Текст книги "Завоевательница"
Автор книги: Эсмеральда Сантьяго
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
– Теперь ты мне угрожаешь.
– Я всего лишь рассматриваю вместе с вами разные варианты.
– Да, конечно. – Губы Эухенио скривились, словно он попробовал что-то кислое. Со двора донесся смех Мигеля, а затем на лестнице послышались легкие женские шаги. – Давай продолжим разговор позже. Они вернулись с пикника.
До самого вечера Эухенио терзали сомнения. Сцепив руки за спиной, он ходил вокруг пруда, обдумывая предложение невестки и то, как это все отразится на нем.
Он уже продал ферму в Кагуасе, поскольку после смерти Иносенте Леонора боялась жить в кампо. Сейчас на очереди стояла компания «Маритима Аргосо Марин». Оба сына погибли, теперь некому было управлять предприятием, а Эухенио в этом ничего не понимал, да и не хотел понимать. Его воодушевило желание Луиса Моралеса Фонта купить Лос-Хемелос, так как он представить себе не мог, что они с Леонорой когда-нибудь захотят здесь жить. В голове Эухенио никак не укладывалось, что чернокожие мужчины и женщины на гасиенде являлись его собственностью, хотя он сам посылал сыновьям деньги на покупку невольников. Как и другие плантаторы, он был убежден: рабы были необходимы и больше подходили для дела, чем белые наемные работники.
И его родители, и родители Леоноры владели невольниками, которые остались в их семьях после отмены рабства. В Сан-Хуане друзья держали рабов для домашней работы, но Эухенио и понятия не имел, в каких условиях живут невольники, занятые в сельском хозяйстве. Его потрясло то, как рабы, его собственные рабы, живут, сколько работают, и то, что каждый их шаг регулируется и контролируется надсмотрщиками, начальниками, Северо, Аной. Легко ли было его сыновьям, которые жили и трудились бок о бок с ними, примириться с ролью рабовладельцев? Они в своих письмах никогда не касались этой темы, а невестку, может, и мучили угрызения совести, однако она заняла место хозяйки так уверенно, словно с самого рождения была ею. Ана была к невольникам добра, и Эухенио видел это, но не воспринимала их как людей. Для нее они представляли собой инструменты. В своей инвентарной книге после списка оборудования, повозок, скота она перечисляла рабов, принадлежавших гасиенде, без всякой пометки о том, что это человеческие существа.
После вихрей карлистской войны в Испании и пяти лет на Пуэрто-Рико Эухенио мечтал о тихой, спокойной жизни рядом со своей обожаемой женой. Он планировал, продав судоходную компанию, вернуться на родину, возможно даже в Вильямартин, родную деревушку, где они с Леонорой выросли. Они бы воспитывали Мигеля среди простых людей без громких родословных, которые не грезят о славных подвигах во имя королевы и нации. А еще он собирался найти мужа для Элены. Два года она вместе с ними оплакивала Иносенте и ходила в трауре и теперь еще два года будет носить траур по Рамону. К двадцати одному году ей бы уже следовало выйти замуж и обзавестись собственным домом. Она была им как дочь, и Эухенио намеревался устроить ее будущее наилучшим образом, кроме того, Леонора хотела, чтобы Элена жила поблизости. Эухенио не сомневался: жена одобрит его план. Однако его мучили сомнения по поводу Аны. Формально невестка принадлежала теперь к семье Аргосо, даже если ее собственные родители были живы, поскольку являлась матерью наследника. Но Эухенио не мог себе представить, что она сидит за их столом до конца своей жизни. Страсть невестки к гасиенде решала проблему: можно было избавиться от Аны и сделать Леонору счастливой.
Перед ужином Эухенио передал жене разговор с Аной, слегка смягчив его суть.
Леонора была непреклонна:
– Пусть гниет здесь, если хочет, но я без Мигеля не уеду!
– Правда заключается в том, что ее предложение нельзя назвать неразумным. Мы уже вложили в плантацию значительные средства, и она хочет продолжить работу, пока мы будем воспитывать ребенка. Луис купит гасиенду в любой момент, стоит только предложить.
– Мне все равно, Эухенио, что за сделку ты с ней заключил. Я не хочу видеть эту женщину в своем доме!
– За долгие годы нашей совместной жизни я ни разу не слышал, чтобы ты о ком-то отзывалась с такой неприязнью.
– Я презираю ее! Она сумасшедшая! Наши сыновья умерли из-за нее, и я не позволю ей погубить еще и Мигеля! Дай ей все, что она просит, и давай уедем отсюда как можно скорее.
– Ты хочешь, чтобы я купил Кириаку?
– Они с дочерью пригодились бы мне.
– Я велю Фуэнтесу уладить дело.
– Давай уедем побыстрее, Эухенио, пока Ана не передумала. Это не женщина, а змея!
Несколько дней спустя Эухенио встретился с Северо Фуэнтесом на ферме и попросил его приглядывать за Аной:
– Она будет иметь дело непосредственно с моим поверенным, господином Уорти, который должен получать подробные отчеты. Я не сомневаюсь в ее добросовестности относительно цифр и фактов, но мне нужно знать, если вдруг что-то пойдет не так. Дон Луис заинтересован в покупке гасиенды, однако в настоящий момент я не готов ее продать. Я надеюсь, вы проследите за тем, чтобы рыночная цена плантации не упала.
– Вы сомневаетесь, сеньор, что донья Ана сумеет управлять гасиендой так же хорошо, как дон Рамон и дон Иносенте, пусть земля им будет пухом?
– Я понимаю, что своим успехом они во многом обязаны вашему умелому руководству.
– Вы очень добры, сеньор, однако…
– Вы недооцениваете меня, Фуэнтес. Возможно, я старый вояка-простофиля, но я не дурак.
– Никогда не считал вас ни тем ни другим, сеньор.
– Тогда мы понимаем друг друга. Мне выгодно, чтобы плантация процветала, а моя невестка верила, будто своей жизнью здесь доказывает торжество человека над природой, – или что она там пытается себе доказать!
– После гибели дона Иносенте она боится далеко уезжать от сахарного завода, – сказал Северо. – И отказывается ездить в Гуарес даже по праздникам. А после смерти дона Рамона, мир праху его, она, может статься, вообще не захочет больше здесь жить.
– Фуэнтес, позвольте мне выразиться яснее. Она не должна забывать, какие опасности подстерегают человека за пределами гасиенды, и должна иметь все необходимое, чтобы у нее не возникло желания покинуть Лос-Хемелос.
– Понял, – ответил Северо.
– Пишите мне регулярно и сообщайте, как у нее дела. Женщины так непредсказуемы.
– Да, сеньор.
– Мне не нужны ее сюрпризы, понимаете, о чем я?
– Думаю, да, дон Эухенио.
– Надеюсь, что так, – произнес полковник. – Но возможно, понадобятся уговоры. Я знаю, вы оправдаете мои надежды…
– Конечно, сеньор, я к вашим услугам.
– И не сомневайтесь, ваши труды будут вознаграждены.
– Я знаю, что вы щедрый человек, полковник, – ответил Северо с поклоном, слишком церемонным и нарочитым, как показалось Эухенио, чтобы быть искренним.
КОНСИЕНСИЯ ЛА ХОРОБА
Со дня приезда Элене никак не удавалось остаться наедине с Аной. Отчасти в этом была виновата она сама, поскольку донья Леонора постоянно в ней нуждалась. После смерти Рамона Леонору одолевали два чувства: либо скорбь, либо гнев на Ану. Когда донья Леонора печалилась, племянница слушала, утешала и молилась вместе с ней. Если же она злилась, Элена вставала между ними, успокаивала соперниц и защищала одну перед другой.
Этим утром дон Эухенио сообщил, что через два дня они уезжают и забирают Мигеля с собой.
– А Ана?
– Она остается.
Элена не поверила своим ушам. Она надеялась, вся семья вернется в Испанию, и даже осмелилась предположить, что они с Аной теперь будут жить под одной крышей.
Позднее, когда Леонора с Мигелем отправились на пруд кормить уток, Элена разыскала Ану в саду, где та беседовала с Северо Фуэнтесом.
– Да, сеньора. Я провожу их до Гуареса и заберу припасы. – Он притронулся к полям шляпы, проходя мимо Элены. – Добрый день, сеньорита.
Она едва кивнула ему.
– Ана, у тебя есть минутка?
– Пойдем со мной. – Ана закрыла глаза и глубоко вдохнула. – Чувствуешь, какой необыкновенный запах?
– Лаванда?
– Да, но особый сорт. Пчелы очень любят его. На Пуэрто-Рико такие цветы не встречаются в природе.
– Но здесь-то они растут?
– Некоторые из этих растений больше нигде на острове не найдешь. Северо привез мне чрезвычайно редкие семена. – Ана прошла вглубь сада. – Все растения здесь посадила я, и каждое из них приносит пользу. Это – алоэ, лечит ожоги и царапины. – Она оторвала от кустика колючий лист. – Понюхай. Вкусно, да? Розмарин – употребляется в качестве пряности, однако я делаю из него растирание для снятия боли.
– Значит, все эти растения лекарственные?
– Да, лекарственные, однако они лечат болезни не только тела, но и духа.
– Ана, все это похоже на колдовство! – Элена перекрестилась.
– Я тоже так думала, но вскоре поняла, что Флора, Дамита и другие невольники способны многому меня научить. Ты удивилась бы тому, сколько знают наши люди.
Элена подняла брови. Наши люди?
– Посмотри на розмарин, – продолжала Ана. – Его листочки похожи на пальцы, которые тянутся к небу.
– Похоже, – согласилась Элена.
– Его аромат поднимает настроение, укрепляет тело и дух. Он делает человека счастливым и прогоняет черные мысли.
– Довольно много для одного растения, – заметила Элена.
– Согласна, но все лекарственные средства, о которых я узнала от наших людей, оказались весьма эффективными. Все окрестные рабы и кампесинос приходят ко мне с просьбами, но они не имеют отношения к болезням, недомоганиям или травмам. Кому-то понадобилось, например, приворотное зелье…
– Ана, мы католики, Церковь запрещает…
– Господь даровал нам природные богатства, дабы мы смогли преодолеть тяготы жизни. – Она поднесла цветок к носу Элены. – Если я верю в то, что ванна с лепестками розы и герани способна заставить мужчину полюбить меня, это не значит, что я недооцениваю силу молитвы. Но ведь после такой ванны я буду источать хороший запах, который окружающие заметят, я и в самом деле стану привлекательнее.
– Это совсем другое дело, но верить, будто розмарин делает человека счастливым…
– Почему другое? Запах – чувственное впечатление, которое пробуждает другие чувства.
Шагая по саду, Ана указывала на разные цветы и травы и восхищалась их цветом, ароматом, бесконечным многообразием форм, бабочками и мотыльками, порхавшими вокруг.
– Никак не могу связать воедино твое воспитание в Севилье и теперешнюю жизнь здесь, – заметила Элена.
– Да, мне иногда тоже с трудом это удается, – улыбнулась Ана. – Однако не забывай: большую часть детства я провела на ферме абуэло Кубильяса, хотя всю работу там выполняли другие люди, а он лишь выглядывал из окна, чтобы узнать, не собирается ли дождь, – рассмеялась она.
– У тебя теперь тоже есть люди, – сказала Элена.
– Да, наши люди много работают, как и Северо Фуэнтес. Мы все трудимся не покладая рук. Возможно, странно, что я полюбила землю, расположенную так далеко от того места, где родилась, но сейчас я не в состоянии представить себя где-либо еще.
– Но, Ана, ты и я…
– Я не уеду с гасиенды Лос-Хемелос, Элена.
– Тогда позволь мне остаться с тобой.
Ана взяла правую руку Элены и сняла с нее перчатку:
– Посмотри, какая мягкая у тебя ладонь, какая безукоризненная, какая чистая! А теперь взгляни на мою. – И Ана показала коричневую от загара, морщинистую руку с твердыми, обломанными ногтями. – Ты не подходишь этому миру, радость моя, а я не хочу его покидать. – Она надела перчатку на запястье подруги и застегнула крохотную жемчужную пуговичку. – Позаботься о Мигеле и не позволяй донье Леоноре настраивать его против меня.
– Она не станет делать этого.
– Попытается. До сих пор я была не очень хорошей матерью. Ты заметила это, и она тоже. Я неплохой человек, Элена, однако донья Леонора ненавидит меня. Мигель должен знать, что кто-то меня любит.
– Ана, ты разрываешь мне сердце…
– И себе тоже. – Она отступила на пару шагов и взглянула на Элену, словно собиралась рисовать ее портрет. – Такой я тебя и запомню, любовь моя, – в моем саду, в окружении цветов.
– Мы еще увидимся, Ана, пожалуйста, обещай.
– Конечно, а пока пиши как можно чаще. И рассказывай, как растет Мигель. В один прекрасный день гасиенда Лос-Хемелос перейдет к нему. Не дай ему забыть об этом и обо мне.
Перед рассветом во дворе сахарного завода загружали старую рассохшуюся карету. Инес вынесла полусонного Мигеля и устроила его среди подушек и одеял, которые положила на сиденье.
– Прощай, малыш. – Она поцеловала ребенка в лобик. – Да благословит тебя Господь!
Эухенио и Северо натягивали и закрепляли веревки, придерживающие багаж на крыше, а Леонора с Эленой пересчитывали тюки и свертки и следили, чтобы их саквояжи не оказались под брезентом. Когда все было готово, Леонора поцеловала воздух возле щек невестки и забралась в карету, словно не могла дождаться отъезда. Элена прижала Ану к себе:
– Я буду писать, и не спеши с ответом. Теперь я знаю, сколько у тебя дел.
Эухенио тоже обнял ее, потом отступил, держа невестку за плечи.
– Сообщи, если что-нибудь понадобится, – сказал он, – или если мы как-то сможем помочь тебе. Обещаешь?
– Да, дон Эухенио, спасибо, – кивнула Ана.
Кортеж с Северо во главе выехал со двора.
Ана махала вслед, пока карета не скрылась из виду, а затем вернулась в дом. Она задула свечи и открыла ставни, впуская в комнаты рассвет. Со двора еще доносились скрип колес, фырканье лошадей и мулов, увозивших прочь семейство Аргосо и их имущество.
Распахнув дверь на черную лестницу, Ана споткнулась о сверток, лежавший на верхней ступеньке. В мягком утреннем свете она разглядела стопку белья для стирки, завернутую в грязную тряпицу. Она подняла ее за узел и чуть не выронила, когда внутри что-то зашевелилось.
– Не может быть! – пробормотала Ана, однако подозрения ее оправдались, стоило развязать сверток. Внутри оказался туго спеленатый младенец. – Флора! – позвала она, и горничная тут же прибежала из кухни. – Посмотри! Кто-то оставил это на лестнице.
– Какой уродливый ребенок!
– Найди чистых салфеток, эти все загажены. И принеси теплой воды.
Ана опустилась на колени прямо на пороге, распеленала младенца и увидела девочку с узким сморщенным личиком и кривыми ножками, слишком короткими по сравнению со скрюченным тельцем. Над левым плечом ребенка она разглядела горбик. Царапины на верхней части спины, шее и щеках малышки свидетельствовали о том, что роженице пришлось изрядно помучиться, освобождая ребенка от пуповины, туго обмотавшей коротенькую шейку.
– Она чудом выжила, – заявила Флора, рассмотрев подкидыша. – Умирать до последнего колокола, – предсказала она, качая головой. – Наверное, так и лучше, сеньора. – И служанка потерла крошечный горбик на удачу.
– Кто ее мать? – спросила Ана, игнорируя замечание Флоры.
Она обмыла младенца и поменяла грязные тряпки на чистые пеленки.
– Не знаю. Нет, сеньора, не видеть женщин в положении.
– У нас здесь несколько беременных, Флора. Нена ждет ребенка и невестка Дамиты.
– Никому не пришел срок, – ответила Флора. – Я это хочу сказать.
Только раз малышка вскрикнула, пока ее пеленали, подтвердив, что еще жива, все остальное же время вела себя тихо и до странности спокойно.
– Бедняжка, – сказала Ана, гладя девочку по голове. – Какие у тебя чудные волосики! Ой, смотри, ей нравится! – Ана, улыбаясь во весь рот, обернулась к горничной, которая не сводила глаз с хозяйки.
– Дон Северо рассердится, сеньора, – заметила Флора.
Ана взяла ребенка на руки:
– Пойди найди Инес, у нее еще есть молоко. Бедняжка, наверное, ничего не ела с…
– Не мое дело, я знаю, сеньора, но, может, подождать дона Северо?
– Флора, я велела тебе привести Инес! – Ана выпрямилась во весь рост, оказавшись на полголовы выше горничной. – И сожги эти тряпки.
Флора подобрала грязные лоскуты и отправилась на поиски Инес, не переставая бурчать себе под нос.
Кожа малышки была не черная и не белая, а просто смуглая – результат смешения рас. Ана подумала, что девочка родилась в одной из бедных семей, с трудом сводившей концы с концами, где-нибудь на окраине плантации. В Испании Ана слышала о женщинах, которые не могли заботиться о собственных детях и оставляли их на папертях церквей или на порогах домов обеспеченных пар, способных дать малышам лучшее воспитание, чем нищие родители. Сор Магдалену, монахиню монастыря Буэнас-Мадрес, подбросили в младенчестве в часовню, и сестры взяли ее к себе. Подкидыши практически всегда оказывались девочками.
Ана решила, что Флора права: такая крошечная и уродливая малышка проживет, скорее всего, только несколько часов. Она нашла свою бутылку со святой водой и брызнула несколько капель на новорожденную. Осеняя крестом ее лобик, Ана мысленно перебрала и отвергла привычные имена святых и непорочных девственниц.
– Тебя оставили у моей двери в тот день, когда я продала своего сына. Мне придется отвечать за это и еще за многое другое, малышка. Пока жива, ты будешь напоминать мне, даже если я захочу все забыть, о том, что случилось. Поэтому ты будешь моей совестью, и я назову тебя Консиенсия[6], – прошептала Ана. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Она погладила личико малышки со слишком близко посаженными глазками. Лицо девочки смешно сморщилось, и Ана приняла ее гримаску за улыбку.
Дамита не имела ни малейшего понятия о том, кто мог подкинуть ребенка на порог Аны.
– Я помогаю почти всем роженицам в округе, – сказала она. – Этот ребенок не мой. – Она распеленала девочку и внимательно ее осмотрела. – Пуповина перегрызена зубами, – пришла повитуха к выводу. – Перевязана туго. Мать раньше рожала.
Дамита перевернула младенца, прощупала крошечные косточки позвоночника, поцеловала свой указательный палец и осторожно ткнула в маленький горбик. Потом согнула и разогнула конечности новорожденной, не обнаружив никаких повреждений суставов. Затем потянула за ножку, и девочка выпустила струйку мочи в руку акушерки.
– Все в порядке, – засмеялась Дамита, положила малышку и протерла себе лицо и шею детской мочой. – Девочка родилась безлунной ночью, – объяснила она, – а моча таких младенцев приносит удачу.
Вскоре перед хижиной Инес собрался народ, поскольку все хотели потрогать на счастье горб новорожденной. Испугавшись, что подобная суета потревожит малышку, Ана велела вернуть ее в касону. Консиенсия, которая проспала практически весь день, открыла глаза, черные и блестящие, словно оникс. Девочка пристально смотрела на Ану, будто без слов пыталась сообщить ей нечто важное, точно так же Рамон и Иносенте посылали друг другу безмолвные сообщения.
– Ты должна жить! – произнесла Ана со страстью. – Я тебе помогу. – Она погладила лобик девочки. – Ты будешь моей совестью, а кроме того, моим амулетом.
Тем же вечером, по дороге из Гуареса, собаки Северо ринулись в лес. Там, прислонившись к стволу, замерла Марта, словно присевшая отдохнуть. Ее рот, нос, глаза и уши облепили мухи. Юбка и фартук затвердели от засохшей крови. Не было сомнений: она умерла от потери крови после рождения ребенка. Новорожденный по закону принадлежал Луису, как и Марта, однако Северо не обнаружил никаких следов младенца.
Утром Северо взбежал по лестнице касоны, перепрыгивая через ступеньку, будто спешил поделиться важной новостью:
– Мне сказали, сеньора, вам подбросили ребенка.
– Да, девочку. – Ана кивнула на корзину, где спала Консиенсия, завернутая в старые пеленки Мигеля.
Северо заглянул внутрь. Луис, заметив увечья, несомненно, велел бы акушерке удушить ребенка, и Марта безлунной ночью пробралась сквозь тростниковые заросли ради спасения своего дитяти. Ана и не подозревала, что мать малышки – Марта, а отец – Рамон, и на ферме продолжавший посещать бывшую кухарку с разрешения Луиса. Хотя с виду Рамон был скорее тщедушен, ему хватило сил оплодотворить нескольких женщин незадолго до своей смерти и оставить сиротами по меньшей мере восьмерых детишек-мулатов, ставших сестрами и братьями малышам, которых зачал Иносенте.
– Я могу унести ее, сеньора.
– Нет, не надо. Понятно, что она не нужна своей семье.
– Вы хотите оставить ее?
– Возможно, она скоро умрет. Но до тех пор я буду делать для нее все, что в моих силах.
В течение следующей недели Консиенсия цеплялась за жизнь, словно ее воля и воля Аны слились воедино. Почти весь день она спала и практически не плакала, даже когда Инес запаздывала с кормлением. Дамита приготовила травяной настой для укрепления здоровья малышки и показала Ане, как нужно окунать палец в чашку и капать его в рот девочки.
Кроме смуглой кожи, Консиенсия обладала еще одним достоинством – роскошными черными волосами, которые покрывали ее головку и мягким каскадом спускались на уродливое тельце. Когда синяки, полученные при рождении, исчезли и обозначились черты лица, стало совершенно ясно: красавицей девочка не станет, возможно даже, никогда не сможет ходить, однако жить будет.
После первой недели, полной сомнений и тревог, Консиенсия пошла на поправку. Все заметили: чем крепче становится девочка, тем лучше идут дела на гасиенде. Куры, например, стали нести больше яиц, чем до появления малышки. Свиньи приносили большой приплод, и каждый поросенок выглядел здоровым и обещал в будущем килограммы окорока. Работа на полях спорилась у тех, кто дотронулся до крошечного горбика, а тростник рос и созревал быстрее.
Фруктовые деревья тоже давали больше плодов. Ветки клонились к земле под тяжестью круглых сочных лимонов, апельсинов и грейпфрутов. Манговые деревья цвели пышным цветом и вскоре покрылись маленькими бугорками-плодами, созревавшими так быстро, что их не успевали снимать. Сырая низина возле ручья заросла высокими побегами с пурпурными цветами, которые произвели на свет гроздья бананов. Сладкий картофель в земле, величественные деревья авокадо, клубни таро под огромными листьями дифиллеи – все вокруг, казалось, подчинилось молчаливому приказу расти и размножаться.
Несколько женщин забеременели, причем некоторые сразу после родов. Пока растения, животные и люди плодились, Консиенсия расцветала в лучах заботы Аны, недавно обретенной любви Флоры и Инес и уважения, которое ее счастливый горбик вызывал у всех остальных.
Вопреки опасениям Аны, девочка научилась ползать и ходить, хотя ее горб стал выпирать еще сильнее. Вскоре все уже называли малышку Консиенсия ла Хороба[7], и потом до конца дней никто ни разу не спросил, какая у нее фамилия.
