Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
БОЙКАЯ КОРОТЫШКА
Горизонт расплылся, словно синяк, но, как только «Антарес» приблизился к берегу, проступили очертания окутанной дымкой зеленоватой пирамиды. Ана схватила Рамона за руку и запрыгала на носочках, не в силах сдержать восторга:
– Это он?
– Да, дорогая. – Рамон просунул ее левую руку под свой локоть и поднес к губам обтянутые перчаткой пальцы. – Скоро мы войдем в гавань.
– Уже виднеется форт Сан-Фелипе-дель-Морро. – Иносенте показал на горчичного цвета мыс, возвышавшийся над пеной прибоя.
– Такой огромный!
– И неприступный, – добавил Иносенте. – Настоящее достижение военно-инженерного искусства Испании!
Остальные пассажиры сгрудились возле поручней, вытянув шею и надвинув на лоб шляпы и капоры, чтобы защитить глаза от ослепительного света. Члены судовой команды сновали по палубе, словно в танце, опуская паруса, ослабляя канаты, проверяя узлы и крепления на брезентовых тюках. Когда корабль скользнул в широкую гавань, дыхание Аны участилось. «Вот он, – подумала она, – Пуэрто-Рико!» Голова ее закружилась – ей почудилось, что все это уже было в ее жизни.
– Теперь я знаю, как себя чувствовали мои предки, – сказала она, – когда после нескольких недель плавания увидели землю…
– Будем надеяться, нас ожидает судьба тех, кто разбогател, а не тех, кого съели Карибы, – вполголоса заметил Иносенте.
Рамон и Ана засмеялись. Кое-кто из стоявших поблизости пассажиров взглянул на них с опаской и отодвинулся подальше. Близнецы с улыбкой посмотрели друг на друга поверх головы Аны. Свою правую руку она сунула под локоть Иносенте, тем самым связав братьев в единое целое.
Ана задохнулась от счастья, когда впереди выросли городские стены.
– Наконец-то, – произнесла она. – Наконец-то мы здесь!
Закрыв глаза, она запечатлела в памяти дату: среда 16 октября 1844 года.
Было раннее утро, и гавань кишела судами: двух – и трехмачтовые шхуны, баржи, баркасы, рыболовецкие лодки старались обойти друг друга на пути к причалу. На большинстве из них реял красно-золотой испанский флаг. Над бухтой поднимался Сан-Хуан. Его толстые стены защищали город от вторжений и вражеских атак со стороны океана. Широкие зеленые полосы испещряли холм. Сады это или пастбища, Ане не удалось рассмотреть, но ей показалось, что в основном город представлял собой тесно застроенные кварталы, рассеченные дорогами и улицами. Несколько башен, увенчанных крестами, возвышались над цитаделью, и звон их колоколов отражался от поверхности воды. Сан-Хуан напомнил Ане Кадис – город, который остался в Испании, в трех тысячах миль от этого берега.
Ана высвободила руки и повернулась в сторону зеленеющих холмов, протянувшихся с востока на запад. Над зелеными громадами нависали пышные белые облака, от них по земле бежали тени. Ана снова обернулась к светлому, залитому солнцем городу. Шхуна подходила к причалу, и пассажиры принялись охать и ахать, восхищаясь разноцветными домами. Балконы верхних этажей украшали растения и цветы. На плоских крышах яркие женские юбки и шали с бахромой весело трепетали на ветру. Некоторые женщины приветственно махали рукой, и пассажиры замахали в ответ. Другие женщины, одетые в черное, стояли абсолютно неподвижно, как сторожевые башни на стенах форта. Шхуна находилась еще слишком далеко от берега, и Ана не могла разглядеть выражения их лиц, однако такое количество женщин в траурных одеждах в этом светлом городе омрачило ее радость. Ана опять взяла под руку сначала Рамона, потом Иносенте, притянула братьев поближе и указала на пристань, отвлекая от черного одеяния вдов.
– А вот и он! – Рамон разглядел дона Эухенио, который стоял в открытом экипаже возле причала среди царившей в порту суматохи.
Рядом с ним Ана увидела мужчину крепкого телосложения. Он был моложе свекра и выше ростом, лицо его закрывала широкополая соломенная шляпа. Эухенио, заметив сыновей с Аной, помахал им, кивнул своему спутнику и направился навстречу родным.
Причал оказался уже, чем Ана ожидала; между скользкими досками были такие широкие зазоры, что она опасалась, не застрянет ли там нога. Суета вокруг нервировала ее, поскольку маленький рост не позволял ничего разглядеть поверх голов, а кроме того, проход заслоняли широкие женские платья, бывшие тогда модными. Рамон и Иносенте отгородили Ану от толпы, заботясь о том, чтобы ее ненароком не толкнул господин с тяжелым саквояжем или старик, которого сопровождала молодая женщина. Пятеро нарядных детей медленно шли рука об руку, растянувшись во всю ширину причала, а сзади во все горло орал младенец вопреки всем стараниям няни его утихомирить. Свежий океанский бриз сменили запахи порта: воняло тухлой рыбой, древесной смолой, потом, мочой и гниющей древесиной. Ана почувствовала слабость.
– Почти дошли, – сказал Рамон, поддерживая ее.
Наконец Ана ступила на твердую землю.
– Добро пожаловать! – Дон Эухенио поцеловал Ану в обе щеки. Усы его были мокрыми. – Какое счастье снова видеть вас!
Пока он обнимал и целовал сыновей, Ана украдкой вытерла щеки тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. Краем глаза она заметила изумленную улыбку на лице мужчины, с которым дон Эухенио только что разговаривал, и повернулась к незнакомцу спиной.
– Сюда. Ваш багаж доставят домой.
Дон Эухенио помог Ане усесться в экипаж, Рамон сел рядом, а Иносенте с отцом устроились напротив. Кучер, круглолицый мужчина с такой черной кожей, какой Ана еще не видела, забрался на одну из двух лошадей, щелкнул языком и, мягко натягивая и отпуская поводья, умело повез их сквозь толпу. Открыв зонтик, Ана заметила, что улыбнувшийся ей человек остался на пристани. Он поднял руку и помахал. «Каков нахал!» – подумала она, но тут сообразила, что махал он дону Эухенио, который ответил кивком.
– Кто это? – спросил Иносенте.
– Его зовут Северо Фуэнтес. Он работал на Родриго, и его рекомендовали взять управляющим на плантацию. Позже вы с ним познакомитесь.
Ана захотела рассмотреть мужчину получше, но, когда она обернулась, тот уже исчез.
Улица была настолько запружена экипажами, что они еле-еле двигались, и этим вовсю пользовались попрошайки.
– Прошу вас, сеньора, подайте несчастному, – заклинал один мальчик, чья левая рука заканчивалась обрубком чуть выше запястья.
– Ради бога, – просил другой, с его узкого лица кожа сходила лоскутами, такими тонкими и прозрачными, словно сброшенная кожа змеи.
С другой стороны к экипажу пристроилась женщина. Она шла молча, протягивая к ним руки, не отводя огромных умоляющих глаз.
Дон Эухенио отпихивал несчастных тростью, но те не отставали и продолжали вопить, а Рамон, Иносенте и Ана пытались на все это не обращать внимания. Но не получалось. Попрошайки были слишком многочисленны и назойливы.
Ана открыла сумочку, и нищие, решив, что она собирается подать милостыню, сменили репертуар.
– Храни вас Господь, сеньора, – благословляли они ее. – Да вознаградит вас Пречистая Дева за вашу доброту, сеньора.
Их полные признательности голоса привлекли новые мольбы, новые протянутые руки, и экипажу пришлось остановиться.
– Если ты дашь одному, остальные не отстанут от нас, – предупредил Иносенте.
– Я знаю! – раздраженно ответила Ана.
Она родилась в городе, где увертываться от попрошаек учили с самого детства. Она вытащила из сумочки носовой платок и промокнула щеки и лоб.
Разочарованные крики нищих сменились бранью.
– Уходите! У нас ничего нет для вас! – Иносенте ткнул тростью в грудь одного мальчишку, в плечо – другого.
Какой-то сорванец попробовал забраться в экипаж.
Дон Эухенио отпихнул его:
– Ты куда лезешь?!
Сквозь толпу пробрался всадник в военной форме и, сопровождаемый проклятиями и угрозами, отогнал попрошаек. Однако те ушли недалеко, просто переключились на экипаж, который ехал позади, и без того уже облепленный нищими.
– Все в порядке, полковник? – спросил военный, отдавая честь дону Эухенио.
– Спасибо. Теперь да. – Дон Эухенио тоже отдал честь. – Просто пытаемся добраться до дому.
Военный расчистил дорогу впереди, и вскоре экипаж въехал в ворота и направился вверх по холму. Дон Эухенио отряхнул рукава и лацканы своего белого костюма, хотя никто из попрошаек его ни разу не коснулся:
– Позор! Надо что-то делать с этими людьми.
– В каждом городе есть попрошайки, папа, – возразил Рамон, – а еще сироты и сумасшедшие. Сан-Хуан без них не мог бы считаться городом.
– Ты, вероятно, находишь ситуацию забавной, однако ваши мать и кузина не могут выйти из дому без того, чтобы их не оскорбили. Это возмутительно!
– А откуда столько детей? – поинтересовалась Ана.
– Здесь нет приюта, – объяснил дон Эухенио. – И сумасшедшего дома тоже нет. Некуда их поместить. А город очень быстро разросся. Власти со всем не справляются.
Дон Эухенио продолжал разглагольствовать, но Ана слушала вполуха. В горячем влажном воздухе было трудно дышать. Одежда пропиталась сыростью, семь сборчатых нижних юбок под тонкой батистовой тяжелым грузом давили на бедра, а голова, казалось, раскалилась добела, несмотря на капор и зонтик. Струйки пота стекали по шее и спине, сорочка промокла, пластины корсета впивались в ребра.
– Тебе нехорошо, дорогая? – забеспокоился Рамон. – Ты вся раскраснелась!
– Это все жара. Понадобится время, чтобы привыкнуть.
– Скоро будем дома, – пообещал дон Эухенио.
Ана никогда не видела ни такого яркого солнца, ни теней с такими четкими границами. Контраст между светом и тенью был таким резким, что глаза начинали слезиться, когда она пыталась разглядеть предметы внутри зданий или по ту сторону переулков.
Порт остался позади, однако пешеходам по-прежнему приходилось лавировать среди повозок, экипажей, конных и пеших военных. Кроме того, путь преграждали слуги с полными корзинами еды на голове или со связками хвороста. Босоногие портовые грузчики, в обтрепанных штанах и рубашках, переносили мешки и тюки с причала внутрь деревянных строении, разместившихся вдоль береговой линии и на прилегающих улицах. В Севилью стекались люди со всего света, тем не менее Ана не встречала раньше такого количества чернокожих мужчин, женщин и детей. И даже в портовых районах Севильи и Кадиса люди не таскали столь тяжелые грузы.
Ана ожидала, что Сан-Хуан окажется красивым городом. В конце концов, это была столица, основанная уже триста лет тому назад. Однако город имел какой-то незавершенный вид. Дорога, по которой они ехали, была изрыта глубокими бороздами. По сточным канавам, то вдоль одной стороны, то вдоль другой, текла зловонная черная вода. Ана читала, что правительство издало предписание строить все дома в столице из камня, но возле городских стен лепились друг к другу только лачуги и бараки, большинство из которых были сооружены из каких-то обломков и покрыты соломой или пальмовыми листьями. Повсюду без присмотра бродили собаки, свиньи и козы и поедали все, что могли вырыть из мусорных куч. Куры кудахтали и молотили крыльями, совершая короткие неуклюжие перелеты, дабы не попасть под колеса медленно продвигавшихся экипажей и копыта лошадей и вьючных животных. Жители лачуг были одеты в лохмотья, а дети и вовсе ходили голыми. Женщины носили тонкие хлопковые юбки и открытые блузки, обнажавшие плечи, а нечесаные волосы оставляли распущенными или прятали под тюрбан.
– Эта часть города, – сказал дон Эухенио, – не слишком ухожена, как вы можете заметить. В основном здесь живут либертос – рабы, которые воевали на стороне роялистов в войнах за независимость Испанской Америки. В знак признательности правительство предоставило им свободу и убежище на Пуэрто-Рико.
– Но здесь есть и белые тоже, – возразила Ана. – Значит, не все они либертос.
– Вряд ли вы знаете о том, что остров в течение нескольких столетий служил в качестве штрафной колонии, поэтому часть местных жителей – это дестеррадос, ссыльные, решившие не возвращаться в Испанию после окончания срока наказания либо не сумевшие туда вернуться. Другая часть – военные, которые завели здесь семьи. А некоторые, – дон Эухенио вздохнул, – приехали на Пуэрто-Рико в надежде разбогатеть, однако не смогли устоять перед бутылкой, картами и петушиными боями.
Экипаж продвигался на запад, и жилые кварталы теперь более или менее соответствовали ожиданиям Аны. Она рассматривала тесно застроенные улицы, где стояли двух – или трехэтажные каменные дома с балконами и глиняной черепицей. В большинстве из них на первом этаже располагались конторы и лавочки, а выше находились жилые помещения, о чем свидетельствовали колыхавшиеся на ветру кружевные занавески. Из женщин на улицах встречались теперь только служанки и торговки, в основном чернокожие.
Чем выше они взбирались, тем красивее становились дома и тем реже встречались конторы на первых этажах. Проехав небольшую площадь и свернув за угол, они остановились перед новым внушительным двухэтажным домом с резными дверьми. В кирпичную кладку была вмонтирована табличка: «Калле Палома, 9».
– Вот мы и на месте. – Дон Эухенио помог Ане выбраться из экипажа. – Осторожно, дорогая, камни очень скользкие.
Они вошли в дом, и через мгновение глаза Аны привыкли к прохладному полумраку холла, который выходил во внутренний двор, затененный цветущими деревьями и кустами. Журчащий фонтан в центре заглушал уличный шум. Слева, у подножия широкой лестницы, их поджидала донья Леонора, а позади стояла Элена. Когда их глаза встретились, Ана увидела, как сильно тосковала по ней подруга и как она счастлива теперь.
Когда утих шквал поцелуев, объятий и радостных приветствий, появилась молоденькая босоногая горничная и забрала шляпы, перчатки, зонтик Аны и трости мужчин. Ана заметила завистливый взгляд, брошенный Эленой на ее модное светло-зеленое платье и кружевную пелерину.
– Возьми и это тоже, – велела она горничной, сбрасывая мантилью с плеч. Сразу стало прохладнее. – Бог мои, здесь всегда так жарко?
– В конце октября начинается сухой сезон, – объяснил дон Эухенио. – Сан-Хуан славится своими благотворными ветрами, и для этого времени года такая неподвижность воздуха – довольно редкое явление.
– А в сельской местности все просто ужасно, – сетовала донья Леонора, раскрывая веер и провожая прибывших наверх. – Уже несколько недель не было дождей. Урожай гибнет, а скот…
– Постой, дорогая, не надо плохих новостей, они только приехали, – остановил жену дон Эухенио.
– Мне кажется, вы подросли, – заметила донья Леонора, как всегда обращаясь к сыновьям, словно они были одним человеком. – А ты, Ана, немного поправилась. Щеки округлились. Тебе очень идет.
Они вошли в гостиную с высокими закрытыми дверьми-жалюзи, которые вели на балкон, заставленный горшками с геранью и гарденией. Солнечные лучи пробивались сквозь полуприкрытые жалюзи, воздух наполнял цветочный аромат, и Ана снова почувствовала приступ дурноты из-за обилия света, цвета, запаха и чрезмерной жары. Рамон усадил ее в кресло подальше от балкона, там, где было попрохладнее. Ана обрадовалась, увидев мебель из дома Аргосо в Кадисе. Массивные резные деревянные спинки и подлокотники показались ей такими родными, такими… испанскими.
– Ваша арфа! – воскликнула она, обнаружив в углу еще один знакомый предмет.
– Да, она прекрасна! – Донья Леонора с нежностью взглянула на инструмент. – Доставили без единой царапины, напрасно я переживала. Можете себе представить, как мне ее недоставало.
– Она волновалась о ней больше, чем обо мне! – улыбнулся дон Эухенио.
Ана заметила, что Элена, по-видимому, не знает, куда себя деть, словно прибытие такого количества людей нарушило привычную гармонию. Она уселась возле дона Эухенио, в кресло, которое он указал. Элена переводила взгляд с Рамона на Иносенте, избегая глаз Аны. В конце концов она посмотрела на подругу, вспыхнула, опустила ресницы и сжала губы.
– Вы поиграете нам потом, мама? – спросил Рамон.
– Конечно, сынок. Я так счастлива, что мы снова вместе. – Донья Леонора смахнула слезинку. – Это было очень трудное испытание…
– Давайте выльем кофе, – прервал жену дон Эухенио, и Элена вскочила, чтобы позвонить горничной.
– Мы тоже по вас скучали, мама. – Рамон взял мать за руку. – И приехали при первой возможности.
– Но вы снова нас покинете. – Она укоризненно взглянула на невестку.
Ана старалась избегать взгляда свекрови и искала глаз Элены, хотя понять их выражение было невозможно. «Да она просто бесит меня своей скромностью и покорностью» – внезапно подумала Ана. Ей хотелось разрушить самообладание подруги и разбудить подлинную, пылающую страстью Элену.
– Естественно, нам надо ехать на гасиенду, – сказал Иносенте. – Но пару месяцев мы проведем с вами в Сан-Хуане. Вы должны показать нам город. Не сомневаюсь, вы уже познакомились со всеми стоящими людьми.
– Ты же знаешь, сынок, вашу мать не удержать! – ответил дон Эухенио. – Они с Эленой завели множество друзей и постоянно наносят кому-то визиты.
– В основном мы навещаем больных и стариков. Правда, Элена?
– Да, мы много занимаемся благотворительностью.
– Вы, несомненно, по дороге сюда видели попрошаек.
– Бедные есть в каждом городе, – вмешался дон Эухенио. – Сан-Хуан – не исключение.
Вошла горничная с серебряным узорчатым подносом, который тоже прибыл из Ющиса. Она двигалась с боязливым смирением женщины, всю жизнь проработавшей в услужении.
– Может, ты хочешь чего-нибудь холодного? – тихо спросила Элена, заметив, что подруга колеблется, глядя на чашку кофе. Ее прекрасные голубые глаза все так же были опущены.
– Да, – ответила Ана. – Пожалуйста, принесите мне воды. – И поняла, что Элена знает все. Все про нее, Рамона и Иносенте.
В Сан-Хуане они провели больше двух месяцев. После полудня Ана сопровождала Элену и донью Леонору. Они наносили визиты знакомым дамам, главным образом женам, сестрам и дочерям офицеров гарнизона в Эль-Морро. Новости из Испании приходили на остров с опозданием в несколько недель, поэтому местные жительницы с жадностью слушали рассказы о последних событиях на континенте и охали и ахали, восхищаясь приданым Аны. Они посещали мессу в скромном Катедраль-де-Сан-Хуан-Баутиста, где пахло сыростью, свечным воском и прихожанами, посещали монастыри, шили сорочки для доминиканских монахинь, присутствовали на праздновании по случаю открытия первого на Пуэрто-Рико работного дома Каса-де-Бенефпсиенсия.
В Сан-Хуане, в целом испанском городе, все было привычно, однако Ана чувствовала тревогу, поскольку понимала, что столица – лишь промежуточная станция, вынужденная остановка на пути к настоящим приключениям, ожидавшим ее по ту сторону горной гряды.
Замешательство Элены, вызванное сдержанной вежливостью Иносенте по отношению к ней, воздвигло между подругами невидимую стену. Они не могли больше, как в годы учебы, прятаться под одеялом на одной из кроватей, шептаться, хихикать и ласкать друг друга. Кроме того, Ана не видела способа облегчить страдания Элены. Уж точно не стоило раскрывать секрет странных отношений с близнецами, пусть даже Элена и сама уже догадалась, что оба брата влюблены в подругу.
Элена не простила бы ее за отказ от плана, который они так тщательно разработали, чтобы никогда не разлучаться. Они должны были стать невестками, женами братьев. Никто не заподозрил бы их истинных намерений. Они могли бы жить в одном доме или поблизости, и ни один человек не стал бы задавать вопросов, поскольку это выглядит совершенно естественно, когда близнецы селятся рядом. Они исполняли бы свой супружеский долг, поддерживали уют в доме, рожали братьям детей. Любовь к мужьям в их план не входила. В те ночи, когда Рамон и Иносенте уходили бы к своим любовницам, – а это неизбежный финал для женатых мужчин, – Ана с Эленой не стали бы, комкая носовые платки, мерить шагами спальни, зажигать свечи, умолять святых заступников вернуть мужнину любовь и давать клятвы не пропускать мессы и новены в соборе. В эти ночи им полагалось бы оставаться в одиночестве и проклинать вероломство своих мужчин, но вместо этого они любили бы друг друга.
Ане было шестнадцать, а Элене пятнадцать, когда им пришла в голову идея выйти замуж за близнецов. Девушки несказанно обрадовались своей находчивости: им удалось бы избежать судьбы, типичной для женщин их круга, – брака по расчету. Ана с Эленой нашли блестящий выход – так можно было следовать правилам и одновременно восставать против них, и никто не придумал бы лучшего решения. Пока они мечтали о своем будущем, Ана страстно любила Элену, и ее жар не остыл за пять недель замужества. Но Ана решила, что ее отношения с Рамоном и Иносенте, однообразные, а иногда отвратительные, – это цена, которую необходимо платить за мир на противоположной стороне острова. Она обратила свой взгляд в будущее, и чувства к Элене, некогда такие сильные, начади истаивать и терять краски, словно корабль, неумолимо уплывающий к горизонту.
По вечерам, если дамам не требовался эскорт, дон Эухенио, Рамон и Иносенте посещали офицерский клуб или один из игорных домов. Как и в Испании, женщины из высшего общества жили затворницами в собственных домах. В городе-крепости вроде Сан-Хуана их можно было увидеть на улицах, как правило, только в сопровождении слуг или мужчин. Когда муж и сыновья уходили, донья Леонора пользовалась возможностью помузицировать, Ана же с Эленой поступали так, как и все остальные местные жители, когда им хотелось глотнуть свежего воздуха. Они забирались на плоскую крышу, откуда открывался волшебный вид на город, гавань, серый Атлантический океан и затененную горную гряду, тянувшуюся через весь остров с востока на запад.
Дневной жар ослабевал, они под ручку прогуливались по крыше, и влажный ветерок подхватывал их голоса – то звонкие, то тихие, а сладкие переливы арфы доньи Леоноры возносились в ночное небо. Подруги обсуждали все на свете, кроме того, что скрывалось за их кажущейся близостью. После свадьбы Ана не приходила к Элене по ночам. Она вышла за Рамона, но, вразрез с планом девушек, Иносенте до сих пор не сделал предложения Элене.
За несколько дней до отплытия Аны с Рамоном на плантацию Элена постучала в дверь подруги. Она заглянула в комнату, с пылающими щеками, словно ожидая застать супругов в постели. Ана была в спальне с горничной, которая собирала на поднос посуду.
– Он уже ушел? – спросила Элена.
– Да, они оба отправились на встречу со своим поверенным.
Горничная пододвинула кресло для Элены поближе к кровати, где Ана разложила несколько жестких нижних юбок, шелковые корсажи с парными юбками, изящные шевровые туфельки и тонкие кружевные перчатки и мантильи.
– Надо было оставить все это в Севилье. Там, куда я еду, носить подобные наряды точно не придется.
Элена провела пальцем по светло-голубому корсажу из тафты:
– Какие маленькие вещички! Похожи на кукольную одежду.
– Если бы ты не была выше меня, я отдала бы их тебе, – сказала Ана.
– Ты говоришь так, словно не собираешься возвращаться, – заметила Элена.
– Ну, маловероятно, что мы будем приезжать в город так часто, как нам хотелось бы. Рамон выяснил, что дороги между Сан-Хуаном и гасиендой Лос-Хемелос непроходимы в течение полугода.
– Лос-Хемелос?
– Да, они ведь близнецы, поэтому так и решили назвать плантацию[3].
– Понятно, – выговорила Элена, с трудом сдерживая рыдания.
Ана показала горничной на дверь, и та покинула комнату, бесшумно ступая босыми ногами.
Элена встала и схватилась за спинку кресла, как будто боялась упасть. Глаза девушки наполнились влагой, а дыхание почти остановилось, пока она старалась совладать с собой.
– Иносенте сообщил донье Леоноре, что… – Рыдания заглушили ее слова.
Ана обвила руками талию подруги, и Элена склонила голову ей на плечо.
– Я знаю, мне очень жаль… – Ана повернулась, чтобы поцеловать Элену.
Та вскинула подбородок:
– Знаешь? – Она была по меньшей мере на голову выше Аны и смотрела на нее словно мать, которая обнаружила проказы дочери.
– Я хочу сказать, что знаю, как это больно, – поправилась Ана, чувствуя себя нашкодившим ребенком.
– Что больно? – Элена смахнула слезы со щек, будто собираясь с силами.
Она вся дрожала, и Ана слышала, как шелестят ее нижние юбки.
– Элена, – начала Ана, стараясь говорить помягче, – Иносенте не хочет жениться на тебе.
– Он тебе так и сказал?
– Да, – призналась Тросточка, подняв взгляд на Мадонну.
Элена пристально смотрела в глаза подруги. «Да, точно, она знает, – отбросила всякие сомнения Ана, – но боится говорить об этом или даже думать. То, чем мы занимались с ней, представляется ей и вполовину не таким греховным, как то, что я делаю с Рамоном и Иносенте». Ужас на лице Элены не оставлял сомнений: с ее точки зрения, любовь к женщине могла грозить им обеим чистилищем, но плотские отношения сразу с двумя мужчинами означали для Аны вечное адово пламя.
Ана почувствовала тепло внизу живота, неодолимое желание поцеловать это прекрасное лицо, распустить шнуровку на тугом корсете, обхватить губами розовые соски Элены и ласкать ее, как она делала это раньше, под одеялом в монастыре Буэнас-Мадрес. И как это делала с ней Элена.
Элена вспыхнула и отвернулась.
– Я пришла, – начала она, стоя к Ане спиной, – чтобы сказать, что я не сержусь. Ты не виновата.
Она вытащила из рукава платок и прижала к лицу.
«Она необыкновенная, – подумала Ана, – такая милая, такая хорошая, такая искренняя». Ана обхватила Элену сзади за талию и прислонилась щекой к спине подруги. От нее пахло лимоном и вербеной. Тело Элены напряглось род корсетом, но через мгновение она взяла ладони Аны и медленно подняла к своей груди.
– Мы хотели всегда быть вместе, – прошептала Элена.
– Я здесь, – ответила Ана.
Она развернула подругу и поцеловала ее грудь в вырезе платья.
После полудня Ана и Элена присоединились к донье Леоноре в ее гостиной.
– Я отложила самые необходимые вещи, остальные можно отправить позднее, – сказала ей Ана. – Элена помогла мне. Одежда Рамона, Иносенте и моя вся поместилась в сундук, который вы так любезно мне предложили.
– Мы отправим ее при первой оказии, – пообещала донья Леонора.
– Спасибо.
В следующее мгновение Ана подскочила, озадачив свекровь и Элену.
– Что случилось?
– Чуть не забыла! Сейчас вернусь. – Ана выбежала из комнаты.
– Она напугала меня, – сказала донья Леонора.
Элена улыбнулась:
– Да, в ней столько энергии.
– Много осталось вещей, которые придется потом отсылать?
– Сундук набит до отказа. Ана берет только одно платье на выход, нарядные туфли к нему, два простых хлопковых платья, специально сшитые для поездки, две юбки, два корсажа к ним и две пары кожаных башмаков. А еще костюм для верховой езды и сапоги. – Элена взяла незаконченную сорочку и принялась за шитье. – Поразительно, насколько тщательно она все продумала. Словно всю свою жизнь готовилась.
Донья Леонора вздохнула:
– Всю свою жизнь… Настоящая безумица…
Она замолчала, потому что вернулась Ана.
– Пожалуйста, сохрани это для меня. – Ана протянула подруге черный бархатный мешочек. Внутри лежали жемчужное колье с бриллиантовой подвеской и жемчужно-бриллиантовые серьги.
– Какие красивые! – запинаясь, прошептала Элена, проводя пальцем по украшениям. – Почему ты не хочешь взять их с собой?
– Они достались мне от прабабушки, – объяснила Ана. – Боюсь потерять их. Не хочу рисковать. Обещай, что будешь носить их.
– Ана, я не могу. Это слишком…
– Смотри, как здорово они на тебе смотрятся. – Ана приложила колье к шее подруги. – Вам не кажется, что жемчуг идеально подходит Элене? – спросила она донью Леонору. – У нее такой цвет лица… Ей они идут гораздо больше, чем мне.
Элена так раскраснелась, что на фоне румяной кожи белые жемчужины засияли еще сильнее. Улыбнувшись, Ана поцеловала подругу в щеку:
– Храни их, пока я не вернусь.
Элена встала перед маленьким зеркалом в простенке и надела серьги. Анна застегнула на ее шее ожерелье и залюбовалась мерцанием жемчуга.
– Прекрасно! – восхитилась она.
Элена покраснела еще больше. Ана подняла волосы над ушами и показала свекрови рубиновые серьги:
Я беру только их, потому что это подарок Рамона на помолвку. И естественно, – она взмахнула левой рукой, – я никогда не расстанусь с обручальным кольцом.
– Надеюсь на это.
Леонора смотрела на двух девушек, стоявших рядом. Одна была высокой и стройной, а вторая – маленькой, жилистой, веснушчатой, словно крестьянка. Она не понимала, что Рамона привлекло в Ане. Может, ее неугомонность, не подобающая настоящей сеньорите. Ана не обладала классической красотой, как Элена, и тем не менее вскружила голову одному из ее сыновей, а заодно и второму, поскольку Иносенте всегда делал то же, что и брат.
Леонора и представить не могла, что потеряет близнецов из-за девчонки, которая выглядит так непрезентабельно. Пока Рамон не встретил Ану, оба ее мальчика были преданными сыновьями, которые приходили к ней за одобрением всех своих планов и намерений. А теперь эта бойкая коротышка руководила каждым их шагом, а ее эксцентричная идея повторить подвиги своих предков определяла их будущее. Леонора упрашивала, умоляла, рыдала и даже угрожала лишить сыновей наследства, однако Рамон и Иносенте, однажды решив отправиться на Пуэрто-Рико, ни разу не усомнились в своем выборе. Ее раздражало то, что сохранить семью можно было единственным способом – с помощью этой девчонки. Этой непоседливой, упрямой, несговорчивой девчонки. И сейчас, после того как Леонора сдалась и, проделав долгий путь через океан, оставила в Испании друзей и родных и поселилась у черта на куличках, Ана увозила сыновей еще дальше, на Богом забытую плантацию, которую даже ее владелец никогда не посещал, потому что дорога туда была долгой и трудной. Да, существовал только один способ сохранить мальчиков и не обречь их на неопределенное будущее на острове, заросшем густыми лесами: надо было подружиться с невесткой.
– Жаль, что ты не можешь остаться, – жалобно сказала Леонора, пряча досаду за просящей улыбкой. – Рамон вернулся бы за тобой через пару месяцев. В доме на плантации несколько лет никто не жил. Кто знает, какие там условия?
– Я обещала следовать за мужем, куда бы ни бросила нас судьба, донья Леонора, точно так же как и вы, когда выходили за дона Эухенио.
– Я была дочерью военного и знала, что такое кочевать с места на место, следуя за отцом. А ты всю жизнь провела в роскоши.
– Я готова к трудностям, которые нас ожидают, – ответила Ана. Леонора услышала в голосе невестки плохо скрытое высокомерие. – Я много читала об освоении Нового Света.
– Твой прославленный родственник был мужчиной, а кроме того, военным, привыкшим к невзгодам. А ты всего лишь девочка.
– Пусть мне только восемнадцать, донья Леонора, но я сильнее, чем выгляжу. – Ана расправила плечи. – И я полна решимости добиться успеха на плантации. – Она опустилась на колени и своими ладонями накрыла руки свекрови. – Я знаю, вы беспокоитесь, что я стану обузой…
