Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

– Разве еще открыто что-нибудь новое? – спросил Сфорца.

– Нет, но и старого вполне достаточно, – отвечал де Марти. – Множество фамилий Рима в трауре, так как их родные умерли от отравления.

– Может ли это быть! – вскричала Анжелика. – В Риме, при папе Сиксте V, существуют отравители! Это нечто невероятное! Наконец, какова же их цель?

– Цель очень просто объяснима, – отвечал будущий кардинал. – Предположите, например, что один из ваших страстных обожателей хотел бы поднести вам мешки с золотом, но этому желанию противятся отец, мать или дядя. Что делать в таком случае влюбленному? Понятно, надо прибегнуть к радикальным мерам, то есть к яду, для того чтобы заполучить в свои руки богатстве.

Молодой граф Просседи слушал с особенным вниманием речь будущего кардинала; глаза юноши блестели и руки дрожали до такой степени, что он пролил из кубка вино, поднося его к губам. На волнение юноши никто не обратил внимания, все были заинтересованы обсуждением затронутого вопроса.

– Однако, милый мой синьор, – возразила куртизанка, – все эти господа отравители, вероятно, забывают, что царствует Сикст, и что обычно яд оставляет следы, которые медики легко обнаруживают.

– В том то и дело, что современные отравители употребляют яд, не оставляющий никаких следов. Последний случай – князь Челяроза умер скоропостижно; его сын, обремененный массой долгов, был больше всех заинтересован в смерти отца, понятно, подозрения тотчас пали на молодого князя. По приказанию римского губернатора было назначено строгое следствие и судебно-медицинское вскрытие трупа. И что же нашли самые знаменитые медики? По их общему приговору, смерть князя произошла от болезни сердца, и в результате такого заключения медиков молодой князь был отпущен на свободу. Затем по приказанию папы были произведены самые тщательные исследования шести трупов людей скоропостижно умерших. Многих из обвиняемых подвергли пытке, и все эти меры не привели ровно ни к чему.

– Таким образом, – сказал молодой граф, – все подозреваемые в преступлении избегли наказания?

– До сих пор так, – отвечал де Марти.

– Остается суд Бога и адские муки на том свете! – заметил Карл Гербольт, находивший случай блеснуть своими религиозными убеждениями, как подобало истинному дворянину.

– Адские мучения! – усмехнулся молодой граф. – Они приходят слишком поздно! Страх адских мук никогда и никого не удерживал от преступления. Мне кажется гораздо более существенным страх перед палачом.

Монсеньор де Марти обратил внимание на выражение лица молодого графа.

– Посмотрите, – прошептал прелат на ухо Марио, – как блестят глаза этого юноши, какое дьявольское в них выражение. Уж не задумал ли и он последовать примеру князя Челярозы?

– О это невозможно, – отвечал Марио Сфорца. – Его дядя, единственный родственник, польский граф, ни в чем ему не отказывает.

– Не знаю, быть может, я и ошибаюсь, – отвечал прелат. – Но выражение глаз этого юноши какое-то особенное; нет ли у него другого родственника, которого он хочет спровадить на тот свет?

– Едва ли!

Между тем разговор принял общий характер; приводили разные примеры из истории отравлений высокопоставленных лиц. Карл Гербольт рассказывал трагические подробности отравления брата Генриха III.

– Красавица Диана де Монсоро, – передавал молодой лейтенант, – преследовала принца повсюду, кокетничала с ним и наконец, когда молодой человек, без ума в нее влюбленный, кинулся к ее ногам, – отравила его.

– Рим в этом случае имеет преимущество перед всей Европой, – заметил де Марти. – У нас практиковалась чрезвычайно разнородная система отравы: посредством надушенного платка, пожатия руки, цветка и даже святого причастия. В особенности яд был в большой моде во времена папы Александра VI, как известно, погибшего от яда, приготовленного им для других.

– Признаться, я этого не понимаю, – вскричал Марио Сфорца. – С какой стати отравлять врага и рисковать своей особой? Самое лучшее приказать кому-нибудь из своих молодцов подкараулить ненавистную личность ночью, где-нибудь в темном месте, и делу конец.

– Браво, браво! – вскричал кавалер Гербольт.

– Впрочем, не всегда подобные крайние меры имеют личный характер, – сказал де Марти, рассматривая свои выхоленные пальцы, унизанные бриллиантовыми перстнями. – Иногда эти меры необходимы для блага государства. Неужели вы думаете, что папа Александр VI питал личную ненависть к кардиналам, которых он отравлял? Ни в коем случае; необходимость того требовала. Война с Романьей[117]117
  Романья – историческая область на северо-западе Италии; в XVI–XVIII веках в основном входила в Папскую область. В настоящее время – часть административной области Эмилия-Романья.


[Закрыть]поглощала уйму средств, а государственное казначейство было пусто. Александр VI продавал за деньги вакантные места умерших кардиналов, и эти деньги употреблял на усиление своего государства.

– Значит, вы, монсеньор, – вскричала Анжелика, пораженная цинизмом прелата, – защищаете отравителей?

– Боже меня сохрани! – отвечал де Марти. – Но устранение препятствий могуществу государства не есть отравление простого частного человека, напротив, здесь преследуются не эгоистические цели, а возвеличивание государства.

– Монсеньор совершенно прав! – сказал иезуит, величавший себя польским графом. – При любом действии необходимо принимать во внимание последствия. Александр VI, приговоривший шесть кардиналов к смерти, имел в виду не свои личные цели, а благо государства; следовательно, за этот поступок он не заслуживает осуждения. Святая католическая церковь и государство нуждались в жертве, и Александр VI решился на нее!

Общие аплодисменты были наградой иезуиту за его сентенцию.

– Ну а вы, Владислав, что думаете обо всем этом? – спросил де Марти. – Были бы также способны приготовить питье вашему любезнейшему дядюшке, не для того, чтобы сделать ему дурное – Боже сохрани, – а для того, чтобы поскорее завладеть его капиталами?

– Мне нет надобности прибегать к подобным способам, – резко отвечал молодой граф. – Мой дядя ни в чем мне не отказывает.

– Но если бы это было иначе, – продолжал, иронически улыбаясь, прелат, – вы, конечно, прибегли бы к некоторым испытанным средствам? Прекрасно, мой юный друг, вы обещаете много!

Молодой человек что-то хотел сказать монсеньору, но тот уже вступил в беседу с одной сидевшей за столом куртизанкой.

– Господа! – закричал Гербольт. – Кажется, мы все с ума сошли, мы сидим за столом более двух часов и ведем речь только о мертвых и об отраве. Неужели тонкие вина Испании и Греции направили наши умы на такие грустные темы? Если это так, то пусть черт меня возьмет!

– Француз прав, – сказала Анжелика, вставая и поднимая свой бокал, – будем веселиться, к дьяволу все печальные истории. Да здравствует свободная любовь!

Все поспешили чокнуться с хорошенькой куртизанкой.

Началась оргия. Анжелика не принимала в ней участия, она сидела равнодушная, задумчивая; около нее, или правильнее, в ногах, на ковре помещался молодой граф Просседи.

– Анжелика! – шептал он, задыхаясь. – Сжалься надо мной!

– Я уже тебе сказала, что невозможно, – отвечала, невинно улыбаясь, куртизанка. – Для меня ты, мой милый, чересчур беден!

– Но если бы я был богат, – лепетал юноша.

– О тогда другое дело, я бы предпочла тебя всем.

– Я постараюсь разбогатеть, – отвечал молодой граф и вышел из комнаты, не дождавшись появления своего любезнейшего дядюшки, который в это время был занят приятными разговорами с вдовушкой Жеронимой в других апартаментах палаццо.

XXVI
Отцеубийца

Дворец князя Челярозы, построенный самыми богатыми синьорами Арагона в правление папы Александра VI, находился на берегу Тибра, между мостами святого Ангела и Сикста V. Благородный испанский синьор Челяроза сопровождал в Италию Родевиго, и когда последний вступил на папский престол под именем Александра VI, испанец был осыпан милостями нового папы. Король испанский вполне разделял симпатии его святейшества. Таким образом, бедный и ничтожный арагонский идальго сделался именит и богат, получив титул князя Челяроза и множество феодальных замков. Затем, желая возвысить его сына Валентина, папа женил его на одной из своих родственниц из дома Кандия. Вскоре после кончины папы Александра VI умерла медленной смертью княгиня Челяроза, оставив трехлетнего сына. Говорили, будто княгиня была отравлена, и что, умирая, она прошептала на ухо ребенку следующие страшные слова: «Сумеешь ли ты, сын мой, в будущем отомстить отцу за смерть твоей матери? Если ты отомстишь, то благословляю тебя», – прибавила княгиня и скончалась.

Впоследствии, когда князь возмужал, он убил из ружья на охоте своего родного отца. Так гласила молва. Затем, когда князь женился на одной бедной вдове, последствием этого брака было рождение ребенка. Князь не наслаждался отцовским чувством, ему все казалось, что сын впоследствии убьет его также, как он убил своего отца.

Предчувствие князя не обмануло, он был отравлен сыном.

Хотя подозрения против последнего были весьма основательны, но ввиду показаний медиков, исследовавших труп покойного и давших заключение, что старый князь умер естественной смертью, заподозренный вначале молодой человек не подвергся никакому взысканию, тем не менее отцеубийцу неотступно мучили угрызения совести, ему постоянно представлялись видения, он ночью почти не спал и постоянно менял комнаты в своем обширном дворце.

«Как страшен мрак ночи», – всегда шептал молодой человек, подойдя к окну и приветствуя утреннюю зарю.

Князю Челяроза было двадцать четыре года от роду, был он высок ростом, прекрасно сложен, с правильными чертами лица и обладал приятными манерами. Деньги, получаемые им от ныне покойного его родителя, не могли покрывать всех расходов, которые делал молодой человек, ведя чрезмерно рассеянную жизнь, что в конце концов и было причиной его преступления – отцеубийства. Мы уже говорили о душевных мучениях, испытываемых молодым князем; он употреблял все зависящие от него меры, дабы заслужить прощение от Господа Бога своего страшного греха: был очень набожен, помогал бедным, вообще старался делать добро, но все было тщетно, он жестоко мучился угрызениями совести. Раз рано утром, выйдя по обыкновению в самую светлую комнату, окна которой пропускали много света и открывали прекрасный вид на Тибр и его берега, молодой князь с тоской воскликнул:

– Боже, какая ужасная ночь! Жертва моего преступления опять являлась; этот немой укор мертвеца не дает мне покоя. К моей постели приближался также мой сын с чашей в руках и предлагал мне выпить яд. Но разве у меня есть дети? Я не женат и не думаю никогда жениться. Все эти видения терзают мою душу, так жить нельзя, нет, невозможно! – говорил князь, глядя в окно на мутные волны Тибра.

В это время тихо постучали в дверь, и в комнату вошел слуга.

– Что тебе, Сципион? – спросил князь. – Разве уже пришли мои бедные?

– Никак нет, ваше сиятельство, никто из них еще не приходил; но какой-то молодой синьор настоятельно требует свидания с вами.

– Молодой синьор! Он сказал тебе свое имя?

– Да, это граф Просседи.

– Граф Просседи! – повторил князь, делая усилие, чтобы припомнить эту фамилию. – Не тот ли это юноша, о котором все говорят, что он святой?

– Тот самый, ваше сиятельство, – сын знаменитого закладчика, – сказал слуга, хитро улыбаясь.

– Да, да, теперь припоминаю, Просседи действительно сын закладчика, но своими постоянными молитвами и постом он замолил грехи отца и по своей необыкновенной святости уже не принадлежит к нашему тленному миру. Проси его, – прибавил князь.

Вскоре молодой граф вошел в комнату.

В появившемся юноше очень трудно было узнать племянника польского маркиза, так страстно ухаживавшего за куртизанкой Анжеликой. Просседи в данный момент имел вид крайне истощенный, глаза опущенные, волосы в беспорядке растрепанные, вообще он выглядел действительно существом не от мира сего. Князь Челяроза хотя и много раз слышал об этом святом юноше, тем не менее был поражен его видом, доказывающим, что молодой человек окончательно отрешился от всего материального и готов улететь на небо. Впечатление было сильное; отравитель невольно вздохнул и сконфузился, глядя на этого праведника.

– Мы одни здесь? – спросил глухим голосом граф Просседи.

– Совершенно одни, любезный граф! Можете говорить все, что вам заблагорассудится.

– Господь меня послал, князь, сделать вам одно предложение, – начал Просседи. – Горе вам, если вы мне в нем откажете!

Такое странное вступление, конечно, для любого другого имело бы весьма печальные последствия, невежливому гостю показали бы двери. Но для святого все возможно. Князь молча поклонился.

– Исполняя внушение самого Господа Бога, – продолжал граф, – я приступаю к поручению, данному мне свыше, но снова спрашиваю вас, мы здесь одни?

– Повторяю вам, граф, мы здесь совершенно одни, нас никто не может слышать, кроме Бога, – снова отвечал князь.

Лицо молодого Просседи приняло вдохновенное выражение, и он вскричал, точно беседуя сам с собой:

– Господь Бог видит все наши деяния, все грехи, все преступления! От Него ничего нельзя скрыть.

Князь Челяроза невольно задрожал, слушая почти святого юношу.

– Да, – продолжал Просседи, – Господь Бог иногда своим избранным показывает картину темной осенней ночи, старика, лежащего на кровати, и его молодого сына с ядом в руках…

Раздирающий душу крик вырвался из груди князя, он весь задрожал и, сжимая руки, задыхающимся голосом говорил:

– Довольно! Довольно! Умоляю вас, ни слова больше!

– Значит, вы сознаетесь?

Эти слова возвратили князю рассудок.

– Сознаюсь… В чем? Мне не в чем сознаваться! – вскричал, опомнившись, князь.

Сын знаменитого закладчика стоял неподвижно, как статуя, на его бледном, истощенном лице не дрогнул ни один мускул. Просседи в эту минуту был скорее похож на громадную змею, которая готовится задушить свою жертву, но никак не на святого.

– Не отталкивайте посланника небес, брат мой! – продолжал лицемер. – Я не от юстиции или какого-нибудь трибунала пришел к вам, я послан самим Богом, и смело говорю: брат, я знаю причину твоих душевных мучений, будем плакать вместе.

Князь Челяроза закрыл лицо руками и сквозь слезы прошептал:

– Пусть будет так, если мое признание приведет меня к виселице, что же из этого? Настал момент, когда я не могу уже держать в тайне мое преступление, пусть другой человек узнает о нем, иначе я от отчаяния умру.

– Рассказывай, брат, – тихо прошептал Просседи.

Князь Челяроза начал свое грустное повествование, из которого следовало, что совершенное им преступление являлось как бы наследственной болезнью, которой он невольно покорился. Граф Просседи, конечно, не поверил тому, что говорит князь-отравитель; воспитанник иезуита был убежден, что не наследственность сыграла здесь роль, а простое желание воспользоваться богатством покойного князя, что, конечно, мнимый святой не высказал, а прямо приступил к цели своего визита.

– Чем вы отравили вашего родителя? – спросил он.

– Жидкостью, которую я нашел в его шкафу, – отвечал князь.

– Покажите мне эту жидкость, она у вас цела?

– К несчастью, я сохранил этот пузырек, каждый день я порываюсь выбросить яд в Тибр, но у меня духа не хватает.

– Покажите мне этот пузырек! – настаивал Просседи.

– Но, брат мой…

– Повторяю, я должен видеть, дайте мне его! – настаивал граф.

Князь недолго противился; шатаясь, подошел он к шкафу, достал оттуда пузырек с жидкостью, бесцветной, как вода, и подал его Просседи.

– Так вот этот знаменитый яд! – вскричал воспитанник иезуита, рассматривая на свет жидкость.

– Да, это именно тот самый яд, действие которого неотвратимо, а главное, он не оставляет ни малейших следов, – прошептал князь.

Просседи спрятал пузырек в боковой карман.

– Что вы делаете? – испугано вскричал князь.

– Что я делаю? Я вас избавляю от этой дьявольской жидкости. Сам Господь Бог внушает мне избавить дом князя Челяроза от новых преступлений.

– В таком случае, благодарю вас, мой брат, – отвечал трепещущий князь. – Хвала Богу, что он послал ко мне одного из своих ангелов…

Воспитанник иезуита поспешил выйти, придерживая драгоценный пузырек.

Князь Челяроза вздохнул полной грудью, точно с плеч его упала страшная тяжесть.

– Благодарю тебя, Создатель, что Ты послал мне ангела утешителя! – вскричал он, падая перед распятием.

Тем временем Просседи, названный ангелом, имел вовсе не ангельское выражение лица. Его глаза горели каким-то адским огнем, беспрестанно прижимая к груди драгоценный пузырек, он шептал:

– Наконец-то я заполучил это сокровище… Неоднократно испытанное, не оставляющее ни малейших следов. Впрочем, последнее для меня является как бы излишеством, разве могут подозревать в преступлении святого?!

И страшная улыбка появилась на тонких губах иезуитского ученика. Драгоценный пузырек был спрятан в шкаф, в один из секретных ящичков, до которого никто не смел касаться.

– Завтрашний день мы займемся этим интересным делом, – говорил молодой граф, приятно потирая руки. – Можно бы посоветоваться с иезуитом… Но он ведь страшный подлец, а главное, трус, пожалуй, еще выдаст меня. Когда я наследую после моего отца поместья, замки и сундуки, наполненные золотом, посмотрим, Анжелика, будешь ли ты считать меня чересчур бедным, чтобы платить за твою любовь!

XXVII
«Намочите веревки водок!»

В правление Сикста V был воздвигнут монумент на площади святого Петра, обессмертивший архитектора Доминико Фонтана[118]118
  Установка обелиска на площади святого Петра осуществлена Фонтана в 1586 году.


[Закрыть]. Монумент, по свидетельству историков, весил миллион фунтов. В продолжение нескольких веков, и даже в наше время, монумент, воздвигнутый на площади святого Петра, служил и до сих пор служит гордостью римских первосвященников. Не следует забывать, что при Сиксте V, то есть более четырехсот лет тому назад, архитектура и механика были еще в младенчестве. Громадной тяжести обелиск надо было поставить на фундамент руками рабочих. Когда обелиск был готов, Доминико Фонтана выписал большое число рабочих из Ломбардии, к ним еще понадобилось прибавить народ, нанятый в папских владениях. Мы, конечно, не будем утомлять читателя подробным описанием работ по установке обелиска на фундамент. Это было бы чересчур специально, а следовательно, скучно. Когда работы все были окончены, архитектор Фонтана отправился в Ватикан, дабы получить благословение его святейшества. Сикст V принял его очень благосклонно; старый папа был в большом волнении. При всех своих несомненных достоинствах, Сикст отличался непомерной гордостью. Мысль, что работа, затеянная им, на которую обращено внимание всего мира, не удастся – приводила его в отчаяние.

– Знайте, Фонтана, – сказал он архитектору, – все ученые единогласно находят, что наша затея неосуществима.

– Для Доминико Фонтана, которому протежирует Сикст V, ничего нет невозможного! – вскричал архитектор.

На бледных губах папы появилась приятная улыбка и он сказал:

– Мне все советовали нанять архитектора Джакомо делла Порта[119]119
  Джакомо делла Порта (1540–1602) – итальянский архитектор, представитель раннего барокко.


[Закрыть].

– Знаю, ваше святейшество, и не имею слов выразить вам мою признательность.

– Вы, Фонтана, должны знать мои дальнейшие распоряжения, – продолжал папа. – Вот этим декретом я вас награждаю дипломом римского патриция, а вот этим, – указал папа на лежащую перед ним другую бумагу, – произвожу в кавалеры ордена Золотой Шпоры, что даст вам пять тысяч золотых. Все это, конечно, вы получите только в том случае, если дело наше удастся.

– Я глубоко признателен вашему святейшеству, – сказал растроганный архитектор, – но осмелюсь просить вас еще об одной милости, если Господь Бог благословит мое дело.

– Какое, Фонтана?

– Когда водрузится обелиск на пьедестале, пусть внизу будет вырезана следующая надпись: «В правление папы Сикста V поставлен архитектором Доминико Фонтана из Комо».

– С величайшим удовольствием, – отвечал папа. – Ну… а если дело не удастся?

– О святой отец, я уверен, что удастся!

– Однако еще раз повторяю: если не удастся, не скрою от тебя, друг мой Фонтана, моему гневу не будет границ, – сказал папа. – Виселица, поставленная на площади для всех, кто осмелится производить беспорядки и мешать работам, будет наградой и тебе, мой бедный Фонтана.

– О святой отец! – вскричал архитектор. – Если, сохрани Бог, мое дело не удастся, стыд меня убьет скорее виселицы.

Папа ничего не отвечал, он был взволнован.

– Итак, ваше святейшество, – сказал торжественно Фонтана, – мной сделано все, что в силах человеческих, в остальном я должен положиться на Господа Бога; благословите меня!

Сказав это, Фонтана упал на колени перед папой и склонил голову.

– Да будет над тобой благословение Божие, сын мой! – сказал папа взволнованным голосом.

Фонтана встал и, поцеловав туфлю святого отца, вышел. Сикст V проводил его глазами.

– Теперь, – прошептал старик, – следует принять необходимые меры. Если я увижу собственными своими глазами неудачу, моему гневу, я знаю, не будет границ, и бедный Фонтана поплатится своей головой. Надо сделать так, чтобы этого не было.

Прошептав эти слова, папа приказал позвать Бернарда Аквапендента, офицера испытанной верности, и что-то шепнул ему на ухо.

– Слушаю, ваше святейшество, – отвечал офицер и поспешно вышел.

Между тем на площади святого Петра собралось множество народа; все с нетерпением ожидали начала работ, громадная толпа рабочих окружала обелиск, кругом опутанный цепями и канатами, привязанными к лесам; каждый рабочий имел в руках конец цепи или каната. Представители всех дворов Европы, в том числе и герцог Люксембургский, приехавший из Франции специально, чтобы присутствовать при работах, размещались кругом в ложах, обитых бархатом; на балконе Ватикана стоял папа Сикст V.

– Я вижу чудесно возрожденный Рим в царствование гениального Сикста! – воскликнул герцог Люксембургский.

Слова эти переданы были папе и, конечно, произвели на него приятное впечатление.

Недалеко от главной машины стояли два столба с перекладиной, на которой висела веревочная петля. То была виселица. Палач и его двое помощников беспечно поглядывали кругом в ожидании работы. Виселица была поставлена по приказанию Сикста V для устрашения народа. За несколько дней до церемонии папским декретом было объявлено, что каждый, кто осмелится произнести хотя бы громкое слово во время работ, будет тотчас же повешен. Но эти предостережения были совершенно лишними, толпа до такой степени сосредоточила свое внимание на главной машине, что, вероятно, никто не глядел на виселицу; всем было не до разговоров, каждый ждал результата этого грандиозного предприятия. Около десяти часов был подан сигнал начинать работы, на подмостках появился архитектор Фонтана бледный, но с выражением энергии на лице. Как главнокомандующий войском на поле сражения, он отдавал приказания громким голосом; рабочие, как видно, прекрасно дисциплинированные, умело делали свое дело. Цепи и канаты натягивались все сильнее и сильнее, обелиск сначала заколебался, потом медленно стал отделяться от земли, именно в этот самый момент цепи вытянулись и порвались, вся тяжесть обелиска пала на канаты, которые начали трещать, архитектор Фонтана побледнел, как смерть, и прошептал: «Боже великий, я погиб!» И, действительно, если бы еще несколько минут канаты были натянуты, то они порвались бы, как вдруг из толпы раздался громкий голос:

– Намочите канаты водой!

То кричал некто Реймондт Бреска, моряк. Страх смерти не заглушил в нем желания помочь архитектору, принадлежавшему, также, как и Бреска, к ордену масонов.

– Полить канаты водой! – крикнул Фонтана.

Все канаты мигом были политы водой и, конечно, произошел весьма натуральный феномен, который невежественной толпе показался чудом. Влажные веревки окрепли, вытянулись, толпа рабочих сделала усилие, обелиск зашатался, повис в воздухе и тихо опустился на пьедестал.

В это самое время с крепости святого Ангела раздались пушечные выстрелы. Восторженная толпа рабочих подхватила архитектора Фонтана и понесла его на своих плечах в Ватикан.

Папа, бледный, взволнованный, мог проговорить только слова:

– Сын мой!

Фонтана также не мог выговорить ни слова и молча, обливаясь холодным потом, упал к ногам Сикста. После нескольких минут молчания Сикст, глубоко вздохнув, сказал:

– Поздравляю тебя, друг мой Фонтана, дворянином и кавалером ордена Золотой Шпоры.

– Но, ваше святейшество, – вскричал сконфуженно архитектор, – столько милостей, я их не заслужил.

– Напротив, я еще у тебя в долгу, – сказал папа.

– О ваше святейшество! – кланялся Фонтана.

– Да, да, – продолжал папа, – я ничем не могу возблагодарить тебя за тот страх, который внушало тебе мое суровое распоряжение.

– Вы изволите говорить о виселице, святой отец?

– Именно о ней.

– Но ваше святейшество, – продолжал Фонтана, – я не думал о виселице. Если бы предприятие не удалось, все равно я бы не жил на белом свете.

– Тем не менее, друг мой, ты вышел из моего дворца с убеждением, что тебя ожидает в случае неудачи виселица. Позволь же мне тебе показать, что и в этом случае мной были приняты меры против меня самого. Бернард! – крикнул папа, подойдя к двери.

Тотчас же явился офицер, получивший несколько часов тому назад секретные инструкции папы.

– Говори, что я тебе недавно приказывал на ухо, говори все откровенно, – сказал Сикст.

– Ваше святейшество, – отвечал офицер, – изволили приказать иметь наготове три верховые лошади и сопровождать господина Фонтана до границы.

Архитектор Фонтана упал в ноги великодушному папе.

– Встань и садись, вот твое место, – велел папа, указывая архитектору на кресло.

В это время на площади раздались крики народа:

– Милосердие!.. Милосердие!.. Да здравствует Сикст V! Он справедлив, он помилует! – кричала толпа.

– Что там за шум? – спросил папа.

– Святой отец, – сказал вошедший прелат, – сбиры поймали одного нарушителя ваших приказаний, который кричал во время работы, его ведут к виселице, а народ протестует.

– Как! – воскликнул Сикст, нахмурив брови. – В Риме оказываются смельчаки, не исполняющие моих декретов?!

В это время архитектор Фонтана снова опустился на колени перед Сикстом и сказал:

– Святой отец! Этот человек заслуживает награды, а не смерти.

– Что ты говоришь, сын мой!

– Я говорю, ваше святейшество, что именно этому человеку я обязан всем великим милостям, которыми вы меня изволили удостоить. В то самое время, когда лопнули цепи, сознаюсь, святой отец, я потерял голову, видя ясно, что предприятие не удалось; канаты не могли выдержать тяжести обелиска; в это самое время я услышал голос, точно раздавшийся с небес: «Намочите канаты водой!..» И вмиг голова моя опять стала работать; результат работы вашему святейшеству известен.

Сикст V был поражен этим рассказом. Геройское самоотвержение не побоявшегося виселицы, лишь бы спасти великое дело, понравилось папе, он приказал привести к себе арестованного. Несколько минут спустя, под конвоем солдат был введен человек средних лет, с физиономией очень симпатичной. Казалось, что он вовсе и не думал о том, что его приговорили к смертной казни. На губах арестованного играла улыбка, глаза восторженно светились. Папа с удивлением смотрел на смельчака.

– Как тебя зовут?

– Бреска, моряк, хороший католик и верный слуга вашего святейшества.

– А! Ты, значит, из Лигурии? Где занимаются пиратством!

– Ваше святейшество, я из страны, в которой родился папа Юлий II, – смело отвечал моряк.

– Ну расскажи мне, – обратился к пленнику папа, благосклонно улыбаясь, – каким образом ты осмелился нарушить мой приказ?

– Безусловно, я виноват, ваше святейшество! Увлекся, не выдержал. Я видел, что великое предприятие должно погибнуть, канаты не могли выдержать тяжести обелиска, но, смоченные водой, они делаются значительно крепче и упруже, я это знаю из практики как моряк.

– Значит, успех дела надо приписать, безусловно, тебе?! – вскричал папа.

– Боже избави, ваше святейшество, – отвечал скромно моряк, – я только предугадал мысль архитектора Фонтана.

Папа Сикст V благосклонно улыбнулся и сказал:

– Пусть будет так, но ты действительно заслуживаешь награды, а не наказания. С этих пор я считаю тебя, так же, как и Фонтана, в числе моих друзей; иди с Богом, сын мой, ты скоро узнаешь, как папа Сикст V награждает заслуги.

Получив благословение его святейшества, все присутствующие разошлись. Аудиенция кончилась; папа остался один. Опустившись в кресло, он глубоко задумался. Сикст V напрягал все усилия, дабы обнаружить отравителей, которые в ту эпоху начинали беспокоить весь Рим, по преимуществу аристократию. Но сделать это было нелегко, ибо, как нам известно, самые лучшие медики столицы не могли найти в трупах умерших следов яда.