Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Комната Аны в монастыре Буэнас-Мадрес находилась рядом с комнатой ее школьной подруги Элены Алегрии Фелис. У Элены было безупречно овальное, обрамленное густыми каштановыми волосами лицо с бледной кожей, огромными невинными голубыми глазами и ротик сердечком – создавалось впечатление, будто с губ девочки не сходит прекрасная улыбка. Ученицы в школе называли Элену Мадонной, поскольку своей небесной красотой она походила на изображения Пресвятой Богородицы. А Ану прозвали Тросточкой – она была такой коротышкой, что рядом с Эленой походила на палку для ходьбы.
После того как гасили свечи, вопреки монастырским правилам девочки сворачивались клубочком на кровати то в одной, то в другой крошечной спаленке и делились секретами и фантазиями, которые свойственны школьницам с живым воображением. Однажды вечером, когда Ана рассказывала подруге о подвигах дона Эрмана, развязалась лента, стягивающая вырез на ночной рубашке Элены, и приоткрылась грудь идеальной формы. Элена уставилась на нее, словно никогда не видела раньше, потом взглянула на Ану, которая тоже смотрела как завороженная. Ана робко дотронулась до груди Элены, и сосок напрягся. Элена вздохнула. Ана отпрянула. Элена прижала руку подруги к своей груди и распустила ленты так, чтобы рубашка упала с плеч. Ана осторожно погладила ее грудь, а когда Элена отозвалась на ласку, поцеловала сосок и коснулась его языком. Они исследовали тела друг друга несмелыми, дрожащими пальцами, касались горячими губами прохладной кожи. Затрепетав, Ана в смущении прижалась худенькой спиной к животу подруги. Элена обняла ее, и они уснули.
Раз в неделю они исповедовались дряхлому, почти глухому падре Буэнавентуре. Иногда из-за экрана исповедальни доносился его храп.
– Простите меня, отец, ибо я согрешила.
Школьницы, перечисляя свои проступки («Я тщеславна, падре: я вчера три раза посмотрелась в зеркало»), проистекающие из страстей, которые одолевают девочек-подростков («Я завистлива, падре: я хочу, чтобы мои волосы были такие же длинные и блестящие, как у Марии»), постоянно упоминали плотские помыслы, но никогда – плотские деяния. В спертом воздухе тесной исповедальни Элена с Аной перекрестились и, рискнув обречь себя на вечный огонь преисподней, совершили грех, умолчав о своей провинности, в то время как их пальцы все еще хранили аромат друг друга.
Элена жила воспитанницей в семье, где росли два мальчика-близнеца. Она осиротела в четыре года, и ее взяли к себе в дом Эухенио Аргосо Марин и его жена Леонора Мендоса Санчес, родственники настолько дальние, что Элена даже сомневалась, существует ли вообще между ней и ними родство. Как бы то ни было, она считалась племянницей дона Эухенио и доньи Леоноры и кузиной их сыновьям, Рамону и Иносенте.
Рамон, родившийся на двенадцать минут раньше, должен был, по расчетам родителей, жениться на богатой наследнице, чтобы увеличить состояние и поднять статус семьи, а его младший брат Иносенте – на Элене, не имевшей средств, но ожидавшей наследства на свое восемнадцатилетние от родителей доньи Леоноры. Помолвку официально не объявляли, однако само собой подразумевалось, что Элена предназначается Иносенте.
– А тебе надо выйти замуж за Рамона, – предложила Элена. – Мы тогда станем сестрами и будем всегда вместе. Рамон и Иносенте богаты и красивы, – добавила она, – а Аргосо – знатная семья. Их отец – полковник кавалерии…
– Рамон служит в армии?
– Служил, но сейчас оба брата работают в конторе, – объяснила Элена. – Готовятся вступить во владение предприятием своего дядюшки.
Ни один кабальеро из окружения Аны, включая ее отца и дедушек, никогда не работал, по крайней мере не ходил в контору.
– Ну я не знаю…
– Они вовсе не тупые зануды, – возразила Элена. – Они работают только по утрам. Уверена, они тебе понравятся. Они очень милые и любят повеселиться.
– А как я с ними познакомлюсь? – Ана все еще слегка сомневалась.
– Приезжай на мое пятнадцатилетие и погости какое-то время. Донья Леонора наверняка разрешит мне пригласить на день рождения лучшую подругу. Да, пожалуйста, приезжай в Кадис. – Элена так сильно сжала руки Аны, что той стало больно.
Ана никогда в жизни не встречала полных близнецов. Спустя два дня после того, как Элена представила ей братьев, она по-прежнему сомневалась, кто из них Рамон, а кто Иносенте.
– Вы так похожи! – сказала она однажды утром, пока они ждали, когда спустится Элена. – Как я могу заметить разницу, если вы к тому же одеваетесь одинаково?
– Если ты научишься нас различать, мы женимся на тебе, – пошутил один из братьев.
– А Элена вас различает?
– Никто не различает, – вступил в разговор второй брат.
– То есть вы оба женитесь на одной девушке, которая сможет определить, где Рамон, а где Иносенте?
– Точно, – ответили они хором.
– Так нельзя!
– Конечно можно. Кто об этом узнает?
До своего приезда к Элене Ана ни разу не оставалась наедине с мужчиной, даже с отцом или дедушкой, но донья Леонора не была такой бдительной, как донья Кристина или Хесуса. Несмотря на свою молодость и неопытность, Ана понимала, что Рамон и Иносенте разыгрывают ее. Если один звал после завтрака погулять по саду, появлялся там другой, как ей казалось. Или один предлагал сходить в дом за шалью, а приносил другой. Близнецы считали, что одурачить ее легче легкого, и поэтому она решила научиться их распознавать.
В светлых глазах братьев пряталась разгадка тайны. У Рамона они искрились весельем и постоянно как будто искали новых забав. Глаза же Иносенте были внимательными и требовательными, а его шутки порой граничили с жестокостью. Ана не понимала, почему этого больше никто не видит, но потом догадалась, что близнецы по-настоящему мастерски копируют друг друга.
Стоило ей уловить отличия во взгляде, как она заметила, что и двигаются они по-разному. Беззаботная натура Рамона проявлялась в грациозной расслабленности походки и жестов, у более же серьезного Иносенте движения были расчетливыми. Кроме того, Рамон был гораздо разговорчивее, и именно он обычно начинал шутить, и именно у него, как правило, всегда выходили смешные истории. Ана поддразнивала их своими открытиями. Однако ни один из близнецов не сознавался в том, что притворяется братом. Словно бы в своем сознании они были взаимозаменяемы и считали себя одним двадцатитрехлетним мужчиной в двух разных телах.
По утрам четыре раза в неделю близнецы уходили на верфь, в контору над пакгаузом, и возвращались обычно к обеду. Потом следовала сиеста, от которой их пробуждали сладкие звуки арфы доньи Леоноры.
– Твои кузены не слишком усердно трудятся, – заметила Ана Элене.
– Они из знатной семьи, и им не следует сидеть в конторе целыми днями.
– Но как они могут вести дела, если проводят на верфи всего пару часов в день?
– Клерки, управляющие и другие служащие беспокоятся о мелочах. Рамон и Иносенте только контролируют работу персонала.
Ане пришло в голову, что никто из семьи Аргосо не имеет ни малейшего представления о сложностях коммерции, да и сама она в конечном счете тоже не разбиралась в этом, однако ее трезвый рассудок подсказывал: любое предприятие требует активного участия владельца, а не просто регулярного появления в конторе.
Когда опускались сумерки, Рамон и Иносенте встречались с другими молодыми людьми и прогуливались по Пласа-де-Ла-Катедраль и Пласа-де-Сан-Антонио. Братья уходили каждый вечер, и Ана слышала, как ранним утром они спотыкались о мебель, пробираясь в свои комнаты.
Однажды близнецы наняли экипаж, чтобы отвезти Ану и Элену на взморье. Там, усадив девушек, братья принялись носиться вдоль берега, хохотать и запускать воздушного змея, восторженные аплодисменты подруг только усиливали их детскую радость.
Мать близнецов, донья Леонора, подобно донье Хесусе, наносила визиты и сама принимала знакомых и соседей. Собравшиеся делились местными сплетнями, а Ана с Эленой молча улыбались, слушая, как донья Леонора обсуждает с друзьями, кто с кем обручился, какой офицер получил повышение, а какой не смог убедить начальство в своей компетенции. Во время этих визитов девушки сидели, выпрямив спину, сложив руки на коленях и благопристойно потупив глаза, – они осознавали, что должны произвести благоприятное впечатление на дуэний, которые, стоит подругам выйти из гостиной, тут же начнут перемывать им косточки.
Несколько раз по вечерам донья Леонора и дон Эухенио вывозили Ану и Элену в общество. В залах с огромными зеркалами до рассвета играли военные оркестры, и девушки танцевали с элегантными офицерами в парадных мундирах и штатскими, щеголявшими шелковыми жилетами и накрахмаленными галстуками.
В доме Аргосо-Мендоса не было гостевых комнат, поэтому Ана с Эленой спали в одной постели, в объятиях друг друга. Элена всегда первой слышала, как по утрам входит горничная, чтобы отдернуть занавески на окнах, отпихивала Ану подальше, и девушки ложились спина к спине на разных концах кровати. И для Аны это были самые грустные мгновения дня.
Донья Леонора, радушная и приветливая дама, выглядела обеспокоенной из-за того, что Рамон и Иносенте все чаще и чаще искали общества Аны, когда хотели поболтать и приятно провести время. Причем она никак не могла понять, кто же из близнецов ухаживает за гостьей, а Ана только озадачивала ее еще больше, поскольку держалась одинаково приветливо с обоими братьями. Девушке нравилось их внимание, она получала удовольствие от завистливых взглядов других сеньорит, чьи ресницы начинали трепетать, а напудренные декольте вздыматься при виде двоих молодых привлекательных мужчин. Ана ликовала, наблюдая, как отвергнутые сеньориты и их дуэньи чуть не падают в обморок, когда красавцы-близнецы проходят мимо и направляются в ее сторону.
Рядом с другими девушками, и особенно возле грациозной Элены, Ана оказывалась в невыгодном положении. Маленького роста, всего около метра пятидесяти, она, однако, не выглядела хрупкой и беззащитной, как все миниатюрные женщины. Девушка была крепкой, загорелой и веснушчатой, поскольку много времени проводила на свежем воздухе. Ни учителя танцев, ни монахини, ни Хесуса, со своими уроками хороших манер, не смогли придать изящества ее быстрым, четким движениям. Взглянув на себя со стороны, Ана признала, что она довольно привлекательна, хотя и не красавица. Она решила, что ее темные глаза посажены слишком близко, хотя и самую малость, а губы недостаточно полны. По словам монахинь и дуэний, у нее была привычка чересчур пристально смотреть на предмет своего интереса. В обществе она чувствовала себя неловко. Несмотря на чрезмерную любовь к чтению, или как раз из-за нее, она уклонялась от светских бесед. Ей постоянно приходилось сдерживаться, чтобы не выказать своего безразличия к сплетням, модам и домашнему уюту. Она недолюбливала маленьких собачек и избегала детей. Она усвоила салонные приемы, но презирала их надменность и ничтожность. Женщины замечали заносчивость девушки и избегали ее. Кроме Элены, подруг у нее не было.
Ана сознавала тем не менее, что, независимо от того, отвечает она или нет требованиям своего круга, ее семья, благодаря громкому имени и знатным предкам, занимает важное место в испанском обществе. Для людей вроде Аргосо, которые были богаче, но стояли ниже на иерархической лестнице, происхождение Аны делало ее куда привлекательнее разодетых, воспитанных сеньорит, из-за порхающих вееров предлагавших себя каждому холостяку с более приличным капиталом и менее блистательной родней. А еще девушка заметила, что дон Эухенио поощряет ухаживания Рамона. Ана с Эленой поздравили себя: они приближались к осуществлению заветной цели.
Рамон нравился Ане, и она наслаждалась его обществом. Но когда он рассказал о земле, которой Аргосо владели на Пуэрто-Рико, девушка решила выйти за него замуж.
Дон Эухенио, младший из двух сыновей в семье купцов и военных, за два месяца до приезда Аны в Кадис получил известие о том, что его бездетный овдовевший брат Родриго скончался на Пуэрто-Рико. Эухенио, который всю сознательную жизнь прослужил в кавалерии, стал теперь главным держателем акций огромной (и процветающей) судоходной компании «Маритима Аргосо Марин» с отделениями на Сент-Томасе, в Сан-Хуане, Кадисе и Мадриде. В дополнение к своей доле этого бизнеса, он стал еще и хозяином дома в Сан-Хуане, фермы в его пригороде и двухсот куэрдас сахарных плантаций с двадцатью пятью рабами на юго-западе острова.
Он имел смутные представления о делах Родриго. Дважды в год приходил отчет с уведомлением о том, что причитающаяся Эухенио прибыль и проценты от вложений переведены в его банк в Кадисе. Цифры менялись от года к году в зависимости от колебаний рынка, урожая, налогов, пошлин, страховых выплат, трудовых и финансовых затрат, аренды, доковых причальных сборов, убытков и займов. Эухенио всецело доверял брату и был признателен за деньги, которые получал благодаря его инвестициям. С самого появления на свет близнецов Родриго дарил им на каждый день рождения акции «Маритима Аргосо Марин», поэтому к своему двадцатилетию Рамон и Иносенте уже имели собственный доход.
В отличие от брата, Эухенио не была свойственна деловая хватка, однако опыт военной службы научил его распределять обязанности, руководить подчиненными и заставлять людей отвечать за свои поступки. Отец понимал: сыновья испытывают такую же небольшую склонность к бизнесу, как и он сам.
Тем не менее после смерти брата Эухенио отправил близнецов в контору поработать бок о бок с управляющими и клерками «Маритима Аргосо Марин» в надежде, что, вплотную занявшись делами предприятия, Рамон и Иносенте смогут заинтересоваться этим делом.
После обсуждения вопроса с сыновьями и женой Эухенио решил сохранить свою долю в судоходной компании и продать дом, ферму, землю и рабов на Пуэрто-Рико. Однако на все это требовалось время. Эухенио не мог сделать этого до тех пор, пока Корона не проведет полную проверку собственности Родриго и не обложит ее налогом. Он рассчитывал, что вместе с сыновьями будет управлять судоходным бизнесом, и мечтал, как только получит деньги за дом и землю, приобрести имение, где собирался провести остаток жизни, разводя лошадей и боевых быков. Он все еще был относительно молод, а Леонора и подавно чувствовала себя бодрой и энергичной. После десятилетий военной службы, жизни в лагерях и съемных домах, наподобие их теперешнего в Кадисе, Эухенио мог наконец обеспечить Леоноре настоящий семейный очаг. Однако за день до возвращения Аны в Севилью Рамон подошел к отцу:
– Папа, почтительно прошу вас разрешить мне просить руки сеньориты Ларрагойти Кубильяс.
Эухенио полагал, что почти двадцатичетырехлетнему Рамону уже пора остепениться и завести семью, и считал Ану прекрасной партией для своего старшего сына. Она происходила из хорошей семьи, была образованна, сообразительна и не так глупа, как все эти девчонки, увивающиеся вокруг его симпатичных близнецов. Он также знал про богатство Густаво, которое по причине отсутствия наследника перейдет к дядюшке Аны, но предполагал, что девушка может получить приличное приданое и денежные подарки со стороны Кубильяс.
Эухенио дал свое благословение, даже не посоветовавшись с женой.
– Они едва знакомы, – недовольно поджала губы Леонора.
– За месяц, что Ана гостила у нас, они провели немало часов вместе.
– Мы ничего о ней не знаем.
– Мы знаем, что она из известной, богатой семьи…
– Что-то в ней есть такое… – попыталась выразить свою мысль Леонора. – У меня плохие предчувствия.
Эухенио и Леонора были женаты около тридцати лет, и он уже привык к ее фантазиям и пророчествам, которые никогда не сбывались. Она возражала на это, что Рамону и Иносенте довелось столкнуться лишь с обычными трудностями, характерными для активных мальчиков и энергичных юношей, только благодаря внимательному отношению к ее предостережениям.
– Он сделал свой выбор, любовь моя, и я считаю, что он выбрал правильно, – сказал Эухенио. – Я одобрял его ухаживания, но, возможно, кое-что упустил. У тебя есть к ней какие-то конкретные претензии?
– Нет, только предчувствия.
– Ты мать, которая наблюдает, как ее мальчик влюбляется в другую женщину.
– Я не ревную, – резко оборвала мужа Леонора. – Я согласна, что им пора заводить семью, и хочу внуков. Но почему именно она?
У Хесусы и Густаво тоже не вызвала восторга кандидатура предполагаемого жениха. Во-первых, из-за Леоноры. Ее родители, Мендоса и Санчес, были выкрестами, чьи еврейские предки перешли в католическую веру более двух столетий назад. Тем не менее восьми поколениям не удалось смыть позор, лежавший на них, – былую принадлежность к иудейской вере, по крайней мере с точки зрения ревностных католиков. Эухенио также не вызывал большой приязни по причине своих политических взглядов.
Перед своей смертью, в 1833 году, не имевший сыновей король Фердинанд VII убедил испанский двор изменить закон о престолонаследии, согласно которому власть переходила только по мужской линии, чтобы позволить старшей, на тот момент еще малолетней, дочери Изабелле взойти на трон. Его брата, дона Карлоса, поддерживали консервативные силы во главе с Католической церковью. После смерти Фердинанда Карлос оспорил права трехлетней инфанты и развязал гражданскую войну. В течение шести долгих лет две группировки боролись за контроль над страной, пока в 1839 году при поддержке Англии, Франции и Португалии не победили сторонники Изабеллы.
Эухенио прославился, защищая Изабеллу. А семьи Ларрагойти-Кубильяс были верными карлистами.
Густаво отказал дону Эухенио. Бравому военному, проделавшему путь из Кадиса в Севилью, вежливо, но твердо сказали «нет» в ответ на предложение руки и сердца от имени Рамона. А Хесуса еще и напомнила Ане, как из-за своей импульсивности та иногда принимала непродуманные решения:
– Помнишь, как ты захотела стать монахиней, потому что восхищалась своей учительницей Сор Магдаленой? А через две недели передумала…
– Мне было десять лет, мама. Какая десятилетняя девчонка не хочет стать монахиней?
– Ты дерзишь матери, – вмешался Густаво.
Он пригрозил отправить Ану в монастырь кармелиток в Эстремадуре, если она не бросит свою глупую затею.
Ни перечисление опасностей, которых она чудом избежала, ни упоминания бедствий, которые она на себя навлекала (пусть и на короткое время), не заставили Ану передумать. Именно за этого мужчину она хотела замуж. Причем немедленно.
Благовоспитанной испанской сеньорите в середине девятнадцатого века не пристало спорить с родителями. Ана была хорошей дочерью, хотя немного своенравной и упрямой. Она знала, что сердить мать с отцом – недопустимая дерзость, поэтому она поступила так, как поступали все молодые женщины ее положения в подобной ситуации, когда не могли получить желаемого: Ана заболела. Загадочное, подрывающее силы заболевание ни один врач не мог ни распознать, ни вылечить. Ее бил такой озноб, что кровать начинала трястись в такт лихорадочной дрожи. Прерывистое дыхание лишало девушку сна на несколько ночей подряд, а потом она погружалась в дремоту, из которой ее нельзя было вывести. Плохой аппетит вызывал стремительное истощение, и Хесуса боялась, что дочь совсем зачахнет.
Странное недомогание продержало Ану в постели почти два месяца. Во время ее болезни Рамон (по крайней мере, Хесуса думала, что это был именно он) заезжал с визитами, справлялся о здоровье девушки и умолял позволить ему повидаться с ней. Расстояние между Кадисом и Севильей превышало сотню километров, а все еще нестабильная политическая ситуация в стране делала путешествие небезопасным. Даже Густаво подкупала преданность Рамона и его готовность рисковать жизнью ради того, чтобы оказать знаки внимания его дочери.
Тогда как приданое Аны казалось Эухенио весьма солидным, оно представляло собой лишь половину того, что Густаво получил, женившись на Хесусе, не считая драгоценностей, которые она унаследовала от бабушек. Густаво довольно критично оценивал свою дочь. В семнадцать она выглядела старше своих лет и, несмотря на модные платья, яркие шали и сложные прически, казалась простоватой.
Густаво наблюдал за ней в обществе, где ее язвительные замечания отпугивали женщин и даже некоторых мужчин. Она неважно танцевала, не играла на музыкальных инструментах, особенно не беспокоилась по поводу собственной внешности. Севилья была большим городом, но Густаво и Хесуса знали в нем всех, кого вообще стоило знать. Ни один молодой человек из их окружения не интересовался Аной. Если она никогда не выйдет замуж, то будет всю жизнь зависеть от отца, а после его смерти – от милостей дядюшки. Ане недоставало альтруизма, и Густаво не мог представить ее в роли сладкоголосой тетушки-сиделки в семействе своего чванливого брата, или добросердечной старой девы, которая помогает беднякам, или компаньонки какой-нибудь немощной старухи. Ана была умной девушкой, и он не сомневался в том, что она тоже обдумала все эти варианты.
Густаво приказал своим адвокатам осторожно навести справки о «Маритима Аргосо Марин». Отчеты оказались благоприятными. Компания процветала, а опыт полковника как руководителя вполне мог обернуться деловой хваткой.
В меньшей степени на Густаво произвел впечатление Рамон. Он слыл щеголем, и, по предположениям Густаво, его малопривлекательная дочь считала большим везением то, что ей удалось отхватить подобного павлина. Но по крайней мере, Ана обладала здравым смыслом, и Густаво воображал, как немедленно после свадьбы она приберет мужа к рукам.
Итак, через восемь месяцев после того, как Ана объявила кандидатуру своего будущего мужа, ее отец согласился на помолвку.
Ана сразу пошла на поправку, стоило позволить Рамону навестить ее. Он провел с невестой несколько минут под присмотром Хесусы, которая сидела с каменным лицом. Однако дружелюбие и изысканные манеры жениха покорили ее. В течение следующего месяца визиты Рамона с каждым разом удлинялись, и вскоре его уже приглашали к обеду, где Густаво с Хесусой вытягивали из юноши сведения о семьях Аргосо и Мендоса, которые впоследствии можно было бы использовать в качестве оправдания брака их дочери с либералом, да еще и еврейского происхождения. Как только Ана стала садиться в кровати без видимых усилий, назначили дату свадьбы – сразу после ее восемнадцатого дня рождения.
Дом Ларрагойти-Кубильяс на Пласа-де-Пилатос производил впечатление на тех, кого ослепляли портреты мужчин с мускулистыми икрами и в накрахмаленных плоеных воротниках и женщин в кружевах и бархате, отороченном горностаем. Мечи, аркебузы и кинжалы висели по стенам, словно напоминая о том, что с мужчинами Ларрагойти шутить не следует. У подножия лестницы стояла фигура рыцаря в доспехах и со щитом, украшенным геральдической эмблемой – огромный крест, увенчанный терновым венцом. По словам Густаво, он был прямым потомком рыцаря, носившего именно эту кольчугу и эти зерцала во время Крестовых походов. Однако Ана подозревала, что рассказ отца, как и многие другие фамильные предания Ларрагойти и Кубильяс, был преувеличением. Она не верила, будто кто-либо из ее предков в те времена мог так возвыситься, выбравшись из деревенской глуши. Это произошло на несколько веков позднее, когда Конкиста дала шанс бедным мальчишкам отправиться за море на поиски богатства. Тем не менее она подмечала, как будоражили близнецов истории Густаво и Хесусы.
Иногда приезжал один Рамон, иногда Иносенте под видом Рамона, и несколько раз они навещали Ану вместе, нарядившись в разные одежды, чтобы ее родители могли их распознать. Со временем, проведенным с братьями, девушка окончательно поняла: вопреки желанию Аргосо сделать из них здравомыслящих коммерсантов, близнецы были рохмантиками и подвиги мужчин Ларрагойти и Кубильяс, особенно приукрашенные в устах Густаво и Хесусы, порождали в их сердцах мечты о том, что они тоже могли бы вести жизнь, полную приключений.
– Какой потрясающий конь! – однажды воскликнул Рамон, остановившись перед портретом двоюродного прадеда Аны, табачного плантатора с Кубы, который был изображен верхом на гнедом жеребце. Со всех сторон на картине его окружали бескрайние поля, а на заднем плане виднелись хозяйственные постройки и особняк с колоннами.
– Он владел тремя сотнями лошадей, – объяснил Густаво, – а еще у него было столько земли, что с одного конца плантации на другой можно было доехать, проведя в седле целый день.
– Наверняка без такого количества лошадей он обойтись не мог.
– Она называлась Непревзойденная. – Хесуса проигнорировала замечание дочери. – Никакая другая плантация не могла с ней сравниться.
– Да, именно это и подразумевает название, – прокомментировала Ана, однако ни родители, ни близнецы не заметили ее сарказма.
Она ничего не могла с собой поделать. Самодовольство родителей вызывало в ней раздражение, но в то же время она понимала, что, хвастаясь славными предками, они разжигают воображение братьев и подкрепляют ее рассказы о приключениях, поджидающих смельчаков за океаном.
Рамону и Иносенте недоставало свободы, которой они наслаждались до того, как отец отправил их изучать дядин бизнес. Они опасались, что намерение Эухенио переехать в поместье и передать дело сыновьям не сулит им ничего, кроме скуки. Близнецы не хотели проводить все дни напролет в конторе. Они жаждали оказаться на воле, среди людей и лошадей.
– Мне кажется, вы двое смотрелись бы верхом не хуже, – сказала Ана ласково, – объезжая эти громадные поля и управляя своими собственными владениями.
Девушка раззадоривала близнецов, льстила им, и те привыкали смотреть на себя ее глазами. Да, они были молоды, смелы, сильны, талантливы. Они много узнали о том, как вести дела. Почему бы не отправиться на Пуэрто-Рико и не заняться землей, которую оставил в наследство их дядя? На сахарной плантации уже трудились работники, которые понимали, что к чему. Рамон и Иносенте могли бы стать сеньорами, разъезжающими верхом, которые только надзирают за работами и получают прибыль.
– Через несколько лет, – обещала Ана, – мы сможем вернуться в Испанию с огромным состоянием и таким количеством воспоминаний, которых хватит на всю жизнь.
Девушка поощряла сумасбродные фантазии близнецов, и они представляли себя такими, какими видела их она, и стремились, так же как и она, к жизни, полной приключений. Для братьев Ана была олицетворением их независимости. А они для нее представляли собой средство обрести свободу.
КОМПРОМИСС
С Леоноры и Элены наверху снимали мерки для новых платьев, а Эухенио как раз устроился в кабинете с утренними газетами, кофе и сигарой, когда к нему вошли сыновья.
– Нам нужно поговорить, папа, – сказал Иносенте.
Эухению свернул газету, отложил ее в сторону и жестом предложил близнецам сесть.
– Мы бы хотели вступить во владение фермой и плантацией на Пуэрто-Рико, которые нам достались в наследство от Тио Родриго, – объявил Рамон.
– Я планирую продать эту собственность.
– Но из гасиенды можно извлечь гораздо большую пользу, – начал Иносенте, – чем незначительный единовременный доход, – закончил Рамон.
– Мы заглянули в отчеты. – Иносенте разложил перед отцом бумаги. – Тио Родриго приобрел ферму в Кагуасе пять лет назад. Она ближе к столице, нежели плантация, и он использовал ее в качестве тихого убежища от городской жизни.
– Ферма снабжала его суда продовольствием: фруктами, овощами, курятиной и свининой, – добавил Рамон. – Муж и жена с тремя взрослыми сыновьями выполняют все работы по посадке и сбору урожая и живут на территории фермы в обмен на маленький клочок земли, с которого кормятся сами. Они заботились о доме Тио Родриго, когда он был в отъезде, а когда приезжал, жена и дочь убирали комнаты и готовили пищу. Кроме того, мы нашли здесь расходы на оплату поденщиков, которых нанимают, когда управляющий и его семья не справляются с большим урожаем.
– Мы изучили все возможности, – подхватил Иносепте. – Книга полковника Джорджа Флинтера помогла нам понять перспективы.
– Полковника Флинтера? – Эухенио приподнял брови. Потом отхлебнул кофе. Он совсем остыл.
– Вы его знаете? – горячо воскликнул Рамон.
– Если это тот самый человек… краснолицый, наглый, драчливый ирландец. Он воевал на стороне Испании против Боливара в Испанской Америке, а потом отличился здесь, сражаясь с карлистамн.
– Его книгу опубликовали в Англии в тысяча восемьсот тридцать третьем году, – пояснил Рамон, – но он работал на испанскую Корону…
– Ему поручили проинспектировать Пуэрто-Рико, – вмешался Иносенте.
– И обратить особое внимание на сельское хозяйство, – добавил Рамон.
– Мы прочитали испанское издание тысяча восемьсот тридцать четвертого года, – сказал Иносенте.
– Никогда бы не подумал, что он был писателем… – Эухенио пригладил усы. – Хотя говорить он мог, пока у тебя уши не заболят…
– Как бы то ни было, – вернул Иносенте отца к теме разговора, – его отчеты довольно информативны. Урожай с куэрда больше, чем где-либо в Вест-Индии. – Он показал на колонку цифр. – Вот здесь, например, сказано, что урожай риса снимается трижды в год, в то время как на близлежащих островах, таких как Эспаньола, рис созревает только два раза.
– Ты хочешь выращивать рис? – Эухенио все еще пытался нарисовать в воображении полковника Флинтера, пытаясь отделаться от воспоминаний о его бахвальстве и потрясающем таланте перепивать всех за столом.
– Нет, папа, – ответил Рамон. – Это просто наглядный пример плодородия почвы. Посмотрите, урожай батата, овощных бананов и апельсинов на этом острове в четыре раза выше, чем в любом другом регионе Вест-Индии.
– Мы планируем заниматься сахарной плантацией, – продолжил Иносенте. – Дела на ферме в Кагуасе и так идут хорошо, а гасиенда на другом конце острова заброшена и должным образом не эксплуатируется.
– Согласно приведенным здесь данным, – Рамон полистал бумаги, – сахарного тростника на Пуэрто-Рико стирают в пять раз больше, чем на других островах. В пять раз, папа!
– И все это вы нашли в отчетах Флинтера? – Эухенио никак не мог выкинуть из головы образ чванливого полковника, выдающего себя за эксперта по сельскому хозяйству.
– Книга представляет собой всеобъемлющее исследование, – настаивал Иносенте. – Его рекомендации европейцам, которые хотят поселиться на острове, четко сформулированы и обоснованны.
– Мы рассчитываем через пять лет начать получать прибыль, – сказал Рамон.
– Но ни один из вас в жизни и кустика не посадил.
Рамон улыбнулся:
– Мы будем управлять людьми, которые станут выполнять все работы.
Эухенио поднял глаза на сыновей и увидел на их сияющих лицах азарт и нетерпение. Многие годы не замечал он за близнецами такого энтузиазма.
