Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

II
Иезуит действует

Отец Еузебио весь просиял, его угловатое костлявое лицо сделалось почти красивым.

– Ваше преосвященство, позволите мне сесть, – сказал он скромно, – я стар, и усталость…

– Ах простите, преподобный отец! – воскликнул кардинал, сконфуженный. – Я был так поглощен своими мыслями и неприятностями, что совсем забыл… Но могу вас уверить, я так огорчен…

– Ваше преосвященство смущаете меня своими новыми извинениями, – сказал просто отец Еузебио. – Все знают, насколько монсеньор любезен с низшими… Итак, мы говорили, – продолжал монах, – что кардинал Санта Северина по своим достоинствам и по общему мнению предназначен для папской тиары. Другие кардиналы завидуют будущему папе и ищут случая разорить его, прежде чем он одержит окончательную победу.

– Но я уже вам сказал, – повторил Санта Северина, – что я разорен, и что через какое-то время крах моих финансов будет полным и, может быть, постыдным.

– Мне кажется, – сказал монах, – монсеньор не представляет хорошо, как велико его разорение?

– Что же вы можете еще сообщить мне? – воскликнул несчастный кардинал. – Скажите все, преподобный отец, я уже ко всему приготовился.

– Извольте слушать. Кредиторы монсеньора, видя, что им ничего не уплачивается, и, видя, что все деньги ваши растрачиваются на художественные произведения, просили у святого отца позволения начать опись всех антикварных вещей в этом самом помещении.

– Но Пий не дал на это позволения! – возразил, волнуясь, кардинал. – Он один из лучших моих друзей, мы с ним были с детства.

– Пий вынужден был дозволить, ибо у него, в числе просителей, был кардинал де Медичи, который желает во что бы то ни стало присвоить себе художественные сокровища, которые ваше преосвященство отказались продать ему.

– Но это подлость! – воскликнул, почти плача, кардинал. – Воспользоваться моим несчастьем… чтобы…

– Монсеньор несправедлив, – заметил ему монах. – Страсть, которой одержим кардинал де Медичи, совершенно тождественна с той, которая горит в сердце вашего преосвященства; а кто находится под влиянием такой страсти, тому трудно сопротивляться ее притягательной силе! Подумайте, монсеньор, ведь ваша коллекция считается самой лучшей в Риме!

– Это правда, – ответил кардинал с наивной гордостью. – Страшно подумать, что вся коллекция разбредется по свету, разрознится, попадет Бог знает в чьи руки.

– Но, без сомнения, кардинал де Медичи приобретет всю коллекцию, – сказал монах, желая утешить его, но вместо того растравляя больше его рану.

Действительно, с Санта Северина произошла перемена, когда он услыхал эти слова, и скорбь его превратилась в ярость.

– Это он! – вскричал кардинал. – Он виновник моего разорения, и он хочет извлечь из него пользу!.. Мой мрамор… мои картины… пойдут услаждать глаза того, который столько времени шпионил за ними и который не постыдился прибегнуть к подлости, чтобы только получить их! Нет, я скорее все уничтожу…

– Ах монсеньор, вы не заботитесь о будущем, которое вас ожидает? Вы помните, что каждый скандал отдаляет вас от папской тиары?

– Тиара! – воскликнул кардинал. – В самом деле, перспектива тиары стоит, чтобы ее лелеял тот, кто не уверен, что будет завтра спать под своей кровлей!

– Монсеньор, – продолжал отец Еузебио торжественно, – я уже сказал вам, что пришел как спаситель сюда. Выслушайте меня. Ваши долги доходят до двухсот тысяч скудо, сумма слишком большая, чтобы частный человек мог уплатить ее…

– Это правда, конечно, – шептал кардинал.

– Теперь, вот что мне поручили предложить вам. Ваши долги будут полностью уплачены, и уполномоченный моими господами купил все ваши долговые обязательства и держит их для вашего распоряжения. Кроме того, мои господа обязуются предложить вам ежегодную субсидию в десять тысяч скудо и доставить вам богатое аббатство, которое даст возможность удовлетворить все ваши благородные художественные вкусы.

– Но кто эти господа? – прервал кардинал, думая, что все это ему снится. – И кто же вы, который только что просил у меня пятьсот скудо за распятие, а теперь…

– А теперь осмеливается предлагать миллионы! Вы это хотите сказать, ваше преосвященство?

Кардинал утвердительно кивнул.

– Я сам по себе ничего не значу, – продолжал монах, – я всего лишь уполномоченный монастыря святой мадонны из Пилара! Я бедняк. Но для вас, монсеньор, я представитель самого могущественного общества, которое только существует, для которого ни богатство, ни время, ни человеческая жизнь ничто, потому что оно имеет свое начало на небесах и будет существовать вечно… Я представитель общества Иисуса, монсеньор.

Кардинал даже привстал от удивления. Действительно, в Риме имели весьма смутное понятие об этом обществе. Основанное четверть века назад, тайное общество работало главным образом для приобретения влияния во Франции и Испании. Во Франции главным помощником оно имело принцев Лотарингского дома, которые намеревались изменить порядок наследования трона: то есть устранить дом Валуа и занять трон самим; но своими силами это они не могли привести в исполнение, а сделали с помощью религиозной распри, став ярыми защитниками католичества, духовенства в иезуитов.

В Испании главный представитель и деятель общества был сам король Филипп II[43]43
  Филипп II (1527–1598), испанский король с 1556 года; укреплял испанский абсолютизм, усилил гнет в захваченных Нидерландах, вел войны с Англией и Францией. В 1581 году присоединил к Испании Португалию.


[Закрыть], ярый фанатик, для которого религия была предлогом и средством управления. Он был настоящим основателем католического пробуждения, которым был полон тот век и которое так широко распространилось в будущем; и общество Иисуса настолько тесно было связано с Эскуриалом, что в его статуте было установлено, что генерал ордена обязан быть подданным Испании.

Но Риму, куда все эти слухи доходили, как слабое эхо, общество Иисуса представлялось только как один из многих религиозных орденов, возникших в эти года и имевших целью препятствовать реформе. Даже на иезуитов глядели как на самых покорных и безвредных для святого престола и имели твердую уверенность в их слепом повиновении папе.

Поэтому не без причины кардинал Санта Северина удивился, услышав такое великолепное предложение от имени общества, почти совсем ему не известного.

– Общество Иисуса? – удивился он. – Разве оно получило от испанского короля сокровища Индии?

– Монсеньор, не теряйте времени на шутки над нами; мы весьма сильны, и я вам тотчас же дам этому доказательство.

Отец Еузебио вынул из кармана довольно большой сверток и сказал:

– Это, монсеньор, ваши долговые обязательства; общество дало приказание их скупить, и они скуплены. Теперь уполномоченный ордена в Риме – ваш единственный кредитор; один он может присвоить себе ваши драгоценные коллекции и распоряжаться ими по своему усмотрению. Я думаю, этого доказательства нашей власти вам вполне достаточно.

Кардинал онемел от изумления и ничего не ответил.

– Полно, монсеньор, – прибавил монах, – не вашей светлой голове удивляться всему этому. Примите наши дары и будьте нашим; мы обеспечим вам богатую, счастливую жизнь, пока Пий будет жить, и возведем вас на папский престол при первой вакансии. Ведь мы располагаем голосами испанских кардиналов, которые составляют здесь большинство. Кроме того, ваши личные достоинства и уважение, которое питает весь приход к вашей личности, сделают ваш выбор неминуемым.

– Что же я должен сделать взамен? – спросил грустно кардинал, видя, что ему придется покориться.

– Ваше преосвященство не заставят делать то, что не приличествует званию кардинала, – сказал холодно монах.

– Но это все еще так неясно… неточно… я не знаю цели, намерений вашего общества, которое, как вы говорите, может избирать пап.

– Общество не афиширует себя, монсеньор; оно знает, что ваше преосвященство надеется на папскую тиару и предлагает вам союз. Что же касается дели общества, то она весьма ясна: «Для вящей славы Бога». Так монсеньор соглашается?

– Соглашаюсь, – прошептал кардинал, склоняя голову. – Я ваш… по если намерения ваши нечисты, то вы отдадите отчет Госпожу.

– Аминь! – сказал торжественно монах. – По распоряжению генерала ордена, имя которого я не имею права вам пока сообщить, я буду передавать вам вспомоществование общества и… его приказы.

При последних словах кардинал содрогнулся, но вскоре оправился и спросил:

– Что же мне теперь делать?

– Пока ничего, кроме того, что вы должны сжечь долговые бумаги. Я уверен, монсеньор, что пламя от них будет для вас самым радостным огнем.

Сказав это, монах передал кардиналу его обязательства и, сделав глубокий поклон, удалился.

Кардинал взял эти несчастные листки, быстро подошел к камину, где горел большой огонь, и хотел их бросить в пламя, но удержался.

– Если я сожгу эти бумаги, – шептал он, – я навеки буду предан этим людям… Не лучше ли потерять все и сохранить свободу совести? До сих пор горе, настигшее меня, не внушало мне угрызений совести, не отнимало сна, но теперь, напротив… Полно, священник Христа, будь храбр, покорись бедности и даже нищенству, но останься честным и чистым. Твои мучения не продолжатся долго… возвращу я эти обязательства иезуитам.

В эту минуту постучал и вошел Сильвестр, очень веселый.

– Монсеньор, – сказал он, – двести скудо, которые передал мне от вашего имени преподобный отец, выходя от вас, совершили чудеса. Надеюсь, приказание продать лошадей отменяется; кучеру заплатили, и он остается у вас…

– Хорошо… пусть будет отменено… – сказал Санта Северина, отказываясь бороться далее. – Уйди прочь, Сильвестр.

Лакей удалился. Вскоре от долговых обязательств не осталось ничего, кроме пепла. Спустя некоторое время, Сильвестр вернулся и подал кардиналу запечатанную записку. Не зная сам почему, тот вздрогнул; ему показалось, что это послание было от иезуитов. Действительно, вскрыв записку, он увидал аббревиатуру A.M.D.G., которая означала: «Ad maiorem Dei gloriam» (Для вящей славы Бога).

Письмо было следующего содержания:

«Кардинал Санта Северина избран предстать в трибунале, которому предстоит судить еретика и мятежника Франциска Барламакки. Необходимо виновного приговорить к костру».

Бумага выпала из рук кардинала. Люди, купившие его, не теряли времени даром… и первую службу, которую они от него требовали, – предать смерти человека.

– О Боже! За что ты оставил меня! – шептал кардинал, совсем растерявшись.

Но вскоре он опомнился и как бы примирился со своим новым положением.

Вскоре, после сытного обеда, кардинал получил от папы приказ председательствовать над судьями, уполномоченными судить Барламакки.

III
Наследница дома Борджиа

– Ну дорогая моя, сегодня вы не получите сахара… вы были очень непослушны. Нет, нет и нет, напрасно вы ласкаетесь ко мне, сказала – не получите сахара, так и будет!

Так разговаривала молодая красивая восемнадцатилетняя девушка, смуглая стройная, с большими выразительными глазами; и с кем? – с великолепной испанской белой и черной шерсти собакой, одной из превосходных пород, сохранившихся в Арангуеце исключительно только у короля Испании. Можно было предполагать, что эта девушка так или иначе была близка к испанскому двору, потому что было известно, что его величество король Филипп II гордился этими собаками и даже отказался подарить пару таких животных своему доброму соседу и брату королю Франции, боясь, что эта редкостная порода будет принадлежать другим. И в самом деле предположение это не было ошибочно, так как она, то есть эта девушка, была племянницей монарха всей Испании и звалась Анной Борджиа, герцогиней Гандийской.

Герцогиня происходила из одного знаменитого семейства, давшего двух пап и одного святого – Франциска Борджиа. В ней соединялось блестящее имя с огромным наследственным богатством, и, кроме того, она имела то преимущество, что если бы выбрала себе мужа даже из низшего класса, то он делался равным самому знатному принцу. Анне Борджиа, как мы уже сказали, едва минуло восемнадцать лет. Толпа молодых римлян и иностранцев окружала ее. Бедные и богатые искали ее внимания. Герцог де Фериа, сильнейший и благороднейший господин, потомок древних королей Леона, публично сожалел, что молодая девушка была так знатна и богата, потому что, если бы она была бедна, то он мог бы надеяться, что она примет его герцогскую корону; но главным ее достоинством была девственная невинность, отражавшаяся в ее глазах. Ее чисто детские шалости были всем известны. В ее саду находилась большая клетка, наполненная массой птиц, распевавших весь день свои песни. Второй ее забавой была известная уже нам испанская собака. Кардинал де Медичи всегда говорил, что он отказался бы от пурпура и владений в Тоскане, только бы иметь то предпочтение, которое Анна Борджиа отдавала своей собаке. Таким образом, боготворимая и кружившая всем головы, Анна проводила жизнь в своем феодальном дворце вблизи Камнидолия, крепости времен Ганнибала, перешедшем вследствие описи к дому Борджиа. Анна имела в своем распоряжении целую армию лакеев и разного рода слуг; над нею не было никакого опекунства со стороны родных, так как отец ее, Геркулес Борджиа, умирая, приказал, чтобы она была свободна и сама себе госпожа. Слуги очень часто менялись в доме Борджиа. Один только неизменно оставался, это был старый каталонец с седыми волосами, родившийся в одном из семейств замка, он считался мажордомом отца Анны Борджиа. Его звали Рамиро, он был высокого роста, очень сильный, имел очень проницательные глаза и все нужные качества для начальствования над множеством слуг.

Наигравшись вдоволь с собакой, Анна встала с ковра, на котором лежала.

– Иди прочь, Испанец, – сказала она серьезно, – довольно с тобой наигрались.

Собака, по-видимому, не была довольна таким приказанием, так как подошла к госпоже, вертя хвостом и умильно глядя на нее. Это непослушание рассердило герцогиню. – «Испанец!» – закричала она, дрожа от гнева, и протянула руку к хлысту с золотой ручкой, лежащему на кресле. Лицо Анны в эту минуту было красиво и одновременно ужасно, так в нем отразилась вся жестокость и злоба герцогини.

Собака, увидав хлыст, пригнулась к земле и, как змея, выползла в другую комнату. Герцогиня, положив хлыст, долго еще осталась задумчивой. Наконец она встрепенулась, протянула руку к звонку стоявшему на столе, и громко позвонила. Тотчас же явился мажордом Рамиро. Мажордом взглянул на госпожу и по ее выражению понял, что, наверное, будет какое-нибудь строгое приказание.

– Рамиро, – сказала сухо донна Анна, – к сегодняшнему вечеру…

Мажордом весь затрясся.

– Но, ваше сиятельство…

– Я не прошу рассуждать тебя о моих приказаниях, – крикнула Анна раздраженно, быстро протягивая руку к хлысту. Старик встал на колени.

– Ваше сиятельство можете убить меня, но я должен сказать правду. В Риме начинают роптать; эти последовательные исчезновения возбуждают подозрение и ярость в народе… Если еще какое-нибудь приключение направит подозрение к дворцу Борджиа… мы все погибнем.

– Вы будете все, ты хочешь сказать, сумасшедшими. Народ убьет вас всех, прежде чем согласится подозревать чистую, всеми обожаемую донну Анну Борджиа.

– Ваше сиятельство, простой народ легкомыслен, и достаточно самой малости, чтобы превратить его любовь в ненависть!

– Ну довольно; встань и повинуйся! В самом деле, Рамиро, ты делаешься стар, начинаешь опасаться за свою душу – так тогда, прежде чем изменить мне, удались в монастырь…

Мажордом приложил руку к груди.

– Правда, госпожа, я трясусь за свою душу, потому что Рамиро Маркуэц родился добрым католиком, и мать, которая его воспитала, была святая женщина. Но вам, дому Борджиа, я давно уже посвятил мою жизнь и душу и я на все готов, чтобы охранить вас от малейшей неприятности.

И энергичное лицо старого каталонца выражало такую непоколебимую решимость, что Анна Борджиа убедилась в его преданности.

– Я знаю, что ты мне верен, Рамиро, – сказала она на этот раз мягко, – ты хорошо сам знаешь, что твои рассуждения ни к чему не ведут, раз дело идет о моем капризе. Так исполни то, что я тебе приказала.

– Слушаю, – ответил старик, сдержав вздох.

– Кстати, что делает пленник?

– Он пребывает в отличном расположении духа: поет, пьет и объявляет, что если хотят его вскоре убить, то пусть по крайней мере дадут ему возможность хорошенько пожить несколько дней.

– Ему ни в чем не отказывают?

– Ни в чем; я в точности исполняю данное приказание. Впрочем, это приказание вполне понятно и справедливо.

Слуга снова нахмурился. Герцогиня оставалась невозмутимой.

– Он подозревает, где он находится?

– О нет… Он полагает, что находится в римской окрестности. Карета, которая его везла, делала такие зигзаги, что он совершенно сбит с толку.

– Отлично, – прибавила Анна после недолгого раздумья, – чтобы сегодня вечером все было готово, а также две египетские невольницы и ужин.

– Где прикажете? – спросил мажордом дрожащим голосом.

– Как ты надоедлив, Рамиро; устрой все в зале змей, как обыкновенно.

Мажордом вышел и грустно подумал: «Бедный молодой человек! Пусть Бог будет к нему милостив и спасет душу его… Что касается его жизни, то никакая человеческая сила не в состоянии сохранить ее».

Анна Борджиа пригладила растрепавшиеся волосы и, подбежав к большому стенному венецианскому зеркалу, стала на себя любоваться.

– Какая я хорошенькая, и все не меняюсь, – сказала она самодовольно, – буду жить и веселиться.

IV
Пленник

Карло Фаральдо, пленник, о котором говорил Рамиро, был весьма счастливый человек. Его помещение никак нельзя было назвать тюрьмой. Это была уютная, светлая, прекрасно обставленная комната. Окошко ее выходило в чудный сад, в котором в назначенные часы он имел право прогуливаться. Кормили и поили его превосходно, так что, живя в этой комнате, Карло зачастую забывал, что он находится в тюрьме.

Странный случай привел его сюда.

Карло, красивый молодой человек двадцати лет, прибыл недавно со своей родины, из Венеции, в Рим и стал искать средств для пропитания. Но это не было легко в то время, когда мало обращали внимания на искусство. Карло же надеялся найти свое призвание именно в живописи, так как ему давно говорили, что у него есть дарование. Но в те времена даже художники с именем не находили себе работы; на что же мог надеяться молодой новичок, к тому же без рекомендации.

Поэтому небольшая сумма цехинов[44]44
  Цехин (ит. zecchino) – старинная золотая венецианская монета.


[Закрыть], привезенных из Венеции, была вскоре истрачена, и молодому человеку предстояла перспектива голода. Бродя в один прекрасный день по берегу Тибра и раздумывая о своем бедственном положении, он вдруг услыхал сильный крик. Он поднял голову, масса народу смотрела в Тибр, на то место, где кипел водоворот. Оказалось, что какой-то мальчик, катаясь на лодке, слишком перегнулся за борт и упал в воду. Карло долго не раздумывал: вмиг скинул свою бедную одежду и бросился в воду. Ему пришлось преодолевать сильное течение, но тем не менее удалось подплыть к ребенку и схватить его за волосы.

Когда он возвратился на берег весь мокрый и вынес на землю спасенного, толпа радостно его приветствовала. В это время к месту происшествия приближались большие носилки, предшествуемые двумя слугами верхом на лошадях. В носилках сидела Анна Борджиа, самая популярная из римских дам, славившаяся своей добротой и милосердием. Пока мажордом Рамиро расспрашивал людей и самого ребенка, положив ему в руки кошелек с золотом, Анна впилась глазами в молодого венецианца, спасителя мальчика. Потом, обернувшись к мажордому и показав ему рукой на юношу, она вышла из носилок и, опираясь на руку своей фрейлины, задумчиво направилась за город.

В тот же день, вечером, к прогуливавшемуся Карло Фаральдо подошла какая-то старуха и таинственно передала ему раздушенную записку следующего содержания: «Молодая женщина, красивая, богатая, видела вас во время вашего геройского подвига и желает лично изъявить вам свою признательность».

– О! – воскликнул Карло. – Здесь кроется что-то хорошее. А если и худое, то чем я рискую? Я и без того хотел покончить с собой. Пойду, рискну!

Старуха его ожидала. Узнав, что он решился, она повела его по улицам и скоро привела к закрытой карете – редкой роскоши в то время. Карло не успел вымолвить слова, как ему завязали глаза и посадили в карету, которая тотчас же понеслась, как вихрь. После бесконечных поворотов и кружений, которые карета описывала, чтобы невозможно было запомнить дорогу, она наконец остановилась. Фаральдо вывели из кареты с завязанными глазами и повели через какой-то сад, он догадался об этом по траве под ногами и пс шелесту деревьев, потом ввели в какой-то коридор, где Карло приходилось то спускаться, то подниматься по лестницам, и наконец его усадили на что-то мягкое, должно быть, диван. Раздавшийся откуда-то голос велел Карло снять повязку. Когда он это сделал, то возглас изумления вырвался из его груди. Он находился в роскошно обставленной комнате. Посредине стоял стол, ломившийся под тяжестью яств и напитков. Сервировка была превосходная: золото, серебро и хрусталь. Скатерть отличалась удивительной белизной. Осмотрев все и оставшись в восхищении, Карло спокойно уселся за стол и стал нещадно истреблять яства и вина. Через полчаса он кончил насыщаться и с отяжелевшей головой, от излишне выпитого вина, растянулся на диване и скоро заснул. Ему снилось, что он был одет в роскошную одежду и сидел рядом с какой-то красивой женщиной в небрежном туалете, соблазнявшей его.

Когда Фаральдо проснулся, солнце стояло уже высоко. Он думал, что сон его все еще продолжается, но, осмотревшись кругом, убедился, что все было наяву. Обеденный стол исчез. Молодой человек встал и пошел осматривать свое помещение, и вскоре заметил маленькую полуоткрытую дверь. Он приотворил ее и вскрикнул от удивления. Дверь вела в кабинет, снабженный всеми предметами для туалета. На одном из стульев было разложено роскошное одеяние, с прикрепленным ярлыком: «Господину Карло Фаральдо». На столике лежали кольцо, цепочки, часы и тому подобные украшения. Тут же оказались превосходная шляпа с пером, великолепная шпага и кинжал. Карло мигом сбросил свое тряпье и, вымывшись хорошенько, оделся во всю эту роскошную одежду. Подойдя затем к зеркалу, он не узнал себя: он видел отражение какого-то красивого дворянина, а никак не бедного живописца. Вдоволь налюбовавшись собой, он вернулся в комнату, где уже был накрыт прекрасно сервированный завтрак. Не успел он окончить завтрак, как дверь, которую он ранее не заметил, отворилась, и на пороге явился слуга в ливрее мажордома.

– Может быть, я мешаю вашему сиятельству? – спросил он, низко кланяясь.

Прежде эти слова Карло принял бы как насмешку и рассердился, но теперь, так изысканно одетый, а главное, под влиянием выпитого вина, он сразу вошел в роль важного господина и потому ответил:

– Войдите, милейший. Что вы хотите сказать мне?

– Я пришел, – сказал мажордом, – известить ваше сиятельство, что погода хорошая, и спросить, не желаете ли вы прогуляться по саду?

– С большим удовольствием! Но скажите, милейший друг, когда я буду представлен моей госпоже, чтобы изъявить ей мое почтение?

Лицо мажордома изобразило полное удивление.

– Госпоже?! О какой госпоже ваше сиятельство изволит спрашивать?

– Ах Боже мой!.. Я думал… так как… Наконец, у кого же вы находитесь в услужении? Мне кажется, что вы состоите мажордомом?

– Я служу у вашего сиятельства! – ответил слуга, низко кланяясь.

– У меня в услужении! – воскликнул Карло, не зная, что и думать. – Но я-то должен был об этом знать хоть что-нибудь? И в чем же заключается ваша служба у меня?

– В управлении имуществом вашего сиятельства и в исполнении ваших приказов.

– Ах! Вы управляете… мое имущество… – сказал Карло тоном человека, окончательно сбитого с толку. – И вам трудна эта служба у меня?

– Действительно, немало труда она составляет, но мне приятно, потому что я все делаю для блага вашего сиятельства.

– Слишком вежливо, в самом деле, мой добрый друг. А управляющие исправно платят или нет?

– Мы не можем на них жаловаться… Я именно нес вашему сиятельству арендные деньги, недавно доставленные мне. Ваше сиятельство, извольте проверить, все ли верно?

И мажордом учтиво положил на стол четыре свертка, которые были наполнены двойными венецианскими цехинами.

После этого в голове Фаральдо произошел целый переворот. Его положение прошлых дней, бедность, скромность рождения, все это ему казалось сном; он уверил себя, что был в самом деле дворянином высокого рода и королевского богатства, которое мажордом столь благоговейно чтил. Карло положил золото в кошелек, висевший у него с боку и гордо сказал:

– Мажордом… кстати, я так рассеян! Я забыл ваше имя…

– Жеромо, к услугам вашего сиятельства.

– Так вот что, Жеромо… я доволен вами и с сегодняшнего дня удваиваю ваше жалованье. Ах, пожалуйста, не благодарит?!

– Бог вознаградит ваше сиятельство! – ответил с поклоном мажордом.

Карло, опираясь на руку услужливого Жеромо, гуляя, обошел весь сад. Когда мажордом удалился, он остался один под сенью деревьев. Сердце Карло было переполнено счастьем. Но вскоре он задумался: какая это красивая богатая дама написала ему записку?

«Может быть, это только предлог затащить меня сюда… или в самом деле это красивая дама, влюбленная в меня до безумия, исполняет свои капризы? И почему нет? Есть масса примеров, когда молодые люди, гораздо хуже меня, достигли с помощью женщин неслыханной высоты!»

Он поднял голову и остолбенел. Между деревьями возникла белая фигура, в которой опытный глаз Карло узнал тотчас же молодую девушку, одетую в белое. Она как-то странно смотрела на него.

Фаральдо мигом бросился в ее сторону, но когда подбежал к тому месту, то видение куда-то пропало. Напрасно он осматривал землю, надеясь найти какие-нибудь следы, он ничего не нашел.

Спустя некоторое время, мажордом пришел к нему и предупредил, что делается сыро, и не мешало бы его сиятельству вернуться в комнаты. Карло сначала делал вид, что не слышит, но должен был уступить просьбе слуги.

Так прошло пять или шесть дней. Венецианец соскучился бы в этом золотом плену, если бы его не развлекали постоянные явления таинственного видения. Он пробовал расспросить мажордома, но ничего от него не добился. Когда прошло опьянение восторгом первых дней, Карло понял, что стал временной игрушкой какого-то сильного скрывающегося существа, которое играло с ним, как кошка с мышкой. В один из следующих дней мажордом вошел к Карло угрюмый и нахмуренный. Венецианец испугался, предчувствуя недоброе.

– Что такое, милый Жеромо? – спросил Карло, стараясь скрыть смущение.

– Кое-что готовится сегодня вечером… вы узнаете свою участь… – ответил мажордом. – Личность, которая приказала привести вас сюда… хочет сегодня вечером видеть вас…

– Это мужчина… или женщина? – спросил живо Карло.

Мажордом еще более нахмурил брови.

– К чему вам знать это?

– Мне даже очень нужно знать, – ответил также живо Фаральдо, – если это мужчина, то всякий наряд будет хорош, если это женщина, то я ничего не должен упустить в моем костюме, чтобы выгодно подчеркнуть свои природные физические качества.

– Вообразите себе, что дело идет о старой и очень некрасивой женщине.

– Это безразлично, мы, мужчины, чтим не особу, а женщину; но, извините, это между прочим, – почему вы не называете меня более сиятельством?

– Потому что комедия окончена, – ответил мажордом, – и каждый из нас принимает свой облик и имя.

И он продолжал, говоря сквозь зубы:

– Дай Бог, чтобы переход из комедии в трагедию не был бы ему слишком грустен.

Карло сделал недовольную гримасу. Он только что стал входить в роль аристократа и вдруг такое разочарование!

– Так я более не знатный господин? Я более не сиятельство?

– Вы просто Карло Фаральдо, прелестный молодой венецианец, с которым я с большим удовольствием познакомился…

И мажордом прибавил про себя: и которого я хотел бы никогда не знать.

– И лишаюсь всего моего имущества? – спросил Карло.

– Вам более ничего не принадлежит, – сказал мажордом. – А, признаться, вы отлично играли роль маркиза.

– А, скажите, вы более не мажордом?

– Мажордом, но не ваш. Я принадлежу весьма влиятельной и важной личности, которая и заставила меня сыграть с вами эту комедию, за которую прошу прощения.

– От всего сердца прощаю вас, милейший, но все-таки скажите мне, кто будет сегодня вечером моим хозяином, мужчина или женщина?

Мажордом задумался.

– Даю вам совет: постарайтесь сделать себя сегодня обаятельным и красивым, – сказал он коротко.

– Дело идет о женщине! – вскричал радостно Карло. – Да еще и влюбленной!

Мажордом между тем удалился, размышляя про себя: «Дай Бог, чтобы его красота произвела должное впечатление на мою жестокую госпожу и тем спасла бы ему жизнь. О Боже! Спаси душу моей госпожи, всели в нее жалость и избавь ее от нового преступления».

Размышления Карло были гораздо менее грустны. Остаток времени до заката он употребил на разные туалетные ухищрения. Поразмыслив, молодой человек надел перевязь со шпагой, а кинжал заткнул за пояс под камзол.

Когда мажордом пришел за ним, то нашел его очень красивым.