу, чтобы победить болезненную нервозность Клементе. Но когда наконец удалось понять, в чем дело, прахом пошел двухмесячный труд швейцарских врачей. Что-то у нее сломалось внутри, в сложной и хрупкой системе мозгового кровообращения. Розу разбил паралич, приковавший ее к инвалидному креслу.

– Если б вы знали, синьора Роза! – раздавалось над ее ухом старческое бормотание Клементе.

Они остановились у дверей ее кабинета. Роза решила стерпеть и дождаться, пока он выговорится. Да и что ее могло теперь волновать? Несчастья больше не причиняли ей страданий, а радости не согревали душу. Прожитые годы и жизненный опыт помогали ей находить верные интонации и точные реплики в разговоре, но чувства и переживания остались в прошлом, теперь ее удел – лишь бледные призраки прежних страстей.

Клементе стоял перед ней, умоляюще сложив руки.

– Синьора Роза, – все твердил он, – синьора Роза, не знаю, как и сказать…

– Старый болван… – проворчала Роза.

Ей хотелось, чтобы Клементе оставил при себе известие, которое так мучило его, но она была уверена, что горестная весть сейчас обрушится на нее.

– Речь идет о синьоре Глории… – выговорил наконец старый слуга.

У Розы перехватило дыхание.

– Глория? – прошептала она.

И без того бледное лицо старой женщины стало мертвенно-белым. Пальцы вцепились в подлокотники кресла, словно Роза хотела вскочить и побежать. К ней вновь вернулась решимость, и глаза гневно засверкали. Потом взгляд ее растерянно смягчился.

– Почему именно Глория? – пробормотала она, обращаясь к неприступному и безжалостному Богу. – Ну меня ты не пощадил, так я заслуживала наказания. Но почему Глория?

Пальцы Розы разжались, и она откинулась на спинку кресла.

– Рассказывай все!

– Синьора Глория в клинике, – ответил Клементе, к которому наконец вернулся дар речи.

– Когда ее увезли?

Все сведения у Клементе приходилось вырывать чуть ли не силой.

– Незадолго до вашего возвращения домой.

– Что с ней случилось? – уже спокойно спросила Роза.

– Наглоталась снотворного. Очень много разных лекарств… Кажется, она хотела умереть… – добавил Клементе, призвав на помощь все свое мужество. – Горничная нашла ее, вызвала «Скорую», а потом позвонила сюда. Она ничего никому не расскажет, ей можно доверять.

– Позови Марио! – приказала хозяйка.

Она ошиблась, думая, что ее уже ничто не может тронуть. Было и у нее уязвимое место, и судьба точно нанесла удар.

– Слушаюсь, синьора, – почтительно отозвался Клементе.

– Я еду в клинику Пресвятой Девы.

Клиника Пресвятой Девы на шестьдесят процентов принадлежала Розе, хотя официально владельцем числилось акционерное общество с конторой в Вадуце. Здесь семейство Летициа спасалось от болезней. Никакие сведения о членах семьи ни при каких обстоятельствах не выходили за стены клиники.

Глава 2

Почти шесть часов прождала Роза в комнате рядом с палатой интенсивной терапии, где лежала Глория. Время от времени к ней заходил профессор Батталья, внимательно следивший за состоянием больной. Он старался поддержать Розу, но пока не решался делать прогноз на будущее.

– Как она?

– Гораздо лучше, – поспешил заверить ее профессор.

– Глория справится?

– Должна. Организм крепкий, и привезли ее вовремя.

– Будем надеяться… – вздохнула Роза.

Врачи могли и ошибаться, несмотря на свой опыт и всесилие науки. Ведь человек всегда был странным созданием – он мог упасть с четвертого этажа и остаться целехоньким, а мог и умереть от пустяка.

– Чем я могу вам помочь? – участливо справился профессор Батталья.

– Сообщите, когда жизнь моей внучки будет вне опасности, хорошо бы поскорей!

Роза не стала ничего есть, только выпила стакан воды. Время шло, а она все думала о Глории. Судьба внучки вовсе не походила на жизнь ее бабушки, но обе были одинаково несчастливы.

Лишь ближе к вечеру Розе сообщили долгожданное известие: жизнь Глории вне опасности. Профессор Батталья улыбался. Он выглядел усталым, но удовлетворенным. Спасение внучки синьоры Летициа, пожалуй, даст возможность обновить в клинике радиологическое отделение.

– Можете зайти к ней и поговорить, – предложил он, – но недолго и…

– Не утомлять ее, знаю, – прервала его Роза и жестом приказала Олимпии взяться за кресло.

– Я сам помогу вам, – вызвался профессор и покатил кресло в палату.

Оказавшись рядом, лицом к лицу, бабушка и внучка никак не выказали своих чувств. Профессор оставил их наедине. Глория протянула Розе руку, и та сжала ладонь внучки в своей. У обеих руки были холодны как лед. Черты лица Глории заострились, а кожа казалась белее подушки. Карие глаза оттеняли темные круги.

– У тебя чудесные духи, бабушка, «Арпеджио»… такой аромат… – едва слышно произнесла Глория.

– Да, пахнут приятней, чем эти противные лекарства, – живо отозвалась Роза.

– Прости, тебе приходится из-за меня страдать.

– Жизнь закончится, когда ей положено. И нечего захлопывать дверь раньше времени, – назидательно заметила бабушка.

– Мне так не терпелось покончить со всем этим. Я не счастья искала в забвении, а покоя. В этой абсолютной пустоте я чувствовала себя хорошо, как никогда.

– Глупости! – резко оборвала внучку Роза. – Никогда не слышала подобной ерунды и слышать не желаю.

Голос старой женщины звенел – Роза дала волю возмущению.

– Ну вот, теперь я тебя узнаю, – с вымученной улыбкой произнесла Глория. – Не забудь, ты не должна меня утомлять, – иронически добавила девушка, намекая на рекомендации врача.

– Ладно, оставим пока, – сдалась бабушка.

Роза неотрывно смотрела на тонкий строгий профиль внучки, в ее огромные глубокие глаза, в которых еще таились мятежные отблески. А мягкие трепетные линии рта, казалось, дышали нежностью.

– Ты меня простила?

– Еще спрашиваешь!

Роза сделала вид, что рассердилась.

Ей показалось, будто жизнь вернулась в обычное русло и попытка самоубийства Глории – всего лишь дикая нелепость.

– Тебе тоже надо бы отдохнуть, – участливо заметила Глория.

– У тебя совета не спрашивают! – оборвала ее Роза.

– Да уж, конечно! – усмехнулась Глория.

В ней странно перемешалась кровь Дуньяни, уроженцев Ломбардии, сицилийцев Летициа и американцев Монро, среди предков которых были краснокожие. В двадцать шесть лет она имела диплом филолога, множество друзей по всему миру и титул княгини, полученный после бракосочетания с Консалво Брандолини дель Рио. Ею восхищались, и ей завидовали. И вот эта счастливица оказалась в реанимационном отделении, и ее чудом спасли.

– Неужели тебе так невмоготу? – спросила Роза, стараясь не выдать собственного волнения. – Неужели тебе так трудно жить?

– Этому ремеслу я еще не научилась.

– Опять слова! – рассердилась бабушка. – И где ты их только набралась! Не то чтобы нам выпала лучшая в мире участь, но жизнь-то Бог дал всего одну…

Глория устало смежила веки и отвернулась: что бы она ни сказала, все прозвучало бы фальшиво. Появилась медсестра – предупредить Розу, что пора уходить. Но, увидев, как безмолвно страдают обе женщины, осторожно прикрыла дверь.

– Как же я не заметила, что с тобой происходит? – вздохнула Роза.

– Я оказалась хитрей: мне удалось скрыть, а тебе не удалось обнаружить, – иронично заметила Глория, посмотрев бабушке в глаза.

– Именно это меня и тревожит…

– Думаешь, если бы ты догадалась, то смогла бы повлиять на меня?

Глория усмехнулась, в словах ее чувствовался вызов.

– Моя жизнь принадлежит мне! – резко произнесла она. Но тут же добавила: – К несчастью, мне…

И она отвернулась, прячась лицом в подушки.

Роза старалась подыскать нужные слова, уместные в такую минуту, но слова не находились, и она остро ощутила свою беспомощность. Ее обступали призраки прошлого, неуловимые и мучительные. Душевные силы, что когда-то помогали Розе пережить тяжелые моменты, теперь оставили ее. Она стара, безнадежно стара. Всего лишь снисходительная улыбка внучки развеяла иллюзии бабушки, считавшей себя сильной и могущественной.

Роза попыталась сделать Глории внушение:

– Глория, ты женщина, тебе уже двадцать шесть. У меня в твоем возрасте было двое сыновей…

Перед глазами Розы встали ее дети: крепкие, красивые мальчики. Эти воспоминания придали ей сил, но она тут же отбросила их и обратилась к внучке с суровыми словами:

– Ты живешь как во сне. Я считала тебя взрослой женщиной, да, видно, ошибалась.

Глаза Розы гневно сверкали, лицо пылало от негодования.

– Ты что думаешь, жизнь – это волшебная сказка?

– Ничего я не думаю… – робко возразила Глория.

– Конечно! Малейшая трудность – и тебе хочется уйти, хлопнув дверью. Но жизнь несется, как скорый поезд. На ходу не выскочишь… И не забудь, я тоже в этом поезде!

– Прости, бабушка…

Голос Глории звучал мягче.

– И я когда-то жила в розовом тумане, – не унималась Роза, – и я верила, что жизнь – прекрасный цветок, распустившийся для меня. Когда ты молода, тебе кажется, что только сорви его – и на твой век хватит этой живой благоуханной прелести. И ты осторожно прячешь цветок в ладонях, вдыхая его аромат, с закрытыми глазами, со счастливой улыбкой умиления… – Голос Розы срывался от волнения. – А когда раскроешь ладони, оказывается, твой прекрасный цветок завял; лепестки засохли и опали, развеялось благоухание. И ты держишь в руках что-то жалкое… Тогда тебя охватывает горечь, горечь утраченных иллюзий. Все существо твое рвется к этому цветку, а его уже нет. Но душевный порыв остается, остается до самого заката жизни, если, конечно, тебя не унесет в могилу раньше времени несчастный случай или безжалостная болезнь. Однако жизнь иногда дает нам утешение, спасая от безнадежности. Ты, например, мое спасение; ты вознаграждаешь меня за страдания. Где-то в этом необъятном мире есть утешение и для тебя, и ты его непременно найдешь.

Роза говорила искренне; последние слова она произнесла тихо и печально. Глория молча слушала бабушку.

– Все именно так, – продолжала Роза. – Ты искала смерти, потому как решила, будто тебя в жизни уже ничего не ждет. А ведь ты еще и не срывала свой прекрасный цветок!

Слушая бабушку, Глория ощутила, как глубоко одиночество старой женщины, которую считали всемогущей.

– Наверное, мы обе сегодня кое-что поняли, – произнесла она.

– Надеюсь, – грустно откликнулась Роза.

И печаль бабушки, словно в зеркале, отразилась в глазах внучки.

– Да, – вздохнула Роза, – в моем прошлом довольно тайн, несбывшихся желаний и утраченных грез. Сердце мое переполнено тоской, дорогая…

Никогда Глория не видела Розу Летициа такой – признания бабушки никак не соотносились с привычным для нее обликом главы семейства.

– Я сожалею… – произнесла Глория, то ли имея в виду свой безрассудный поступок, то ли неизвестные доселе страницы жизни Розы, что так неожиданно открылись ей.

– Ну, хватит, – отрезала Роза и, нажав кнопку, развернула кресло-каталку к огромному окну. Она не хотела, чтобы внучка заметила нахлынувшие слезы.

Роза сдвинула кремовую нейлоновую занавеску и взглянула на огни города. Ее затуманенному взору они казались колеблющимся пламенем свечей на фоне черных крыш и блестящего от дождя асфальта. На колокольне церквушки рядом с клиникой пробили часы. Синьора Роза нахохлилась в кресле. Никогда еще Глория не чувствовала, что бабушка так дорога ей.

В дверях показалась медсестра, из-за ее спины выглядывала вторая.

– Извините, – вполголоса, но твердо произнесла сестра, – надо сделать укол, а потом синьоре лучше отдохнуть.

Роза Летициа энергично высморкалась. К ней вернулась обычная уверенность.

– Ухожу! – заявила она и властно добавила, двигаясь к дверям: – Следите как следует за моей внучкой, а то не сносить вам головы!