Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
– Мы можем разговаривать о твоей маме каждый раз, когда ты захочешь, – продолжала Элена. – Я знаю ее с самого детства.
Мигель наморщил лоб. Ему трудно было представить маму или Элену маленькими девочками.
– А папу ты тоже знала? Когда он был мальчиком?
– Да, конечно. Донья Леонора – моя приемная мать.
Я выросла вместе с твоим папой и твоим дядей. Они были старше меня. И твоя мама встретилась с твоим папой на моем дне рождения. – Элена замолчала, и ее взгляд снова устремился в сторону Испании. Она покачала головой, словно воспоминание одновременно радовало и огорчало ее. – Бог мой! Послушай-ка церковный колокол! Без четверти двенадцать. Пойдем скорей обратно.
Они торопливо зашагали по узким улочкам, сторонясь пешеходов, конных военных, тележек, запряженных быками или ослами, торговцев с корзинами или мешками.
– Уголь! Кому уголь? – выкрикивал продавец угля.
– Маниок, маланга, ямс! – предлагал зеленщик.
– Дрова для прекрасных дам! – перекрывал лошадиное ржание пронзительный голос разносчика с огромной вязанкой на голове.
Спускаясь с вершины, мальчик заметил разницу между свежим ветром, задувавшим с моря, и воздухом у подножия холма. Он сморщил носик: запахи в этой части города – вонь от экскрементов животных, из открытых сточных канав, запах дыма, жареного мяса, пота – были неприятными.
– Когда у меня будет дом, я хочу, чтобы он выходил на море.
– Было бы красиво, – сказала Элена, – но грустно.
– Почему?
– Тебе пришлось бы постоянно смотреть туда, откуда ты пришел.
– Но я не пришел с моря, как ты.
– Ты прав, милый. Какая я глупая! Давай свернем здесь.
– Расскажешь мне про лошадь с крыльями?
– Конечно. Сегодня вечером я почитаю тебе о Персее и Пегасе.
Этим вечером Элена уселась в кресло-качалку возле кровати Мигеля и открыла толстую книгу с рассказами о героях и волшебных существах. Когда она дошла до того места, где Персей отсек голову горгоны Медузы и с потоком крови из нее вышел крылатый конь Пегас, она умолкла и обратилась к Мигелю:
– От этого тебе могут присниться кошмары.
– Не приснятся. Я видел, как Лучо убивал свиней и коз. Я такого не боюсь.
Элена, по-видимому, удивилась, однако дочитала чудесную историю до конца. Убедившись, что у Мигеля нет вопросов, она выслушала его молитву, уложила мальчика в постель, поцеловала в лоб и вышла из комнаты.
Засыпая, он вдруг ощутил легкость в теле и как будто взлетел над улицами Сан-Хуана. Воздух был чистым, а небо – ярко-голубым и ясным. Внизу крепость Эль-Морро с ее брустверами ощетинилась пушками в сторону океана. Он мчался вместе с ветром, то устремляясь к нежной зелени гор, то ныряя вниз, чтобы подразнить корабль с похожими на подушки парусами. Мигелю снилось, что он был Персеем, скачущим верхом на Пегасе. Он сражался с чудовищами и спасал принцесс, прикованных к скалам, о которые бились пенящиеся волны. Но, проснувшись, он оказался всего лишь маленьким мальчиком, всю ночь стремившимся за своей мечтой.
Ясным прохладным утром, за месяц до шестого дня рождения Мигеля, Бомбон и Элена отвели мальчика в школу дона Симона Фернандеса Лиля. Бомбон осталась ждать на улице, а Элена с Мигелем вошли внутрь.
– А! Вот и юный Аргосо, – сказал дон Симон. – Добрый день, сеньорита Элена. Садись сюда, – показал учитель и подвел Мигеля к первой парте. – Здесь ты будешь у меня перед глазами.
«Наверное, он хотел пошутить», – подумал Мигель, поскольку Элена улыбнулась и залилась румянцем. Тут как раз пробил колокол.
Дон Симон схватил со своего стола большой колокольчик.
– Спасибо, что привели его в мою школу. – Учитель поклонился Элене, и щеки у обоих еще больше покраснели.
– Дон Эухенио и помыслить не мог о другом учебном заведении. – Элена подошла к парте Мигеля и взяла в ладони его лицо. – Я приду после уроков и отведу тебя домой.
Она поцеловала мальчика в лоб и вышла из комнаты.
Бомбон, следуя за Эленой, помахала ему с улицы. Мысль о том, что они вернутся, утешала оставшегося в одиночестве Мигеля, а учитель тем временем направился к двери и стал звонить в колокольчик.
Классная комната была некогда гостиной жилого дома. Ставни высоких, от пола до потолка, окон открывались наружу, причем нижняя половина проемов была огорожена узорчатой кованой решеткой. Двойные двери вели с улицы в холл, который, в свою очередь, вел в галерею, окружавшую внутренний дворик со множеством растений в кадках и горшках. На ветках фикуса, возвышавшегося посредине двора, висело несколько клеток с птицами, так что канареечное пение отчасти заглушало уличный шум.
Ученики заходили в школу. Некоторые мальчики были чуть постарше, некоторые помоложе, но все, подобно Мигелю, щеголяли накрахмаленными хлопковыми костюмчиками. Волосы у всех были аккуратно причесаны, шеи и уши вымыты. Старшие ученики занимали задние парты, а младшие, показалось Мигелю, рассаживались согласно заранее установленному порядку – по возрасту, как выяснилось позже. Они острили, поддразнивали друг друга и обменивались шутливыми тычками, словно хорошие друзья. Трое из них оказались братьями, а два старших мальчика – кузенами. Все с любопытством поглядывали на Мигеля.
– Меня зовут Луис Хосе Кастаньеда Урбина, – с важностью представился мальчик, который сел рядом. – А тебя?
– Рамон Мигель Иносенте Аргосо Ларрагойти Мендоса Кубильяс, – ответил Мигель, которому едва хватило дыхания на то, чтобы добраться до последнего звука «с».
– Бог мой! – воскликнул Луис. – Не хотел бы я оказаться на твоем месте, когда профессор станет объяснять, как нужно писать наши имена.
Кто-то хлопнул Мигеля по плечу. Повернувшись, он увидел карие глаза, обрамленные густыми ресницами, и густые брови, принадлежавшие, казалось, совсем другому лицу, а не тому, с которого смотрели, потому что нижняя часть, с тонким носом и изящно очерченными губами, была совершенно иной.
– Дон Симон влюблен в твою тетю, только он бедный, и поэтому они не могут пожениться.
– Но тетушка Кириака такая старая! – удивился Мигель.
– Не в нее, – рассмеялся Луис Хосе. – В сеньориту Элену.
– Она мне не тетя, – возразил Мигель, но продолжить не успел, поскольку с последним запоздавшим учеником в комнату вошел дон Симон и костяшками пальцев постучал по столу:
– Здравствуйте, мальчики.
Перед учителем сидело пятнадцать мальчиков, в основном из хороших семей, которых прислали с целью получения общего начального образования. Предполагалось, что каждый из них проведет в школе шесть лет, после чего часть юношей должна была поступить в католическую академию для мальчиков, а часть – отправиться в Европу заканчивать образование.
– Приятно снова всех вас видеть. – Учитель кивнул знакомым детям. – Добро пожаловать, – поприветствовал учитель Мигеля, единственного новенького в классе. – Андрес, – обратился он затем к обладателю кустистых бровей, – пожалуйста, начинай читать «Отче наш», а мы будем повторять.
Все встали. Мигель исподтишка разглядывал дона Симона. Тот был таким худым, что одежда висела на нем как на палке. Его волосы были цвета сухих пальмовых листьев, а большие светло-карие глаза, слегка навыкате, печально смотрели из-под изогнутых бровей. Кончик длинного носа загибался вниз, к густым усам, которые закручивались по бокам вверх, отделяясь от короткой золотистой бородки, закрывавшей подбородок. Голос дона Симона был глубоким и чистым, и учителю не требовалось напрягать голосовые связки, чтобы его услышали в задних рядах.
Мигель пытался определить, насколько дон Симон привлекателен и на самом ли деле он любит Элену. То, как они краснели и улыбались, скорее всего, свидетельствовало о правоте Андреса. И все-таки Мигель не мог понять, почему бедность учителя мешала им пожениться. Многие люди были бедны. Женились даже рабы, которые почти ничего не имели.
Он вспомнил свадьбу Корал и Польдо, сына тетушки Дамиты. Корал соорудила на голове голубой тюрбан и украсила его яркими цветами. А Польдо надел белую рубашку поверх выстиранных и отутюженных рабочих штанов. Он подошел к женскому бараку и запел для невесты, а Корал слушала его, стоя на крыльце в окружении других женщин, которые улыбались и подталкивали друг друга локтями. Рука об руку молодые направились к навесу для богослужений, а остальные последовали за ними, хлопая в ладоши, распевая песни и приплясывая. Веселье продолжалось до тех пор, пока по сигналу колокола все не отправились спать. «Конечно же, – думал Мигель, – если уж рабам можно было жениться и устраивать праздники, то Элена с доном Симоном тоже могли это сделать».
Симон преподавал чтение, правописание и арифметику в помещении, которое некогда служило гостиной его дома, а основы естествознания – во дворе, среди кадок с цветущими растениями. Председательствовал на уроках естествознания злющий попугай, наводивший страх на щебечущих птичек (да и учеников тоже) истошными воплями, похожими на человеческий крик. Вдоль одной из стен стояли банки с заспиртованными останками поросенка, двух лягушек, трех змей и обезьяны, вызывавшие в мальчишках благоговейный ужас и одновременно возбуждавшие их любопытство. По меньшей мере два раза в день с верхнего этажа в классные комнаты прорывалась Кики, собачка дона Симона, чтобы навестить хозяина и получить свою порцию энергичных ласк от его подопечных.
Семья Фернандеса Лиля на момент переезда на Пуэрто-Рико владела весьма значительными средствами, однако ее глава быстро спустил состояние и был убит за игорным столом. После смерти отца Симон, который в Мадриде обучался на врача, бросил учебу и превратил собственный дом в школу, чтобы содержать себя и больную мать.
Он обрадовался, когда Мигель оказался среди его учеников, поскольку это давало ему возможность каждый день видеть Элену, по крайней мере до тех пор, пока мальчику не разрешат ходить в школу и обратно домой без сопровождения. Встречи с ней были одним из немногих удовольствий в его одинокой и несчастной жизни. Кроме учеников и матери, Симон общался только с такими же, как он, молодыми людьми с благородными помыслами, которые собирались в задней комнате аптеки дона Бенисьо и часами вели политические споры. Вечер за вечером они дискутировали и писали листовки с требованиями освободить рабов и предоставить Пуэрто-Рико большую независимость, а потом читали друг другу, потому что вывешивать их для всеобщего обозрения было запрещено законом. Освобождение Гаити из-под ига Франции, борьба жителей Санто-Доминго за независимость от Испании, а в 1844 году от Гаити и создание Доминиканской Республики вселили в души пуэрто-риканских либералов решимость освободить рабов на Пуэрто-Рико без кровопролития и гражданских войн, которые разорили Эспаньолу и вынудили тысячи людей бежать с острова.
Когда Симон впервые появился у аптекаря, его смутили бунтарские разговоры, громкое недовольство местных уроженцев, которые, в силу ума и образования, чувствовали свое превосходство над испанцами, под чьей пятой им приходилось жить. Но вскоре он узнал, что и в высших кругах общества находились люди, разделявшие ту же точку зрения, пусть даже их официальная позиция была более консервативной.
Бедность Симона, немного меньше угнетавшая его в течение учебного года благодаря скромной оплате, взимаемой с учеников, не позволяла ему часто наведываться в гостиные, где устраивались приемы наподобие тех, что он посещал в Мадриде. Изящество Элены, ее безмятежность, светлая кожа и мелодичный голос казались ему именно теми достоинствами, которых он искал в женщине, и Симон непременно женился бы на ней, не растранжирь отец его наследства.
Когда он увидел ее в первый раз, Элена переходила площадь с доньей Леонорой. В тот день девушка была одета в желтое платье и соломенную шляпку, затенявшую ее лицо. Концы зеленой ленты вокруг тульи свисали на спину и трепетали на ветру. Проходя мимо женщин, Симон увидел лицо Элены, ее серьезные глаза, очаровательные губки, казалось улыбавшиеся ему, хотя он и понимал, что это невозможно. Они не были официально знакомы, и только год спустя дон Эухенио представил их друг другу, когда семья уже носила траур. Впоследствии Симон встречал ее в церкви, во время праздников, или среди публики, когда на площади играл военный оркестр.
Элена стала его музой, первым человеком, о котором он думал, просыпаясь по утрам, и последним, чье лицо возникало в его мыслях перед сном. Надежда на то, что он снова увидит ее, придавала смысл каждому дню.
Иногда в задней комнате аптеки дона Бенисьо не говорилось ничего нового, или у Симона просто не было нескольких монет, чтобы заплатить аптекарю за водку домашнего приготовления. И тогда он бродил по городу. Он шел узкими переулками, огибая доки, где пили и торговались с проститутками моряки, к благоухающему парку возле губернаторского особняка, к железным воротам крепости Сан-Кристобаль, к молу, который без устали атаковали морские волны. Куда бы вечерние блуждания ни заводили Симона, заканчивались они всегда возле дома полковника Эухенио Аргосо Марина, с его выложенным плиткой порогом и массивными двойными дверьми. На втором этаже, справа от дверей, находилось окно Элены, и учитель смотрел, как дрожащий свет ее свечи просачивается сквозь щель в тяжелых портьерах.
Такими вечерами, ожидая под тенью деревьев, когда Элена задует свечу, Симон частенько слышал, как дон Эухенио и донья Леонора возвращаются с какого-нибудь званого вечера, отголоски которого, казалось, были слышны в шорохе ее юбки и стуке его каблуков о камни мостовой. Симон отступал назад и смотрел, как они заходят домой. Полковник держал жену под локоть. Они так долго были женаты, что двигались словно единое существо. И Симон завидовал их близости, тому, как привычно жена опиралась на руку мужа, когда тот помогал ей подниматься по ступеням.
На обратном пути улицы Сан-Хуана казались Симону еще унылее, а его одиночество – еще беспросветнее. Он входил в спящий дом и на цыпочках пробирался мимо материнской двери, которую оставлял приоткрытой, чтобы она могла слышать возвращение сына. Но ее всегда одолевал сон. Храп и бессвязное бормотание матери сопровождали легкие шаги Симона, когда он тихонько шел по коридору в свою комнату, где сочинял стихи о своей любви к Элене.
Каждый вечер, после того как Мигель заканчивал молиться, Элена читала ему рассказы о героях и волшебных существах.
– Это стихи, – объяснила она, – написанные очень давно.
– Они нравятся мне больше, чем те, которые нам читает дон Симон, – скорчил Мигель рожицу.
– А что он вам читает?
– О дамах, птицах и цветах.
– Дон Симон любит романтические стихи, – ответила Элена, покраснев.
Мигель пристально посмотрел на нее, но, когда Элена подняла на мальчика глаза, он отвел взгляд.
– Тебя что-то беспокоит?
– Нет, – быстро возразил Мигель, однако минуту спустя собрался с духом и признался: – Да.
– Что же, любовь моя?
– Если бы абуэло дал дону Симону денег, он женился бы на тебе?
– Мигель, с чего такой вопрос?
– Мальчики в школе говорят, что дон Симон в тебя влюблен, но не может жениться, потому что беден. А вот если бы дедушка дал ему немного денег?..
Элена растерялась. Не существует на свете красивых женщин, которые не подозревают ни о своей красоте, ни о чувствах мужчин. Если бы она стала отрицать, что Симон ее любит, то солгала бы. Она не прочь была пофлиртовать с учителем, однако любви к нему не испытывала.
Сочувствие Мигеля, который, несмотря на возраст, понимал, что молодой женщине нужно выходить замуж, растрогало ее. С другой стороны, она должна была пресечь сплетни.
– Мигель, дорогой, – начала она, – мальчикам не пристало обсуждать подобные вещи на улице или на школьном дворе. Это неуважение к дону Симону, ко мне, да и к тебе тоже. Такие вопросы решают только взрослые. Перестань переживать и пообещай больше ни с кем не говорить об этом.
– Обещаю, – согласился Мигель.
Элена погладила его по голове и подоткнула простыню.
– Ты можешь спрашивать меня обо всем, Мигель, ты ведь знаешь.
– Да.
– Но я не всегда смогу объяснить все, что тебя заинтересует. – Элена улыбнулась, словно скрывая какую-то тайну. – Когда ты вырастешь, то начнешь смотреть на вещи по-другому.
Мигель кивнул. Как обычно, перед тем как выйти из комнаты, Элена поцеловала его в лоб и задула свечу на прикроватном столике. Он остался лежать в темноте, мечтая поскорее стать мужчиной и самому находить ответы на все вопросы.
Кириака расстегнула черное платье Элены, нижнее белье девушки тоже было выкрашено в черный цвет. Горничная помогла хозяйке высвободиться из трех нижних юбок, расшнуровать и снять корсет. Оставшись в рубашке, чулках и комнатных туфлях, Элена шагнула за ширму, чтобы переодеться на ночь. Ее белая ночная сорочка и халат были легче дневной одежды, но даже они были отделаны черными лентами по вороту и манжетам.
Кириака проверила, достаточно ли воды в кувшине, стоит ли стакан возле кровати и есть ли запасные свечи, поскольку Элена частенько засиживалась до самого утра, и служанка знала об этом.
– Спокойной ночи, сеньорита, – сказала она, закрывая за собой дверь.
Элена распустила волосы, сколотые черепаховыми шпильками и увенчанные гребнем из черного дерева. Она склонила голову и расчесала свои густые каштановые пряди сначала от затылка вперед, потом с одного бока на другой, затем ото лба назад и наконец, перекинув волосы через левое плечо, заплела косу. Вода в тазу для умывания была прохладной, и Элена вдохнула острый запах лимонных долек, плававших на поверхности. Она вымыла лицо, шею, протерла за ушами и вытерлась льняным полотенцем. Из верхнего ящика Элена вытащила бархатный мешочек. В ладонь скользнули жемчужное ожерелье и серьги Аны, легкие, роскошные, сияющие живым теплым блеском. Она надела их с благоговением – каждое движение словно молитва. Девушка улыбнулась своему отражению в зеркале, восхищаясь гладкой шеей, обвитой жемчугом, мерцанием бриллиантов в мочках ушей. Элена уже пять лет носила траур, но каждый вечер из тысячи восьмисот двадцати четырех дней скорби она надевала жемчуг и бриллианты Аны и любовалась собственной красотой.
Месяц назад она встретила свое двадцатичетырехлетие – без мужа, без собственного дома, без детской, наполненной возней малышей. За эти годы дон Эухенио знакомил воспитанницу со многими достойными молодыми людьми. Они восхищались ею и ждали ответного интереса с ее стороны, однако она реагировала с вежливой отчужденностью. Некоторые пытались завоевать любовь Элены, а другие, как дон Симон, боготворили ее на расстоянии. Любую красивую молодую женщину, которая ничего не предпринимает, чтобы заставить мужчину потерять голову от любви, считали святой, и Элена, Мадонна, вызывала восхищение своей сдержанностью и самообладанием. Она знала, что ее считают романтической натурой. Смерть жениха создала вокруг нее ауру трагизма, и она никоим образом не пыталась ее рассеять.
Если бы Иносенте не умер, она вышла бы за него замуж, хотя и испытывала к нему лишь сестринские чувства. Она увеличивала запасы приданого, сложенного в кедровом сундуке, который донья Леонора подарила ей на пятнадцатилетие. Белые льняные салфетки были обвязаны тонким кружевом с узором из ананасов. Каждую наволочку и полотенце украшала вышитая буква «А», с которой начинались их с Иносенте фамилии – Аргосо и Алегриа. Она подготовила две ночные сорочки из тонкого полотна, отороченные кружевом по вороту и манжетам. Она заполнила сундук постельным и столовым бельем, надеждами и молитвами. А после гибели Иносенте заперла его.
Возможно, она никогда не выйдет замуж. Она станет заботливой дочерью, которой никогда не было у Аргосо, единственным существом, кто останется с доном Эухенио и доньей Леонорой и будет опекать их в старости. Они были к ней щедры, дали хорошее образование и обеспечили комфортную жизнь. Что нового может ей дать мужчина? Ребенка, конечно. Но теперь у нее был Мигель, и она любила его, словно он вышел из ее собственного чрева. Иногда выражение его лица, какой-нибудь жест напоминали Рамона или Иносенте, но обычно Элена видела в мальчике его маму. Она не могла заполучить Ану, зато Мигель принадлежал ей полностью и безраздельно.
Она снова улыбнулась своему отражению, и от счастья щеки окрасились румянцем, а глаза засияли. Всякий раз на исповеди она каялась в тщеславии и удовольствии, которое испытывала, разглядывая себя в зеркале.
Элена накинула на плечи черную шаль и по узкой лестнице поднялась на крышу. Супруги Аргосо присутствовали на новене по усопшему соседу, и слова молитвы доносились из дома неподалеку. Узкий серп месяца висел в бархатном небе, усеянном бриллиантами. Элена прислушалась к городским шелестам, напевам, разговорам, молитвам и стонам волн, когда прибой ударялся о прибрежные скалы. С высоты крыши порт Сан-Хуана казался таким же бескрайним и бездонным, как и небо над ним. Стоявшие в доках суда мерцали оранжевыми и желтыми огоньками – только благодаря им и можно было отличить берег от густых зарослей, поднимавшихся в горы, которые рассекали остров, словно хребет. Интересно, что сейчас делает Ана в этом Богом забытом месте, в скромном жилище, окруженном тростниковыми зарослями? Почти каждый вечер Элена взбиралась на крышу и смотрела на юго-запад, уносясь мыслями на гасиенду Лос-Хемелос, как будто они могли долететь до ее возлюбленной.
Под мерцающими звездами она шептала молитву. Город не спал, и его приглушенные шумы походили на колыбельную. Услышав на улице знакомые шаги, Элена поспешила в спальню. Звук замер под ее окном. Как-то два года назад, задув свечу, она выглянула в щелку ставен. Худощавая фигура Симона медленно удалялась от дома. Он шел, засунув руки в карманы, ссутулившись, словно она отвергла его. Но он не объявлял о своих желаниях и никогда бы не стал этого делать, была уверена Элена. Он любил, как трубадуры любили в былые времена, которые довольствовались вздохами, стихами и глубоко запрятанными чувствами.
Элена убрала драгоценности Аны и задула свечу. Через несколько минут она услышала удаляющиеся шаги Симона. Перед тем как уснуть, она провела руками по своему прекрасному телу, вспоминая другие руки…
