Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
– «Свирепость глупой африканской расы»? – Ана подняла глаза. – Странное вступление. – Она передала Северо листки бумаги. – Это все всерьез?
– Да, сеньора, – ответил управляющий. – Хотя, с моей точки зрения, они перегнули палку.
Рамон стал читать дальше:
– «Их природная склонность к поджогам, убийствам и разрушениям…»
– Подобные выражения скорее будут провоцировать насилие, нежели его сдерживать, – заметила Ана.
– Прокламации составлены в Сан-Хуане военными и гражданскими властями, – отозвался Северо. – Их напугали немногочисленные злоумышленники, которые подожгли дома своих хозяев. Простите, сеньор, если вам это неприятно.
Рамон принял извинения кивком.
– Ну не станем же мы читать подобную чепуху нашим работникам! – возмутилась Ана.
– К сожалению, мы обязаны, – возразил Северо.
Она взяла бумаги из рук управляющего:
– Эти прокламации, похоже, в спешке сочинил какой-нибудь до смерти перепуганный аристократ из Сан-Хуана.
Ана вернула документ управляющему.
– Похоже на то, сеньора, – согласился он.
– Но граф де Реус – представитель королевы, да хранит ее Господь, – возразил Рамон. – Он вряд ли поехал бы в такую даль, если бы острову не угрожала серьезная опасность.
– У нас на плантации и поблизости все спокойно? Вы ничего не скрываете от меня? – Ана взглянула на Северо.
– Как можно, сеньора!
– Но если рабы узнают про волнения, – настаивал Рамон, – они, конечно…
– Я лично буду все контролировать, – пообещал управляющий. – Больше никаких пропусков на выезд с гасиенды. Усилим охрану в ночное время.
– И все же, если работники успели услышать про «Бандо негро», нам стоит сообщить им, что кое-где произошли беспорядки, – предложила Ана.
– Согласен, сеньора.
– Не надо зачитывать им вводную часть, перечислите только требования и наказания. И скажите, что мы будем применять самые строгие меры.
– Хорошо, сеньора.
Рамон наблюдал, как его жена и Северо перебрасываются фразами и принимают решения, словно его здесь нет. В какой-то момент черты лица Аны смягчились, когда она встретилась глазами с управляющим, но длилось это долю секунды, поэтому Рамон так и не понял, что произошло.
Колокол пробил четыре раза, после паузы еще четыре, а затем три. Работники и надсмотрщики, бросив все занятия, собрались перед бараками. Рамон унес Мигеля в свою спальню на другой стороне дома. Ана закрыла окна и двери, выходившие во двор, оставив небольшую щель. Так она могла все видеть, но в то же время никто не мог заметить ее.
Хотя не было команды строиться, рабы Северо собрались вместе, а невольники, принадлежавшие гасиенде, встали поодаль. Тетушка Дамита подошла к порогу хижины, которая служила лазаретом, хмурясь и кусая губы. Все собравшиеся, невольники и свободные, выглядели встревоженными. Ане показалось, они ждали этих новостей.
– Я знаю, что вы слышали о беспорядках в других местах, – начал Северо таким тоном, словно говорил о погоде. – Но это Пуэрто-Рико, и мы все являемся подданными ее величества королевы Изабеллы Второй, да хранит ее Бог. Вы должны подчиняться здешним законам, независимо от того, что делается в других странах.
Северо неторопливо прочитал девятнадцать параграфов «Бандо негро», делая паузу после каждого, чтобы дать возможность слушателям обдумать его.
– «Всякого черного или цветного, угрожавшего белому словом или делом, ждет наказание: раб будет казнен, а свободный человек потеряет правую руку».
В щель между ставнями Ана видела только спины мужчин и женщин, которые стояли неподвижно, понурив голову. Положение надсмотрщиков теперь изменилось. Раньше Своды законов о рабовладении не касались свободных работников, но кожа надсмотрщиков не была белой, поэтому положения «Бандо негро» распространялись и на них тоже.
Закончив чтение, Северо велел работникам приниматься за дела. Ана смотрела, как тетушка Дамита идет через двор к своему мулу, привязанному к столбу у ворот. Эта статная, гордая женщина шла ссутулившись, низко опустив голову.
В последующие несколько дней Ана чувствовала себя так же, как после смерти Иносенте. Все были возбуждены и избегали ситуаций, которые могли быть истолкованы как проявление агрессии, угрозы или неуважения. Даже дети присмирели, а взрослые постоянно одергивали их. Взаимная подозрительность была осязаемой, как легкий туман, появлявшийся после ливня жарким июльским днем. Флора стала серьезной и тихой. Во время вечернего обмывания она была по-прежнему внимательна, но не пела, хотя однажды сказала хозяйке, что ее народ поет даже в горе. Ана понимала, что просьба спеть будет воспринята как очередной приказ, и не осмеливалась требовать от служанки еще и этого.
Пропуска, разрешавшие покидать гасиенду, временно отменили, поэтому родные Дамиты не могли проводить у нее воскресенья. Вместо этого Северо позволил ей приходить к родным днем. Она приносила продукты, чтобы невестки приготовили еду, и всегда с запасом, чтобы угостить остальных.
По воскресеньям работники чувствовали себя свободнее, поскольку Северо не было на гасиенде. Утром, после хозяйственных хлопот, все собирались под навесом слушать Библию. Если накануне кто-нибудь умирал, в службу включали специальную молитву, но новены по рабам, как по белым, никогда не читали. Затем невольники возвращались в хижины или бараки, а вооруженные охранники объезжали территорию и проверяли, не собираются ли рабы группами.
Дни напролет донья Ана проводила за бумагами, анализируя и делая пометки, а дон Рамон слонялся без дела по двору. Иногда он брал на прогулку Мигеля, но чаще бродил в одиночестве. Никогда тетушка Дамита не видела человека, который до такой степени запутался бы в собственной жизни. Он одевался теперь исключительно в белое, добавляя забот прачке. Нена вот-вот должна была родить от него, и ее малыш, по подсчетам Дамиты, стал бы девятым ребенком, зачатым от близнецов. Она гадала, что донья Ана думает по поводу младенцев-мулатов, появлявшихся на гасиенде. Может, она считала их отцом Северо? Однако, по наблюдениям Дамиты, Северо не вступал в отношения со здешними женщинами. Ему хватало кампесинас и Консуэлы. Иногда донья Ана пристально разглядывала какого-нибудь малыша вроде трехлетней Пепиты, но Дамита была уверена, что хозяйка гасиенды никогда не стала бы выяснять правду. Белые имели странную, по мнению Дамиты, привычку лгать самим себе.
Дороги и проезды в Гуарес и вокруг города постоянно патрулировались, поэтому Дамита отправлялась туда только в крайних случаях. Однажды вечером она уже собиралась задуть свечу и улечься в гамак, когда в дверь постучали.
– Кто там?
– Это я, мама, Артемио…
Сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. На гасиенде уже давно прозвонил колокол, приказывавший гасить свет, и ее сын должен был сейчас находиться в бараке. Она впустила его и заперла дверь. Артемио бросился к ней, словно за ним гналось привидение.
– Что случилось? Что ты тут делаешь?
– Прости меня, мамасита… – Закрыв лицо, он всхлипывал, как ребенок, а Дамита обнимала и гладила по голове своего младшего сына.
Новости, которые он принес, были хуже некуда: Артемио вместе с тремя рабами убежал из Сан-Бернабе.
Он ходил в Сан-Бернабе по поручениям дона Северо и влюбился в тамошнюю девчонку-мулатку, с кожей цвета какао и большими круглыми глазами над высокими скулами узкого лица. У нее часто поднималась температура – оттого, как считала Дамита, что кровь у девушки была чересчур горячей и то и дело закипала. Дамита лечила юную мулатку и ее брата, который страдал от того же недуга.
– Дон Луис не дает проходу ни одной женщине на плантации, и она не смогла больше терпеть. Она убедила нас в том, что надо бежать. Но когда мы встретились в лесу, она передумала и попыталась нас отговорить. Мы растерялись. Нужно мне было сразу вернуться, мама, но она сказала, что во всем признается… Тогда в награду ее освободят… Я так испугался! Я ударил ее, и она упала…
– Ты ее…
– Нет, кажется… Она стонала и… Я не собирался убивать ее, – сказал Артемио. – Я не знал, как быть. Все разбежались, и я прятался в поле до тех пор, пока колокол не зазвонил. А потом пришел сюда.
Объясняя, какой дорогой следует идти, она искала деньги, чтобы Артемио смог подкупить кого-либо, кто способен был оказать помощь. Но не успела она обнять и поцеловать сына в последний раз, как у дверей раздался собачий рык.
– Открывай дверь, Дамита. Выходи немедленно!
Дамита с Артемио вышли, держась друг за друга. Дон Северо направил на них ружье. Он свистнул, и собаки уселись у его ног.
– Простите, сеньор! – снова и снова умолял Артемио, молитвенно сложив руки. – Мама совсем ни при чем. Это все я, сеньор, пожалуйста, не наказывайте мою мамиту, прошу вас, достопочтенный сеньор! Прошу вас!
Дон Северо не успел ответить – четверо военных ворвались во двор.
– Именем королевы! – закричали они.
Любой, услышав эти слова, должен был замереть на месте и ждать, пока солдаты не дадут команду «вольно».
– Мы еще не нашли остальных, – сказал лейтенант дону Северо. – Этих двоих мы забираем…
– Мальчишка принадлежит мне и работает на меня, – возразил дон Северо. – Я сам с ним разберусь.
– Простите, дон Северо, вы вольны распоряжаться в случаях мелких правонарушений, но здесь другое дело. Дон Луис сказал, они убили девушку. Кто знает, что они затеяли? Прежде всего нам нужно их допросить. Эта женщина, скорее всего, соучастница.
– Она ни при чем!
– Будь мужчиной! – рявкнул дон Северо, и Артемио умолк. – Я встречусь с вами в бараках в Гуаресе.
Руки им стянули за спиной, а на шеи накинули петли. Концы веревок привязали к лошадям, так что если бы Дамита или Артемио споткнулись или упали, то петля затянулась бы и удушила их. Луна освещала дорогу как днем, но, когда она пряталась в облаках, все исчезало и в мире становилось так же темно, как на сердце у Дамиты. Она не могла понять, почему Артемио с товарищами решили бежать в полнолуние. Но она знала, что значит отчаяние: оно заставило ее вырваться на свободу в такую же ночь, когда ей было примерно столько же лет. Шрамы на ее спине сейчас саднили, словно до сих пор не зажили.
Они дошли до поворота дороги на Сан-Бернабе, и Дамита услышала собачий лай, крики и топот ног. Лошадь заволновалась, веревка с силой дернулась, потом снова и снова, и Дамите пришлось выписывать замысловатые па, как в какой-то дикарской пляске.
– Именем королевы! – раздался крик солдат. – Мы нашли их.
Военный, который вел Артемио, передал вожжи тому, кто вел Дамиту, оголил саблю и вместе с остальными ринулся в лес. Оттуда доносились вопли беглецов, моливших, чтобы убрали собак:
– Ради бога!
Дамита взглянула на Артемио. Он был самым младшим и самым послушным до сегодняшней ночи. Самым нежным и самым милым. Их глаза встретились, и она почувствовала его страх и свой, свою любовь и его и раскаяние мальчика. Луна спряталась, и Артемио, волоча ноги, приблизился к матери.
– Прости, мама, – снова повторил он.
Луна опять показалась из-за туч, Артемио вскрикнул и ударил ногой лошадь. Лошадь, к которой была привязана Дамита, рванула в сторону. Дамита упала, и лошадь протащила ее по земле несколько метров, пока военный не остановил животное. Другой солдат подхватил женщину, ослабил петлю и помог встать. Перед тем как луна исчезла, Дамита увидела вторую лошадь, которая мчалась в темноту, волоча за собой безжизненное тело Артемио.
КНИГА ВТОРАЯ
1849–1863
Говорить об истории – значит
Отказаться на время
От предписанного безмолвия,
Чтобы рассказать (не опуская дат)
Про страдание, о котором
Не сумели поведать другие,
Хранившие предписанное безмолвие.
Из поэмы Рейнальдо Аренаса «Эль-Сентраль»
НОВОСТИ ИЗ САН-ХУАНА
Леонора гордилась тем, что за долгие годы супружества создавала уют в самых разных местах, куда бы ни отправляли Эухенио по службе, однако она изо всех сил сопротивлялась переезду на Пуэрто-Рико. Леонора боролась со своими страхами, но дурные предчувствия продолжали терзать ее, даже когда она приспособилась к новой жизни.
Сначала она не могла привыкнуть к более чем скромным масштабам Сан-Хуана: всего семь на восемь кварталов, а остальное – крепость. Но скоро Леонора ушла с головой в благотворительность, которая не давала ей скучать. Кроме того, она быстро завела здесь знакомства. В пуэрториканской столице проживало и трудилось множество чиновников и военных – действующие офицеры армии и отставники со своими семействами играли весомую роль в городском обществе. К ее огромному удивлению, всего через пару месяцев она полюбила и город, и горожан.
Сан-Хуан представлял собой миниатюрную Испанию, чьи региональные диалекты, предрассудки, пристрастия и раздоры пересекли Атлантический океан и смешались в вынужденной тесноте цитадели. Каталонские банкиры, баскские мореплаватели, галисийские священники, андалузские фермеры и кастильские художники жили и работали бок о бок с французскими танцмейстерами, венесуэльскими кофейными плантаторами, ирландскими бакалейщиками, корсиканскими табаководами и североамериканскими бухгалтерами.
По манере одеваться старожила всегда можно было отличить от вновь прибывшего. Европейцы, не ожидавшие, что местный климат окажется таким жарким, а солнце таким ярким, постепенно отказывались от шерсти в пользу хлопка и льна, на смену фетровым шляпам приходили соломенные хипихапы, галстуки расслабляли свою мертвую хватку на мужских шеях, на женских корсетах распускалась шнуровка.
На Пуэрто-Рико постоянно менялся состав населения. Из Испании прибывали целые полки солдат, приплывали дестеррадос, политические ссыльные, которых присылали сюда отбывать наказание. Беженцы, спасавшиеся от беспорядков в Южной Америке и на ближайших островах, оставались здесь надолго и своими рассказами сеяли ужас среди местных жителей. В портовых городах проказничали матросы. Игроки, мошенники и шарлатаны приезжали сюда за удачей и, облапошив очередную доверчивую жертву, исчезали, своими подвигами внося немало ярких красок и драматизма в разговоры жителей.
Словом, Сан-Хуан был бойким и даже веселым городом, если не принимать близко к сердцу отсутствие канализации, частые засухи и разные большие и мелкие неудобства. Практически все, в чем Леонора нуждалась для содержания дома на должном уровне, ввозилось из-за границы, в том числе оливковое масло. Местные жители для приготовления пищи использовали свиной жир или кокосовое масло, оставлявшие неприятное послевкусие.
Утро Леонора проводила за письменным столом, сочиняя письма. В день отъезда Рамона и Иносенте она отправила им вслед целый шквал предупреждений и инструкций, как выжить в суровых условиях, которые основывались на ее громадном опыте офицерской жены. Спустя несколько недель от сыновей пришли ответы, многословные и безликие. Леонора поняла, что их написала Ана, проигнорировав все материнские тревоги, хотя и узнала почерк своих мальчиков. В конце концов, после свадьбы она тоже составляла для Эухенио письма к его родным. Это входило в обязанности жены. Тем не менее она обиделась.
Леонора не сомневалась, что жизнь сыновей в действительности была куда суровее, чем Ана описывала в своих посланиях. И еще она знала: если, пожив в кампо, близнецы приедут в Сан-Хуан, то обратно они уже не вернутся. Она бы познакомила мальчиков с друзьями, которых завела в столице, и те уговорили бы Рамона и Иносенте последовать их примеру: поселиться в городе и выезжать на плантацию один-два раза в год на несколько недель, чтобы поездить верхом и отдохнуть.
Столичными друзьями Леоноры были плантаторы и сыновья плантаторов, некоторые из которых слышали о гасиенде Лос-Хемелос. Однако, когда она упоминала ее в разговоре, лица мужчин застывали, а женщины опускали глаза и начинали лихорадочно обмахиваться веером. Они знали что-то такое, чего не знала Леонора, но не говорили ей. Она рассказала об этом Эухенио, но он уверил жену, что не замечал подобных странностей. Элена смотрела на тетю с жалостью, тем не менее ничего ей не объясняя.
В тот день, когда Элена получила письмо, написанное самим Иносенте, и дрожащей рукой передала его Леоноре, та вскрикнула от радости, прочитав о желании сына жениться на их воспитаннице, а также его намерении вернуться в Сан-Хуан и помогать отцу с фермой в Кагуасе. Если Иносенте поселится поблизости от столицы, Рамон тоже вскоре переедет, независимо от того, что скажет или сделает Ана. Леонора знала: два ее мальчика не могли существовать друг без друга.
После убийства Иносенте Эухенио и Элена ходили вокруг Леоноры на цыпочках, как будто при упоминании Лос-Хемелоса она готова была разразиться проклятиями и обвинениями. Однако она оплакивала сына с тихим достоинством: заказывала новены, посещала мессы, часами молилась вместе с падре Хуаном или монахинями из монастыря Лас-Кармелитас, жертвовала на благотворительность от имени Иносенте. Леонора больше не напоминала мужу и воспитаннице о своих дурных предчувствиях. Смерть сына подтвердила ее правоту. Она не плакала, когда произносили его имя, и не говорила, что винит Ану в гибели мальчика. Теперь, когда сбылись ее худшие опасения, Леонора не хотела сглазить единственного оставшегося ребенка, поэтому свои страхи и нескончаемые опасения, по-прежнему ее терзавшие, старалась унять с помощью молитв и сладкого хереса, который принимала от бессонницы и нервов. Ее радовало, что после смерти Иносенте Ана больше не писала за Рамона письма. Каждая страница дышала печалью, он вдумчиво отвечал на материнские вопросы, хотя и не называл точной даты, когда они с Аной и Мигелем приедут в Сан-Хуан.
Прошло три с половиной года. Мигель, по словам Рамона, рос здоровым мальчиком, которого интересовало буквально все вокруг. Ану в своих письмах он упоминал редко.
Кроме того, заметив, что Элена все реже и реже получает корреспонденцию из Лос-Хемелоса, Леонора посчитала, что влияние Аны на сына стало ослабевать. И все-таки она не могла понять, почему они не возвращаются.
Леонора и Эухенио часто обсуждали поездку на гасиенду, но всякий раз, когда они писали сыновьям, а впоследствии Рамону, находилась причина, по которой сыновья не советовали этого делать. Объяснения приводились такие: путешествие на торговом судне, а затем долгий путь верхом стали бы тяжелым испытанием, особенно для Элены, которая не была столь искусной наездницей, как Леонора; а сухопутный маршрут пролегал через горную гряду, где многие дороги мало чем отличались от тропы, прорубленной с помощью мачете сквозь заросли.
Поездки по суше были опасны из-за угрозы нарваться на засаду весной и летом 1848 года, когда Сан-Хуан наводнили известия о восстаниях на соседних островах, чрезвычайно взбудоражившие город. Из добровольцев были сформированы отряды милиции в помощь военному гарнизону в Эль-Морро. Слухи о волнениях встревожили все слои пуэрто-риканского общества.
Эухенио, который пытался вести жизнь дворянина-землевладельца, отозвался на просьбу генерал-капитана графа де Реуса, когда тот лично попросил его возглавить добровольческий отряд ополченцев, поклявшихся спасти столицу от вероятных волнений.
– Но ты же ушел в отставку! – запротестовала Леонора.
– Но я еще не стар, – ответил он, – и достаточно силен, чтобы защитить тебя и Элену от поджигателей и убийц. Не тревожься так, дорогая. Наши испанские солдаты отважны, а у генерал-капитана достаточно опыта. Кроме того, ты ведь знаешь, я не могу спокойно слышать звук горна.
Он принял командование ополчением и следующие шесть месяцев посвятил учениям и перекличкам, происходившим ранним утром. Леонора вынуждена была признать, что Эухенио казался счастливее и спокойнее теперь, когда снова носил золотые эполеты, а его руки касались изукрашенной рукояти сабли.
События во внутренних районах острова еще больше иэбудоражили столичных жителей, и беспокойство Леоноры усилилось. В июле был раскрыт заговор рабов в южном городе Понсе, в пятнадцати километрах от Лос-Хемелоса. Невольники собирались убить хозяев и ограбить и сжечь их дома. Главарей нашли и пристрелили. Двоих человек, которые знали о заговоре и не донесли властям, приговорили к десяти годам тюремного заключения. Все остальные, причастные к преступлению, получили по сто ударов кнутом.
Месяц спустя один из невольников в городке Вега-Баха, неподалеку от столицы, предупредил хозяина о том, что несколько рабов собираются поднять восстание и убежать в Санто-Доминго. Лидер был арестован и казнен, а двух других участников заговора бросили в тюрьму.
Новости и слухи усиливали смятение Леоноры. Ночные кошмары, где ей виделись сыновья, убитые в джунглях, пробуждали ее от беспокойного сна. В Сан-Хуане, в окружении военных и рядом с Эухенио, они с Эленой чувствовали себя защищенными. Но кто позаботится о безопасности ее единственного сына? Кто защитит ее внука? Возможно, они уже мертвы, а известие об их гибели, как об убийстве Иносенте, вполне вероятно, придет только через несколько недель, и она уже не сможет с ними проститься.
В ноябре 1848 года вместо графа де Реуса был назначен новый губернатор, Хуан де ла Песуэла, который отменил чудовищные предписания «Бандо негро», но ввел новые ограничения. Он, например, запретил пользоваться мачете тем невольникам, кому это орудие не требовалось для постоянной работы.
Беспорядки стихли, жизнь вернулась в нормальное русло, однако кошмары мучили Леонору все чаще. Она страдала от учащенного сердцебиения, а его, без сомнения, вызывало ужасное предчувствие, что с сыном и внуком случится беда.
– Еще один год, Леонора, – сказал Эухенио в ответ на ее очередной вопрос, когда она снова встретится с Рамоном и увидит Мигеля. – Мы договорились на пять лет, помнишь? Остался год, а потом мы все сможем вернуться в Испанию.
– Я не в состоянии ждать целый год! Я мечтаю увидеть своего выжившего сына и внука. Я хочу посадить цветы на могиле погибшего сына. Я прошу слишком многого?
– Нет, моя дорогая, – ответил Эухенио, опустив руку на ее плечо. – Я тоже этого хочу. Но мы пришли к соглашению.
– Пожалуйста, Эухенио! – взмолилась она. – Они не вернутся к нам. Давай поедем к ним.
Эухенио начал было повторять свои доводы, но жена закрыла ему рот рукой:
– Слышать не желаю, что это невозможно.
Он поцеловал ее руку, взял в свою и сдавил пальцы жены.
– Я никогда не перечила тебе, Эухенио, – продолжала она. – Ни разу за все эти годы не оспорила твоего решения. Я следовала за тобой повсюду, куда бы ты меня ни позвал, и ждала тебя. Ждала в унылых съемных квартирах, в холодных городах Европы и пыльных деревнях Северной Африки. Я не подвергала сомнению твои суждения о том, что лучше для нашей семьи. Но сейчас… Я не сдамся сейчас, Эухенио. Не сдамся.
Он посмотрел в ее серые глаза. Она все еще была привлекательной и энергичной женщиной, но ее силы подтачивала скорбь.
– Я поговорю с капитаном де ла Крусом. Возможно, он порекомендует нескольких человек в качестве эскорта.
– Спасибо, любовь моя, – сказала Леонора, целуя мужа.
– Но ты должна подготовиться, дорогая. Они живут очень скромно.
– Я только хочу увидеть Рамона и нашего внука. Хочу подержать его на руках, пока он не вырос.
Они отправились в путешествие в конце июня. Дамы ехали в видавшей виды, но еще крепкой карете, купленной в поместье Гуалтерло Линча, гражданина Ирландии, инженера. На дверцах красовались его имя и герб – ярко-зеленый, с золотым обрамлением. Эухенио и нанятый им эскорт передвигались верхом. Узнав о планах четы Аргосо, друзья предложили к их услугам свои загородные имения, а также дома родственников и знакомых на всем протяжении пути, так что Эухенио и Леонора ни разу не пришлось снимать на ночь жилье с неведомой репутацией и непредсказуемым обслуживанием.
Они оценили щедрость своих друзей, как только Сан-Хуан остался позади. Проливной дождь барабанил по сухой, растрескавшейся земле, превращая дорожные колеи в глубокие лужи, заполненные жидкой грязью, в которой вязли и колеса коляски, и копыта лошадей. Путешественники двигались на юг, и дождь преследовал их, не позволяя ничего разглядеть сквозь запотевшие окна кареты. Стремясь поскорее добраться до Лос-Хемелоса, Леонора столкнулась еще с одним препятствием: пережидая непогоду, они с мужем, воспитанницей и сопровождением провели много дней в чужом доме, подвергая серьезному испытанию терпение хозяев и слуг.
Перевалив Центральную Кордильеру, они начали спуск по южному, более засушливому склону. Тут главной проблемой стало беспощадное солнце, превратившее карету в раскаленную печку, а резкий ветерок, задувавший в открытое окошко, отнюдь не облегчал их положения. Они отправлялись в путь с рассветом и ехали до тех пор, пока солнце не оказывалось прямо над головой. Затем путешественники сворачивали на подъездную дорожку к поместью, где они обедали, а потом отдыхали. За сиестой следовал легкий ужин и беседа с хозяевами. Леонора и Эухенио пересказывали вчерашние новости в новой гостиной новым слушателям, добавляя сплетни, которыми поделились с ними предыдущие хозяева.
Дважды случались длительные остановки, поскольку карете требовался ремонт, и тогда Леонора, Элена и их хозяйка посещали мессу в прохладной церкви и прогуливались в сумерках вокруг обсаженной деревьями площади.
И хотя путешествие было не из легких, Леонора никак не могла объяснить, почему сын и невестка с такой настойчивостью отговаривали ее от поездки в Лос-Хемелос, сетуя на плохие дороги. Она, офицерская жена, видела дороги и похуже, жила в местах и более опасных, спала и не на таких кроватях. Элена и Леонора старались не замечать тягот пути, укрывшись в карете, и чувствовали себя в безопасности под охраной вооруженных мужчин.
Военная дорога, идущая с севера на юг, была накатанной. Но когда путешественники свернули на запад, она сузилась до тропы и лошади стали пугливыми и норовистыми. Низко нависавшие ветви, многочисленные насекомые и маленькие птички бились о карету и шляпы мужчин, державшихся позади. Однажды им пришлось остановиться, и Леонора с Эленой принялись бегать вокруг кареты, колотя по своим юбкам, потому что туда забралась ящерица, причем ни одна из дам не знала наверняка, чью юбку та выбрала. В другой раз крыша кареты, где разместили багаж и подарки, задела свисавшее с дерева осиное гнездо, и, хотя дамы не пострадали, Эухенио и членам эскорта, пешим и конным, здорово досталось. У одного из мужчин оказалось искусано лицо, и его веки так распухли, что глаза не открывались. Пришлось вернуться и оставить его в ближайшем городке.
Рамон договорился, что последнюю ночь родители проведут в Сан-Бернабе. Семейство Аргосо в сопровождении эскорта въехало на утрамбованный земляной двор на исходе дня. Хозяйский дом представлял собой длинное деревянное строение с остроконечной двускатной крышей. Рядом с ним возводился внушительный каменный дом с плоской крышей и внутренним двориком. Когда путешественники появились на подъездной дорожке, рабочие на стройке застыли, склонив голову, пока дамам помогали выбраться из кареты и подняться по ступеням главного входа, где приезжих встречали Луис с Фаустиной. Их сыновья, Луисито и Маноло, ожидали гостей рядом с родителями. Все четверо выглядели одинаково. Фаустина представляла собой женскую версию своего мужа, а Луисито с Маноло были копиями меньшего размера – те же черты лица и похожие тучные тела.
– Добро пожаловать, пожалуйста, входите вот сюда, чувствуйте себя как дома. – В голосе Фаустины, доносившемся из недр ее груди, прорывались смешинки, словно она вспомнила анекдот и с нетерпением ждала возможности рассказать его.
Луис тоже, по-видимому, от души наслаждался ситуацией, да и мальчики были веселы и доброжелательны. Леонора посчитала хорошим знаком то, что ближайшие соседи Рамона и Аны пребывают в таком приподнятом настроении и испытывают очевидное удовольствие от деревенской жизни. Дородность родителей и сыновей, их румяные щеки, улыбки и гостеприимство подействовали на нее ободряюще, словно близость этих счастливых людей каким-то образом перекинула мост через километры непроходимых троп и каменистых дорог прямо в сердце Лос-Хемелоса. Забыв про то, как хорошо она знает сына и невестку, вопреки всем страхам и волнениям, пережитым за более чем четыре с половиной года, Леонора представила себе Рамона, Ану и Мигеля такими же упитанными, радостными и говорливыми, какими были все члены семейства Моралес-Моро.
Снаружи дом представлял собой деревянный прямоугольник с широким передним крыльцом, но внутри оказался просторным и вместительным. Мебель была незамысловатой, однако удобной, а салфетки на столиках, подушки на стульях, сборчатые занавески на окнах и в проемах дверей, ведущих во внутренние покои, демонстрировали, что Фаустина была заядлой рукодельницей.
– Вы, несомненно, хотели бы освежиться с дороги, – сказала хозяйка и провела Леонору и Элену вглубь дома, в отдельные комнаты, где горничные приготовились помочь гостьям вымыться.
– Как тебя зовут?
– Кириака. К вашим услугам, сеньора, – ответила служанка не то чтобы робко, не то чтобы нагловато, но в ее голосе слышалось и то и другое. Это была красивая женщина с миндалевидными глазами и высокими скулами. Голову ее украшал ярко-оранжевый тюрбан, оттенявший шоколадный цвет кожи, концы которого были завязаны на боку кокетливым бантом. – Полить вам? – спросила она и уверенной рукой наклонила глиняный кувшин над сложенными пригоршней руками Леоноры.
Та вымыла лицо и шею и уже собиралась попросить салфетку, когда Кириака протянула развернутое полотенце, благоухавшее лимоном. Глаза женщин встретились, и горничная сразу отвела взгляд, однако Леонора снова подумала, что служанка демонстрирует скорее не смирение, а хорошие манеры.
– Если позволите, сеньора, – произнесла Кириака и использованным, влажным полотенцем стряхнула сухие листья, веточки и мертвых насекомых с платья Леоноры, а затем, встав перед гостьей на колени, протерла подол платья и башмаки.
Элена вышла из своей комнаты одновременно с Леонорой и выглядела посвежевшей и счастливой. Луис, Фаустина и Эухенио сидели на веранде с бокалами фруктовой воды в руках. Мальчиков не было видно.
– Надеюсь, вам нравится вкус мамея, – сказала Фаустина, вручая Элене и Леоноре полные бокалы. – Я не сразу распробовала этот фрукт, но теперь считаю, что нектар из мамея лучше всего освежает после длительного путешествия.
– Как здесь уютно и спокойно, – заметила Элена, и ее лицо слегка порозовело, словно выражать собственное мнение для девушки было таким непривычным делом, что она поневоле смутилась.
– Спасибо, сеньорита. – Луис склонил голову в коротком поклоне. – Фаустина выбрала это место для дома. Как видите, мы расширяемся. – Он махнул рукой с толстыми пальцами в сторону стройки. – Когда мы только приехали сюда, здесь стояло всего несколько хижин и хлев. Но дела у нас пошли лучше, чем мы ожидали.
