Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Бандит поднял голову, посмотрел на папу, и в его глазах прочел свой приговор.

Между тем приготовления к казни были окончены; толпа, окружавшая виселицу, с нетерпением ждала конца этой страшной драмы. Капуцин, тщательно закрывший лицо, стоял в нескольких шагах от виселицы. Только один приговоренный знал, кто был капуцин. Когда палач надел петлю на шею Григорио, он повернул голову в ту сторону, где был капуцин и вскричал:

– Отпусти же мне грехи по крайней мере, я хочу умереть прощенный!

Капуцин поднял глаза к небу и медленными шагами отошел. Петля перехватила шею бандита, скамья была выбита из-под ног, и он повис.

– Это только еще один, доберемся и до других! – прошептал, удаляясь, капуцин.

Между тем народ был вполне убежден, что причиной казни Форконе стал отказ продать бедным людям полбутылки вина. Это еще более утвердило авторитет правительства нового папы. Народ все более и более убеждался, что малейшее несоблюдение закона неизбежно ведет к строгому наказанию. Все разбойники, до сего времени совершавшие безнаказанно разные преступления, не имея возможности укрываться в княжеских замках, попали в руки полиции или принуждены были оставить Рим и укрыться. Мало-помалу граждане стали свято чтить закон, и даже родственники приговоренных к повешению не осуждали правосудие папы. В разговоре с венецианским посланником Сикст V сказал:

– Кажется, Рим очищен от разбойников, теперь пора приняться за провинцию.

XIV
Отшельник

Недалеко от «Porta del Popolo», где в настоящее время настроено столько прекрасных домов, во времена Сикста V простиралось пустынное поле, проезжать по которому представляло некоторую опасность ввиду множества бандитов, промышлявших в этих местах. Папа Сикст V, несмотря на всю его энергию, не мог искоренить бандитизм в провинции и в окрестностях Рима, столетиями протежируемый соседними владетельными князьями. Провинциальные бандиты имели множество союзников. Следующая сцена, как нельзя лучше, дает представление читателю о положении окрестностей Рима в ту печальную эпоху.

Было утро воскресенья. Скит монаха-отшельника Гальдино имел совершенно праздничный вид. В маленьком садике скита около капеллы собралось самое многочисленное и избранное римское общество. Отшельник Гальдино, гигантского роста, с загорелой от солнца физиономией, устроил здесь скит и капеллу, в которой было деревянное распятие Христа Спасителя, производившего небывалое чудо. За несколько сольдо[101]101
  Сольдо (soldo) – мелкая итальянская монета.


[Закрыть] каждый, усердно помолившись, мог видеть кровавую слезу, падающую из глаз Спасителя, и, подставив белый платок, унести эту слезу к себе домой. Отшельник Гальдино уверил всех, что чудотворный крест им похищен из иерусалимского храма, где его ревниво охраняли турки. Распятие было прислонено к стене и, на первый взгляд, не представляло ничего особенного. Когда в капелле собирались молящиеся, Гальдино громко читал молитву, дабы Божественный мученик наглядно показал насколько он скорбит о грехах людей. И тогда из глаз Распятого падала кровавая слеза. Это чудо было утверждено официально, и сомневаться в нем не было никакого основания. Экстаз молящейся публики при виде падающей слезы Спасителя трудно себе представить, все с воплем валились ниц и молили об отпущении их грехов.

Чудо стало настолько популярным, что папа Григорий XIII был вынужден предписать кардиналу Комо проверить его. Министр его святейшества в свою очередь приказал священнику Santa Maria delloc Popolo произвести самое точное исследование упомянутого чуда. Лишь только священник получил министерский приказ, как к нему явился отшельник Гальдино с целым мешком цехинов. Кроме того, отшельник уверил священника, что к нему в скит однажды пришел синьор, усомнившийся в чуде, и тотчас же был убит небесным огнем. Священник тем более убедился в справедливости речей Гальдино, что последний, кроме преподнесенных ему золотых, угостил его прекрасным обедом и презентовал целый ящик старого токайского вина, полученного отшельником от одной венгерской синьоры, которая лично имела случай убедиться в чуде. Таким образом, чудо, совершавшееся в капелле скита Гальдино, ввиду донесения священника государственному секретарю святого престола, было официально утверждено.

Тем временем папа Григорий умер; ему наследовал Сикст V. Началась беспощадная ломка старых порядков; все негодяи притихли, а честные подняли головы. В первое же воскресенье по восшествии на престол нового папы отшельник Гальдино явился к Сиксту V и попросил его санкционировать чудо, совершавшееся в скиту, но его святейшество наотрез отказал Гальдино. Тем не менее последний распустил слух, что из полученного им откровения свыше он узнал о чуде, которое должно совершиться. Дня через два после этого два человека сидели в садике скита, дружески беседовали, потягивая из стаканов живительную влагу и на практике убеждаясь в справедливости Писания, что Vinum laetificat cor homini (вино веселит сердце человеческое). Один из них был знаменитый изобретатель чуда, отшельник Гальдино, а другой – бандит в одежде крестьянина.

– Так как же, Гальдино, ты надеешься на успех? – спрашивал мнимый крестьянин. – А мне кажется, этого старого воина Массими не подденешь на такую грубую штуку.

– Грубую штуку! Пойми, дурачина ты этакий, – вскричал отшельник, – что на эту, как ты ее называешь грубую штуку, попались множество прелатов и важных синьоров.

– Попались! Это другое дело, – сказал, улыбаясь, бандит.

– Ну да, поверили, не все ли это равно?

Собеседники обменялись дружескими улыбками, которые, вне всякого сомнения, привели в восторг их покровителя, дьявола.

– Значит, маркиз Массими обещал приехать в твой скит? – спросил бандит.

– Положительно утверждать не могу, потому что в дом маркиза вошла красавица синьорита, дочь повара, и уже сделалась маркизой, теперь уже не дон Плачидо командует в доме.

– Короче говоря, приедет маркиз или не приедет?

– Я полагаю, что приедет, и предвидится недурной заработок. Кроме золота, бриллиантов и драгоценных камней старый маркиз еще отвалит тебе солидную сумму за красавицу супругу, если ты сумеешь ее заполучить в свои руки. Об этом не будем говорить. В плен жену маркиза можно было бы взять при другом папе, а не при Сиксте, теперь с такими делами надо быть поосторожнее, а то живо вздернут; ну, да и шкатулка с драгоценностями тоже имеет некоторый интерес. Но только смотри, Гальдино, не надуй! – прибавил бандит.

– А разве я тебя когда-нибудь обманывал, неблагодарный? Припомни последнее дело. Кроме денег, к тебе попалась в руки еще красавица Флорентина.

– Флорентина была действительно прехорошенькая, с этим нельзя не согласиться, – отвечал, осклабившись, бандит, – одно жаль, что она ужасно сопротивлялась, так что я принужден был… Но не стоит говорить о грустном, – прибавил бандит. – А помнишь богемского прелата, который совершенно неожиданно переменил дорогу. Я его ждал под мостом Мильвио, а он тем временем…

– Без всякого сомнения, его предупредили, – поспешно воскликнул монах.

– Но кто?

– А я почем знаю?

– Уж не ты ли, Гальдино, предупредил его, предварительно сорвав с него добрую сумму денег?

– Ты сумасшедший, Скампафорне, – вскричал отшельник. – Как же я мог его предупредить? Это значило бы открыть ему мои отношения с тобой, что, конечно, не могло способствовать моей духовной карьере, как ты думаешь?

Бандит засмеялся и сказал:

– Ты, может быть, рассчитываешь сделаться епископом или кардиналом?

– Почему же нет, если простой пастух сделался папой?

– Значит, дело решено? – сказал бандит, вставая.

– Да, да, решено с тем, чтобы синьора стала моей, – вскричал отшельник.

– Ладно, красавица будет твоей, что же касается шкатулки, то по обыкновению поделимся по-братски.

– Но только смотри не надуй, я буду знать все, что положено в шкатулке, до последнего сольдо.

Бандит покраснел от злобы.

– Будь осторожен в словах, поп! – вскричал он. – бандит, но бандит честный, и если ты осмеливаешься усомниться в моей честности…

– Ну, ну, полно, я пошутил; я хорошо знаю, что ты не в состоянии обсчитать приятеля, – поспешил сказать Гальдино.

– То-то же, смотри, впредь не позволяй себе таких глупых шуток. Кстати, что я должен сделать со стариком?

– Да что хочешь, хоть в Тибр его брось, – отвечал Гальдино. – Ну а теперь пока прощай, – прибавил он, – иду приготовлять чудо.

Друзья расстались.

Отшельник поспешил в капеллу, где занялся приготовлением к чуду, и было время: богомольцы начали прибывать целыми толпами. Около десяти часов вокруг капеллы собрался народ. Так как капелла была маленькая, то Гальдино распорядился впустить сначала только избранную публику, а остальным вручил пронумерованные билеты, конечно, за известную плату. Первыми вошли римские аристократы и аристократки, богато разодетые; остальные ожидали своей очереди в саду около капеллы. Гальдино в священнической сутане занял около капеллы место на возвышении и повел такую речь:

– Братья, Господь Бог гневается за прегрешения, совершаемые в Риме. Он в своем божественном откровении поручил мне сказать вам, что если так будет продолжаться, то на ваши головы падет огонь небесный, так же, как он пал на Содом и Гоморру.

Рыдания и громкие вздохи были ответом на эти слова отшельника. Он же продолжал:

– Будьте тверды в добре, мои возлюбленные братья, сопротивляйтесь соблазну и преклонитесь перед этим чудесным распятием, молите его отпустить вам ваши тяжкие грехи.

Началось торжественное шествие в святилище. Каждый опускал монету в кружку, стоящую около дверей. По звуку падающей монеты отшельник узнавал ее достоинство и, если она была мала, он под тем или другим предлогом останавливал жертвователя.

Вслед за другими в капеллу намеревался войти и капуцин, бедно одетый; отшельник, останавливая его, сказал:

– Брат, здесь тебе не место. Разве ты не видишь, что моя капелла маленькая, едва может вместить епископов и князей, куда же ты-то лезешь в своей грязной сутане?

– В этой грязной сутане я каждый день служу обедню, – отвечал капуцин, – и прикасаюсь к телу и крови Христа Спасителя. Не кажется ли тебе, благочестивый отшельник, что тут дело вдет о более священном, чем все твои епископы и князья, взятые вместе?

– Но я тебе опять повторяю…

– Послушай, отшельник, я советую тебе подобру пропустить меня, иначе, вот видишь всю эту толпу – я подыму ее на тебя и прямо укажу, что ты пропускаешь в капеллу только богатых!

– Что же с тобой делать? Входи! – сказал недовольным голосом отшельник, и потом прибавил про себя: «Погоди, дай мне встретиться с тобой где-нибудь в пустынном месте, я покажу тебе, как вламываться туда, куда не следует». Монах смешался с толпой богато разодетых аристократов, которые не удостоили вниманием бедного служителя алтаря.

Между тем отшельник призывал:

– Молитесь братья! Иисус Христос сейчас появится, приходите грешники и неверующие! Священный огонь падет на ваши головы.

Все пали на колени, начали молиться, и спектакль начался.

Римляне во все времена и века были скептики. Открытый разврат Ватикана убил в них всякое религиозное чувство. Макиавелли правду сказал, что вера бежит из Вечного города далеко в провинции, и там распространяется, но то, что видели римляне в маленькой капелле отшельника Гальдино, заставляло трепетать каждого даже и неверующего. Представьте себе распятие из черного дерева с фигурой Христа в рост человеческий. Каждый мускул божественного страдальца, каждый фибр его лица исполнен истинно артистически. Если бы что-нибудь подобное нашлось в наше время, то за такое распятие заплатили бы баснословную сумму; а в эпоху Сикста за работу, перед которой преклонились бы Брунеллески[102]102
  Брунеллески Филиппо (1377–1446), итальянский архитектор, скульптор, ученый; его произведения отличаются гармоничностью, ясностью и строгостью пропорций.


[Закрыть] и Донателло, отшельник Гальдино заплатил несколько сольдо какому-то неизвестному художнику.

И вот перед этим-то дивным изображением распростерлась парадная толпа римских аристократов. С рыданием кающиеся стенали: «О Боже великий, прости нам согрешения! Будь посредником между нами и твоим небесным Отцом. Если наши молитвы и наше раскаяние тронули тебя, покажи нам, о Боже, что ты внял нашим молениям!» За этим настала гробовая тишина; присутствующие боялись дышать; по прошествии минуты, которая показалась целым веком, глаза распятого начали увлажняться, и еще через минуту из них упали две кровавые слезы.

– Чудо! Чудо! – кричали все.

Эффект был чрезвычайный. Галантные прелаты, владетельные князья, великосветские грешницы все пали ниц и шептали:

– Прости нас, Иисус Сын Божий!

Один лишь монах оставался на ногах. Все с удивлением глядели на него.

Наконец он опустился на колени и стал молиться.

– Побежден, побежден! Уверовал! – послышались голоса.

Но иллюзия скоро была разрушена. Монах встал, подошел к распятию и вскричал громовым голосом:

– Вы, епископы и синьоры, которые должны бы были преследовать шарлатанство, как вы осмеливаетесь пособничать ему?

Раздался всеобщий крик негодования, казалось, вся толпа бросится на монаха и растерзает его. Но последний, не обратив ни малейшего внимания на общее возбуждение и вынув из под полы секиру, подошел к самому распятию и сказал:

– Как Христа, я тебя обожаю, но как дерево я раскалываю тебя![103]103
  Come Cristo t’adoro, come legno ti spacco, – слова, записанные в истории царствования папы Сикста V.


[Закрыть]

С этими словами он ударил секирой по голове распятого Христа, и деревянный череп, пустой внутри, упал к его ногам.

Все общество, присутствующее в капелле, дрогнуло от ужаса; послышались крики: «Смерть дерзкому!»

Тогда монах сказал громким голосом:

– Разве вы не узнали своего повелителя?

– Сикст! – прошептали все.

– Теперь же слепые и ипокриты[104]104
  Ипокрит (греч. hypokntes – лицемер), человек, притворяющийся добродетельным или набожным, ханжа.


[Закрыть], – говорил папа, – смотрите: голова, которую я расколол, как видите, была пустая, в ее середине лежала губка, пропитанная красной жидкостью, к губке был привязан шнурок, посредством которого человек, спрятавшийся в стене позади распятия, сжимал губку, и жидкость падала из отверстий глаз. Надеюсь, вы убедились? – прибавил папа.

Да к трудно было не убедиться. Сикст вынул из головы напитанную жидкостью губку, сжал ее пальцами, и из нее полился целый поток слез.

Все обманутые было бросились на отшельника, имея намерение растерзать его на части, но папа вскричал:

– Остановитесь! Вы не имеете права трогать этого человека, он виновен не более, чем вы. Ваша глупость, как нельзя более способствовала его мошенничеству. Санта Кроче, – обратился папа к стоящему в дверях князю, – позовите моих гвардейцев, они здесь поблизости.

Минуту спустя, солдаты пришли, и с ними был приведен связанный бандит Скампафорне. Папа, узнав последнего, вскричал:

– А, это ты, Скампафорне! Ну друг любезный, в плохую минуту ты явился в скит. Твой приятель по моему приказанию будет сослан на каторгу, что же касается тебя, то ты будешь повешен.

– Напрасно, ваше святейшество, это будет противоречить прозвищу, которое я имею честь носить[105]105
  Скампафорне – означает «сбежавший с виселицы» (Прим. перев.).


[Закрыть], – спокойно отвечал бандит.

XV
Тюрьмы и пытки

Род Савелли принадлежит к ветви древних феодалов. Дворец Савелли, укрепленный, как крепость, в эпоху папы Сикста V стоял близ Foro Romano, недалеко от Тибра. Эта часть Рима долго сопротивлялась всякого рода реконструкциям. Здесь все дворцы и дома были приспособлены более к войне, чем к мирной гражданской жизни. В горах Транстевере жило племя, отличавшееся своей независимостью. Папские сбиры и бандиты феодалов не раз были прогоняемы транстеверцами. Окружив дворец, они заставили конклав избрать в папы Льва X, и они же разбили на куски и втоптали в грязь статую Сикста IV. Вообще горцы Транстевере никогда не были вассалами феодалов. Кроме того, все они, и мужчины, и женщины, отличались физической красотой.

Именно близ гор Орсини, Савелли, Конти и другие синьоры имели свои укрепленные дворцы, полные бандитов-наемников. В этих дворцах скрывались отъявленные злодеи, разыскиваемые папским правительством. И разбойники, более других отличавшиеся своей жестокостью и кровожадностью, в особенности пользовались гостеприимством в укрытых замках. Во дворцы к синьорам папские сбиры не смели проникать, иначе они всегда кончали так, как начальник отряда папских сбиров, арестовавший в доме всемогущего Орсини одного из бандитов шайки Малатесты. Если какой-нибудь синьор совершил много преступлений в Риме и боялся, что его схватят и представят в суд, он тотчас же скрывался в один из укрепленных дворцов, где был в совершенной безопасности. Провинции Сабина, Кампания и Маритима были усеяны такими разбойничьими гнездами, куда ни один папа не осмеливался посылать своих солдат.

С восшествием на престол Сикста V обстоятельства несколько изменились, но только по отношению к Риму, а не к укрепленным дворцам, куда даже Сикст V не мог проникнуть. В самом ближайшем к Риму дворце Савелли были подземные тюрьмы, куда сажали каждого по указанию синьора. В этих тюрьмах пытали или прямо бросали со связанными руками в Тибр. И все это безнаказанно сходило с рук всемогущему синьору Савелли.

Однажды утром около полудня семейство крестьян, состоявшее из пожилого мужчины, молодой женщины и ребенка, шло по направлению дворца Савелли. Женщина несла в руках какую-то корзинку, тщательно закрытую. Недалеко от границы дворцовой земли прохожие встретили нищего старика, высокого ростом, худого, с лицом очень симпатичным.

– Вот беззащитные овечки, которые добровольно идут на бойню, – пробормотал он, – в это страшное место, где безнаказанно совершается столько ужасов. Впрочем, не всегда это будет так.

Проговорив эти слова, нищий спросил женщину:

– Не можешь ли мне сказать, куда ты идешь с ребенком и корзиной? Эти места кишат бандитами, и мирным гражданам здесь находиться небезопасно.

Крестьянка невольно вздрогнула, но, увидав честное лицо старика, успокоилась и отвечала, вздыхая:

– Идем к своему господину, мы крестьяне Савелли.

– Говорят, будто Лукко Савелли, хоть и сумасшедший, но добрый человек, – продолжал нищий, – и не обижает бедных. Не знаю, правда ли это?

Крестьянка хотела что-то ответить, но муж ее прервал.

– Молчи, Мария! – сказал он строго – Ты разве не знаешь, что о господах нельзя говорить ни дурного, ни хорошего? У них всегда найдется дерево, чтобы повесить нашего брата. Вспомни своего брата, бедного Пьетро!

Крестьянка молча опустила глаза.

– Вы не правы, мой милый, – мягко возразил старый нищий, – вы можете бояться синьоров, ого так понятно, но мы, бедные, должны помогать друг другу. И если вы мне откровенно расскажете, зачем идете во дворец, я смогу быть вам полезным. Я не всегда был нищим, каким вы меня теперь видите. Я кое-кого знаю во дворце Савелли.

– Что ты на это скажешь? – спросила крестьянка, подымая свои прекрасные, хотя и утомленные глаза на мужа.

Крестьянин пожал плечами, как бы говоря: делай, как знаешь.

– Ну, хорошо, добрый человек, я тебе все расскажу, – начала Мария. – Мы только раз видели синьора Савелли, когда он приезжал в замок к девочке, которая ему понравилась, и тогда велел раздать крестьянам вино. От него мы не имеем обиды, но нас очень донимают его лейтенант и приближенные.

– Разве лейтенант имеет безграничную власть?

– Во дворце Савелли он командует всем. Его окружает банда из шести разбойников, вооруженных до кончиков зубов. Эти господа рыскают по окрестностям и вымогают подарки; если им их не дают, они тотчас же пускают в ход ножи и палки; режут и бьют без всякого милосердия.

– Но теперь-то зачем же вы идете в римский дворец Савелли? – спросил нищий.

– У нас землю отняли и выгнали вон, мы обречены на голодную смерть.

– За что же с вами так поступили?

– Да вот видишь, добрый человек, – продолжала крестьянка, – к мужу пришел его родной брат монах и умер у нас. Кто-то сказал управляющему, что покойный монах оставил мужу в наследство много денег. Управляющий призвал мужа и прямо потребовал, чтобы муж отдал ему половину наследства. А какое наследство… монах не оставил нам ни единого сольдо, откуда мужу было взять деньги? Управляющий ничего не хотел слушать, стал нам чинить всякие притеснения и наконец выгнал нас вон. Мы теперь идем к самому синьору, бросимся ему в ноги и будем просить, чтобы он смилостивился, не дал нам умереть с голода.

– Войдем вместе во дворец, – сказал нищий, – я предупреждаю вас, что видеть синьора и говорить с ним очень трудно; сам Савелли человек добрый, но его окружающие далеко не отличаются душевными качествами.

Двор плаццо был полон бандитами, по обыкновению скрывающимися от правосудия за многие преступления. Разница в порядках, бывших при папе Григории и Сиксте, заключалась в том, что при покойном папе разбойники, находившиеся на службе у синьоров, днем открыто разгуливали по римским улицам и совершенно безнаказанно творили всякие бесчинства, а при новом папе они решались выходить из плаццо только ночью, и если их узнавали и ловили, то на другой же день всех вешали.

Старый нищий, рассматривавший служащих, разгуливавших по двору, подошел к одному из них, одетому в ливрею лакея, и просил доложить синьору Лукко Савелли, что крестьяне из его поместья желают с ним говорить по делу весьма важному.

– Доложить синьору Савелли, что крестьяне с ним хотят говорить! – вскричал лакей. – Да разве это возможное дело? С тех пор как я на службе, я и не слыхал ничего подобного.

– Но, милый мой, это дело очень важнее, – сказал нищий.

– Какое бы оно важное ни было, а докладывать не пойду, – отвечал лакей, – я вовсе не намерен рисковать своей шкурой.

Крестьянка и ребенок горько заплакали. Лакей посмотрел на них и сказал:

– Но сердце у меня не из камня, попробую одно средство, доложу господину, слово которого имеет такое же значение, как и слова самого синьора Лукко. Подождите меня здесь, – добавил он и поспешно ушел.

Просители остались, с трепетом ожидая решения своей участи. Лакей вскоре возвратился и пригласил их следовать за ним. Все, в том числе и нищий, пошли за лакеем по длинным узким коридорам, устроенным в подземном этаже. Почти в самом конце лакей отворил дверь в длинный зал со сводами и маленькими окнами, выходящими внутрь двора. – «Войдите», – сказал он и скрылся. Просители вошли и с ужасом отступили назад. Перед ними стоял их страшный мучитель управляющий.

– А, мои ангелочки! – вскричал он, злобно улыбаясь. – Как мне приятно видеть вас здесь. Вы пришли жаловаться на меня синьору Савелли, не подозревая, что и в римском его палаццо я имею некоторое значение. Очевидно, вы несколько ошиблись в расчете, ну да это ничего, мне очень приятно здесь вас видеть.

Нищий с любопытством наблюдал всю эту сцену. Он видел, какой ненавистью загорелись глаза крестьянина, как побледнела его жена и заплакал ребенок. Тем не менее крестьянин, почтительно склонив голову, стал просить своего мучителя о помиловании.

– Господин управляющий! – говорил он. – Мы не с жалобой на вас пришли сюда, мы хотели просить синьора оказать нам какую-нибудь помощь в нашем безвыходном положении.

Нищий подумал про себя: «Эти несчастные пришли целовать руку, ограбившую их!»

Управляющий злобно расхохотался и сказал крестьянину:

– Значит, ты обдумал мое предложение и готов мне повиноваться? Прекрасно. Тебе известны мои условия. Половину капиталов, оставленных твоим покойным братом, ты должен предоставить в мое распоряжение.

– Капиталы! – вскричал крестьянин, от страха побледнев. – Но великий Боже, откуда же я их возьму? Еще раз клянусь моим ребенком, я сказал вам сущую правду, синьор. Покойный брат мне гроша медного не оставил.

– О негодный лжец! И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ты, при твоей бедности и хитрости, мог дать какому-то бродяге-монаху кров и пищу, не рассчитывая получить от него наследства? Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому, а не мне. Я тебе советую отдать мне половину полученного капитала, и тогда я оставлю тебя в покое. Ну, так скажи-ка мне, где спрятан твой капитал?

– Но, Боже милосердный, как же я вам могу отдать то, чего не имею? – спросил сквозь слезы крестьянин. – Я умираю с голода, у меня нет и сольдо, чтобы купить кусок хлеба, а вы говорите о каком-то богатом наследстве. Наша бедность ужасна; моя жена и ребенок умирают с голода. Сжальтесь над нами, синьор управляющий.

При этих словах женщина и ребенок стали на колени и кланялись управляющему. Но тот был не из чувствительных. Не обращая внимания на просьбы и слезы женщины и ребенка, он ударил в металлическую доску и заявил:

– Здесь мы имеем кое-какие средства заставить тебя говорить иначе. Позови ко мне Гуерччио, – обратился он к вошедшему слуге, – скажи ему, что тут для него есть работа.

Крестьяне с ужасом видели, что тиран готовит им пытку. Едва дыша, они стояли молча, не смея выговорить ни слова.

Явился Гуерччио с физиономией висельника. Его сопровождали четверо сбиров, которые вошли на двор дворца вместе с крестьянами и нищим.

– Гуерччио, – приказал управляющий, – свяжи мне этого молодца и бей его, пока я тебе не скажу остановиться. Но помни, если ты будешь стегать его не в полную силу, я с тобой разделаюсь по свойски, а это дело поручу другому.

– Не беспокойтесь, синьор, я исполню мою обязанность добросовестно, как всегда.

Гуерччио указал сбирам на крестьянина. Прежде чем связать его, они посмотрели на нищего, но, не получив от него никакого знака, связали крестьянина, и Гуерччио начал его стегать. Зал огласился криками, раздирающими душу. Но управляющего нисколько не трогало это. За стенами палаццо крики не могли быть слышны, а внутри к ним все уже привыкли. Между тем управляющий, рассматривая четырех сбиров, сказал:

– Я вижу новые лица, откуда они взялись?

– Они пришли во дворец только сегодня утром. Это бандиты, которые не хотели познакомиться с виселицей, – отвечал палач, грубо расхохотавшись.

Управляющий вполне удовлетворился этим ответом.

– Если ты не перестанешь кричать, – сказал он, обращаясь к ребенку, – я тебя велю бросить вон в тот колодец, видишь там в углу?

Ребенок со страхом прижался к юбке матери и замолчал.

– Управляющий! – вдруг произнес нищий. – Ты, кажется, не думаешь о том, что делаешь? Ты, кажется, забыл, что правит Сикст, он может найти не совсем законными твои поступки, и тебе может быть неловко!

– Это кто такой?! – заорал во весь голос управляющий. – Как он сюда прошел? С кем, отвечайте!

Крестьянка подошла к рассвирепевшему тирану, склонила голову и тихо проговорила:

– Простите, добрый синьор, мы его встретили возле ворот палаццо, он сжалился над нами и проводил нас сюда.

– И я над ним сжалюсь! Погодите, имейте терпение! – кричал рассвирепевший управляющий. – Как только кончишь с этим мужиком, принимайся за его защитника; скрутите-ка его, как следует.

Четверо сбиров переглянулись между собой. Между тем Гуерччио, подойдя к управляющему, сказал вполголоса:

– Однако смотрите, и эта расправа может так же не понравиться синьору Лукко, как расправа с жидом, умершим под пыткой…

– Ты, верно, не понимаешь, кто тут распоряжается? – отвечал со злобой деспот, не ожидая с этой стороны сопротивления. – Синьор Лукко, римский губернатор, папа могут командовать, где хотят, но здесь распоряжаюсь я. Довольно шутить, Гуерччио, начинай-ка с нищего, отлупцуй его хорошенько, пускай идет, расскажет Сиксту.

– Сикст здесь! – вдруг раздался грозный голос.

В одно мгновение нищий сбросил бороду, парик и рубища, скрывавшие его одежду, и перед изумленными зрителями явилась величественная фигура папы Сикста V. Четыре сбира, мнимые бандиты, тотчас же вынули мечи и подошли к папе, готовые защитить его. Но в этом не было нужды; Гуерччио и управляющий пали ниц перед его святейшеством.

– Встаньте, – сказал папа, – и позовите ко мне синьора Лукко! А вы, бедные, – обратился папа к крестьянам, – успокойтесь, вашим несчастьям пришел конец. Сикст берет вас под свою протекцию, и горе всякому, кто осмелится вас тронуть!

В это время прибежал Лукко Савелли, он даже не успел переодеться. Целуя туфлю папы, он говорил:

– Святейший отец! Какая честь для моего дворца. Простите, я не знал, не приготовился достойно встретить вас.

Сикст поднял его и сказал:

– Оставь твои извинения, Лукко Савелли; я пришел сюда не как папа, чтобы быть встреченным с почетом, но как судья. Савелли, в твоем палаццо происходят страшные вещи, и ты их терпишь. Ты, верно, забыл, что царствует Сикст V.

Римский князь задрожал всем телом.

– Ваше святейшество, я вам клянусь… – бормотал он.

– Не клянись, несчастный! А лучше постарайся исправить зло, которое ты допустил. Видишь этих крестьян; они пришли к тебе просить защиты от злодейства твоего управляющего. И вместо защиты претерпели истязание здесь теми же, на кого пришли жаловаться. А когда я, переодетый нищим, возвысил голос в защиту их, управляющий хотел расправиться и со мной.

– Разбойник! Ты умрешь от моей руки! – вскричал Савелли. бросаюсь на управляющего с обнаженным кинжалом.

Сикст остановил ею.

– Он действительно большой негодяй, – сказал пала, – но его дурные дела касаются и тебя, Савелли. Ты должен был прекратить их, ты не мог не слышать вопли жертв этого злодея, и не унял его. Я бы должен наказать тебя за это, но ты, Савелли, молод, я знаю, что сердце у тебя не дурное. Я готов удовлетвориться тем, что ты сам примешь необходимые меры, дабы я мог забыть все эти беззакония.

– Ваше святейшество, с этих пор я всю мою жизнь посвящу, чтобы сделать вам угодное, – отвечал тронутый Савелли.

– Помни же о своем слове, – сказал папа, – ну а теперь вот моя сентенция, – прибавил он. – Управляющий будет повешен; строгость приговора вполне оправдается его преступлениями. Все его состояние ты, Савелли, должен отдать этим несчастным крестьянам, которых твой негодный управляющий заставил так много страдать. Гуерччио присоединяется к команде, которая, по моему приказанию, ждет здесь, около палаццо. А ты, Савелли, не забудь данное обещание, иначе горе тебе!

Затем, обратившись к крестьянам, папа продолжал кротким голосом:

– Дети мои, вы теперь богаты, старайтесь употребить на добрые дела ваш достаток и, когда увидите бедняка, не забывайте, что и вы еще недавно были такими же.

Сказав это, папа направился к выходу.

Управляющий, находившийся до этого времени в каком-то оцепенении, точно на него столбняк напал, вдруг пришел в себя и бросился в ноги папе.

– Ваше святейшество, помилосердствуйте, – молил он, – оставьте мне жизнь, позвольте искупить раскаянием все мои грехи.

– Помилосердствуйте! – вскричал, останавливаясь, папа. – А ты проявил милосердие к несчастным, которые попали в твои руки? Ты услышал их мольбы, утер их горючие слезы? Ты был глух ко всему. Обратись к твоим жертвам, если они тебя простят, и я наказывать не буду.

Услыхав эти слова папы, крестьянка взяла за руку ребенка, бросилась к ногам его святейшества и вскричала:

– Святой отец, простите этого несчастного, оставьте ему жизнь; он раскается.