Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
МЕЖСЕЗОНЬЕ
Окончание сбора урожая было началом тъемпо муэрто, мертвого сезона, который длился примерно с июня по декабрь. Тростник в это время не требовалось срезать, грузить, перевозить, перерабатывать или поставлять на рынок, и незанятым кампесинос приходилось искать другую работу, чтобы содержать семью. Если друзья или родственники работников жили на кофейных или табачных плантациях, они на некоторое время перемещались туда, однако большие расстояния, плохие дороги и значительные издержки, как правило, делали переезд невыгодным. Поэтому в ожидании нового сезона крестьяне покупали в кредит все, что не могли сами вырастить, изготовить или выменять, и к началу следующей сафры, сулившей новые заработки, уже по уши увязали в долгах.
Чтобы прокормить себя и своих близких, хибарос обрабатывали тощие наделы и выращивали плантейн, маниок, малангу и ямс. В реках и в прибрежных морских водах они ловили рыбу. А еще держали кур, пока те исправно неслись, потом их пускали на суп. Ради молока разводили коз, пасли их на поросших ежевикой склонах, которые из-за неуемного аппетита животных вскоре становились почти лысыми. Когда козы переставали доиться или мертвый сезон тянулся дольше обычного, они тоже отправлялись в котел и кормили всю округу.
Для рабов, однако, этот период мертвым сезоном не был. Невольники стоили слишком дорого, поэтому им не позволяли бездельничать те долгие месяцы, когда не нужно было срезать тростник. Их рабочий день, как и всегда, начинался на рассвете с удара колокола на сторожевой вышке. Надсмотрщики открывали бараки с невольниками, запиравшиеся на ночь; рабы вскакивали со своих тюфяков, выпрыгивали из гамаков и выстраивались в ряд – женщины с одной стороны, мужчины с другой. После скудного завтрака, состоявшего из чашки воды и порции вареного батата, им выдавали инструменты и вели на работы, которые продолжались до тех пор, пока колокол не возвещал окончание рабочего дня.
Невольники расчищали землю, подготавливали почву, высаживали черенки тростника, которому для полного созревания требуется от года до полутора лет. Длиннорогие быки, тянувшие во время сафры повозки с метровыми стеблями, теперь волочили срубленные в лесу деревья в мастерские, где изготавливались пиломатериалы, или на сахарный завод, где их использовали в качестве топлива. А еще рабы отмывали и ремонтировали строения, в которых перерабатывался тростник, налаживали оборудование, поправляли дороги, ведущие с поля на сахарный завод, возводили насыпи между полями, копали и вычищали канавы. Они строили новые заборы и поправляли подгнившие, углубляли дренажные рвы и прокладывали оросительные каналы.
В межсезонье сахарный завод приводили в полный порядок. Именно здесь давили тростник, нагревали, очищали и фильтровали сок. Именно здесь получавшиеся в результате кристаллы прессовали и формовали в бруски, а чистую патоку заливали в бочки. Невольники чистили и чинили чаны и котлы, громадные медные сосуды, в которых кипятили и рафинировали сироп. Они сооружали каменную кладку вокруг котлов и под ними – там, где разводили и поддерживали огонь.
Ана велела разбить на гасиенде огороды и развести сады. Там тоже трудились рабы, в основном дети и старухи, которые сажали, пололи, обрезали растения, собирали урожай. Лошади, мулы, свиньи, козы, коровы, быки, куры, утки, цесарки и голуби тоже требовали ухода, и на эти работы обычно посылали девочек. Конюшни, свинарники, ясли и курятники нужно было строить, ремонтировать и убирать, животных кормить, а тех, которых использовали на полевых работах, еще и обучать.
Во время тьемпо муэрто рабы трудились так же напряженно, как и в сафру, только при этом в небе рокотал гром, сверкали молнии и шли нескончаемые дожди. В сезон ураганов работа под открытым небом превращалась в сущий ад. В дождь и под солнцем, в мертвый сезон и в сафру невольники гнули спину под бдительным оком скорых на расправу надсмотрщиков – как правило, белых, но иногда светлокожих мулатов. На ночь рабов запирали в бараки без окон. Само их существование определялось нуждами и капризами других людей, а распорядок жизни – резким, требовательным ударом колокола на сторожевой башне.
Ана часто разъезжала верхом по всей плантации, проверяя, что делают Рамон и Иносенте с землей теперь, когда ее отстранили от дел. Последние несколько дней, как она заметила, работников посылали на юго-запад, на территории за пастбищами. Туда-то Ана и направилась. Утренний воздух был влажным после ливня, и она вдыхала ароматы сырой земли и манго: деревья росли как раз в этой части гасиенды.
Ана заметила неподалеку группу невольников, очищавших лес от камней и кустарника. Северо Фуэнтес, который осматривал новый оросительный канал, окружавший поле, сразу же подъехал, увидев Ану. Они заговорили, не спешиваясь.
– На этом участке, кажется, дела идут неплохо, – заметила она, рассматривая молодые, но крепкие побеги.
– Да, к следующему сезону тростник должен созреть.
Ана указала на рабов, трудившихся с другой стороны дороги.
– Готовите новые поля? – спросила она таким тоном, словно ей было об этом известно.
– Да, дон Рамон и дон Иносенте хотят добавить пять куэрдас здесь и десять на северной границе.
– Еще пятнадцать куэрдас посадок, а число работников все то же. – Ане не удалось скрыть осуждение, прозвучавшее в голосе.
– Они рассчитывают на большой урожай и хорошую прибыль.
– А вы согласны с их решением?
После недолгого молчания Северо отвели:
– Я высказываю свое мнение, сеньора, но хозяева они.
Ана отъехала на несколько шагов, в тень дерева авокадо.
Три женщины, согнувшись, выкорчевывали кустарник и выдергивали сорняки на участке, который двое мужчин с мачете уже расчистили от молодых деревьев.
– Сейчас ведь стало труднее найти работников? Я читала, что кортесы издали…
– Закон об отмене рабства и запрете работорговли, – закончил за нее управляющий и то ли фыркнул, то ли кашлянул. – Там в Мадриде они постоянно сочиняют законы, чтобы потешить либералов, но в них полно лазеек. Корона получает хорошие доходы с налогов на сахар, поэтому не допустит крушения целой индустрии.
– Надеюсь, вы правы, – ответила Ана.
Один из работников, Хакобо, обкопав огромный валун и сообразив, что поднять такую тяжесть невозможно, покатил его к краю поля, где возводили каменное ограждение. А в нескольких метрах четверо детей собирали маленькие камни в ведра.
– Не волнуйтесь, сеньора, я стараюсь подыскать новых рабов.
– Спасибо.
Трое мальчиков постарше относили ведра, полные камней, к обочине дороги и там опорожняли. Ана прикинула: шестеро взрослых и семеро детей должны были расчистить каменистый кусок земли размером в пять куэрдас.
– Может быть, вам что-то нужно?..
– Я благодарна вам за книги и газеты. Мне нравится быть в курсе событий.
– Понимаю, сеньора. Всегда рад услужить.
Северо приподнял шляпу, и она увидела его глаза – зеленые, темные, словно лесная чаща.
– Я ценю это, Северо. Доброго вам дня.
Ана направилась к сахарному заводу, борясь с желанием оглянуться и проверить, смотрит ли он ей вслед. Ее старая кобыла не любила передвигаться быстрее, чем требовалось, однако хозяйка удивила свою лошадку, пришпорив ее и пустив в галоп. Топот копыт, горячий воздух, сладкий аромат плодов манго… «Вот оно, счастье!» – подумала Ана.
– Похоже, ты отлично прокатилась.
Не сразу она сообразила, кто стоит возле конюшни – Рамон или Иносенте. За несколько первых месяцев жизни на плантации близнецы возмужали – теперь это были уверенные молодые мужчины, довольные жизнью на воле и своими сильными телами. Однако за прошлый год, особенно после рождения Мигеля, братья как-то сникли. Лицо Иносенте прочертили глубокие морщины, губы его поджались, и выглядел он всегда изможденным. Ана знала, что братья работают больше, чем прежде. Целые дни они проводили в поле, а потом вынуждены были допоздна сидеть на ферме, составляя отчеты, которых требовали муниципальные власти, налоговые и таможенные чиновники. Ана просто кипела, когда представляла себе, как выглядят ее аккуратные бухгалтерские книга сейчас, когда ее лишили доступа к ним.
– Да, я чудесно покаталась.
Иносенте даже не попытался помочь ей спешиться. И хотя братья знали, что она умелая наездница, но прежде вели себя, как подобает галантным кавалерам. И это тоже было одной из последних перемен.
– Можешь уделить мне минутку? – спросил он.
– Давай присядем в тени.
Ана подождала, пока он не сообразит предложить ей руку, и они, обойдя пруд, устроились на пне возле мангового дерева, которое, по словам работников, проживших на плантации много лет, никогда не плодоносило. Не успели они усесться, как молодой человек вскочил и принялся шагать туда-сюда.
– Жизнь в Лос-Хемелосе многому нас научила, – сказал он, – и мы с Рамоном благодарны тебе. Если бы не ты, мы до сих пор прозябали бы в конторе в Кадисе. Меньше чем за два года ты обустроила дом и увеличила семейство Аргосо, родив сына.
Его официальный, серьезный тон смутил Ану. «Что бы он ни собирался сообщить, – подумала она, – следует настроиться на худшее».
– Теперь пора и мне обзавестись семьей. Я уезжаю в Сан-Хуан, чтобы жениться на Элене.
Услышав новость, Ана вздохнула с облегчением:
– Я очень рада за вас. – Она заинтересовалась подробностями. – Вы вернетесь сюда или планируете остаться в Сан-Хуане?
– Мы поселимся здесь, на ферме. Дом маленький, но довольно удобный. Поживем там, пока не построим жилище попросторнее. Нам лучше приехать до начала сафры.
Ана прикинула: шесть месяцев. Рамон, въехавший во двор завода, увидел их, помахал издалека и вошел внутрь.
– Когда ты отплываешь в Сан-Хуан? – уточнила она.
– Я хочу отправиться верхом. Мы ведь добирались сюда на корабле и Пуэрто-Рико почти не видели.
– Боюсь, здешние дороги сейчас в плохом состоянии.
– Я сын кавалерийского офицера и бывалый солдат, – сказал он с грустной улыбкой. – Я вырос на плохих дорогах.
– И то верно. Надеюсь, ты поедешь не один?
– Нет, конечно. Я возьму одного из наших людей, Пепе, надсмотрщика. У него семья в городке поблизости от столицы. Мы отправимся через неделю.
– Похоже, ты все продумал.
– Да, продумал, – ответил он таким тоном, словно она не одобряла его планов. – Мы с Эленой проведем несколько недель в Кагуасе. Папа, по-видимому, наслаждается своим отдыхом и уделяет ферме недостаточно внимания. Теперь я знаю, каково это – управлять плантацией, – он как будто выступал с речью перед собранием банкиров, – и могу ему помочь. И я уверен, что Элена станет мне такой же превосходной супругой, как и ты Рамону. – Иносенте казался таким отчужденным, словно уже находился за много километров от гасиенды Лос-Хемелос.
Но у Аны уже не было доверия ни к нему, ни к Рамону. Они стали скрытными и намеренно отстранили ее от торговых сделок. В последние несколько недель, по ее наблюдениям, разлад между братьями усилился. Если рядом был Северо, они, казалось, вели себя более непринужденно, и вскоре Ана поняла, что именно она вызывает раздражение близнецов. Они сердились, когда она интересовалась делами, принимая любое ее замечание в штыки. Их вспыльчивость обижала Ану. Как они смели забыть, что она их партнер? Что это она придумала поехать на Пуэрто-Рико и самим все тут создать и обустроить, чтобы можно было гордиться плодами своих трудов?
А теперь стремление Иносенте посетить ферму в Кагуасе походило на увертку. Братьев, должно быть, угнетали нескончаемые хлопоты, они соскучились по развлечениям, которыми наслаждались в Испании и Сан-Хуане. Перебрав в голове варианты развития событий, Ана остановилась на наиболее вероятном. Как только Иносенте окажется в Сан-Хуане, донья Леонора вынудит их с Эленой поселиться поближе к родителям, например на ферме в Кагуасе, в тридцати километрах от столицы. А вскоре Рамон вознамерится сделать то же самое, поскольку братья не захотят разлучаться надолго.
Перед тем как покинуть Испанию, все трое были единодушны: на то, чтобы определить, способны ли они преуспеть в качестве плантаторов, потребуется по крайней мере пять сезонов. Неужели братья готовы сдаться меньше чем через два года? Рамон, наверное, попытается убедить Ану, что Северо может в одиночку управлять Лос-Хемелосом. А может, Северо сам подтолкнул их к такому решению? Но Ана тут же отмела эту мысль: ее вдруг осенило, что она доверяет Северо больше, чем близнецам. Только он из этой троицы еще не разочаровал ее.
Северо велел Пепе сопровождать Иносенте; кроме того, с ними отправились Алехо и Курро – двое невольников, которые вытаскивали шлюпку с Аной и братьями на берег в день их прибытия восемнадцать месяцев назад. Иносенте одолжил у Северо этих двоих, чтобы они помогли на ферме в Кагуасе. Близилась дата отъезда, и Иносенте все больше времени проводил с Мигелем, напряженно вглядываясь в его черты. Ана поняла: он искал доказательства того, что мальчик похож скорее на него, чем на Рамона. Близнецы не поинтересовались мнением Аны, решив поделить ее на двоих, точно так же не спросили они и о том, кто является отцом Мигеля. Она сама не знала наверняка, но назвала бы отцом Рамона. Даже если бы Ана была уверена в обратном, она никогда не признала бы, что ее сын незаконнорожденный.
Ранним июньским утром 1846 года, когда туман еще скрывал деревья и заросли сахарного тростника, птичье пение заглушила суета на дворе. Утрамбованная красная земля была испещрена следами: копыта, когти, собачьи лапы и куриные лапки, изгибы босых ног, квадраты каблуков…
Иносенте взял на руки Мигеля, прижал губы к его лобику, сказал что-то на ушко и передал малыша Ане. Не глядя в глаза невестке, он поцеловал ее в обе щеки.
– Мы отпразднуем его крестины, когда я вернусь вместе с Эленой. Мы будем любящими крестными родителями, – пообещал он. – А однажды вы окажете нам честь и станете крестными наших детей. – Он вспыхнул, словно его смутили собственные слова.
– Конечно, – ответила Ана.
Иносенте погладил Мигеля по головке, и на этот раз она заставила деверя посмотреть ей в глаза. Ану поразил его тяжелый взгляд. Презрение? Но почему? В чем она виновата?
– Привези с собой маму и папу, – попросил Рамон. – Они могут пожить в одном из наших фермерских домиков. Бабушка с дедушкой должны увидеть своего внука. Они будут им гордиться.
– Они будут гордиться тем, что мы сумели сделать здесь за такое короткое время!
Рамон и Иносенте пристально смотрели друг на друга, продолжая неслышный разговор. Ана знала: они говорили о ней. Но что? Напряжение, возникшее между ними после рождения Мигеля, сейчас, кажется, рассеялось от одного взгляда. Правые руки братьев одновременно протянулись навстречу друг другу. Братья обнялись, дважды расцеловались, снова обнялись. Ни один из них не хотел первым отпускать другого. Догадка Аны стала теперь очевидной: в своей размолвке близнецы винили ее. «Это не я! – хотелось ей крикнуть. – Это ребенок! Вы должны были предвидеть, что такое может случиться».
Неумолимое солнце прожигало туман, порождая длинные зыбкие тени. Иносенте направился к лошади, все еще глядя на брата. Ана рванулась было к нему в ожидании знака, который развеял бы ее терзания, но Иносенте вскочил в седло, не удостоив невестку взглядом.
– Как доберешься до Сан-Хуана, сразу же напиши, – велел Рамон.
Перед тем как скрыться из виду, Иносенте обернулся, снял шляпу и помахал.
– Христос с вами! – крикнула Ана и махнула вслед, однако он никак не отреагировал.
Рамон с трудом сдерживался. Забрав у Аны Мигеля, он прижимал малыша к себе, пока брат и его спутники не исчезли в зарослях тростника.
В первые дни после отъезда Иносенте Рамон не отходил от девятимесячного Мигеля, который уже пытался самостоятельно вставать на ножки. Он сюсюкал с мальчиком, играл с ним, пел малышу песенки, корчил рожицы – делал все то, чего не делала Ана. Рамон не обращался к Мигелю по имени, а звал его «сынок», будто хотел убедить всех вокруг, что именно он отец мальчика. Чем нежнее он относился к малышу, тем более холодными становились взгляды, которые он бросал на Ану, однако вслух Рамон не позволял себе ни критиковать жену, ни упрекать. Когда-то она считала Рамона «разговорчивым близнецом», но после рождения Мигеля он стал молчаливее, словно с трудом сдерживался, чтобы не сказать того, чего ей не положено было знать. Интересно, чем в результате обернется отъезд Иносенте для нее, для него, для них?
Было и еще одно изменение: Рамон потерял интерес к близости. Флора обмывала Ану, сообщала ему, что жена готова, но он не приходил. Сквозь сон Ана слышала, как Рамон уходит из дому, а потом просыпалась среди ночи от скрипа веревок, на которых в соседней комнате был подвешен гамак. Если она звала мужа, он не отвечал.
Однажды ночью Ана услышала крик и бросилась в соседнюю спальню:
– Тебе приснился кошмар?
– Поди прочь! – Рамон отвернулся, пряча лицо.
Эти слова вонзились ей в сердце, словно нож. Ана вышла.
Следующим утром на рассвете он уехал.
Рамон вернулся спустя несколько часов после того, как колокол пробил в последний раз. Ана слышала, как он раздевается за стеной. Через несколько минут муж на цыпочках вошел в ее спальню со свечой в руке:
– Ты спишь?
Она приподняла москитную сетку, чтобы он мог забраться в постель. Рамон потушил свечу и наконец рассказал ей правду:
– Иносенте, наверное, не вернется. Он планирует обосноваться на ферме возле Кагуаса.
– А мне он сказал совсем другое.
Рамон притянул жену к себе:
– Он не хотел тебя расстраивать.
Она вырвалась из его объятий.
– Но пообещать вернуться и обмануть – намного хуже.
– Ана, ты понимаешь, мы не можем продолжать жить… как раньше.
Рамон не решился назвать вещи своими именами. Ей хотелось заставить его сказать, что он имеет в виду. Но она промолчала.
Он тоже молчал, хотя Ана чувствовала, как он взволнован.
– Рамон, пожалуйста, поговори со мной.
Он снова повернулся к ней:
– Иносенте сказал, что в день рождения Мигеля, когда Дамита позвала меня, он впервые позавидовал мне. И впервые меня возненавидел. – Голос Рамона задрожал. – А когда я назвал мальчика «сынок», Иносенте вдруг подумал, что ребенок с одинаковой вероятностью может быть как моим сыном, так и его.
Ана угадала, что его мучит вопрос: кто отец Мигеля? Ей пришло в голову, что любой ребенок принадлежит лишь матери, даже если та знает, от кого он рожден.
– Нам не следовало делать… того, что мы делали… – Рамон, не договорив, заплакал. – Иносенте сказал, он должен уехать, поскольку боится того, что может натворить из ревности и чувства вины. Он никогда не был так разгневан, Ана. Бог мой, что мы наделали! Почему ты нас не остановила?
– Я?! – Ана приподняла голову и попыталась заглянуть мужу в глаза, но разглядела лишь темный силуэт. – Так все дело во мне?
– Мы думали, тебе это нравится.
– Ты никогда не интересовался моим мнением, Рамон. Вы с Иносенте воспользовались моей… неопытностью.
– Ты всегда умела нас различать.
– Вы разыграли меня, Рамон, жестоко и преднамеренно. Когда я поняла, было уже поздно.
– Но ты никогда…
– Я думала, это единственный способ совместного существования. Для тебя, меня и Иносенте. Вы же были взрослые мужчины, а я – девчонка! Мне не приходило на ум, что может случиться такая беда.
– Прости, любовь моя, – сказал он и попытался поцеловать жену.
Она отодвинулась:
– Не прикасайся ко мне!
– Я же сказал, прости.
– Не дотрагивайся до меня, – повторила Ана.
Было темно, и она не могла видеть Рамона, однако чувствовала, что он пытается найти верные слова. Ане хотелось сделать мужу больно, унизить его, заставить страдать, но она не знала, как этого добиться. На какое-то мгновение ей захотелось соврать, что Мигель – сын Иносенте. До конца жизни Рамон был бы уверен в отцовстве брата, ни на секунду не забывая, что они сотворили с Аной.
Но она не успела ничего сказать: Рамон сел и приподнял москитную сетку.
– Ты слишком расстроена, – произнес он и выбрался наружу. – Пожалуйста, не забывай, мы с Иносенте искренне сожалеем…
Ана накрыла голову подушкой:
– Избавь меня от своих извинений!
– Но Ана…
Она зажмурилась, чтобы не расплакаться:
– Уходи.
Злоба на Рамона и Иносенте, которые использовали ее, и на себя саму, потому что она позволила им это сделать, душила ее, ей не хватало воздуха.
– Какой же я была дурой! – сказала она, распахивая ставни в ночь. – Меня так манили перспективы, которые открывались передо мной, что я позволила братьям наслаждаться жизнью, а сама работала в поте лица и забывала о себе.
Тучи за окном скрыли луну.
– На этом все, – прошептала Ана во тьму за окном. – Довольно.
Август оказался дождливым и жарким. Почти каждую ночь Ана просыпалась от раскатов грома и вспышек молнии, стона деревьев, шума тростниковых зарослей, напоминавшего несмолкаемые аплодисменты тысячной толпы. А наутро воздух был неподвижным и тяжелым. Солнце вставало, и от сырой земли поднимались испарения, как будто земля кипела. Люди непрерывно сновали во всех направлениях во дворе завода, двигаясь словно во сне; все вокруг пропитывалось влагой.
Как-то хмурым утром лай собак возвестил о прибытии чужаков, и во двор въехали трое военных. За девятнадцать месяцев посторонние здесь почти не появлялись, кроме новых рабов, Луиса с Фаустиной да изредка падре Хавьера. С веранды касоны Ана увидела, что с противоположного конца плантации к дому скачут Рамон и Северо. Вместе с гостями они направились в тень хлебного дерева. Ана не смогла разобрать чинов, но один из военных показался ей командиром. Он снял шляпу с плюмажем и заговорил с Рамоном. Закрыв лицо руками, тот произнес всего одно слово: «Нет!»
Стоя на пороге гостиной, Ана осенила себя крестом и, прижав руку к груди, стала молча читать молитву. «Дай сил, Господи!» Военные отводили глаза от Рамона, который держался на ногах только благодаря Северо: тот закинул руку хозяина себе на плечи, поддерживая его в вертикальном положении. Управляющий взглянул на Ану и повел Рамона через батей, а затем по лестнице в дом.
Ана помогла усадить мужа на скамью в гостиной, вопросительно взглянула на Северо, но тот отвел глаза. Обхватив голову Рамона, Ана попыталась повернуть его лицо к себе, но почувствовала сопротивление.
– В чем дело? Что случилось?
Рамон молчал. Он походил на лунатика: его глаза были открыты, но ничего не видели, словно были обращены внутрь.
Тео и Флора стояли у стены в ожидании приказаний. В глубине дома заплакал Мигель, и Инес, ласково приговаривая, стала успокаивать его. Северо кивнул Тео и Флоре, они подошли, подняли Рамона и повели в спальню. Он не сопротивлялся и, шатаясь, передвигал ноги, как ребенок, который учится ходить.
Сердце Аны бешено колотилось. Она уже догадывалась, какое имя сорвется с губ Северо, и страшилась этого момента. Лишь смерть близкого могла повергнуть Рамона в такое горе. «Господи, пожалуйста, только не Иносенте! – молилась Ана, выходя вслед за управляющим на веранду. – Господи, пожалуйста!» Лицо Северо было мрачным, а глаза превратились в узкие щелочки под нахмуренными бровями.
– Прошу прощения, сеньора, – начал он, – за то, что вынужден огорчить вас этим известием.
– Говорите.
– Дон Иносенте и Пепе попали в засаду. Мне очень жаль, сеньора.
– Он мертв, Северо?
Управляющий кивнул:
– Оба мертвы.
Ей никак не удавалось вдохнуть.
– Не может быть, – сказала Ана, рухнув на скамью. – Не может быть! – яростно, требовательно повторила она, как будто Северо был способен, был обязан исправить непоправимое.
Он встал перед ней на колени, словно любовник, собиравшийся сделать признание.
– Иносенте в Сан-Хуане, – сказала она. – Чтобы жениться. Это ошибка.
– Нет никакой ошибки, сеньора, – отозвался Северо так тихо, что у нее мурашки побежали по коже.
Он встал, шагнул к перилам веранды и оглядел двор сахарного завода, где, из сочувствия к страшному горю, работники прекратили свои занятия и уселись на корточках под деревьями и у стен строений. Ана проследила за взглядом управляющего и увидела, как один за другим невольники, да и надсмотрщики тоже, опустив голову, вернулись к своим обязанностям, как будто страшась поднять глаза на Северо.
Внутри снова заплакал Мигель. «Инес больше не станет ему петь, – подумала Ана. – И Флора тоже. Теперь в доме траур». Из спальни донесся стон Рамона. После отъезда брата глаза у него постоянно были на мокром месте. Но Ана не знала, что сказать мужу, как утешить его, даже когда жила надежда на возвращение Иносенте. А чем она могла помочь теперь? И кто утешит ее? Неожиданно ее охватила ярость.
– Кто это сделал? – спросила она. Горло перехватило, слова давались с трудом.
Северо повернулся к хозяйке, словно впервые ее увидел. Он всегда держался учтиво и почтительно. Иногда Ане казалось, что управляющий, очутившись рядом, словно становился ниже ростом, стараясь не смущать ее и не нависать над ней, подобно Рамону и Иносенте. Но сейчас Северо стоял выпрямившись, сильный и мускулистый. Ничто не могло поколебать его.
– Алехо и Курро исчезли. Лейтенант говорит, они виновны.
– Что еще сказал лейтенант? – продолжала настаивать Ана, и по лицу Северо пробежала тень. – Говорите! – потребовала она.
Его глаза стали пустыми.
– Их зарезали и подвесили за ногу к ветке хлопкового дерева, – ровным голосом произнес Северо.
Ана пошатнулась, и он протянул руки, словно пытаясь ее подхватить, но она устояла на ногах.
– Что еще?
Северо молчал.
– Я хочу знать все, – настаивала Ана. – Все.
Северо стал рассказывать все в деталях, дожидаясь ее реакции и только потом переходя к новым подробностям. Ана слушала, держась рукой за сердце. Оно колотилось, и она изо всех сил старалась удержать его в груди.
– Дальше! – приказывала она, как только дыхание восстанавливалось, и не сводила глаз с непроницаемого лица Северо.
Погибших обнаружили недавно, поскольку их оттащили довольно далеко от главной дороги. Тела уже разложились, и их опознали только тогда, когда нашли неподалеку сумку Иносенте, в которой все еще лежали письма к Элене и ее родителям в Испанию. Солдата с известием и сумкой послали в Сан-Хуан, к дону Эухенио.
– Лейтенант собирает людей и собак, чтобы организовать погоню.
– Найдите их.
– Сеньора?
– Найдите их, – повторила Ана. – Они наши рабы. Найдите их.
– Да, сеньора, я присоединюсь к поисковому отряду. Не сомневайтесь: когда я отыщу этих негров, они заплатят за все. А теперь позвольте мне удалиться. – Он поклонился.
Ана кивнула, и Северо пошел вниз по лестнице, раздавая приказы надсмотрщикам. Через несколько минут он уже ехал в сторону леса: его левое плечо обвивал хлыст, на поясе висела кобура с револьвером, за спиной из чехла выглядывало ружье, рядом с лошадью бежали две любимые собаки.
Жизнь на плантации Лос-Хемелос никогда раньше не пугала Ану. Новый мир возбуждал в ней любопытство, и она была полна решимости преодолеть все трудности. Но стоило Северо Фуэнтесу отправиться на поиски убийц Иносенте, и Ану охватил ужас. Люди сновали по двору, и если раньше она воспринимала эту суету как само собой разумеющееся, то сейчас передвижения работников внушали ей страх. Зачем Марта идет через двор из кухни к конюшне? Почему Тео с женой Паулой стоят возле курятника? Если Алехо и Курро сумели убить Иносенте, может, остальные замышляют прикончить их с Рамоном? Куда направляется Хосе с бревном в руках? Почему Северо велел одному из надсмотрщиков охранять их с Рамоном? Он считает, на них может кто-нибудь напасть в его отсутствие? Ана пыталась подавить страх и не думать о том, что невольники могут причинить им вред. Но куда Инес понесла Мигеля? А Флора, где Флора?
Будто услышав хозяйку, появилась Флора:
– Дон Рамон вас зовет, сеньора.
Ана поспешила к мужу, убегая от своих вопросов.
Скрючившись на краю кровати, он прижимал кулаки к глазам, словно хотел загнать обратно то, чего не хотел видеть:
– Нельзя мне было разрешать ему ехать верхом. Северо договорился насчет корабля, но он не захотел.
Ана обняла мужа:
– Не вини себя…
– Это я посоветовал ему ехать в Сан-Хуан и жениться на Элене. Если бы у него была жена и родился сын, мы оказались бы на равных.
– Ты не мог знать, что с ним случится. Никто не мог.
Она молчала, но не в силах была избавиться от опасений, которые терзают каждого рабовладельца: то здесь, то там невольники восставали против хозяев, убивали их, жгли дома и посевы, убегали в леса и уходили морем. По словам Северо, в основном убегали молодые рабы, и если они не пытались уплыть по морю, то скрывались в непроходимых лесных дебрях горной гряды в центре острова. Чтобы предотвратить побеги, хозяева запрещали невольникам собираться группами больше трех человек. В нерабочее время все инструменты хранились под замком, и рабам не дозволялось после окончания работы оставлять при себе ножи или мачете.
– Если они смогли убить Иносенте, то способны прийти и за нами, – сказал Рамон. – А почему нет?
– Не говори так, – остановила его Ана, хотя она думала о том же. – Мы не позволим им запугать нас, – твердо заявила она, скорее чтобы отогнать свои страхи, чем успокоить мужа.
– Какой ужас! – воскликнула запыхавшаяся Фаустина, взбираясь по ступеням касоны.
Они с мужем приехали с визитом в тот же день после обеда.
– Лейтенант заехал к нам и сообщил, что произошло. – Луис поднимался следом за женой.
– Примите наши глубочайшие соболезнования, – сказала гостья. – Наш милый Иносенте! Какая трагедия, мои дорогие, какая ужасная потеря!
– Мы приехали помочь вам, – заявил Луис. – Вы должны знать, что не одиноки в своем горе. У вас есть оружие?
– Да, винтовка. Вы же не думаете…
– Просто на всякий случай, – прервал хозяйку Луис.
Приезд гостей слегка успокоил Ану, к тому же дон Луис, по-видимому, оказывал благотворное действие на Рамона. Однако болтовня Фаустины раздражала ее. Гостья выпытывала у нее подробности путешествия Иносенте. Почему Северо оставил их одних? Когда он вернется? Чем больше она хотела знать, тем более сдержанной становилась Ана.
– Бедное дитя! – произнесла наконец Фаустина, пытаясь скрыть разочарование. – Естественно, вас переполняет горе, а тут я со своими неуместными вопросами. Извините, пожалуйста.
Ана промолчала.
Фаустина достала из кармана четки:
– Вера служит нам утешением в такие минуты. Мы можем обратиться к Богу.
Большую часть ночи они провели в молитвах. Ана была уверена, что ни ей, ни Рамону все равно не удастся сегодня заснуть. Стук бусин и монотонные слова молитв успокоили ее нервы, заглушили страхи. На следующее утро, когда надсмотрщики повели невольников на работы, Луис побеседовал с ними, чтобы убедиться, что за ночь не случилось ничего необычного. Как выяснилось, перед отъездом Северо приказал в его отсутствие не спускать с рабов глаз. Только Тео, Марте, Флоре и Инес разрешалось приближаться к касоне.
