Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

IX
Король-кавалер

Когда король вышел в зал, где его ожидал маркиз де Бомануар, то рядом с маркизом он заметил молодого человека.

– Здравствуй, старый друг! – сказал весело король. – Верно, у тебя очень важные дела, если ты явился ко двору, к которому питаешь такое глубокое отвращение.

– Государь, – отвечал маркиз с поклоном, – каково бы ни было мое мнение о лицах, окружающих ваше величество, но все-таки мое почтение и привязанность к моему королю не изменились со дня… Со дня…

– Со дня, когда ты спас мне жизнь! Отчего же не сказать это, мой старый Бомануар? Франциск не из тех людей, которые забывают оказанные ему услуги. С того времени я остался твоим должником, мой честный друг, и если я радуюсь, видя тебя здесь, в Лувре, то потому, что имею случай выплатить тебе хоть частичку долга. Черт возьми! А ведь довольно непристойно королю Франции быть несостоятельным должником.

– Государь! – воскликнул Бомануар. – Не откажите мне в той милости, о которой я хочу просить вас, и я буду считать себя настолько вознагражденным, что если бы мне пришлось пожертвовать свою кровь, то я думал бы, что дал еще слишком мало.

– Ты меня начинаешь пугать! Верно, велика эта милость, если Бомануар прибегает к подобным заклинаниям, чтобы получить ее.

Маркиз казался нерешительным; вдруг, взяв за руку молодого человека, он быстро подвел его к королю.

– Государь! – сказал он. – Позвольте вам представить этого молодого человека, носящего имя Карл де Пуа.

Лицо Франциска, бывшее до сих пор веселым и изображавшее довольство, сразу нахмурилось. Он немного отступил, опустил руки и досадливо пробормотал: «Я понял».

– Так как ваше величество уже поняли мою просьбу, то я смею надеяться, что она будет удовлетворена, – произнес маркиз. – Государь мой! Исполните эту справедливую просьбу: возвратите отца сыну и верного слугу королю.

– Верного слугу, верного слугу!.. – проворчал Франциск. – Разве вы думаете, что я не имел причин посадить его в тюрьму. Граф Виргиний де Пуа замышлял против меня, я это точно знаю. Мой бедный Бомануар, ты, который привык сражаться со своей благородной шпагой при свете солнца, не знаешь о заговоре, который скрывается в тени, но я, к несчастью, узнал о нем, и граф де Пуа наказан именно за эту вину.

Тут приблизился Карл де Пуа.

– Вам солгали, сказали неправду, клянусь! Бедный отец мой! В продолжение немногих, к сожалению, лет, проведенных мною около него, он не переставал меня учить, что первый долг дворянина – бороться за короля и умереть за него… Мой отец заговорщик?!.. Но кто его обвиняет? Где документы, где доказательства? Пусть его приведут в парламент или к трибуналу замка, и тогда мы увидим, кто прав!

– Сударь, – ответил холодно Франциск, – вы забыли, что во Франции король выше трибуналов и парламента и что решение короля есть сама справедливость.

Настало глубокое молчание. Король был более смущен, чем оба просителя.

– Государь, – проговорил вдруг Бомануар, – позвольте мне просить вас о другой милости?

– Говори, мой друг.

– Граф Виргиний де Пуа был заговорщиком, я признаю, что он справедливо наказан, я соглашаюсь. Ваша рука, сударь, как рука Бога, не может ошибиться и если она наносит удар, то наказанный уже признан виновным именно потому, что обвинен королем. Я вполне верю и понимаю, что этот закон должен быть выше всех других законов, в противном случае, во что превратилась бы французская монархия?

– Приди сам к заключению, – сказал удивленный король, слыша эту абсолютную теорию от Бомануара, которого он знал как человека независимого и гордого.

Маркиз продолжал:

– Негрешимость короля не делает его придворных тоже непогрешимыми. Если Виргиний де Пуа согрешил против своего короля, зачем же другие вымещают на нем свою собственную месть? Если он преступник, то почему он не заключен в Бастилии или Винденне, а заживо погребен в одной из тюремных ям дворца де Монморанси?

Хотя король давно уже ожидал услыхать это имя, но все же не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть.

– Ах! Монморанси! – бормотал он. Совесть заставляла его скрыть правду. – И кто мог заставить вас верить…

– Государь, государь! – возразил смущенный Бомануар. – Неужели так тяжела цепь, связывающая вас с Монморанси, чтобы заставить самого честного человека на земле прибегать к окольным путям, дабы скрыть правду?

– Берегись Бомануар, – прошептал бледный и весьма раздраженный король, что вообще бывало с ним крайне редко.

– О государь! Я не боюсь вашего гнева, если гнев кипит в груди Франциска – короля Франции, то я обращусь к другому Франциску, к тому благородному, храброму королю, которому принадлежит моя привязанность до последней минуты моей жизни. Если я уважаю короля, я ненавижу куртизан, которые во имя его совершают гнусные дела. Граф Виргиний де Пуа закован и содержится в секретной тюрьме, где, казалось бы, невозможно провести человеческому существу хотя бы один день. Его постель состоит из пучка вонючей гнилой соломы; пищу его составляет кусок черного хлеба; тряпье, покрывающее его скелетообразное тело, обратилось в клочки; кто видел его, тот принимал его за шестидесятилетнего старца. И кто это? Молодой, блестящий дворянин, который всего пять лет тому назад был украшением вашего двора. Будьте справедливы, государь; король не обязан отдавать своим подданным отчета в своих поступках, но он должен помнить, что выше людского суда, суд Божий!

– Ты обманут, мой добрый Бомануар! Коннетабль просил, чтобы я доверил ему охрану графа де Пуа… Я согласился, желая облегчить его участь, потому что я был уверен, что во дворце Монморанси ему находиться лучше, чем в угрюмых тюрьмах королевства. Смотрите, например: если бы граф был заперт в Винденне, он продлил бы там свою жизнь не более года; здесь же, напротив…

– Между тем он еще жив! – резко возразил Бомануар. – Ну да, совершенная правда, государь, граф несмотря на страшные мучения, которым он подвергается, все еще жив, хотя Монморанси с большим усердием старался скорее угасить так упорно сопротивляющуюся жизнь. А знаете ли вы, государь, каким образом этот христианин, этот честный дворянин оберегал жизнь порученного ему пленного и за которого он дал вам клятвенное обещание не лишать его жизни?

Франциск кивнул ему, чтобы тот продолжал.

– О самым прелестным образом, показывающим истинное великодушие нашего коннетабля. Ежедневно навещая пленного, он ругал его, угрожал и насмехался над ним; доказывал ему, что жизнь его несносна и что у него нет ни малейшей надежды на улучшение участи. Доводя таким образом душу несчастного до полного отчаяния, он уходил, оставляя предупредительно поблизости от пленного склянку с ядом или острый кинжал, для того, чтобы, когда у графа де Пуа явится желание покончить с собою, у него не было недостатка в средствах.

Франциск невольно вздрогнул.

Хотя ему известна была жестокость Монморанси и он знал, как страшно мстит старый злодей за нанесенное оскорбление, но чтобы самая утонченная месть могла дойти до подобных пределов, этого король никак не мог себе представить.

– Тебе, наверное, все преувеличили, Бомануар, – сказал сострадательно король. – Возможно ли, чтобы человек опустился до такого зверства?

– Клянусь честью, государь, честью дворянина, что все, о чем я вам рассказывал, совершенная правда.

Франциск наконец поверил. Он прекрасно знал, что Бомануар скорее лишит себя жизни, чем скажет хоть один раз неправду; потому уверения его произвели должное действие на короля. Он стал ходить по комнате; было ясно, что в душе его боролись различные чувства; лицо его поминутно менялось, смотря по тому, что брало перевес – гнев или жалость.

– Монморанси большая сила, глава моих воинов, – произнес, как бы рассуждая сам с собою, король.

– Ах государь! – воскликнул горячо молодой Карл де Пуа. – К чему вам другая сила, когда вы обладаете своей собственной! Где царствует Франциск I, там никто не может претендовать на силу. Сделайте опыт государь, созовите на войну наших дворян и вы удостоверитесь, что не будет надобности прибегать к услугам Монморанси.

Франциск пристально посмотрел на молодого дворянина. Его смелость и честное открытое лицо весьма ему понравились.

– Очень может быть, что ты прав, молодой человек, – сказал задумчиво монарх, – и ты так хорошо и горячо говоришь, что я хотел бы удовлетворить твою просьбу. Так ты уверен, что отец твой не запятнал себя неблагодарностью и изменой и нище не восставал против меня?

– Государь, чтобы Бог мне помог также, как я уверен в моем отце! – воскликнул Карл де Пуа.

– Итак, хорошо; я желаю, чтобы твоего отца судили по законам нашего государства и чтобы ему позволили оправдаться. Если же, по законам суда, он будет признан невиновным, то клянусь, молодой человек, что я сумею осыпать его такими милостями, что он забудет перенесенные страдания.

Искренне растроганный Бомануар схватил руку короля и покрыл ее поцелуями.

Карл же глубоко поклонился и сказал почти холодно:

– Король знает, что теперь, как и всегда, он может располагать нашей жизнью.

И оба дворянина откланялись. Как только они вышли из Лувра, Бомануар обнял радостно своего товарища и сказал:

– Он согласился, я знал заранее, что он не откажет нам. Не правда ли, Карл, я тебе говорил, что он слишком великодушен, чтобы не исполнить нашей просьбы?

– Да, но мой отец находится еще в темнице замка де Монморанси! – сказал грустно Карл де Пуа.

– Да ты никак сомневаешься? Королевское слово!

– Отец мой – я имею право и желание дать вам это имя, – если бы король был поражен и возмущен нашей речью, тогда я бы надеялся. Если бы он разгневался при мысли, что другой хочет присвоить себе часть королевской власти, он велел бы тотчас же призвать Монморанси и в нашем присутствии заставить его исправить свой поступок, вот тогда я знал бы, что у нас действительно есть монарх.

– Как же ты смеешь сомневаться, Карл?

– Я не сомневаюсь, отец, но я уверен, что тронутый нашими просьбами и слезами, а также и уважением, которое внушают честные люди, Франциск обещал все; но через четверть часа какой-нибудь из придворных или одна из его любовниц подействуют по своему желанию на слабохарактерного Франциска, и он изменит данному слову… Что он честный и порядочный человек, я знаю; но он окружен священниками и женщинами, которые станут доказывать ему, что данное слово не имеет никакого значения.

– Ну если это случится, – сказал грустно маркиз де Бомануар. – то нужно тогда никому не верить в честность другого и быть всегда наготове, боясь постоянно измены с любой стороны.

– И я буду постоянно теперь таким, – сказал угрюмо виконт де Пуа, – и никто не услышит от меня жалобы или недовольства, а только мое намерение мстить…

– Все-таки пока нужно подождать доказательств вероломства короля.

– Ждать?!.. А тем временем мой отец гниет заживо в той пропасти и, может быть, пока мы здесь разговариваем, он собирается уже воспользоваться теми средствами, которыми так заботливо снабжает его Монморанси.

– Твой отец теперь, наверное, уже утешен, – сказал маркиз. – Я думаю, что Доминико нашел способ доставить ему известие, что мы собираемся спасти его, а это очень укрепит и успокоит его.

После небольшого раздумья Карл подал руку Бомануару и сказал:

– Если так, то подождем еще три дня. Но обещайте мне, что если по прошествии этих трех дней мы получим доказательства измены данного королем слова, то вы будете действовать со мной заодно!

– Все мои силы и все наши, – старик нарочно сделал ударение на последнем слове, – будут к твоим услугам. Мы спасем твоего отца, даже если бы он был заключен в глубоких недрах самой Бастилии.

После этих слов Бомануар крепко пожал руку виконта де Пуа, и они расстались.

X
Возможности женщины

Мы уже сказали, что король Франциск вернулся в кабинет с нахмуренным челом, где ожидала его Диана, и несмотря на ее ласки лицо его не прояснилось. Диана хорошо знала через иезуита, что именно беспокоит короля. Но как умная женщина, она не расспрашивала его, дожидаясь, когда Франциск сам ей все скажет, как слабохарактерный человек, поддаваясь необходимости довериться кому-нибудь.

– Дорогой государь, вы долго заставили себя ждать. Эти скучные государственные дела – мои злейшие враги: они отнимают от меня моего короля, моего милого и, кроме того, возвращают мне его скучного и в дурном расположении духа.

Франциск принял грустную позу.

– Ах, Диана! – сказал он, вздыхая. – Как вы счастливы, что вы лишь королева грации и красоты. Вы не должны страшиться измены, вы не имеете ни придворных, которые обманывают вас, ни фальшивых друзей, творящих гнусные дела вашим именем.

– Насколько я успела заметить, ваше величество находится именно в таком положении, – проговорила спокойно наложница. – Кто же осмелится изменить самому сильному и умному королю в мире, не содрогаясь от угрызений совести и страха?

– Ваша привязанность ко мне, Диана, затмевает ваше суждение, – сказал монарх, невозмутимо принимая все ее слова за чистую монету. – Сегодня я испытал большое разочарование, потому что невольно узнал, что тот, к которому я был искренно расположен, изменил моей воле и старался уронить мое достоинство и обесчестить меня.

Диана всплеснула руками.

– Господи! И такие чудовища живут при вашем дворе? Скажите мне сейчас, в чем дело, Франциск, чтобы я могла оберегать себя.

Король горько улыбнулся.

– И кто же оказался неблагодарным?! – воскликнул он. – Конечно, тот, который осыпан милостями! Кто же изменит другу, если не тот, который получил от моей дружбы все. Одним словом, кто может вредить и сделаться опасным Франциску Франции, кроме коннетабля де Монморанси!

Графиня давно ожидала услышать имя коннетабля, тем не менее лицо ее выразило столь невинное удивление, что даже человек гораздо умнее короля-кавалера, и тот ей поверил бы.

– Да, Диана, – продолжал грустно Франциск, – да, Анн де Монморанси обманул мое доверие; он воспользовался данным ему полномочием, творя несправедливость; он стал причиной того, что много проклятий притесненных поднимались к небу рядом с моим имением. К счастью, меня вовремя уведомили, и эта неприятность кончится ранее, чем приведет к пагубным последствиям.

– О расскажите мне, расскажите мне все! – воскликнула молодая женщина с кокетливой улыбкой. – Вы знаете, я схожу с ума от страшных рассказов. Ну что же сделал ваш верный коннетабль?

Король улыбнулся, весьма довольный, что может рассказать романическое происшествие.

– Вообразите, Диана, – сказал он, – что этот бедный Монморанси лет двадцать тому назад женился на особе старинного дворянского рода, на Жильберте де л’Иль Адам. Она была прекрасна, как богиня, но и горда, как орел; выходя замуж за Монморанси, она считала, что сделала только посредственную партию, по ее мнению, она была достойна сидеть на троне, украшенном лилиями.

– Я знала в детстве одну госпожу, – сказала Диана, – она совершенно походит на портрет, описанный вами.

– Итак, случилось то, что обыкновенно бывает тогда, когда муж много старше жены. Однажды герцогиня поведала свое горе молодому и красивому кавалеру, феодалу графу Виргинию де Пуа, который по своему роду и по числу своих замков был немного знатнее де Монморанси. Вскоре после того посещения графа де Пуа участились. Эта история продолжалась много лет, наконец одна из служанок передала все коннетаблю, и он страшно разгневался. Нужно вам сказать, что эта прислуга-изменница попалась в руки моих прево как соучастница в колдовстве. Я так скверно о ней отозвался, что ее присудили сжечь заживо. По всей вероятности она вовсе не была колдуньей, но мне захотелось ее наказать за отвратительную измену – продажу тайны своей госпожи.

– О государь! Сколько у вас снисходительности к людям грешным в прелюбодеянии!

– Милейшая Диана, если я не буду снисходителен к ошибкам любви, то могу ли я тогда надеяться на милость Бога?

Диана, улыбаясь, протянула королю руку, который страстно, но почтительно поцеловал ее и продолжал свой рассказ:

– И вот однажды Монморанси застал своего соперника в комнате герцогини; преступность обоих была очевидна.

Герцогиня упала без чувств: болезнь, которая давно точила ее сердце и усложнившаяся страданиями последних лет, вызвала нервный удар у герцогини от страха, когда в комнату вошел Монморанси, Ее похоронили, две недели спустя, с королевской пышностью в часовне де Дамвиль. Что касается графа де Пуа, то оскорбленный муж взял его в плен, и с тех пор его держит в заточении и обходится с ним, как мне передавали, с неслыханным варварством.

– Но как вы дозволили это господину де Монморанси?

– Он пришел ко мне и рассказал, что застал графа Виргиния со своей женой. Он имел полное право убить обоих, но простил свою жену, а что касается графа, то он просил у меня позволения держать его в заключении. Я сам подозревал, что он это захочет сделать, чтобы мучения графа были медленнее и сильнее, а потому объявил коннетаблю, что принимаю это дело на себя и временно запру графа де Пуа в моем замке Бастилия. Но я поддался просьбам Монморанси и согласился, взяв перед чудотворным образом с него клятву, что он никогда не покусится на жизнь пленника. Герцог мне обещал, и вот теперь уже пять лет как граф Виргиний влачит свое несчастное существование в тюрьме замка Монморанси.

– Мне кажется, – сказала Диана, вспоминая наставление иезуита, – что господин де Монморанси во всем доказал, что он весьма мягко поступил, имея права оскорбленного мужа. Ваше величество всегда соединяете справедливость с великодушием по отношению к дорогим вашему сердцу людям.

– До сих пор я руководствовался этим правилом, графиня. Но мы – люди, короли или простые смертные, мы часто сильно ошибаемся, и бываем очень счастливы, когда какой-нибудь благородный человек вовремя укажет нам на наш промах. И Монморанси, как я слыхал, мстит во сто раз сильнее, чем это следует, так что я невольно сделался соучастником преступления, ибо граф находится в тюрьме во сто раз хуже королевской, и если это правда, то Монморанси уже потерял право мстить, мой же священный долг освободить несчастного.

– Кто это вам сказал? – резко спросила графиня, вставая. – Кто?

– Кто?!.. Люди, которые только что были у меня и просили за этого несчастного: маркиз де Бомануар и виконт де Пуа, сын пленного. И я им обещал, что моя справедливость сумеет восстать против частной мести моих подданных и что граф де Пуа будет по моему приказу переведен из дома коннетабля в один из моих замков!

– У вас это просили, мой государь, и вы без размышления обещали?! Обещали, вместо того чтобы бросить в Бастилию дерзких, осмелившихся вымаливать у короля позволения нанести оскорбление первому дворянину Франции!

– Бросить в тюрьму молодого человека, который просит милости у короля за своего родного отца? Вы не подумали серьезно, сказав мне это, милая Диана; ведь подобное решение привело бы все мое королевство в негодование!

– Но кто вам говорит про сына? Этого бедного мальчика, у которого помешался ум от несчастья, его нужно пожалеть и простить. Но другой, этот Бомануар, который осмеливается критиковать справедливость суда вашего величества, даже решается просить у вас, Франциска Франции, нарушить данное герцогу Монморанси слово…

– Монморанси не был верен своему слову, – заметил в замешательстве монарх.

– В чем? Где была его измена? Он обещал не лишать жизни графа – и граф жив; его друзья сами вас в этом уверили. Разве он вам обещал содержать его в золотом плену, как содержат пленного короля?

Франциск прервал ее с кислой гримасой:

– И королей не всегда содержат в золотом плену… Этому свидетельство, как Карл V держал меня в тюрьме, где у меня ощущался даже недостаток в белье.

Диана прикусила губы, сообразив, что невзначай навела короля на неприятные воспоминания.

– Ну государь, – сказала она горячо и быстро, стараясь загладить свой промах, – и что же делает герцог де Монморанси? Он с таким милосердием наказывает столь тяжкое преступление, как прелюбодеяние – это доказывает его великодушие. Если человек осмелился запятнать брачное ложе первого христианского барона, кто же решится защитить его от мести мужа? Вспомните, государь, что в этих случаях даже королевская власть бессильна! Вы помните испанского короля, который имел связь с одной из подданных. Честность и верность обиженного мужа не позволили ему посягнуть на жизнь короля, но зато соучастница была зарезана мужем, и король даже не осмелился спасти свою любовницу от кинжала справедливого судьи.

– Ну уж это и вовсе глупо! – вскричал король. – Если бы поступили так же с дамой, хорошо мне знакомой, то я сделал бы совсем иначе: тело дурака короля Испании и тело господина де Брези висело бы на самой высокой виселице Монте-Фукона, даже если бы за них ходатайствовала сама Пресвятая Дева!

– И вы были бы не правы, государь, – сказала Диана, скромно опуская глаза. – Увы! Как бы не был мой сладкий грех простителен, тем не менее я его замолила многими слезами и покаянием; даже если бы граф, мой муж, открыл бы мое преступление и решил меня наказать так же, как поступил тот испанский муж, то я считала бы подобный суд вполне справедливым и, умирая, заклинала бы короля не трогать ни единого волоска с головы моего мужа…

Она вытерла слезы; женщина, которая не имеет в своем распоряжении сей аргумент в нужный момент, не годилась бы в куртизанки.

– Ах государь! – продолжала она с несколько драматическим оттенком. – Вспомните, что вы – король и глава Франции, прямой и законный хранитель добродетели в семействах, защитник святости брака! Ваша рука не должна покровительствовать прелюбодеянию! Нужно, чтобы за это наказания не уменьшались, чтобы нельзя было сказать: любострастие нашло приют под сенью трона.

Она действительно была хороша в своем нравственном гневе. Эта женщина умела соединять со своей развращенностью большое лукавство; эта Мессалина, которая без любви, единственно из-за расчета и ненасытной алчности, приготовлялась сделать сына соперником по любви своему отцу, имела вид чистого, святого ангела, когда заступалась за право добродетели, возбуждающей заснувшие нервы короля-кавалера.

Как все распутники, Франциск любил грешить с набожными женщинами; ему нравилось сочетание набожности с распутством; вот почему он, как нектар, вкушал нравоучения красавицы-моралистки, зная наперед, что из этой морали ничего не выйдет.

Но Диана тем не менее далеко еще не выиграла свое дело.

– Дорогая моя, – сказал король, – в вашей горячей защите вы кое-что забыли.

– А именно?

– То, что я дал слово Бомануару и Карлу де Пуа и что слово, данное королем, не может быть нарушено.

– Да, государь! Но ведь вы дали то же королевское обещание и господину де Монморанси! Почему же вы первое обещание ставите ниже второго?

Франциск серьезно задумался; и как всегда, когда он занят был какою-нибудь мыслью, встал и, напевая, подойдя к окну, барабанил по стеклу пальцами.

В то время, когда Франциск повернулся спиною к графине, она услыхала легкий шорох. Взглянув на пол, она заметила маленькую, бережно свернутую бумажку, лежавшую у ног. Графиня быстро подняла ее, незаметно от короля развернула и прочла:

«Б.

Гугенот».

Победная улыбка озарила лицо Дианы. В этих немногих словах заключалось оружие для победы, и теперь она знала, как действовать.

– Впрочем, графиня, – сказал Франциск, приближаясь снова к своей любовнице, – мне кажется, Монморанси не может жаловаться на мою честность. Я позволял ему пять лет мучить своего врага, но теперь нужно это прекратить. Это верно, что подобное решение не понравится господину коннетаблю, но зато доставлю много радости другому верному моему другу и товарищу по оружию, маркизу Бомануару.

Диана насмешливо взглянула на короля и потом вдруг разразилась таким гомерическим хохотом, что совсем поставила его в тупик.

– Что вы нашли смешного в моих словах? – спросил озадаченно король. – Вы, верно, находите глупым то, что я говорю о таких серьезных делах с такой ветреницей, как моя прелестная Диана?

– Нет… Ох! Нет… Напротив… Но, что хотите, слыша от вас, что Бомануар ваш друг – ха, ха, я не могу удержаться от смеха, извините меня!

Лицо Франциска еще более нахмурилось.

– Сударыня, – сказал он коротко и резко, – я вас прошу воздержаться от подобных неприятных замечаний по поводу человека, которого я люблю и уважаю; это один из первых дворян Франции.

Графиня моментально сделалась серьезной.

– Простите меня, сир, – сказала она с достоинством, – но мне кажется, что христианский король не может иметь верного и милейшего друга… гугенота.

Франциск был поражен. Он всегда боялся и презирал еретиков. В любовных своих похождениях он не делал никогда разбора. Ему было безразлично: поддавалась ли его ухаживаниям горожанка, крестьянка или просто потерянная женщина самого низкого сорта; но он умер бы от страха и ужаса, если бы знал, что дотронулся до еретички и, не задумавшись, предал бы ее сожжению, как последовательницу Кальвина[36]36
  Кальвин Жан (1509–1564), деятель Реформации, основатель кальвинизма. В 1541 году превратил г. Женеву в оплот Реформации. Из Женевы кальвинизм проник во Францию (гугеноты), Англию, Шотландию и Нидерланды (пуритане).


[Закрыть] или Лютера.

И вдруг с розовых губок графини де Брези слетело столь страшное и опасное для Бомануара обвинение в ереси. От подобного обвинения ничто не могло спасти человека: ни знатность рода, ни чин, ни военная храбрость. Тот, которого обвиняли в ереси, рано ли или поздно, но должен был ожидать строгого суда.

Инквизиция, появившаяся сначала в Тулузе, быстро распространилась по всей Франции я не щадила намеченные ей заранее жертвы. Если все же принцы королевской крови, подобно Конде, избегали ее, то не по своему высокому роду или положению, а только потому, что были сильно вооружены и укреплены в своих замках и, таким образом, составляли настолько крепкую кость, что она приходилась не по зубам воинам веры. Именно это слепое настойчивое преследование, без различия сословий или положений, заставляло дворян и граждан – кальвинистов – браться за оружие для защиты свободы своей веры, и сделало прекрасную Францию несчастной и проклятой страной.

Обвинение в ереси Бомануара произвело глубокое впечатление на суеверного Франциска. Последствие этого обвинения, хотя и без доказательств, по одному простому подозрению или капризу, обычно губило человека.

– Еретик! Бомануар еретик?! – воскликнул король неуверенным тоном. – И вы в этом вполне уверены, Диана?

– Уверена ли я?! Не он ли вместе со своим другом Конде заседает в тайных собраниях гугенотов в окрестностях Парижа? Разве не он запретил доминиканцам – посланным от святого отца папы – проповедовать на своих землях и собирать с его вассалов деньги за индульгенции?

Эти факты были явным плодом фантазии самой графини. Эта вновь принятая в общество Лайолы союзница отлично знала, по правилам своего господина, что клеветать всегда выгодно: ибо от клеветы всегда что-нибудь да останется.

– Неужели это правда? – негодовал монарх. – Все мне изменяют: идут спасать других, между тем как сами должны быть судимы. Ах Бомануар! Ты намерен спасти другого из тюрьмы, когда сам должен быть не менее наказан!

В это время слуга короля Тасмен постучал в дверь и спросил, не угодно ли будет королю принять великого коннетабля де Монморанси.

– Монморанси здесь?! – заволновался король. – Но если он увидит вас со мной, графиня, он может предположить…

– …самые невероятные вещи, – продолжила она совершенно спокойно. – Тем не менее, Франциск, вам необходимо принять его, так как он может дать важные разъяснения…

– Пусть будет так, как вы хотите, Диана, – решил король. – Тасмен, попроси герцога де Монморанси войти!

Минуту спустя, на пороге комнаты появилась статная и строгая фигура старого герцога. Он низко поклонился королю и вежливо поцеловал руку Диане, не выказывая между тем ни малейшего удивления тому, что видит ее здесь. И, пользуясь правами своих лет и чина, сел.