Текст книги "Иезуит. Сикст V (Исторические романы)"

Автор книги: Эрнст Мезаботт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

II
Выборы папы

Всякий раз, когда приходится поднимать завесу прошлого, скрывающего от нас все ужасы римской курии[80]80
  Римская (папская) курия – совокупность центральных учреждений, осуществляющих управление католической церковью.


[Закрыть], и цитировать авторитетных современников, описавших нравы и обычаи католического духовенства того времени, – невольно появляется боязнь, что читатель заподозрит автора в преувеличении, до такой степени невероятна вся эта мрачная история. Между тем трудно подозревать в пристрастии посланников венецианского сената, состоявших в ту эпоху при святом престоле. Наконец лучшим доказательством того, до каких колоссальных размеров дошло растление нравов римского духовенства – есть Реформация. Ни один еретик не смел подумать о том, что делали католические священники, монахи, епископы и папы. Достаточно припомнить Лукрецию Борджиа[81]81
  Лукреция Борджиа (1480–1519), дочь папы Александра VI и сестра Чезаре Борджиа, была послушным орудием в их политической игре Одна из красивейших женщин своего времени В третьем замужестве – герцогиня Феррары, привлекала ко двору поэтов, живописцев, музыкантов


[Закрыть], дочь папы Александра VI и в одно и то же время его любовницу, чтобы иметь понятие, какой пример собой давали подчиненным, именовавшие себя наместниками Христа Спасителя. На Трентском соборе занимались исключительно вопросом изыскания способов к исправлению нравов духовенства и, видя полнейшую невозможность достигнуть цели, решили дать духовенству любимое иезуитское правило: «Если ты не можешь отрешиться от порока, то по крайней мере скрывай это». Но и подобное решение пришлось не по вкусу духовным иерархам, они не хотели расстаться с прелестью свободно отправляться в дом к светским гражданам и открыто посягать на нравственность их жен и дочерей. Монахи восставали против Реформации главным образом потому, что она лишала их женских монастырей, этих гаремов, существовавших исключительно для монахов. Фанатик и инквизитор по призванию Пий V хотел огнем и железом исправить нравы духовенства, но не преуспел в этом. Времена Александра VI и Сикста IV[82]82
  Сикст IV, Франческо делла Ровера (1414–1484), римский папа с 1471 года.


[Закрыть] были слишком близки. Последний, как передает Платина[83]83
  Платина Бартоломео де Сакки (1421–1481), итальянский гуманист, при Сиксте IV заведовал ватиканской библиотекой. Автор биографий римских пап, философских трактатов, истории города Мантуи.


[Закрыть], открыто дарил придворным Ватикана молодых девушек. Папа Боккампаньи тоже был далек от мысли исправить нравы духовенства. После правления папы Сикста V, с особенной строгостью преследовавшего порок, достаточно было нескольких дней правления папы Иннокентия XI[84]84
  Иннокентий XI, римский папа с 1676 по 1689 год.


[Закрыть], чтобы вернулись все прелести правления Сикста IV и Александра VI. Эти краткие сведения, извлеченные нами из истории, были необходимы, чтобы дать понятие читателю, при каких условиях состоялось избрание Перетти на папский престол.

Незадолго до конклава, во дворце Урбино на площади Венеция у испанского посланника графа Оливареса, или правильнее у кардинала Медруччио, вечером собралась компания князей церкви с четырьмя куртизанками для оргии и обсуждения текущих событий. Здесь председательствовал кардинал Медруччио, один из могущественнейших сановников святой коллегии, правая рука католического короля Испании на конклаве; многие богатые синьоры из римской аристократии, писатели, известные под названием umanisti, по заказу смеявшиеся и над Богом, и над дьяволом, несколько куртизанок, без которых не обходилась ни одна оргия, и между последними знаменитая красавица Диомира. О ее похождениях рассказывали целые истории. Говорили, будто в ранней юности Диомиру похитил герцог, от которого она убежала в Рим, где пленила всех князей церкви и вошла в моду. В числе обожателей Диомиры называли племянника папы Григория XIII, Джиакомо Боккампаньи, генерала папских войск. Все эти господа, для которых сундуки святой церкви были открыты, осыпали горстями золота красавицу-куртизанку.

На вечере, о котором идет речь, рядом с Диомирой сидел молодой человек лет тридцати со светлыми волосами и рыжей бородой – тип германца; он весело улыбался. Это был племянник австрийского императора Рудольфа II[85]85
  Рудольф II (1552–1612), император «Священной Римской империи» в 1576–1612 годах, поддерживал католическую реакцию.


[Закрыть], Андреа, кардинал святой апостольской церкви. Около него сидел испанский посланник граф Оливарес, мужчина средних лет, с черствым выражением лица. Кардинал Медруччио, исполнявший обязанность хозяина, маленький, вертлявый, нервный, тоже средних лет, старался занимать гостей. И, наконец, кардинал Деза, знаменитый злодей в истории католической церкви. Прежде чем получить пурпуровую мантию, Деза занимал пост главного инквизитора в Испании и своей страшной жестокостью перещеголял даже легендарного Торквемаду[86]86
  Торквемада Томас (1420–1498), глава испанской инквизиции (великий инквизитор). По его инициативе в 1492 году из Испании изгнаны 170 тысяч еврейских семейств – около миллиона человек.


[Закрыть]. Кардинал имел лет пятьдесят пять от роду, совершенно лысый, с крючковатым носом, он походил на хищную птицу. Фанатик и деспот вместе, Деза был глубоко развращен, хотя и никогда не прощал ни малейшей ошибки ближнему. Желая приобрести популярность, он всегда был одет в простую сутану доминиканца. Таковы были собутыльники этой оргии.

Гостеприимный хозяин не ленился подливать вино в кубки, отчего головы кружились и развязывались языки; всем было очень весело. В особенности австрийскому кардиналу Андреа, который время от времени прикладывался губами к красивому плечу Диомиры. Один из его поцелуев был настолько громок, что возбудил общий хохот.

– Его высочество ведет дела быстро! – вскричал кардинал Медруччио. – Можно надеяться, что мы в скором времени будем иметь архигерцогиню… конечно, временную.

Андреа расхохотался и сказал:

– Вещь весьма вероятная, потому что я еще не вполне посвящен и могу жениться.

– Ну на это я не могу согласиться! – вскричала Диомира. – Несколько дней провести с таким прекрасным мужчиной – пожалуй, но постоянно его видеть около себя – слуга покорная, я не вынесу этого!

– Как, Диомира, – с иронией сказала одна из второстепенных куртизанок, – если бы его высочество удостоил сделать тебе предложение, ты бы отказала?

– Представь себе: да, отказала бы. Я вовсе не хочу подвергаться участи куртизанки Империи, отравившейся от страшной скуки, сочетавшись законным браком с синьором Адом.

– Браво! – вскричал австрийский кардинал, снова целуя Диомиру в плечо. – Да вы не только прелестнейшая из женщин, но и самая умная. Если бы я был императором, я бы взял вас, конечно, не в супруги, но…

– Но в качестве друга, – добавил кардинал Медруччио.

– Нет, в качестве первого министра. Я бы хотел иметь около себя дипломата вроде его превосходительства графа Оливареса.

Посланник поклонился, не поняв насмешки племянника австрийского императора. Всякий на месте Оливареса мог бы обидеться на принца, но в пустой и маленькой голове тщеславного испанца не укладывалась мысль, что кто-нибудь смеет его оскорбить. Что же касается куртизанки, то она была очень довольна комплиментом. Положив руку на шею своего любезного соседа, она улыбнулась.

Банкет продолжался без всяких инцидентов. Все очень аппетитно кушали, время от времени похваливая искусного повара. Было бы долго описывать подробно ужин. По тогдашнему обыкновению все блюда были замечательны сюрпризами. Дикий кабан являлся на стол в натуральном виде, и вдруг из его внутренности посыпались разные вкусные солямэ; павлины, изжаренные с перьями, с распущенными хвостами, предлагали гостям конфеты всех возможных цветов и размеров и т. д. и т. д. Вообще повар кардинала показал себя истинным артистом. Недаром он заявил раз своему хозяину, что признает только одного соперника – Микеланджело Буонарроти! Знаменитый художник от души смеялся, когда ему передали эти слова повара.

Вообще все способствовало удовольствию приглашенных. Молодые красавицы, самые тонкие вина и вкусные яства. Но вот кардинал Медруччио поднялся со своего места и сделал знак, что хочет говорить. В один миг все умолкли.

– Господа, – начал он, – вы, быть может, забыли цель, для которой мы все здесь собрались. Позвольте мне в двух словах напомнить вам ее. Его святейшество папа Григорий XIII в данную минуту находится при смерти; через какой-нибудь час колокол Капитолия может возвестить нам о его кончине. Следует подумать о его преемнике. Кого бы вы желали избрать на папский престол?

– Человека, который бы возобновил все строгости покойного Пия V, – сказал суровый Деза, бывший инквизитор.

– Самого верного слугу его величества испанского короля католика, – сказал Оливарес, бросая выразительный взгляд на кардинала Медруччио.

– А я, господа, – вскричал принц-кардинал Андреа, – предлагаю избрать в папы достойнейшего из достойных – Александра Фарнезе!

– Он слаб и любит наслаждения, – заметил Деза, только что осушивший свой стакан за здоровье сидевшей около него куртизанки. – Искусства и удовольствия будут ему мешать с достаточной строгостью преследовать еретиков.

– Для испанской короны выбор Фарнезе не представляет интереса, – сказал Оливарес, – так как фамилия Фарнезе уже не пользуется таким могуществом, которым она пользовалась в былые времена.

– Что касается испанской короны, – заявил кардинал Медруччио, – то его величество католический король, уполномочив меня охранять его интересы, приказал не противиться избранию кардинала Фарнезе в папы, если на то последует желание конклава, внушенное ему Святым Духом.

– Пожалуйста, оставим в покое Святого Духа, – нетерпеливо вскричал Андреа, – и посмотрим на дело, как оно есть. Кто совмещает в себе все человеческие достоинства, как не Фарнезе? Кто более его пользуется популярностью в Италии? Кто более его предан религии? В то время когда мы здесь беседуем, племянник Фарнезе герцог Пармский в союзе с моим дядей императором австрийским ведет католическое войско для защиты испанских границ. С выбором достойнейшего Фарнезе на папский престол, – горячо продолжал Андреа, – появится возможность возвратить католической церкви ее прежний блеск. Делайте, что вам угодно, благородные синьоры, но что касается меня и австрийских кардиналов, то мы подаем наши голоса за избрание Фарнезе.

– Во всяком случае, прежде чем решиться на что-либо, следует серьезно обсудить это важное обстоятельство, – заметил Деза.

– Что мы будем обсуждать, кто же из кардиналов может быть достойнее Фарнезе? Ничтожный Чези, удаленный от французского двора? Или Савелли, неспособный думать ни о чем, кроме своего знатного происхождения. Быть может, Стирлетти, святой человек, если хотите, но абсолютно не способный быть государем. Если бы мы избрали в папы Стирлетти, то рисковали бы попасть в руки ненавистного кардинала Комо. Кто же, я вас спрашиваю, достойнее Фарнезе?

– Так как ваше высочество знает лучше нас всех достоинства и недостатки кардиналов, – сказал Медруччио, – то нам остается только соглашаться и хранить молчание.

Андреа покраснел.

В это самое время вдруг раздался голос Диомиры.

– Все вы сумасшедшие! – вскричала куртизанка. – Что вы удивляетесь? Я вам сейчас это докажу. В лице Фарнезе вы создаете себе какого-то идола, преклоняетесь перед ним и говорите: вот папа, он найден! Но вы забываете, что этот самый Фарнезе, сделавшись папой, может измениться и далеко не оправдать ваши надежды.

Все с удивлением смотрели на Диомиру, она продолжала:

– Предположите, что ваш Фарнезе, выбранный папой, открыто станет врагом Испании, что более чем вероятно. Вам, Медруччио, это понравится?

– Она права, – прошептал последний.

– Что же касается вас, Андреа, – прибавила Диомира, понижая голос, – вы также достойны быть избранным папой, хотя впоследствии, когда будете старше, какие же шансы могут быть для вас, если на папский престол сядет человек нестарый, полный силы, способный процарствовать десятки лет, ну разве вы не заслуживаете названия сумасшедшего?!

– Эта женщина просто демон! – сказал Андреа.

– Ну-с, а заключение из всего этого? – спросил Деза.

– Заключение вот какого рода, – отвечала Диомира. – Если вы выберете в папы одного из могущественных кардиналов, как, например, Фарнезе или Медичи, вы ничем не гарантированы, чтобы новый папа исполнял ваши желания. Между тем, если выбор ваш падет на человека слабого, не имеющего ни семьи, ни родных, вы можете надеяться, что он станет орудием в руках ваших.

– Черт возьми! – вскричал Андреа. – Она тысячу раз права!

– Но я знаю только одного человека без семьи и родных, вышедшего из темной среды, – сказал Деза.

– А именно?

– Кардинал Монтальто, францисканец.

Вся компания разразилась хохотом. Идея выбрать в папы больного старика, присутствовавшим показалась более чем странной.

– Кажется, кардинал Монтальто не имеет никакого отношения к Испании, – сказал Медруччио.

– А также и к Франции, – прибавил Андреа.

– Но весь свет будет смеяться, какого папу мы выбрали!

– Не думаю, – заметила Диомира, – хуже Григория XIII трудно себе представить, однако был же он папой.

– Я не думаю, чтобы Феличе Перетти мог быть орудием в руках наших, – сказал Деза. – Я наблюдал за ним, его блестящие глаза не обещают ничего хорошего.

– Его эминенция все еще думает, что он заседает в святом трибунале, – засмеялся Андреа, – но, милый кардинал, молодого, здорового папу гораздо труднее лишить престола, чем сжечь еретика. Перетти дряхлый, больной старик, дни которого уже сочтены.

– Ваше высочество может говорить все, что угодно, – отвечал бывший инквизитор, – но я стою на своем. Хорошо знакомый с человеческой натурой, я вижу в кардинале Монтальто то, чего не видит ни святая коллегия, ни народ – внутреннюю силу, скрытую под наружной слабостью.

– И это результат ваших наблюдений?

– Да, результат моих наблюдений. Не старость сгорбила его, а честолюбие. Если он сделается папой, верьте, мы все станем его рабами.

– Рабами?!

Во все время, когда говорил Деза, Диомира пристально смотрела на него. Лишь только он кончил, она спросила:

– Но вы, кардинал, также можете и ошибиться?

– Нет, я не ошибаюсь, – отвечал уверенно бывший инквизитор. – Мои наблюдения верны.

– Уж не подвергли ли вы кардинала Монтальто пытке столь излюбленной в Испании, что говорите с такой уверенностью? – спросил, улыбаясь, Андреа.

Деза на это ничего не ответил, а Медруччио не мог удержаться от улыбки.

– Но, господа, к какому же мы пришли заключению? – спросил Оливарес.

– Итак, прелестная Диомира, – обратился к куртизанке Медруччио, – кого, по вашему мнению, мы должны избрать в папы?

– Папа Григорий XIII еще не умер, да и после его смерти закон дает вам десять дней до открытия конклава, подумайте, узнайте всех конкурентов, и за три дня до открытия конклава опять соберитесь здесь для окончательного решения.

– Браво, красавица! – вскричал Андреа. – Сама Соломонова премудрость говорит вашими прелестными устами. Решено: за три дня до открытия конклава опять здесь соберемся все. Теперь, покончив с делами, будем веселиться, я желаю предложить тост за здоровье прелестнейшей из женщин.

– Мы с удовольствием принимаем этот тост потому, что догадываемся, кто эта прелестнейшая женщина, – сказал Медруччио, подымая свой кубок.

– За здоровье красавицы Диомиры!

Все князья церкви подняли свои бокалы, чокнулись с куртизанкой и выпили вино.

III
Исповедь

Церковь святого Франциска, стоит в самом бедном квартале Рима, вполне соответствуя задачам ордена влиять на низший класс народа. Во все времена и века католические монахи руководили совестью граждан таким образом: доминиканцы и бенедиктинцы имели своими прихожанами аристократию; иезуиты богатую буржуазию и государственных людей, совестью которых свободно распоряжались сообразно своим целям. Низший класс народа, вообще все плебеи, обожали францисканцев и подавали им хотя скудную милостыню, но по ее громадному количеству она нисколько не уступала приношениям других орденов. В Риме и его окрестностях буквально не было ни одного бедняка, который бы не уделял милостыни из своих скудных средств в пользу нищенствующих благочестивых братьев святого Франциска, что, в общем, и составляло громадные суммы. Вот почему в римских церквах публика была чрезвычайно разнообразна. Женщины из неимущего класса всегда были фанатичны. История церкви нам дает множество примеров, до каких чудовищных размеров иногда доходил фанатизм женщины, исповедовавшейся у францисканского монаха.

В церкви святого Франциска, о которой идет речь, было восемь исповедален. Перед каждой из них выстроилась очередь кающихся. Старый, сгорбленный монах высокого роста показался около сакристии[87]87
  Сакристия – ризница в католической и лютеранской церкви (помещение для хранения риз и церковной утвари).


[Закрыть], луч солнца, упавший из окна, осветил его суровое лицо, истощенное долгим постом и молитвой. То был кардинал Монтальто. Вообще не было в обыкновении, чтобы генерал ордена сам исповедовал кающихся; эту обязанность исполняли другие монахи, но Феличе Перетти являлся исключением. Он сам выслушивал грешников и утешал их. Исповедуя бедняков, он знакомился с их горем, узнавал о преступлениях богатых вельмож, что позже стало для него руководящей нитью в преследовании с неумолимой строгостью всех нарушающих закон. К кардиналу-монаху подошла молодая женщина, бедно одетая, и сказала:

– Святой отец, я хочу исповедаться у вашей эминенции.

– Поздно, дочь моя, – мягко отвечал кардинал Монтальто. – Исповедуйся у кого-нибудь другого, я больше не имею времени.

– Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, – настаивала женщина.

– Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.

– Я знаю ваше преподобие, но пришла сюда, для того чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, – настаивала женщина.

– Понимаю, дочь моя, – сказал Перетти, – ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала; тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.

Кающаяся улыбнулась.

– Уверяю вашу эминенцию, – отвечала она, – что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.

– Что же ты хочешь, дочь моя?

– Я хочу говорить с папой.

– В таком случае и обратись к его святейшеству.

– Я обращаюсь к его преемнику – это лучше.

Феличе Перетти невольно вздрогнул и сказал:

– Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась, подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.

Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:

– Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, я – римская куртизанка.

– А, ты знаменитая Диомира, – проговорил кардинал, – которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.

– Да… – отвечала куртизанка. – Но прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение грехов?

– О да, можешь надеяться, дочь моя, – отвечал исповедник. – Господь Бог милосерд и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.

– Моя мать была крестьянка из Монтальто, – начала свой рассказ Диомира. – Когда я родилась, она уже перенесла все несчастья, которые только может перенести женщина. Причиной всех бедствий была ее необыкновенная красота. Говорили, что она могла служить моделью для Мадонны великому Рафаэлю. Семейство моей матери было бедно, но счастливо, и ничего лучшего не желало. Один раз она сидела около своей хижины, как вдруг прискакали трое вооруженных людей, схватили ее, положили на седло и помчались к их господину Сан-Фиоренцо.

Невольное восклицание вырвалось из уст Перетти.

– Что с вами, святой отец? – спросила Диомира.

– Ничего… Продолжай, дочь моя, твой рассказ меня интересует, – отвечал монах, припоминая этот трагический эпизод, свидетелем которого он был в молодости, и клятву, данную им тогда: беспощадно преследовать благородных злодеев, вырывающих дочерей из объятий их родителей, если когда-нибудь власть попадет к нему в руки.

Диомира продолжала:

– Когда я родилась, синьор Сан-Фиоренцо уже охладел к моей матери и начал обращаться с нею чрезвычайно грубо. Недовольный тем, что родилась дочь, а не сын, синьор прогнал нас обеих, меня и мать, на кухню. В это время моя мать была еще очень молода и красива. Слуги синьора Сан-Фиоренцо, видя, что их синьор окончательно разочаровался в своей любовнице, начали позволять с ней разные грубости, полные возмутительного цинизма. Когда мне было семь лет от роду, двое слуг поспорили, кому обладать матерью, ни один из них не хотел уступить ее другому, хотя мать моя, конечно, не согласилась бы на их гнусные предложения и скорее предпочла бы смерть такому позору, тем не менее претенденты горячились и спорили. Злоба одного из негодяев дошла до крайних пределов. Он выхватил нож и вскричал: «В таком случае пусть же она никому не достанется», – погружая нож по самую рукоятку в грудь моей матери. Несчастная тут же упала мертвая, и ее кровь брызнула мне в лицо.

– Как у вас хватает силы рассказывать такие ужасы? – прошептал Перетти.

– Да, святой отец, хватает, – с горькой иронией отвечала куртизанка. – Пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой, и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…

– Продолжай, дочь моя, я слушаю.

– Синьор Сан-Фиоренцо кончил скверно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые вопли бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, владетелю большего укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…

Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное – виселица, и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.

– Хотя я была совершенным ребенком, – рассказывала Диомира, – но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был отъявленный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына.

Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял, и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он заколол его кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.

Монтальто вытер капли холодного пота, струившегося со лба, и глухо прошептал.

– Послушай! То, что ты мне рассказываешь – не есть ли плод твоей фантазии, адский вымысел? Разве могут быть терпимы небом подобные ужасы, и огонь свыше не сразит злодеев?

– Нет, святой отец, что я рассказываю совсем не вымысел, а сущая правда. Я вооружила руку сына против отца. И борьба, происходившая между ними во мраке, удары кинжалом, предсмертное хрипение старика услаждали мой слух, как самая приятная музыка.

– Несчастная, все-таки ты великая грешница, и должна раскаяться, – сказал Перетти.

– Да, я раскаюсь, но прежде отомщу. Пока еще злодей отцеубийца Атилло Браччи благополучно здравствует, наслаждается всеми житейскими благами и пользуется уважением общества. Надо, чтобы это прекратилось. Тогда я принесу покаяние.

Кардинал ничего не сказал. Диомира продолжала, воодушевляясь все более и более.

– Я хочу, чтобы проклятое гнездо было напрочь разорено, чтобы от замка не осталось камня на камне; для меня недостаточно гибели старого злодея, я хочу собственными руками вырвать сердце из груди Атилло Браччи и с величайшей радостью буду смотреть, как затрепещет в моих руках это подлое сердце, это мне доставит такое же высокое наслаждение, как предсмертный хрип зарезанного старика Браччи. Не правда ли, я навожу на вас ужас, святой отец? – прибавила Диомира.

– Нет, дочь моя, не ты наводишь ужас, – отвечал кардинал, – я тебя искренне жалею, ведь ты не более чем жертва злодейства этой гнусной касты вельмож, угнетающих бедный народ. Боже великий! – вскричал после некоторого молчания Перетти. – Дай мне возможность вырвать с корнем все эти ядовитые растения и бросить их в огонь.

– Значит, святой отец, если вы будете папой… – начала Диомира.

– Ты, дочь моя, сумасшедшая, – прервал ее Перетти, – могу ли я, ничтожный монах, стать папой, когда есть двадцать кардиналов, добивающихся папской тиары?

– Если вы будете папой, – продолжала Диомира, не обращая внимания на замечание Перетти, – не правда ли, вы положите конец злодействам синьоров?

– О да, если бы эта несбыточная мечта осуществилась, – отвечал с воодушевлением кардинал, – и Господь призвал бы меня к власти, клянусь душой, моей первой обязанностью было бы дать почувствовать огонь и железо всем синьорам, угнетающим простой народ.

– Благодарю вас, святой отец, – сказала, вставая Диомира, – теперь я совершенно спокойна. Позвольте же мне, недостойной грешнице, присоединить мою молитву к молитве народа, дабы Господь Бог даровал вам власть, которой вы вполне достойны.

Проговорив это, она вышла из церкви, никем не замеченная.

– Странная женщина! – прошептал Перетти. – Но она жертва, а не виновная, виновны именно те, кто толкнул ее на этот путь.

«Он будет папой, – рассуждала сама с собой Диомира, выйдя из церкви, – он вполне достоин быть им. Как его великая душа возмущалась при моем рассказе! О Атилло Браччи, трепещи в своем замке, скоро придет и твой черед».

Придя домой, Диомира послала любезное письмо австрийскому принцу Андреа, приглашая его к себе на вечер.