Текст книги "Чудодей"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Господь любит тех, кто славит его своими трудами, – говаривал хозяин. Он не желал ждать, покуда и другие пекари в городе начнут славить Господа. И у него славить Господа трудами начинали в четыре утра. Все ученики и горничная тоже славили Господа. А Станислаус стоял над ямой с золою и караулил. Усердные утренние молитвы его нового хозяина не должны были прерываться грубым вмешательством городской полиции.

Станислаус надвинул свой пекарский колпак поглубже на уши, а руки спрятал на груди, под передником. У него зуб на зуб не попадал. Выпал первый иней. Тонкие кристаллики льда, облепившие камни, фонарные столбы, афишные тумбы и водосточные трубы, казались Станислаусу чистым серебром. Полумесяц смотрел вдаль, как погруженный в свои мысли ученый. Он узнал сына Бюднера за оградой – краем глаза приметил – и чуть нагнул свой острый подбородок. «Сторожи как следует мой серебряный город, сын Бюднера! Кругом ходят люди, под взглядами которых это легкое, как пух, прозрачное серебро из страны Хираватау превратится просто в лед и снег. Да ты и сам знаешь!»

Станислаус потер руки, чтобы согреться, и восторженно крикнул:

– Я знаю, господин ученый месяц. А сейчас я буду петь.

И Станислаус запел:

Восславьте, пекари, Творца

в небесной вышине.

А я – сын Месяца-отца

в серебряной стране…

Кто-то шел вверх по улице. Станислаус, продолжая петь, наклонился над оградой. Слава богу, не полицейский! Станислаус учился теперь распознавать людей с виду. Человек был в зеленом непромокаемом пальто и серой шапке с козырьком. Он остановился и спросил, задрав голову:

– В такую рань и уже на ногах, мой мальчик? Молодец, молодец!

Станислаус был не прочь прослыть молодцом.

– За погодой наблюдаешь?

– Я смотрю, как все сверкает, и пою.

– А хозяин уже за работой?

– Он славит Господа.

В пекарне кто-то выскребал из квашни остатки теста. Человек в шапке с козырьком наклонил голову, прислушиваясь.

– Ну что ж, Господь может порадоваться.

– Может, – отвечал Станислаус.

– Ты не откроешь мне ворота, малый? Я бы охотно перебросился словечком с твоим хозяином.

Почему бы и не открыть ворота этому человеку? У него ведь ни сабли, ни форменной фуражки нет.

– Прошу вас!

Человек направился в пекарню. По дороге он нюхал воздух как голодный пес. А Станислаус все высматривал, не идет ли полиция. Немного погодя в пекарне раздался какой-то жестяной шум. Человек шел обратно. Руки он держал в карманах непромокаемого пальто. И улыбался:

– Спасибо тебе, малый. Пойди поспи еще полчасика.

Короче говоря, Станислаус плохо нес свой противополицейский караул. И почему люди в таких шапках имеют право следить за порядком и справедливостью? Итак, Станислаус по-прежнему не разбирался в людях. От посещения прозеванного им полицейского осталась не только изящная визитная карточка. В течение восьми дней работа начиналась в пять утра. Отто, самый младший из учеников, похвалил Станислауса:

– И глупость может чудеса творить!

На девятый день Отто по привычке проснулся в четыре часа, зевнул и потянулся в кровати:

– Могу еще часок поспать!

Однако он ошибся. Прозвенел звонок. Хозяин звонил из своей комнаты. Ученики с проклятиями стали натягивать штаны. Во дворе их перехватил хозяин. Теперь уже Отто было поручено следить за полицией.

Проходила зима. Станислаус учился тому, чему его учили, и ему уже удавалось делать из сливочного крема вполне сносные розы для тортов.

В этом доме жизнь текла спокойно, богоугодно. «Господь заглядывает в самый темный уголок!» – говаривал хозяин. И ученики покорно выметали мучную пыль из каждого уголка пекарни.

Люди по-прежнему были трудной загадкой для Станислауса. Он копил деньги. В витрине книжной лавки он обнаружил большую книгу о бабочках. На пестрой обложке красовались дивные цветы, и на них сидели нежные бабочки. Станислаус не сомневался, что из этой книжки он наконец узнает кое-что о королеве бабочек. Но книжка стоила целых пятнадцать марок. Каждую субботу Станислаус считал сэкономленные карманные деньги, но всякий раз к ним добавлялось лишь три марки да жалкие чаевые. А ему нужна была то новая рубашка, то новый белый передник, да и шлепанцы, в которых он ходил в пекарне, тоже были не вечные. То и дело приходилось брать из отложенных денег. А книга о бабочках не переносила влажного воздуха в витрине. Обложка ее покоробилась. И ее сняли с витрины.

Станислаус со страхом спросил:

– У вас есть еще книга о бабочках?

– Есть. К вашим услугам.

– Придет время, и я ее куплю.

– О, пожалуйста, будем очень рады.

…Пришла весна. Зяблики звякали в искалеченных кронах городских лип, словно у них там были крохотные наковальни: пинк, пинк, пинк-пинк! Легкий стук зябликов проникал сквозь гул машин и словно оправлял в золото все звуки шумного города. В пекарне гудела тестомесилка, а зяблик и туда сыпал свои звонкие золотые зерна. «Пинк, пинк, пинк-пинк, пеките свои веселые весенние куличи, вы, белые призраки-пекари!»

Возле благочестивой пекарни нового хозяина был большой сад. Станислаус, единственный из учеников, не ворчал, когда его посылали работать в саду. Пока другие колотили о доску куски теста и пробовали глазурь князя-кондитера, он предпочитал весь вечер копаться в земле. А когда он поднимал глаза от земли, то мог наблюдать людей на Садовой улице, пролегавшей позади богатых городских домов.

Каждый день появлялась женщина с собакой. Короткие лапы собаки поросли густой, длинной черной шерстью. Казалось, это швабра без палки, но с часовым механизмом внутри семенит по улице. Женщина вела с собакой долгие беседы:

– Ай, ай, ай, моя собаченька, гуляй, гуляй как следует, собаченька!

Собака-швабра не обращала внимания на болтовню хозяйки. Она обнюхивала заборы и то и дело поднимала заднюю лапу.

– Ай, ай, ай, собаченька столько всяких следочков находит!

Собака и на это не реагировала. Обнаружив привет другой собаки, она оставляла свой привет. Станислаус все разглядывал смешного песика и вдруг заскулил, как течная сучка. Черная швабра прислушалась. Потом поднялась на задние лапки и попыталась протиснуться между штакетинами.

– Что там нашел мой маленький? Что он там нашел? – спросила женщина.

Собака не ответила, заскулила и принялась скрести лапами забор. Женщина подошла ближе.

– Добрый день.

– Добрый день! – Станислаус схватился за свой пекарский колпак.

– Должно быть, вы хороший человек.

Это прозвучало для Станислауса музыкой, но все-таки он с сомнением пожал плечами.

– Можете мне поверить. Моя собака идет только к хорошим людям. Не могли бы вы доставить ей удовольствие и почесать ей носик?

– Если угодно! – Станислаус просунул между планками перепачканный землею указательный палец и почесал собачий нос. Собака с наслаждением скребла себе живот задней лапой.

– Большое спасибо и до свидания!

Женщина пошла дальше. Немного погодя собака потрусила за ней.

Не только чудаки ходили но Садовой улице. Однажды под вечер вниз по улице шла худощавая девочка. Она была бледная и аристократичная, как те девушки, которых Станислаус видел на картинках. Насколько ему удалось разглядеть, эта девочка напоминала девицу, которую усыпил своей таинственной силой тот индус на обложке гипнотической книжки. Особенно Станислаусу приглянулась черная бархатная лента. Эта лента делила на две части гладко зачесанные назад волосы бледной девочки. Она была как бархатный мостик над снежной дорожкой пробора. Казалось, девочка разглядывала цветы за оградами. Ученика пекаря Станислауса она не замечала. В сине-серых глазах этого нежного создания он был не более чем белый, роющийся в земле крот, да и вообще он для нее не существовал. Черт его знает почему, но Станислаусу хотелось быть замеченным ею. Однако девочка пошла дальше, а Станислаус остался, такой же незаметный для нее, как воздух вокруг вишневых деревьев.

На другой день под вечер она появилась снова. Станислаус стукнул заступом по камню. Девочка с бархоткой не подняла глаз. Он откашлялся. Она не поднимала глаз. Наконец он запел. Ему не вспомнилось ничего, кроме церковного хорала:

Крылья расправь. Спаситель!

О, радости хранитель,

цыпленочка спаси…

Тоненькая девочка взмахнула ресницами, как бахромчатыми юбками, но взгляд свой устремила на кроны деревьев. И прошла мимо. В сердце Станислауса она оставила легкое волнение.

На смену теплому весеннему дню явилась его роскошная сестра – ночь. За окном каморки Станислауса шелестели липы. Обычно темные фонарные столбы были залиты мягким светом. Казалось, они вот-вот пустят побеги. Две машины ослепили друг друга фарами. Кошки перемяукивались на крышах и задирали хвосты. Внизу на улице ликующе заливалась девушка:

– Ой-ей-ей, ой-ей-ей!

Станислаус просунул в узкое оконце свою лохматую голову. По мягкому ночному воздуху к нему подлетел шутик. Это он заставил Станислауса ответить на этот манок:

– Ой-ей-ей! Я сейчас!

Станислаусу не видно было улицы. Снизу донеслось в ответ:

– Я так долго жду.

Станислаус испуганно отпрянул от окна и зажал руками уши. Прислушался. Шутик подначивал его:

– Разве каждый не волен кричать в ночь, что ему вздумается? Небо принадлежит всем, а от тишины кому какая польза.

И вновь девичий голос снизу:

– Ой-й-й! Ой-й-й!

– Это девочка с бархоткой! – шепнул шутик. На улице стояла девушка, почти женщина. Станислаус как был, в домашних туфлях, дошлепал до угла улицы и стал возиться с почтовым ящиком. Он заметил, что девушка за ним наблюдает. Тогда он сунул в прорезь ящика свой пекарский колпак, чтобы она не думала, что он зря тут околачивается. На третьем этаже дома, где висел почтовый ящик, распахнулось окно. Молодой мужской голос спросил:

– Тут кто-то кричит?

– И давно уже.

– Здесь тебе никто не откликнется.

Станислаус с непокрытой головой проскользнул в свою каморку.

Шутик вынудил его дразнить чужих людей! Разве мало его самого дразнили, разве мало он от этого натерпелся в родном Вальдвизене, когда еще был чудодеем, ясновидящим? Он хотел сделать что-то разумное и окончательно прогнать шутика. И взялся чинить свои рабочие брюки, аккуратно зашил их, делая маленькие, изящные стежки. Он штопал свои штаны так, словно мама Лена заглядывала ему через плечо. Но через плечо ему заглядывал шутик.

– Разве ты не обладаешь тайными силами?

– Я только ученик пекаря и олух вдобавок.

– Разве не ты заставил Софи делать то, что хотел? Разве она не пела? Не танцевала?

Станислаус взмахнул рукой с иголкой:

– А ну заткнись! Эти силы нельзя использовать в собственных нуждах.

– В собственных нуждах?

О, как вкрадчиво мог говорить шутик!

– Разве тебе не нужна сестра, такая же одинокая, как ты сам?

Так Станислаус, штопая штаны, боролся с нечистым и потерпел поражение.

Когда спустя два дня бледная девочка обогнула живую изгородь из дикой сирени, Станислаус столбом застыл в саду, испуская токи своих тайных сил. Он придумал себе задание: он хотел, чтобы это создание заметило его, взглянуло ему в глаза. Он стоял на грядке, от волнения и напряжения утаптывая рыхлую землю, таращил глаза на девочку и шептал:

– Бархатный ангел, глянь на меня, я жду тебя уже три дня!

Девочка, видно, ждала, что он станет кашлять или петь. Застывший в молчании и неподвижности Станислаус сбил ее с толку. Она широко раскрыла глаза и посмотрела прямо в лицо парню, который только того и ждал. И словно погладила его этим синим быстрым взглядом. Девочка залилась краской и споткнулась. Станислаус чуть не лопнул от радости. Вот каковы его тайные силы!

В последующие три дня девочка проходила мимо, не поднимая глаз. Станислаус, однако, верил, что видит, как это бледное создание краснеет. А ему-то что с того? Неужто его тайные силы усохли в жаркой пекарне? Или это кара Нирваны за то, что он действовал в собственных интересах? Тогда Станислаус швырнул через забор на улицу свой белый фартук. Он лежал там, словно улетевшее с веревки белье. Может ли девочка его не заметить? Его позвали в пекарню. Теперь кто-нибудь другой найдет его фартук, а он его, считай, потерял.

Через час он вернулся в сад. Фартук висел на заборе. Станислаус обнюхал его. А вдруг он учует благоухание двух белых пальчиков? От фартука пахло затхлой мукой и кислым тестом.

Вечером Станислаус написал письмо. Адресовал он его себе самому. Отправителем был некий господин Нирвана из Индии. Станислаус наклеил на конверт талончики, дающие право на скидку в лавке, посадил на них чернильную кляксу и слегка измял конверт.

На другой день Станислаус как раз стоял у забора, когда девочка выпорхнула из-за живой изгороди. Почесывая в затылке, он делал безуспешные попытки перелезть через забор. Девочка подошла поближе.

– Не будете ли вы так добры, не можете ли мне… вот то письмо… там… его ветром унесло…

Воздух между тем был неподвижен. В кустах цветущей сирени жужжали пчелы. Девушка нагнулась. Лицо ее залилось краской, когда она через забор протягивала письмо Станислаусу.

– Это, так сказать, очень ценное письмо, очень издалека. Оно пришло из Индии, сначала кораблем, потом самолетом, это письмо великоиндийской слоновой почты.

– Пожалуйста! – Девочка сделала легкий книксен.

Станислаус смотрел прямо в ее серо-синие глаза. Он был сконфужен, он был как пьяный. Казалось, он парит в воздухе, казалось, он способен на самые невероятные поступки. Он подошел к кусту сирени и сломал ветку – три большие сиреневые грозди.

И протянул ее смущенной девочке:

– Я вам бесконечно благодарен. Это письмо неимоверно важно для меня. Так что несколько секунд вы, так сказать, держали в руках мое счастье.

Теперь все было сказано. Девочка взяла сирень:

– Спасибо.

И она почти что бросилась наутек.

Станислаус был так сбит с толку, что вскрыл конверт и прочел письмо, им же самим написанное. Он списал один отрывок из газетной статьи: «Обычно самке оставляют не больше шести крольчат. У крольчих только шесть сосков. Крольчата рождаются голыми и лежат в мягкой шерстке, надерганной самкой со своего брюшка. Самца следует держать подальше от приплода. Во-первых потому, что он сразу вновь покроет самку» и т. д.

Вот такое радостное послание получил Станислаус из Индии.

17

Станислаус становится посланником неба и вступает в разговор с бледнолицей святой.

Печальные дни. Сколько Станислаус ни возился в саду, копал, рыхлил, окучивал – девочка не появлялась. Видно, он спугнул ее треклятым индийским письмом. И угораздило же послать письмо из такой цыганской страны, как Индия. Наверняка девочка испугалась человека, связанного с цыганами!

К садовой ограде подошел инвалид войны:

– Ты нашел свой фартук? Я повесил его тут, на заборе.

Новое разочарование!

Мимо опять прошла женщина с собачкой-шваброй. Станислаус не стал на сей раз скулить. Он даже не глядел на нее. Ему совсем не хотелось чесать нос этой комнатной собачке. Но собачка этого хотела и еще хотела непременно попасть в сад. Тут и женщина подошла к забору:

– Прошу прощения, вы не могли бы каждое утро приносить нам пять булочек?

– Могу.

– Вы знаете дом пастора?

Станислаус поклонился.

– Пять румяных булочек, не таких уж румяных, но все же более румяных, чем обычно. Две из них, для моего мужа, могут быть даже более чем румяными. Ну да вы сами знаете.

Станислаус не удивился столь странному заказу. Он, правда, больше привык к покупателям, которые только глазами едят печеные булочки. Станислаус передал заказ в лавку. И присовокупил:

– Это для пастора.

– Для пастора? – Хозяйка сделала смиренные глаза. Вот перед ней ученик, этот Станислаус, без роду без племени, а приносит радостную весть, как бы знак свыше.

– Это тебе его горничная сказала?

– Нет, его жена, я с ней знаком.

Хозяйка восхищенно воззрилась на припорошенные мукой ресницы Станислауса. В доме повеяло благодатным ветром!

Вечером хозяйка решила все узнать подробнее:

– Ты давно знаешь госпожу пасторшу?

– Уже довольно давно.

– Она знакома с твоими родителями или что?

– Нет, она со мной знакома.

Больше из Станислауса ничего вытянуть не удалось. У него и так было о чем подумать. Например, о девочке, с которой ему уже никогда не свидеться из-за этого индийского письма!

Возле трона Господа Бога сидит маленький чертик. Он придворный шут на небесах. Создателю и Вседержителю скучно. Тысячелетие за тысячелетием сидеть и ждать развития человека.

– Побесчинствуй немного, – сказал Господь чертику, – а то я задохнусь от скуки.

Чертенок и разгулялся. То березу на иве вырастит, то телят с двумя или тремя головами слепит, чтобы владельцам балаганов доход обеспечить. А Господь, Всевышний, глядит на эти чертовы проделки и усмехается. Ему самому, как всем мудрецам и всезнайкам, далеко не каждая шутка удается, но в конце концов и ему надоедает слоняться без дела и хочется тоже снискать похвалы сонма ангелов за великое изобретение улиточного домика или пресс-папье. Чертяка-шут знает, как внести разнообразие в монотонную жизнь Бога Отца. Он нарушает те законы, которыми старый мудрец сам себя сковал. Люди именуют мелкие чертячьи пакости Божьего шута «случаем». Иногда они проклинают этот «случай», иногда хвалят, как принято у людей. Станислаус, который решил было, что тайные силы покинули его, на какое-то время был осчастливлен чертячьей проделкой.

На следующее утро он принес булочки в дом пастора. Медленно и благоговейно шел он через переднюю этого благочестивого дома. Повсюду висели кресты разной величины. К крестам были прибиты мужчины разного роста. Дома, в деревенской церкви, при виде распятого Христа Станислаус всегда впадал в задумчивость. А тут Иисусы были как бы в массе и оттого впечатляли меньше. Да еще собака-швабра визжала и лаяла в пасторской кухне. Почуяла своего дружка. Экономка распахнула дверь кухни. Лицо ее было красным и блестело как натертое маслом пасхальное яйцо. Собачонка прыгнула на Станислауса. Из боковой двери появилась госпожа пасторша в утреннем халате.

– Доброе утро.

Она по одной вынимала булочки из кулька, осматривала их, большим и указательным пальцем проверяла, насколько они хрустящие. Две булочки показались ей неудачными. Это были как раз те, что предназначались для пастора.

– Не могли бы вы завтра принести еще более румяные?

– Да, конечно.

Станислаус погладил собачку. Открылась еще одна дверь. Пастор просунул голову в щель. Увидел в передней незнакомого булочника, склонил лысую голову, опять поднял, укоризненно взглянул на жену и сказал:

– Я готовлюсь к проповеди.

Голова пастора исчезла. Дверь захлопнулась. Открылась еще одна дверь. Эта передняя со множеством распятий была как маленькая семейная рыночная площадь. Станислауса бросило в дрожь. Из одной двери показалась голова, повязанная черной бархатистой лентой, той лентой, что как бархатный мостик пролегла над белой канавкой пробора.

– Что случилось, мама?

В ответе уже не было нужды. Девочка увидела Станислауса, покраснела и скрылась в священных покоях.

Для Станислауса это было неимоверно тяжело. Сначала он решил, что он невесть какой грешник. Ведь в некотором роде он заигрывал с дочерью Бога, и, как он знал из уроков Закона Божия от учителя Гербера, наказание его не минует. Ведь он провинился перед святой.

Но когда до самого вечера со Станислаусом ничего не случилось – и палец ему не откромсало тестомесилкой, и током не убило, – он опять почувствовал себя увереннее.

А с чего бы ей быть святой? – спрашивал он себя. Разве госпожа пасторша зачала ее от Бога, а не от мужа? Но это опять уже был нечистый.

– Оставь меня, – сказал Станислаус. – Пастор вхож в Божий дом, и этим все сказано.

– А ты разве из преисподней явился? – спросил шутик.

– Я-то нет, а вот ты, похоже, оттуда.

Шутик рассмеялся, и смех его прозвучал как шум весеннего ветра:

Я – не это, я – не то;

и не Рай и не Ад.

Я – ребенок и юнец;

я ни в чем не виноват.

Станислаус все не мог отвязаться от этой песенки. Наконец он вскочил с постели и пустился в пляс. Он давно вырос из своей рубашки, и она едва прикрывала его. О, как изящно умел Станислаус сгибать свои сухие, чуть кривоватые ноги пекаря и двигать ими в такт своей собственной мелодии!

Когда на другой день Станислаус принес булочки в переднюю пастора, бледная девочка смотрела в окно, стоя коленями на стуле. Станислаус прошел мимо на цыпочках, чтобы не мешать ей молиться. Но она не молилась. Она повернулась и кивнула Станислаусу. О господи! Девочка улыбнулась. Станислаус заметил, какой у нее красивый рот, пухлые, блестящие губы, мягкие, красиво изогнутые, красные, как чехол на перине.

– Мама, кто-то пришел! – сказала девочка.

Появилась пасторша.

– Это наш друг, – сказала она и важно кивнула дочери, – это друг Элиаса, Марлен. Очень хороший человек. Элиас знает в этом толк.

Девочка кивнула. И покраснела. Пасторша осмотрела все булочки. Все до единой ее вполне удовлетворили. Девочка снимала книги с полки и клала их на подоконник. Станислаус залюбовался ее белыми маленькими руками. Что за ангельские ручки! Девочка, казалось, почувствовала его взгляд. Она опять покраснела и стала перекладывать книги с подоконника на полку.

Весь дальнейший путь с товаром Станислаус проделал вприпрыжку, он скакал по грубой мостовой маленького города, напевая всякие песенки. Булочки в его корзине скакали вместе с ним, они успели повеселиться, перед тем как их съели. Девочка с бархоткой поздоровалась с ним. Начало положено!

Каждое утро, просыпаясь от сухого звона будильника, он заранее прощупывал весь предстоящий день – какие, хоть самые маленькие, радости ожидают его. Маленькие дневные радости облегчали ему вставание и были как кусочки сала в тощем картофельном пюре. Они придавали Станислаусу куда больше сил, чем эти прямые обязанности, приказания и брань хозяина. С того самого утра, когда с ним поздоровалась пасторская дочка, дневные радости были ему обеспечены.

Две недели встречался он со своей девочкой в передней с распятиями. Две недели под вечер проходила она по Садовой улице, повергая в трепет сердце ученика пекаря. Тихая любовь взрастала, но, кроме робкого приветствия по утрам, они не обменялись ни единым словом; только взгляды – тяжелые, как пчелы со взятком, – жужжали между ними – туда-сюда.

Хозяин с хозяйкой обращались со Станислаусом нежно, как с домашним ангелом. У каждого булочника есть свой круг клиентов. Один, к примеру, обслуживает трактирщиков. В качестве вознаграждения он может пить больше пива, чем ему даже хочется. Другой имеет дело с мясниками. И он вынужден давать своим ученикам больше колбасы, чем ему хотелось бы. Хозяин Станислауса имел дело с благочестивыми людьми… Хозяйка не упускала возможности довести до сведения случайных покупателей, что господин пастор теперь принадлежит к числу ее постоянных клиентов. Время от времени она кричала из лавки в пекарню:

– Для пастора отложили булочки?

Станислаус был тем благословенным юношей, что осуществлял эти деловые связи.

– Ты и вправду сыт, мальчик, или хочешь еще бутерброд с колбасой?

– Я сыт.

– Понравились госпоже пасторше сегодняшние булочки?

– Понравились.

– Когда ты приходишь, госпожа пасторша уже встала или изволит еще почивать?

– Они изволят встать и ощупать все булочки.

– А в доме пастора очень все свято?

– Очень все красиво и свято.

Глаза хозяйки благосклонно взирают на обсыпанные мукой уши Станислауса. Такой мальчуган, а уже вхож в дом пастора!

– Помолимся, – приказывает она.

Обе горничные молитвенно складывают руки. Хозяйка следит, чтобы и все три ученика тоже соблаговолили сделать это. Все они уставились на ее юбку. Хозяйка бормочет молитву. Ужин окончен.

– О чем ты думаешь, когда она молится? – спросил Август Балько, старший из учеников, своего товарища Отто Прапе.

– Я думаю, как это в кино делают, что поезд сходит с рельс, и еще: может, он и в самом деле давит при этом несколько человек?

– А я думаю, есть ли у Господа Бога такая контора, где проверяют и оприходуют все молитвы?

Станислауса об этом не спрашивали. Он слыл добродетельным. Читает всякие книжки и вообще – немного не в себе.

Станислаус и впрямь в это время был не очень-то в себе. Он весь пылал изнутри. Когда он спал, это был маленький свечной огарочек с крохотным язычком пламени, но стоило подуть ветру какого-нибудь сна, как разгорался большой костер и не гас целый день, как огонь в пекарне.

Он уже не раз пытался заставить свою бледную святую заговорить с ним под вечер. «Поговори со мной, я жажду этого, поговори со мной!»

Девочка молча кивала, посылая Станислаусу нежный серо-синий взгляд, и на этом их свидание кончалось.

В гипнотизерской книжонке можно было прочесть, как найти контакт с человеком, которого хочешь расположить к себе. Надо в солнечный день лечь на лугу, ни о чем не думать, обручиться с бесконечностью и сбросить свою телесную оболочку, как старый башмак. Дух же твой должен вознестись и парить на волнах эфира. Его следует направить к тому человеку, которого хочешь завоевать.

У Станислауса не было залитого солнцем луга для осуществления его намерений, он улегся на чердаке на мешках с мукой, причем позаботился, чтобы это была не обычная ржаная мука, а тончайшего помола пшеничная мука, сорта «блютенфайн». На этом мучном лугу Станислаус пытался отделить свой дух от тела. Старался ни о чем не думать. Но это ему давалось с трудом. Он, например, никак не мог отделаться от мысли, что вот он здесь лежит, а там еще надо выгрести из печи золу. Он пошел, выгреб золу, опять улегся и стал работать над отделением духа от тела. И тут он отчетливо почувствовал, как нижняя половина его тела стала выскальзывать из штанов. Немного погодя он обнаружил, что у него лопнули подтяжки. Он починил их с помощью бечевки от мешка с мукой. Однако это земное тело было тяжелым привеском! Наконец, наконец-то неимоверным усилием ему удалось оставить его лежать на мешках с мукой. И почувствовать, как его дух воспарил над трубой пекарни. Столб дыма и копоти поднялся над трубой и выпачкал его. Тогда он полетел к реке и там умылся. Увы, в духовных лугах не было мыла. Он погнал свой недомытый дух дальше и протиснулся в дом пастора. Девочка сидела в передней и листала книгу. Станислаус довольно долго взирал на нее сверху, с высоты большого распятия, потом спустился пониже и положил руку на худенькое девичье плечо.

Девочка взглянула на него.

– Исполни свой долг! – сказал ей дух Станислауса.

Она сразу поняла. Обняла его и поцеловала. Станислаус вспомнил поцелуи своей матери. До мелочи вспомнил поцелуи сестры. Поцелуи бледной пасторской дочки были слаще, куда слаще.

Станислаус проснулся от грохота в пекарне. На чердаке было уже совсем темно. Его земное тело сыграло с ним еще одну шутку, его одурачил обычный для учеников сон. Он бросился в пекарню и голыми руками полез в кислое тесто. Князь-кондитер сажал на свадебный торт красные розы из сливочного крема, насвистывая песенку: «И только бананов, только бананов хочет она от меня…»

Станислаус решил попробовать добиться своего счастья мирскими средствами. На следующее утро он явился в переднюю пастора. Девочка уже ждала. Они поздоровались. От множества желаний и надежд Станислаус совсем обессилел. Его отчаяние обернулось мужеством.

– Вы все читаете, целые дни читаете. И делаетесь все умней и умней, а мы вот все дуреем и дуреем, – сказал он. Молчание. В гуще винограда за окном чирикали воробьи. Маленькие часы с кукушкой возле распятия тихонько тикали.

– А вы тоже читаете книги? – спросила девочка. Великий разговор начался.

– Когда нахожу книги, тогда читаю, да, – отвечал он.

– Находите? Где же вы находите книги?

– Один раз нашел под крышей. Это была секретная книжка, и мне о ней нельзя говорить.

Девочка вздрогнула:

– Вы лазали на крышу, чтобы найти секретную книжку?

– У меня были дела там, наверху.

– А крыша была высокая? Крыша церковной башни?

– Скорее это была крыша святилища.

Девочка молчала. Она никогда еще не видела святилища. Станислаус тоже не знал, что это такое. Просто ему нужно было поскорее загрести свою поспешную ложь, как кошка загребает нечистоты.

– Но я давно уже не находил книг.

Девочка оторвалась от подоконника. И дала Станислаусу книгу в черном переплете. Рука бледнолицей святой коснулась большого пальца Станислауса. Теперь это столь чтимое им создание стояло совсем близко. От него пахло цветущим шиповником, иной раз летний ветер приносит в поля этот аромат. Станислаус неловко схватил ее руку:

– Спасибо!

– Не за что! – И опять этот полукниксен.

Пришла кухарка. Осмотрела булочки. Придраться было не к чему.

– Моей маме что-то нездоровится, – объяснила девочка.

Станислаус бережно спрятал книгу в свою корзину с булочками и сказал сочувственно:

– Да-да, человек – существо некрепкое. Сейчас везде корь.

Девочка рассмеялась. И кухарка рассмеялась. Не мог же Станислаус стоять перед ними с каменным лицом. Он тоже засмеялся:

– Ха-ха-ха, когда у меня была корь, я был похож на лошадь в яблоках.

На улице, перед церковью, Станислаус подумал, до чего же мягкая рука у девочки. Однажды, еще дома, он вынул из гнезда птенца ласточки. Он был таким же мягким, таким же теплым, как рука девочки. Ему почудилось, что и его рука все еще пахнет цветущим шиповником. На ладони он нашел крохотное местечко, еще хранившее аромат этого неземного создания.

На долю Станислауса выпала великая милость. Словно завороженный, он принялся растапливать печь для выпечки хлеба. Он не замечал, что хозяин наблюдает за ним сверху.

– Ты что, правую руку на пенсию вывел, а? Господь все видит!

Станислаус испугался и сунул правую руку, хранившую запах шиповника, в угольную кучу, а левой провел по глазам, словно снимая с них паутину. В яме у печи стоял черноносый Станислаус.

18

Станислаус становится набожным и видит ангела.

Время шло. Возницы доставляли с мельницы муку на двор пекарни. Привозили на возах бочки с водой. В пекарне ее смешивали с мукою. Возы угля сжигали в печи. Ученики пекаря доставляли на дом покупателям целые возы хлеба и булочек. И новый покупатель, господин пастор, уже отправил в свой святой рот целую ручную тележку румяных булочек. Но и Станислаус проглотил если не воз, то, во всяком случае, большую охапку книг из пасторского дома. Это были сплошь благочестивые книги. Когда он их читал, слышно было, как ангелы шелестят крыльями. Там была одна книжка о детстве мальчика Иисуса. Станислаус читал ее с великим усердием. В школьной Библии ничего подобного не было. Этот Иисус уже в детстве был, как говорится, не из самых глупых. Вот, например, история про сад бедной женщины. Это был скудный, жалкий сад. Он мало плодоносил, и виноград в нем даже не цвел. Все изменилось, после того как однажды юный Иисус забрел поиграть в этот сад. Бедная женщина прогнала его прочь. Она же не знала, что имеет дело с сыном Господа Бога, с Мессией, и все такое прочее. Здесь было отчего разыграться фантазии Станислауса. «Убирайся из моего сада, негодник, да не потопчи редиску!» Вот так или примерно так старая женщина выгоняла из своего сада маленького Иисуса. Но юный Сын Божий поднял руку, благословил ее и ушел оттуда. Три дня – и в саду старухи все росло и цвело лучше некуда. Старуха славила Иегову и всюду искала благословенного мальчонку.