Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

СИКСТ V

Пролог
Пастушок

Монтальто, маленькая деревушка близ Лорето в провинции Марка-Оккона, принадлежит к плодороднейшим местностям Италии. Многие города этого округа в старину были свидетелями великих событий, но постепенно, падая все ниже и ниже, превратились в руины, наводящие на грустные мысли о непрочности мирского величия. История стала заниматься Монтальто, этим скромным провинциальным уголком, с тех пор как папа Сикст V учредил там епископство. В 1545 году Италия была крайне ослаблена франко-испанской войной и внутренними раздорами. Солдаты неприятельские и свои истощали ее производительные силы. В Риме правил папа Павел III[70]70
  Павел III, Александр Фарнезе (1468–1549), римский папа с 1534 года.


[Закрыть] (Фарнезе); его наследники и дети, к числу которых принадлежит знаменитый негодяй Петр Людовик, варварски транжирили все церковные доходы. В ту эпоху учение Лютера, как пламя пожара, охватило всю Европу. Германия, Англия, Голландия и Швейцария отпали уже от святого престола. Ересь стала проникать во Францию, возбудив в ней гражданскую войну. Италия тоже не была защищена от Реформации, последователи Лютера являлись туда из Германии и Швейцарии и совращали народ. В это злосчастное время на всем полуострове царил страшный произвол; под прикрытием знамени якобы интересов святой католической церкви совершались великие злодейства. Микеланджело в своих «Заметках» рисовал страшную картину несчастного положения Италии. Папа Климент VII[71]71
  Климент VII, римский папа с 1523 по 1534 год.


[Закрыть], желая возвести на престол своего незаконного сына Александра, продал Флорентийскую республику Карлу V. Таким образом, папство соединилось с императорством и создало страшный бич, угнетавший Европу несколько столетий, – инквизицию. В Италии лишь в некоторых городах остались слабые проблески науки и искусства. В Ферраре жил Ариосто[72]72
  Ариосто Лудовико (1474–1533), великий итальянский поэт, автор героической рыцарской поэмы «Неистовый Роланд» (1516). Проникнутое тонкой иронией, это произведение воплощает гуманистические идеи эпохи Возрождения.


[Закрыть]. В Риме, хотя слабо, но еще бился пульс Юлия II и Карлоса I. Но все эти проблески вскоре были затушены. Насытить алчность папских племянников[73]73
  Незаконнорожденные дети пап назывались племянниками. Эта язва святого престола известна в истории под названием nipotismo (nipote – племянник).


[Закрыть] уже не хватало доходов государства и сокровищ церкви, бессовестно расхищаемых ими. Но если в городах порой блестели слабые лучи цивилизации, то в провинциях царил полнейший мрак невежества. Феодалы в своих неприступных замках жили вне закона: формировали банды из преступников, грабили по большим дорогам путешественников, насиловали женщин, поджигали целые селения и вообще безнаказанно совершали страшные злодеяния.

Вот в каком положении находилась несчастная Италия, когда юный пастушок Феличе Перетти сидел под развесистым дубом монтальтского леса и вырезал ножом буквы на своем посохе. Лицо молодого пастушка было красиво, черты правильны, полны выражения энергии, в особенности были замечательны большие черные глаза, они блестели, точно два раскаленных угля. Копна черных волос на голове и бронзовый цвет лица служили доказательством южного происхождения юноши. Он был замечательно хорош собой. Стадо, состоящее из двух десятков свиней, расположилось тут же, близ дуба, желая скрыться от полуденных лучей солнца. Это был час, когда, по мнению крестьян, прилетает il demonio meridionale[74]74
  Полуденный дух (демон сна).


[Закрыть] и усыпляет людей. Перетти также находился в полудремоте, вдруг слух его уловил стук копыт скачущих лошадей, он быстро вскочил и начал прислушиваться. Вскоре из-за деревьев показались трое всадников; на седле одного из них лежала, по-видимому, без сознания молодая красивая крестьянка в изорванном платье. Первым порывом Феличе было спасти девушку; он кинулся вперед, но тотчас же остановился, горькая улыбка появилась на губах юноши: что он мог сделать со своей пастушеской дубинкой против вооруженных разбойников? К тому же они быстро проскакали на своих лошадях, и догнать их не представлялось никакой возможности. Почти вслед за похитителями бежал какой-то старик, оглашая лес отчаянными криками.

– Что с тобой, добрый человек, кого ты ищешь? – спросил, подходя к нему, пастушок.

– Мою дочь похитили разбойники синьора Сан-Фиоренцо, – отвечал старик, рыдая… – Мою милую Анну-Марию!.. О я несчастный!.. Они убьют ее, непременно убьют!

– Успокойся, старичок, уверяю тебя, что дочь твоя не будет убита, напротив, ее богато разоденут, ты это увидишь в самом скором времени. Ты крестьянин синьора Сан-Фиоренцо?

– Нет, я из Монтальто. О моя дорогая Анна-Мария!..

– Когда увозили твою дочь, разве из жителей никого не было?

– Как не быть, все были налицо, на их глазах мою дочь украли, и никто, ни один человек не сделал шага, чтобы помешать злодеям, да это и понятно: кому же весело болтаться между небом и землей, Ты, верно, и сам знаешь, кто такой синьор Сан-Фиоренцо.

– Знаю, – угрюмо отвечал юноша. – К несчастью, страх сковывает руки простому народу; знатные пользуются этим и угнетают его. Горсть синьоров совершенно безнаказанно совершает самые неслыханные злодейства над простолюдинами. Это грустно, очень грустно, – прибавил он, опуская свою красивую голову на грудь.

После краткого молчания юноша продолжал:

– К несчастью, тот, кто бы должен защищать бедный народ от насилия разбойников, сам объединился с ними. О, если бы у нас был честный и энергичный папа, вникающий в нужды народа, синьоры не посмели бы обижать нас! К сожалению, пока это только мечта, наши правители слепы к народным бедствиям. Кому какое дело, что твоя несчастная дочь сегодня послужит игрушкой знатному развратнику? Разве магистрат Анконы и благочестивейшие кардиналы станут заниматься такими пустяками?

Старик ничего не возразил, безнадежно махнув рукой, он тихо побрел обратно в Монтальто.

Между тем полуденное солнце стало сильно припекать. Выбрав самый развесистый дуб, юноша лег под него и продолжал думать об угнетении простого народа знатными синьорами. Но трагические происшествия этого дня еще не окончились. Размышления пастушка были прерваны другой сценой, в те варварские времена самой обыкновенной. На дороге показался экипаж, запряженный шестью мулами. Внутри экипажа сидели красивая, богато одетая женщина и почтенного вида старый синьор с окладистой седой бородой. Перетти был поражен необыкновенной красотой молодой дамы; время от времени она обращалась к сидевшему рядом с ней старику, и тот, склонив голову, очень почтительно отвечал ей. Феличе наблюдал эту сцену, любуясь красивой путешественницей; экипаж медленно двигался вперед и наконец поравнялся с дубом, под которым расположила пастушок. Вдруг, точно из земли, выросли два бандита, с головы до ног вооруженные. Один из них схватил под уздцы мулов и остановил их, а другой приставил пистолет к груди старого синьора. Феличе видел, как сверкнули глаза молодой красавицы, в них не было заметно страха, глаза точно пылали негодованием. Старый синьор, напротив, очень испугался и побледнел, как полотно. Юноша, видя эту сцену, задыхался от волнения, ему во что бы то ни стало хотелось спасти прелестную синьору, сохранившую присутствие духа в минуту опасности. Но разве он, почти ребенок, мог вступить в борьбу с этими людьми, за поясами которых были громадные кинжалы, а в руках заряженные пистолеты.

«Тем не менее я должен спасти храбрую красавицу, хотя бы мне самому и пришлось погибнуть», – прошептал пастушок.

Он посмотрел на груду камней, лежавших у его ног. Феличе вспомнил бой Давида с Голиафом. Выбрав самый крупный камень, он стал прицеливаться. «Промахнусь – меня ожидает смерть, попаду – она будет спасена». – Мысленно прочтя молитву, он швырнул камень в бандита, стоявшего с поднятым пистолетом около старого синьора. Феличе Перетти был молод и очень силен, а главное, отличался необыкновенной ловкостью; камень, брошенный им, попал прямо в лоб разбойника и свалил его с ног. Пользуясь моментом, пастушок с ловкостью кошки прыгнул на другого бандита и изо всей силы ударил его по голове дубинкой; этот также повалился на землю. Увидав, что красавица синьора избавлена от опасности, пастушок вперил в нее свои глаза с каким-то благоговением. Самая приветливая улыбка синьоры была ответом на этот взгляд. Между тем из-за деревьев показался отряд солдат, то были телохранители красивой синьоры и старика. Начальник отряда, увидав юношу с дубинкой в руках, стоявшего около экипажа, выхватил шпагу и бросился на него. Но молодая синьора, сделав повелительный жест, вскричала:

– Остановитесь, синьор Оливерто, вложите вашу шпагу в ножны и поблагодарите этого молодого человека, он спас нам жизнь, без его помощи бандиты убили бы меня и синьора Бальтасара почти на глазах ваших солдат, неизвестно почему так далеко отставших.

Начальник отряда побледнел.

– Клянусь вашему высочеству… – лепетал он.

– Напрасно оправдываетесь, синьор Оливерто, – строго возразила дама. – Факт налицо, вам не следовало так далеко отставать. Подойди ближе, храбрый юноша, – обратилась она к пастушку, – скажи мне, как тебя зовут.

Из-за своей застенчивости Феличе уже готов был убежать в кусты, но красавица синьора до такой степени его очаровала, что он невольно исполнил ее желание, приблизился к экипажу и сказал:

– Меня зовут Феличе Перетти, синьора.

– Ты спас нам жизнь, милый юноша, – продолжала красавица, – и в награду можешь просить все, что ты пожелаешь.

– Разве можно просить награду за то, что я, как христианин, подал руку помощи ближнему? Это мой долг, – с достоинством отвечал Перетти.

– Все это прекрасно, великодушный молодой человек, – заметил старый синьор, уже оправившийся от испуга, – но герцогиня Пармская, дочь властителя Франции, не может оставаться в долгу ни у короля, ни у простолюдина, а потому я и прошу тебя сказать, какую награду ты хочешь получить?

Юноша, как было видно, не слушал старого синьора, он не мог оторвать глаз от герцогини. Его вовсе не поразил громкий титул молодой дамы, он ей любовался как женщиной. Глаза юноши горели страстным огнем, точно ему явилось какое-то божественное видение. С прозорливостью, свойственной каждой хорошенькой женщине, герцогиня поняла, что ее волнующая красота поразила этого дикого пастушка, и она приятно улыбнулась. Между тем старый синьор Бальтасар продолжал допытываться: какую награду юный герой желает получить?

– У нас нет времени долго стоять здесь, – сказал он, – до вечера мы должны поспеть в Лорето, а теперь пока прошу тебя принять вот эту безделицу, – продолжал он, протягивая Феличе кошелек, туго набитый золотом. – Эти деньги могут обеспечить всю твою жизнь.

– Синьора, – сказал юноша, обращаясь к герцогине и отстраняя рукой протянутый ему кошелек, – если вы уж так милостивы ко мне, то не откажите объяснить: может ли человек простого звания, не дворянин, быть священником?

– Вне всякого сомнения, – ответила герцогиня, крайне удивленная таким странным вопросом, – святая церковь призывает под свое лоно всех своих верных сынов, и простой крестьянин, если будет достоин, может достигнуть высоких рангов, даже быть избранным святейшим папой, но для этого прежде всего необходимо много и долго учиться.

– Синьора, – сказал живо пастушок, – я сам выучился грамоте без помощи учителя и мне бы очень хотелось образовать себя.

Герцогиня с удивлением смотрела на честного юношу, черты лица которого были выразительны и энергичны.

– Ты, значит, хочешь стать священником?

– Это мое самое пламенное желание!

– Хорошо. Отправляйся завтра к настоятелю монастыря святого Франциска в Лорето; он получит от меня приказание на этот счет. Но, пожалуйста, не забудь, если тебе понадобится что-нибудь в жизни, обращайся прямо лично к герцогине Пармской Юлии и верь, дитя мое, твоя просьба будет исполнена. Граф, прикажите трогать, – прибавила она, обращаясь к старому синьору Бальтасару, и, любезно кивнув головой пастушку, скрылась внутри экипажа.

Когда кортеж исчез из глаз, и бубенцы замолкли, Феличе Перетти опомнился и тихо прошептал: «Итак, я благодаря этой прелестной синьоре вступаю на новое поприще. Что же меня ожидает впереди, скромная сутана простого монаха или пурпурная мантия кардинала? Про то ведает один Господь Бог».

На другой день Феличе Перетти отправился в Лорето. Одет он был в самое лучшее платье, которое нашлось в его гардеробе. В кармане коротеньких брюк лежала серебряная монета – его единственное богатство. Небо было сумрачно, в воздухе парило, все предвещало грозу. Взглянув на небо, покрытое тучами, юноша подумал, что было бы гораздо удобнее оставаться в своей хижине. Эта мысль вызвала улыбку на его губах, и он прошептал: «Я оставляю мое скромное ремесло, для того чтобы броситься в водоворот страстей, управляющих миром. Быть может, и мне суждено быть уничтоженным в нем. Но лучше пасть от небесной стрелы, чем сгнить подобно павшему с дерева листу!»

Между тем гроза приближалась, уже слышались раскаты грома. Феличе с беспокойством смотрел кругом; на расстоянии нескольких миль не было видно никакого жилья. Среди поля стоял лишь один старый ветвистый дуб; пастушок, видя приближение тучи, направил шаги к дубу. В прежнее время также, как и теперь, в деревнях не знали, что высокие деревья служат проводником скопившегося электричества. Подойдя к дубу, юноша увидел странную фигуру, это была старуха, сидевшая, прислонившись к стволу дерева. То была известная Беттина, считавшаяся всеми колдуньей. Перетти узнал ее и невольно попятился назад. Он хоть был и очень умный мальчик, не верящий в сверхъестественное, но в те мрачные времена, когда святая коллегия и сам папа верили в колдовство, было весьма обычным для простого деревенского необразованного мальчика разделять общее мнение на этот предмет. Юноша со страхом смотрел на старуху.

– Ты, Феличе, также боишься колдуньи! – вскричала Беттина. – А ведь ты один из самых разумных юношей округи. Жаль, очень жаль, что гордый сокол превратился в трусливого голубя. Неужели рассудок тебе не говорит, что вся эта вера в дьявольщину, есть прямое доказательство невежества? Подойди ко мне ближе, добрый мальчик, и сядь тут.

Феличе стало совестно, он подошел к старухе и сел под дерево по ее указанию.

– Вот так-то лучше, – продолжала Беттина, – здесь ты сидишь, хотя и рядом с ведьмой, но тебя по крайней мере не мочит дождь; а эта христианская купель не всегда бывает приятна. Не правда ли? – спросила она, разразившись сатанинским хохотом.

В это время блеснула молния, загремел гром и застучали крупные капли дождя. Старуха и юноша, защищенные развесистыми ветвями дуба, сидели, точно под крышей, дождь их почти не касался. Колдунья пристально смотрела на Феличе. Наконец это ему надоело, и он воскликнул:

– Что ты на меня так уставилась, затеваешь какую-нибудь дьявольщину? Смотри, старуха, я уложу тебя этой дубинкой, прежде чем явится к тебе на выручку черт!

Старуха не обратила внимания на эту угрозу и прошептала:

– Шестьдесят лет я занимаюсь изучением физиономий людей, и в жизни моей никогда не видала таких ясных указаний будущей судьбы человека, – и, обращаясь к Перетти, громко сказала: – Ты знаешь, что я умею предсказывать будущее? Недаром ты меня тоже принимаешь за колдунью.

– В таком случае скажи, что меня ожидает?

– Дай мне твою руку и не забудь, Феличе, что бедная нищая не имеет другого хлеба, кроме милостыни.

Пастушок вынул из кармана свою единственную монету и подал ее старухе.

– Великодушен, как король! – прошептала старуха. – И странно, что такая великая душа облечена в тело пастуха. Дай мне твою руку.

Рассматривая его ладонь, ворожея говорила:

– Вот линия долгой жизни, а вот другая, которая прямо указывает, что ты, Феличе Перетти, достигнешь высоких рангов.

– Вот видишь, старуха, какую ты чушь несешь, – вскричал сконфуженный юноша. – Ну как я могу достигнуть высоких рангов – я, простой пастух?

– Я тебе говорю, – отвечала ворожея, – что ты будешь могущественнейший из всех могущественных, и никто – ни люди, ни даже ты сам – не в состоянии изменить судьбы, предначертанной тебе небом.

– Но доказательства! – нетерпеливо вскричал юноша.

– А, доказательства? Ты многого хочешь. Небо не…

Она не договорила, страшный удар грома раздался близ дуба.

– Боже, помилуй нас грешных! – прошептал с ужасом юноша.

– Ты требуешь доказательства, – торжественно продолжала старуха, – и вот тебе само небо шлет это доказательство в огненном письме. Говорю тебе, Феличе Перетти, ты достигнешь высоких рангов, ты будешь папой, и короли будут целовать твою туфлю!

– Молчи, несчастная, – вскричал Перетти, – ты меня с ума сводишь! – И, не дождавшись окончания дождя, он вскочил и торопливо зашагал по дороге в Лорето.

I
Старый знакомый

Монастырь францисканского ордена в Риме является одним из замечательных памятников, воздвигнутых католическими монахами в средние века. Ни один орден не имел такого влияния на католический мир, как орден, основанный святым Франциском. Аббат Джоакимо предсказал возникновение орденов доминиканского и францисканского. Существует легенда, будто папе, оплакивавшему упадок католической церкви, явилась пресвятая дева Мария и объявила, что для спасения католицизма вскоре Господь Бог пошлет две благодати. Эти две благодати действительно явились. Одну из них основал испанец Доминик[75]75
  Доминик, испанский монах-фанатик, в 1215 году основал нищенствующий орден доминиканцев. В 1232 году папство передало в ведение доминиканцев инквизицию.


[Закрыть], другую – Франциск Ассизский[76]76
  Франциск Ассизский (1182–1226), итальянский проповедник, автор религиозных произведений. В 1207–1209 годах основал нищенствующий орден францисканцев.


[Закрыть]. В этих двух орденах, начавших борьбу с еретиками, сосредоточился характер католической церкви. Гордый и высокомерный испанец Доминик не был христианином, но только католиком. Вопреки учению Христа Спасителя, он отличался крайней нетерпимостью и фанатизмом. Он основал инквизицию, повсюду проповедовал ужас и зажигал костры. Взятый в плен альбигойцами[77]77
  Альбигойцы – участники еретического движения в Южной Франции, преимущественно ремесленники, частично – крестьяне. Осуждены Вселенским собором в 1215 году. Разгромлены в Альбигойских войнах 1209–1229 годов французскими рыцарями.


[Закрыть], на вопрос, какой смертью он желает умереть, безумный фанатик отвечал: «Самой мучительной, для того чтобы ваше преступление было еще ужаснее и чтобы вы претерпели вечные муки в аду кромешном». Безумцы испугались страшных слов монаха и отпустили его на волю. Таким образом, фанатик Доминик продолжал проповедовать пользу святой инквизиции, тиранившей несчастное человечество в продолжение шести веков. Франциск Ассизский избрал себе более невинное занятие. Он старался подражать Христу, собирая вокруг себя детей. Кроме того, он выкупал пленных и пускал на волю птиц из клеток. Доминик проповедовал смерть на кострах, разрушение, нетерпимость. Франциск подражал Христу. В эпоху, о которой идет речь, орден францисканцев имел шесть тысяч братий, распространенных в четырех странах света, и был подчинен: генералу, викарию и комиссару римской курии; кроме того, множеству разных мелких начальников, наблюдавших над ним под председательством кардинала. Францисканцы в это время уже не были добродетельны, как прежде. Разврат проник в их среду и шел, постепенно возрастая. Папой был основан орден меньших братий, который пользовался большой популярностью в народе. Вскоре иезуитский орден сделался господствующим над всеми орденами и забрал себе в руки не только королей Европы, но и самого папу. Но до появления последователей Лойолы, доминиканцы и францисканцы управляли всеми делами католической церкви. Кроме того, были еще бенедиктинцы[78]78
  Бенедиктинцы – члены католического монашеского ордена, основанного около 530 года Бенедиктом Нурсийским в Италии. Были особенно влиятельны в X–XI веках Являются опорой и современного Ватикана.


[Закрыть], благородные монахи востока; богатые и все почти из знатных фамилий, они вели себя, как аристократы, не вступая в церковные интриги. Бенедиктинцы имели немалое значение в конклаве при избрании папы. Но, кроме всех этих орденов, имелось еще много так называемых местных конгрегаций; они не имели никакого значения в церковной иерархии и нередко впадали в ересь. Следовательно, францисканский орден был один из могущественнейших, и его генерал пользовался большим значением во всем католическом мире, а потому мы, проникнув в монастырь святого Франциска в Риме, с особенным почтением должны преклониться перед персоной, занимающей высокий пост в духовной иерархии; тем более что эта особа нам несколько знакома.

Читатель, безусловно, помнит пастушка Перетти, спасшего лет тридцать с лишком назад жизнь красивой и молодой герцогини Пармской. Ворожея, предсказавшая тогда великую будущность Феличе Перетти, была совершенно права; он достиг высших рангов в духовном звании: сделался генералом францисканцев.

Долгие, усидчивые занятия и постоянная глубокая дума положили свою печать на выразительном лице Феличе Перетти, оно было морщинисто и бледно; стан его согнулся, голова опустилась на грудь. Постоянные болезни и сухой кашель, порой вылетавший из старческой груди, убеждали всех, что знатный пост францисканского генерала скоро должен быть вакантным. Благочестивый отец Перетти в данный момент сидел один в своей келье и занимался чтением запрещенной книги «Libro del principe» Никколо Макиавелли. Как было видно, книга эта глубоко интересовала старика. Перечитав несколько раз некоторые строки, он встал, выпрямил свой сгорбленный стан, глаза его загорелись, и он прошептал: «Да и Христос говорил: „Засохшая ветвь должна быть отрублена и брошена в огонь“. А сколько в Риме сухих, негодных ветвей, которые давным-давно должны бы были сгореть в огне. В течение почти сорока лет на моих глазах римская знать угнетает бедный народ, постоянно насилуя его и вырывая у бедняка из глотки последний кусок хлеба. Боже, когда же настанут мир и справедливость на берегах Тибра!»

Мало-помалу его мысли приняли другое направление, он погрузился в воспоминание прошлого, когда был молод, любил прелестную женщину и пользовался ее взаимностью. Эти мечты разгладили морщины сурового лица и вызвали на устах счастливую улыбку. Но улыбка снова исчезла, когда Перетти вспомнил свое путешествие пешком по Европе в качестве проповедника и эпоху его инквизиторства в Венеции, откуда он был изгнан за неимоверную жестокость; потом, строгий и неумолимый судья еретиков в Испании, Перетти вынужден был подчиниться всей мелочности кардинала Боккампаньи, впоследствии папы Григория XIII. И только в правление его личного друга Пия V[79]79
  Пий V, римский папа с 1566 по 1572 год.


[Закрыть] Перетти отдохнул душой. Но с возведением на престол Григория XIII снова началась его отшельническая жизнь. Перетти был окончательно отстранен от всяких дел, и все его обязанности ограничивались лишь стенами францисканского монастыря, но и там он был окружен папскими шпионами. Эти мысли Перетти были прерваны приходом монаха, который после обычного приветствия объявил, что явилась кающаяся и просит позволения пасть к ногам благочестивого отца.

– Пусть войдет, – сухо отвечал Перетти.

Вошла кающаяся. Это была дама высокого роста, богато одетая, с капюшоном, скрывавшим ее лицо. Перетти встал и подошел к кающейся грешнице.

– Садитесь, герцогиня, – сказал он ей.

Герцогиня Пармская села.

Прошло более тридцати лет с той поры, как мы видели эту красавицу в монтальтском лесу. Но время ее мало изменило. Несмотря на ее сорокасемилетний возраст, она была дивно хороша. Еще черные густые волосы окаймляли ее белый лоб, те же блестящие глаза, тот же величественный рост. Опустившись в кресло и грациозно сбросив капюшон, герцогиня глубоко вздохнула и прошептала:

– О мой Феличе, в продолжение скольких лет мы были друзьями, до сих пор только вам одному я могу раскрыть мою душу.

Перетти, будто не замечая пламенных взглядов герцогини, когда-то воспламенявших его кровь, почтительно склонил голову и сказал:

– Герцогиня! Моя преданность вам всегда неизменна. Разве я могу забыть то, что вы для меня сделали?

– Благодарность… обязанность… но знаете ли, дорогой мой Феличе, и то, и другое не всегда может удовлетворить сердце женщины. Когда-то вы мне говорили о любви, из ваших уст вылетали слова не такие холодные, полные бездушного формализма, как теперь…

– Герцогиня, вы мне напоминаете, когда я, очарованный вами, нарушил священный обет, данный мной. Великий грех, хотя он и происходит от слабости нашей натуры. Но с тех пор прошло много лет, я надеюсь, что Господь Бог обратил свои взоры на мое искреннее раскаяние и простил мою слабость.

– Тем более, что я уже старуха, – с горечью заметила герцогиня, – а потому и сознание греха молодости должно быть так мучительно.

– О синьора! Вы сами не верите тому, что говорите, – вскричал с улыбкой Перетти. – На нас, мужчинах, время оставляет свои разрушительные следы, но вас, герцогиня, оно не трогает, не задевает своим разрушительным крылом. Вы так же прелестны, как и прежде, на вашем красивом лице нет ни одной складки, ваши густые волосы так же черны, как и прежде, и до сих пор еще Рим гордится вами, как первой красавицей.

Герцогиня улыбнулась.

– В вас я не вижу старика, – сказала она, – вы тот же милый Феличе, говорящий мне комплименты, как в былое счастливое время.

– Боже сохрани, говорить комплименты! Это сущая правда, и я ее позволил себе высказать единственно потому, что для меня уже нет ни надежды, ни желаний. Забудем прошлые восторги и прошлые грехи. То, что было, прошло и не возвратится, для меня оно – сладкая и греховная мечта. Для вас же, герцогиня, существуют все прелести жизни, и вы ими можете наслаждаться; а я, старый грешник, уже стою одной ногой в могиле.

– Греховные мечты, говорите вы, Феличе, – живо возразила герцогиня, – ну а бедный юноша Альберто, который теперь в рядах императорского войска сражается с турками и протестантами, забытый отцом и матерью, тоже греховная мечта?

– Вы ошибаетесь, синьора, – отвечал смущенный Перетти, – я не забыл его, но что я могу для него сделать?

Я бедный монах, не пользующийся расположением святейшего папы.

– Сегодня вы ничего не можете сделать, я с этим согласна, но завтра, когда вы будете одним из могущественнейших владык католического мира?

Францисканский монах улыбнулся.

– Герцогиня! – сказал он, материнская любовь затемняет ваш рассудок. Дорога к почестям и славе для меня уже закрыта.

Выражение лица Перетти противоречило его словам. Герцогиня это заметила и сказала:

– От вас самого зависит: скажите слово, и вы окажетесь наверху могущества…

– Тише, тише, синьора, ради Бога, тише, – со страхом прервал ее монах. – Не забывайте, что стены этого монастыря имеют уши.

Улыбка торжества мелькнула на губах герцогини. Перетти требует сохранять секрет, следовательно, в душе он питает надежду.

– Вот в чем дело, – продолжала она, понижая голос, – я имею самые надежные данные, что вы на этих днях избавитесь от своего злейшего врага.

Это известие было приятно Перетти, но он не изменил себе; лицо его оставалось бесстрастным.

– «Злейший враг» – говорите вы, синьора, – продолжал он, – но чем же я, бедный монах, прозябающий в этой келье, мог возбудить ненависть. Не ошибаетесь ли вы?

– Перестаньте со мной лицемерить, Феличе, – возразила герцогиня, – это, право, лишнее. Поговорим откровенно. Папа Григорий при смерти; я это знаю от моего дяди, кардинала Фарнезе.

Ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Перетти.

– Смерть папы была бы большим несчастьем для всего христианского мира, – сказал он. – Его святейшество не может быть моим врагом потому, что вражда бывает только между равными; хотя он и не признал глубокую преданность, которую я к нему питаю, но во всяком случае ввиду текущих событий, крайне неблагоприятных для святой католической церкви, смерть папы может повести к весьма грустным осложнениям, ибо теперь именно необходимо, чтобы главой католицизма сделался человек умный и энергичный.

– Я с вами совершенно согласна, – отвечала герцогиня. – Святая коллегия в данную минуту и занята этим важным вопросом: выбором нового папы и, как мне кажется, он уже найден.

– А как его имя, синьора? – медленно спросил настоятель.

– Александр Фарнезе, мой дядя, – почти шепотом отвечала герцогиня.

Кардинал Александр Фарнезе пользовался чрезвычайной популярностью в Риме, его звали великий кардинал. Умный, образованный, справедливый, Фарнезе снискал всеобщую любовь. Получивший кардинальскую шапку в четырнадцать лет от своего дяди Павла III, он никогда не ронял своего кардинальского достоинства. Обладая колоссальным богатством в сто двадцать пять тысяч червонцев ежегодного дохода, Фарнезе делал много добра, что также весьма способствовало его популярности. Ко всему этому он был еще не стар. Лучшего преемника папе Григорию XIII, нежели кардинал Фарнезе, нельзя было и пожелать. Генерал францисканцев все это мгновенно сообразил, и в груди его шевельнулось чувство зависти. Перетти давно мечтал о папской тиаре, но как человек умный хорошо понимал, что мечты его несбыточны. Помолчав немного, он сказал:

– Простите, герцогиня, но я не понимаю, чем может касаться меня, скромного монаха, выбор вашего дяди в папы?

– Очень многим, мой милый Феличе, – отвечала герцогиня, – я уполномочена от моего дяди сделать вам формальное предложение. Вы стоите во главе кардиналов папы Пия V, следовательно, ваша партия располагает восемью голосами. Мой дядя распоряжается григорианцами, составляющими почти половину святой коллегии, кроме того, на стороне дяди есть много французских кардиналов. Объединившись с вашими, они составят большинство. В награду дядя обещает сделать вас первым министром, и вы станете раздавать кардинальские шапки, всем, кому захотите. Принимаете ли вы мое предложение?

– К сожалению, прекрасная герцогиня, ваш план неосуществим, – отвечал Перетти. – Кардиналы папы Пия V будут руководствоваться своей совестью, и, конечно, не послушают бедного францисканского монаха.

– Но Феличе…

– Что же касается до меня, – продолжал Перетти, – то я не добиваюсь земных почестей и довольствуюсь этой скромной сутаной и бедной кельей; другого ничего не желаю.

– Следовательно, вы отказываетесь?

– Да, отказываюсь.

– Понимаю, – отвечала, сверкнув глазами, герцогиня, – вы уже обещали ваши голоса какому-нибудь другому конкуренту. Если это так, то скажите прямо, какие вам сделаны обещания и мы, быть может, предложим вам что-нибудь лучшее, да не на словах, а на деле.

– Вы можете оскорблять меня, синьора, – почтительно отвечал Перетти, – но, повторяю вам, что скромный монах, как я, слишком далек от мысли о житейской суете. Тем не менее смею уверить вас, что под этой грубой сутаной бьется преданнейшее вам сердце монтальтского пастуха.

– Но, извините меня, Феличе, – отвечала герцогиня, – вы ведь должны понять мою горячность, дело идет о чести фамилии Фарнезе и о том, чтобы дать святой церкви достойного папу, который возвратил бы ей ее прежнюю славу и могущество.

– Успокойтесь, герцогиня, Святой Дух снизойдет на кардиналов и внушит им их обязанности, они изберут достойного наместника Христа, – сказав эту ничего не значащую фразу, генерал францисканцев встал, давая этим знать, что аудиенция окончена.

Герцогиня ушла разгневанная. Перетти опять принялся читать Макиавелли.