Текст книги "Худой мужчина. Окружной прокурор действует"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Дэшилл Хэммет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

XV

На следующее утро я вызвал стенографистку и разобрался с большей частью накопившейся почты, поговорил по телефону с нашим поверенным в Сан-Франциско – мы хотели спасти одного из клиентов нашей лесопилки от банкротства; еще час потратил, просматривая план, который мы разработали, чтобы платить поменьше налогов в казну штата; в общем, побыл самым деловым из деловых людей и к двум часам, когда я прекратил работу на сегодня и отправился обедать с Норой, я почувствовал себя чрезвычайно добродетельным.

Нора договорилась пойти поиграть в бридж после обеда, я же направился к Гилду, с которым несколько раньше поговорил по телефону.

– Значит, ложная тревога? – спросил я после того, как мы обменялись рукопожатиями и уселись в кресла.

– Вот именно. Это такой же Винант, как я. Вы же понимаете, как это получается: мы сообщаем филадельфийской полиции, что он оттуда поспал телеграмму, и даем приметы, и теперь всю неделю для половины штата Пенсильвания каждый тощий бакенбардист – непременно Винант. Нашего зовут Барлоу, он безработный плотник, насколько мы смогли выяснить. Его подстрелил черномазый, который хотел его ограбить. Пока еще он не может много говорить.

– А не могли его подстрелить по ошибке – по той же ошибке, которую сделала аллентаунская полиция?

– То есть приняв за Винанта? Очень возможно, если это нам что-то дает. Дает?

Я ответил, что не знаю.

– Маколей вам сообщил о письме, которое получил от Винанта?

– Он не сказал мне, что в нем.

Сказал я. Сказал и о Роузуотере, что знал.

– Вот это интересно, – сказал он.

Я рассказал о письме, которое Винант послал сестре.

– Обширная переписка, да?

– Я тоже обратил внимание.

Я сказал ему, что описание Виктора Роузуотера с небольшими изменениями подошло бы и Кристиану Йоргенсену.

Он сказал:

– Да, послушать вас не вредно. Продолжайте, продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Я сказал ему, что это все. Он откинулся в кресле и вперил свои бледно-серые глаза в потолок.

– Тут есть над чем поработать, – изрек он наконец.

– Этого парня в Аллентауне подстрелили из тридцатидвушки?

Гилд с любопытством посмотрел на меня, потом покачал головой:

– Из сорокачетверки. Есть идеи?

– Нет. Просто мысленно прокручиваю ситуацию.

Он сказал:

– Понятно, – снова откинулся и уставился в потолок. Когда он заговорил, было похоже, что он думает о чем-то другом. – Это алиби Маколея, о котором вы говорили, оно вполне прочное. Он тогда опоздал на встречу с Винантом, и мы определенно знаем, что он был тогда в конторе у человека по фамилии Германн с пяти до двадцати минут четвертого, то есть в интересующее нас время.

– Почему пять минут четвертого?

– Ну да, вы же не знаете… Мы нашли человека по фамилии Каресс – у него химчистка и покраска на Первой авеню. Так вот, этот Каресс звонил ей в пять минут четвертого – узнать, не будет ли заказов. Она сказала, что не будет, что она собирается уехать. Таким образом, время сужается – от трех часов пяти минут до трех двадцати. Вы действительно подозреваете Маколея?

– Я всех подозреваю, сказал я. – Где от трех пяти до трех двадцати были вы?

Он рассмеялся:

– Между прочим, я, пожалуй, единственный из всех, у кого нет алиби. Я был в кино.

– А у остальных оно есть?

Он кивнул головой:

– Йоргенсен вышел из дома вместе с миссис Йоргенсен примерно без пяти три и улизнул на Семьдесят третью Западную к девице по имени Ольга Фентон (мы обещали не говорить жене), где пробыл примерно до пяти. Что делала миссис Йоргенсен, мы знаем. Когда они вышли, дочь одевалась, потом в четверть четвертого села в такси и направилась прямиком в «Бергдорф-Гудмен». Сын весь день провел в публичной библиотеке – и занятные же книги он читает! Морелли был в кабаке где-то на Сороковых. – Он усмехнулся. – А вы где были?

– Свое алиби я приберегу на тот случай, если в нем и вправду возникнет нужда. Ни одно из них совсем железным и не назовешь, но с настоящими алиби так чаще всего и бывает. А как Нунхайм?

Гилд, похоже, удивился:

– А он-то при чем?

– Слышал я, что он сох по этой девчонке.

– Где ж вы это слышали?

– Слышал.

Он нахмурился.

– Источник надежный?

– Вполне.

– Ну что ж, – задумчиво произнес он, – его-то мы проверить можем. Но, послушайте, что вам за дело до них? Вы не верите, что убийца – Винант?

Я решил предоставить ему те же условия пари, что и Стадси:

– Пятьдесят против двадцати пяти, что это не он. Он долго и сердито смотрел на меня, а потом сказал: – В общем-то это мысль. И кто ваш кандидат?

– До этого я еще не дошел. Поймите же, я ничего не знаю. Я не утверждаю, что Винант не убивал. Я утверждаю, что не все свидетельствует против него?

– И утверждаете это два к одному. А что же не против него?

– Если хотите, называйте это предчувствием, – сказал я. – Только…

– Ничем я не буду это называть, – сказал он. – Я знаю, что вы толковый сыщик, и хотелось бы послушать ваши соображения.

– Мои соображения – это в основном вопросы. Во-первых, сколько времени прошло с той минуты, когда лифтер высадил миссис Йоргенсен на этаже, где жила Вулф, до той, когда она вызвала его и сказала, что слышит стоны?

Гилд сложил губы колечком, приоткрыл рот и спросил:

– Вы полагаете, что она могла… – Конец вопроса так и повис в воздухе.

– Полагаю, что она могла. Я хотел бы знать, где был Нунхайм. Я хотел бы знать ответы на вопросы, поставленные в письме Винанта. Я хотел бы знать, куда девалась разница в четыре тысячи долларов между суммой, которую Маколей передал девице, и той, которую она, возможно, передала Винанту. Я хотел бы знать, откуда взялось ее кольцо невесты.

– Мы делаем все, что можем, – сказал Гилд. – А я сейчас хотел бы знать, почему бы Винанту, если он невиновен, не прийти и не ответить на наши вопросы.

– Может быть, одна из причин в том, что у миссис Йоргенсен для него уже готова беличья клетка с колесиком. – Кое-что пришло мне на ум. – Герберт Маколей работает на Винанта. Вы просто поверили ему на слово, что этот человек в Аллентауне не Винант?

– Нет. Он моложе Винанта, никакой седины в волосах, причем краской не пользуется, совсем не похож на те фотографии, которые у нас имеются. – Он говорил вполне убежденно. – У вас есть дела на ближайший час?

– Нет.

– Замечательно. – Он встал. – Я пошлю кого-нибудь из ребят заняться тем, что мы только что обсуждали, а потом, может быть, нанесем парочку визитов?

– Годится, – сказал я и вышел из кабинета.

В корзинке для бумаг лежал номер «Таймс», я вытащил его и раскрыл на странице объявлений. Там было объявление Маколея: «Эбнер. Да. Банни».

Когда вернулся Гилд, я спросил:

– А помощники Винанта, с кем он работал в мастерской? Их проверяли?

– Да. Но они ничего не знают. В конце той недели, когда он уехал, они оба получили расчет, и с тех пор они его не видели.

– А над чем они работали, когда мастерская закрылась?

– Краска какая-то или вроде того. Что-то такое перманентно зеленое. Не знаю. Выясню, если хотите.

– Полагаю, что это не имеет значения. Мастерская солидная?

– Вроде продумано все основательно. Думаете, все это как-то связано с мастерской?

– Все может быть.

– Г-м-м. Ну, побежали.

XVI

– Прежде всего, – сказал Гилд, когда мы вышли из управления, – навестим мистера Нунхайма. Он должен быть дома: я велел ему не отлучаться, ждать моего звонка.

Гнездышко мистера Нунхайма находилось на пятом этаже мрачного, сырого и дурно пахнущего дома, где не стихал шум из подземки, проходившей по Шестой авеню.

Сначала послышался звук каких-то суетливых передвижений, а потом некий голос спросил:

– Кто там? – Голос был мужской, гнусавый, несколько сердитый.

Гилд сказал:

– Джон.

Дверь поспешно отворил маленький человечек с нездоровым цветом лица, лет тридцати пяти – тридцати шести. Из одежды взору открывались голубые кальсоны, нижняя рубашка и черные шелковые гольфы.

– Я вас не ждал, лейтенант, – заныл он. – Вы сказали, что позвоните.

Вид у него был испуганный. Его темные глаза были маленькие, близко посаженные, рот широкий, узкогубый, обвислый, а нос на удивление подвижный – длинный, висячий, как будто без костей.

Гилд тронул меня за локоть. Мы вошли и оказались в убогой и грязной гостиной. Повсюду были разбросаны газеты, одежда, грязная посуда. Через открытую дверь налево можно было видеть неубранную постель. В алькове справа помещалась раковина и плита. Между ними стояла женщина с шипящей сковородкой в руках. Она была рыжая, пышнотелая, широкая в кости. Лет ей было около двадцати восьми, она обладала какой-то грубой, неряшливой красотой. Одета она была в мятое розовое платье и поношенные розовые же тапочки с перекошенными бантиками. Она тупо уставилась на нас.

Гилд не представил меня Нунхайму и не обратил на женщину никакого внимания.

– Садитесь, – сказал он и смахнул какую-то одежонку, расчищая место на диване.

Я вытащил из кресла-качалки обрывок газеты и сел. Поскольку Гилд не снял шляпу, я последовал его примеру-

Нунхайм подошел к столу, где стояли две стопочки и пальца на три виски в пинтовой бутылке, и предложил:

– По рюмочке?

Гилд скривился:

– Только не этой блевотины. Чего это ради ты заявил мне, что знаешь эту Вулф только в лицо?

– Так оно и есть, лейтенант, это сущая правда. – Он дважды стрельнул глазами в мою сторону. – Может быть, я когда и сказал ей «здравствуйте» или там «как поживаете» или что-то вроде того, но ближе я ее не знал. Истинная правда.

Женщина в алькове издала одинокий иронический смешок, но веселья на ее лице не было.

Нунхайм живо повернулся к ней и сказал визгливым от ярости голосом:

– Ладно же! Только раскрой рот – я тебе зуб вырву.

Она размахнулась и швырнула сковородку ему в голову. Сковородка пролетела мимо и ударилась в стенку. Стена, пол и мебель украсились новыми, свежими пятнами от жира и яичных желтков.

Он рванулся к ней. Мне и вставать не понадобилось: достаточно было только выставить ногу – и он растянулся на полу. Женщина схватилась за разделочный нож.

– Кончайте! – прорычал Гилд. Он тоже не встал. – Мы пришли сюда побеседовать, а не любоваться этой низкопробной комедией.

Нунхайм медленно поднялся на ноги.

– Она меня с ума сводит, когда пьет, – сказал он. – Целый день меня изводит. – Он поводил правой рукой. – Кажется, запястье вывихнул.

Женщина прошла мимо, не взглянув в нашу сторону, зашла в спальню и хлопнула дверью.

Гилд сказал:

– Может, если перестанешь волочиться за другими бабами, то и с этой будет меньше проблем.

– Что вы имеете в виду, лейтенант? – Нунхайм изобразил удивление, невинность и даже обиду.

– Джулию Вулф.

Теперь бледный человечек был возмущен:

– Лейтенант, это ложь! Да всякий, кто скажет, что я когда-нибудь…

Гилд прервал его, обратившись ко мне:

– Если желаете ему врезать, мешать не буду, хоть у него и ручка болит. Да он и при здоровой руке вломить как надо не может.

Нунхайм протянул ко мне руки:

– Я не хотел сказать, что вы лжете. Я хотел сказать, что, может быть, кто-то ошибся…

Гилд снова прервал его:

– То есть ты бы от нее отказался, даже если бы она сама к тебе пришла?

Нунхайм облизнул нижнюю губу и с опаской посмотрел на двери спальни.

– Ну-у, – сказал он негромко и осторожно. – Конечно, она была высший класс. Вряд ли отказался бы.

– Но заарканить ее никогда не пробовал?

Нунхайм дернулся, потом повел плечами:

– Вы же понимаете. Когда мужчина гуляет, охота всего попробовать.

Гилд кисло посмотрел на него:

– Сразу бы так и говорил. Где ты был в тот день, когда ее пришили?

Коротышка подскочил, словно его булавкой укололи:

– Ради Христа, что вы, лейтенант? Думаете, я в этом замешан? Да с какой стати мне против нее замышлять?

– Так где же ты был?

Вислые губы Нунхайма нервно задергались:

– Какого числа ее…

Вышла крупная женщина с чемоданом в руке. Одета она была по-уличному.

– Мириам, – сказал Нунхайм.

Она окинула его ничего не выражающим взглядом и сказала:

– Не люблю ворья, а если бы и любила, то уж не тех, которые при этом стучат. А если бы и любила воров, которые стукачи, то уж не тебя. – Она направилась к входной двери.

Гилд, схватив Нунхайма за рукав, чтобы тот не побежал вслед за женщиной, повторил:

– Так где ты был?

Нунхайм завопил:

– Мириам! Не уходи. Я буду вести себя! Я буду все делать! Не уходи, Мириам!

Она вышла и хлопнула дверью.

– Пустите меня, – взмолился он. – Дайте мне вернуть ее. Жить без нее не могу. Я только верну ее и тут же расскажу вам все, что вам угодно. Пустите меня. Не могу без нее.

Гилд сказал:

– Чушь. Садись. – Он толкнул коротышку в кресло. – Мы пришли сюда не затем, чтобы любоваться на твои майские пляски с этой бабой. Так где ты был в тот день, когда девицу убили?

Нунхайм закрыл лицо руками и зарыдал.

– Тяни волынку, – сказал Гилд. – Я тебя так отшлепаю, что мозги вытекут.

Я налил в стаканчик виски и дал Нунхайму.

– Спасибо, сэр, спасибо. – Он выпил, закашлялся, вытащил грязный платок и обтер лицо. – Мне сразу не вспомнить, лейтенант, – запричитал он, – может, я был у Чарли в тире, а может, и здесь. Мириам вспомнила бы, если б вы мне только разрешили догнать ее.

Гилд сказал:

– К черту Мириам. Тебе не хотелось бы загреметь в кутузку за беспамятство?

– Дайте же мне минуточку, лейтенант. Я вспомню. Вовсе я и не тяну волынку. Вы же знаете, я с вами всегда начистоту. Просто я сейчас в расстройстве. Посмотрите на мою руку. – Он поднял правую руку, демонстрируя нам распухшее запястье. – Всего одну минуточку. – Он закрыл лицо руками.

Гилд подмигнул мне, и мы стали ждать, когда же у коротышки заработает память.

Внезапно он убрал руки с лица и расхохотался:

– Черт возьми! Поделом мне было бы, если б меня зацапали. В тот день я был… Стойте, я покажу вам. – Он вошел в спальню.

Прошло несколько минут. Гилд позвал:

– Эй, нам что, всю ночь ждать? Пошевеливайся!

Ответа не было.

Когда мы вошли в спальню, она была пуста. Мы открыли дверь в ванную – тоже пусто. Только открытое окно и пожарная лестница.

Я ничего не сказал и лицо постарался сделать не слишком выразительное.

Гилд слегка сдвинул шляпу на затылок и сказал:

– Это он зря. – Он направился в гостиную к телефону.

Пока он звонил, я немного порылся в шкафах и ящиках, но ничего не нашел. Я не слишком старался и бросил это дело, как только он кончил приводить в движение громоздкую полицейскую машину.

– Думаю, что мы найдем его, как миленького, – сказал он. – У меня есть новости. Мы опознали Йоргенсена как Роузуотера.

– Кто проводил опознание?

– Я послал человека побеседовать с той девчонкой, которая его алиби подтвердила, с Ольгой Фентон. Из нее-то он это и выжал в конце концов. Насчет алиби, правда, так и не растряс. Пойду туда и сам попробую. Хотите со мной?

Я посмотрел на часы и сказал:

– Хотелось бы, но слишком поздно. Его взяли?

– Ордер уже есть. – Он задумчиво посмотрел на меня. – И придется же этому красавчику развязать язычок!

Я ухмыльнулся:

– А теперь кто, по-вашему, убил?

– Меня это не волнует, – сказал он. – Мне бы только было чем поприжать побольше людишек, а я уже из них найду кого надо – оглянуться не успеете.

На улице он пообещал держать меня в курсе, мы пожали руки и разошлись. Через пару секунд он догнал меня и попросил передать Норе самые наилучшие пожелания.

XVII

Дома я передал Норе изустное послание Гилда и поделился с ней новостями дня.

– У меня тоже есть для тебя новости, – сказала она. – Заходил Гилберт Винант и очень расстроился, не застав тебя. Он просил передать, что хочет сообщить тебе нечто «чрезвычайно важное».

– Должно быть, обнаружил, что у Йоргенсена тоже помешательство на почве матери.

– Думаешь, Йоргенсен убил ее? – спросила она.

– Раньше мне казалось, что я знаю, кто убил, – сказал я, – но теперь все так запуталось, и остается только гадать.

– А если погадать, – то кто же?

– Мими, Йоргенсен, Винант, Нунхайм, Гилберт, Дороти, тетя Алиса, Морелли, ты, я или Гилд. Может быть, Стадси убил. Не соорудить ли чего-нибудь выпить?

Она приготовила коктейли. Я допивал второй или третий, когда она, ответив на телефонный звонок, подошла ко мне и сказала:

– Твоя подружка Мими хочет поговорить с тобой.

Я подошел к телефону.

– Привет, Мими.

– Ник, извините меня, пожалуйста, я так грубо вела себя вчера, но я была так взволнована и просто вышла из себя и устроила целый спектакль.

Пожалуйста, простите меня. – Все это она проговорила очень быстро, словно хотела с этим поскорей покончить.

– Ничего, – сказал я.

Едва я успел вставить это слово, как она снова заговорила, на сей раз помедленней и посерьезней:

– Могу я вас видеть, Ник? Произошло нечто ужасное, нечто… Я не знаю, что делать, к кому обратиться.

– А что такое?

– Не телефонный разговор, но вы просто обязаны сказать мне, что делать. Мне необходим совет. Не могли бы вы прийти?

– Сейчас, что ли?

– Да. Пожалуйста.

Я сказал:

– Хорошо, – и вернулся в гостиную. – Мне надо сбегать навестить Мими. Она говорит, что в безвыходном положении и ей нужна помощь.

Нора усмехнулась:

– Смотри у меня. Она извинения просила, что ли? У меня просила.

– Да, единым духом выпалила. Дороти дома или еще у тети Алисы?

– Гилберт говорит, еще у тети. Ты надолго?

– Дольше, чем надо, не задержусь. Скорее всего, Йоргенсена сцапали, и она хочет знать, нельзя ли как-нибудь это дело уладить.

– Что с ним могут сделать, – конечно, если он эту самую Вулф не убивал?

– Могут старые грехи припомнить – угрозы в письмах, попытки вымогательства. – Я оторвался от стакана и задал вопрос – и Норе, и самому себе: – Интересно, знаком ли он с Нунхаймом? – Я подумал над этим, но ничего большего, чем отдаленная возможность, у меня из этого не выходило. – Ну ладно, я пошел.

XVIII

Мими встретила меня с распростертыми объятиями.

– Ужасно, ужасно мило, что вы меня простили, но, Ник, вы же всегда были ужасно милы. Не знаю, что на меня нашло в тот вечер.

Я сказал:

– Забудем об этом.

Она была розовей обычного, а напряженные лицевые мускулы делали лицо моложе. Ее голубые глаза сильно сверкали.

Она ухватила меня за руки своими холодными руками и вся напряглась от волнения, но какого рода было это волнение, я не мог определить.

Она сказала:

– И со стороны вашей жены ужасно мило…

– Забудем об этом.

– Ник, а что могут сделать, если утаишь доказательство чьей-то виновности в убийстве?

– Могут признать соучастником, это называется «соучастие в сокрытии следов преступления», если захотят, конечно.

– Даже если передумаешь и добровольно отдашь эти доказательства?

– Могут и тогда, только обычно так не поступают.

Она окинула взглядом комнату, словно желая удостовериться, что в ней больше никого нет, и сказала:

– Джулию убил Клайд. Я нашла улику и утаила ее. Что теперь со мной сделают?

– Скорей всего, ничего, только взбучку устроят, если, конечно, сами эту улику передадите. Он как-никак был вашим мужем. Вы достаточно близки, и ни один суд присяжных не обвинит вас в том, что вы пытались выгородить его, разумеется, если у них не будет оснований считать, что вы руководствовались какими-то другими мотивами.

Она спросила, спокойно и неторопливо:

– А у вас, значит, есть такие основания?

– Не знаю, – сказал я. – По-моему, вы, скорее всего, намеревались использовать эту улику, чтобы выкачать из него деньги, как только вам удастся связаться с ним, а теперь возникло еще что-то, и вы решили передумать.

Сжав зубы и оскалившись, она выкинула вперед правую руку, сложенную наподобие кошачьей лапы, – ей очень хотелось добраться до моего лица своими длинными заостренными ногтями. Я успел перехватить ее руку и заметил, стараясь придать голосу грусть:

– Женщины ожесточаются. Только что я расстался с одной, которая швырнула в человека сковородкой.

Она рассмеялась, не меняя, однако, выражения глаз:

– Вы всегда были обо мне самого худшего мнения, не так ли?

Я разжал руку, и она принялась тереть запястье, хранившее следы моих пальцев.

– Кто же это швырнул сковородкой? – спросила она. – Я ее знаю?

– Если вы имеете в виду Нору, так это не она. Виктора-Кристиана Роузуотера-Йоргенсена уже арестовали?

– Что?!

Я поверил ее изумлению и сам в свою очередь изумился – и тому, что изумилась она, и тому, что поверил.

– Йоргенсен – это Роузуотер, – сказал я. – Вы же помните его. Я думал, вы в курсе.

– Вы хотите сказать, что это тот ужасный человек, который…

– Да.

– Не верю. – Она встала, сложив руки в замок. – Не верю. Не верю. – Лицо ее было искажено страхом, а голос звучал напряженно и неестественно, как у чревовещателя. – Не верю.

– Ну и что? – сказал я.

Она меня не слушала. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и замерла там не оборачиваясь.

Я сказал:

– В машине у входа сидит парочка парней, и очень уж они похожи на фараонов, поджидающих его, когда он…

Она обернулась и резко спросила:

– Вы уверены, что он Роузуотер? – Страх почти совсем сошел с ее лица, и голос был, по крайней мере, нормальный, человеческий.

– В полиции уверены.

Мы смотрели друг на друга, и оба напряженно думали. Я думал: не того она боится, что Йоргенсен убил Джулию Вулф или что его арестуют; она боится, что его женитьба на ней – только ход в какой-то его комбинации против Винанта.

Когда я усмехнулся – не потому, что эта мысль была такой уж смешной, а потому, что она осенила меня столь внезапно, Мими вздрогнула и нерешительно улыбнулась.

– Не верю и не поверю, – сказала она, на сей раз очень тихо, – пока он сам мне не скажет.

– А когда скажет – что тогда?

Она слегка повела плечами, и нижняя губа у нее задрожала:

– Он мой муж.

По идее, это было смешно, но я разозлился:

– Мими, это Ник. Помните меня? Н-и-к.

– Я знаю, что вы обо мне всегда плохо думаете. Вы думаете, что я…

– Ладно. Ладно. Хватит об этом. Вернемся к той улике против Винанта, которую вы нашли.

– Ах да, – сказала она и отвернулась, а когда опять повернулась, губа ее снова дрожала. – Это неправда, Ник. Я ничего не находила. – Она подошла ко мне вплотную. – Клайд никакого права не имел писать эти письма Алисе и Маколею, настраивать их против меня, и я решила, что поквитаюсь с ним, если придумаю что-нибудь против него, потому что я и на самом деле думала, то есть думаю, что он убил ее, и только…

– И что же вы придумали?

– Я… я еще не придумала. Сначала я хотела узнать, что мне будет. Помните, у вас спрашивала? Я могла бы сделать вид, будто она немножко пришла в себя, когда я осталась с ней наедине, пока другие ходили звонить, и сказала мне, что это он.

– Вы же говорили не о том, что что-то услышали и не сказали, а о том, что что-то нашли и утаили.

– Но я еще не решила, что я…

– Когда вы узнали о письме Винанта Маколею?

– Сегодня днем, – сказала она. – Приходил человек из полиции.

– Что-нибудь про Роузуотера спрашивал?

– Спрашивал, знаю ли я его, встречала ли когда-нибудь, и я думала, что говорю правду, отвечая «нет».

– Может быть, и так, – сказал я. – Во-первых, мне кажется, вы говорили правду, когда сказали, что нашли какую-то улику против Винанта.

Она вытаращила глаза:

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю, но могло же быть так: вы что-то нашли и решили утаить, может быть, имея в виду продать это что-то Винанту; потом, когда из-за его писем люди стали к вам приглядываться, вы решили отказаться от мысли о деньгах, с тем чтобы отомстить ему и одновременно защитить себя, передав улику полиции; и наконец, когда вы узнаете, что Йоргенсен – это Роузуотер, вы делаете еще один поворот кругом и решаете утаить улику, на сей раз не ради денег, а чтобы как можно больше насолить Йоргенсену за то, что он женился на вас не по любви, а ведя какую-то игру против Винанта.

Она безмятежно улыбнулась и спросила:

– Вы действительно считаете меня способной на все?

– Это не имеет значения, – сказал я. – А вот что для вас должно иметь значение, так это то, что вы имеете шанс окончить свои дни в какой-нибудь тюрьме.

Она негромко, но страшно вскрикнула, и на ее лице появилось выражение панического ужаса, которое не шло ни в какое сравнение с выражением страха, царившим на нем минуту назад. Она схватила меня за лацканы, прильнула к ним и залопотала:

– Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Скажите, что это не так, что вы так не думаете. – Она вся дрожала, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

Гилберта мы и не слышали, пока он не кашлянул и не спросил:

– Мама, ты нездорова?

Она медленно сняла руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:

– Твоя мать – глупая женщина. – Она все еще дрожала, но улыбнулась мне и сказала якобы игриво: – Вы просто зверь – так меня напугали.

Я попросил прощения.

Гилберт положил пальто и шляпу на кресло и с вежливым интересом посмотрел на каждого из нас поочередно. Когда стало ясно, что никто из нас ничего ему рассказывать не собирается, он еще раз кашлянул и сказал:

– Ужасно рад вас видеть, – и подошел ко мне, протягивая руку.

Я сказал, что рад видеть его.

Мими сказала:

– У тебя утомленные глаза. Опять, поди, весь день читал без очков? – Она покачала головой и сказала мне: – Он такой же неразумный, как и его отец.

– Об отце что-нибудь слышно? – спросил он.

– После той ложной тревоги с самоубийством – ничего, – сказал я. – Ты, надеюсь, слышал, что тревога ложная?

– Да. – Он замялся. – Перед вашим уходом мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут.

– Обязательно.

– Дорогой мой, а почему не сейчас? – спросила Мими. – У вас такие тайны, что я их и знать не должна? – Голос у нее был довольно беззаботный, и дрожать она перестала.

– Тебе будет неинтересно. – Он взял пальто и шляпу, кивнул мне и вышел из комнаты.

Мими вновь покачала головой и сказала:

– Я совсем не понимаю моего мальчика. Интересно, как он истолковал нашу немую сцену? – Особого беспокойства она не проявляла. Помолчав, она добавила, уже более серьезно: – Почему вы так сказали, Ник?

– Что вы кончите…

– Нет, пустяки. – Она передернулась. – Не желаю этого слышать. Вы не могли бы остаться на обед? Я, скорее всего, буду совсем одна.

– К сожалению, не могу. Так что за улику вы нашли?

– Я действительно ничего не находила. Я сказала неправду. – Она приняла серьезный вид, нахмурилась. – Не смотрите на меня так. Это и в самом деле была неправда,

– И вы за мной послали только затем, чтобы наврать мне? – спросил я. – Тогда почему же переменили решение?

Она хихикнула:

– Должно быть, я действительно вам нравлюсь, Ник, раз вы всегда со мной такой противный.

Постичь такой ход мысли мне было не под силу.

Я сказал:

– Ладно. Узнаю, чего хочет Гилберт, и побегу.

– Лучше бы вы остались.

– Извините, не могу.

– Вторая дверь на… Они действительно арестуют Криса?

– Это зависит от того, как он будет отвечать на их вопросы, – сказал я. – Если хочет остаться на воле, придется говорить начистоту.

– Разумеется, он… – Она внезапно остановилась, внимательно посмотрела на меня и спросила: – Вы меня не обманываете? Он и в самом деле Роузуотер?

– Полиция в этом вполне уверена.

– Но человек, который днем заходил, ни одного вопроса не задал про Криса, – возразила она. – Он только спросил, не знаю ли я…

– Тогда они еще не были уверены, – пояснил я. – Тогда это были только догадки.

– А теперь уверены?

Я кивнул.

– Как они это узнали?

– От знакомой девушки.

– От кого? – Глаза ее слегка потемнели, но голосом она владела.

– Имени не помню. – Потом я решил, что правда все же лучше: – От той, которая подтвердила его алиби в день убийства.

– Алиби? – возмущенно спросила она. – Хотите сказать, что полиция поверила словам такой девицы?

– Какой это такой?

– Вы прекрасно понимаете.

– Не понимаю. Вы что, знаете ее?

– Нет, – сказала она так, словно я ее оскорбил. Она прищурила глаза и понизила голос, перейдя почти на шепот: – Ник, вы думаете, он убил Джулию?

– С какой стати ему убивать?

– Допустим, он на мне женился, чтобы отомстить Клайду и… Знаете, это ведь он вынудил меня вернуться сюда и попробовать заставить Клайда раскошелиться. Может, я и сама предложила, не помню, но он действительно вынудил меня. И допустим, потом он случайно встретился с Джулией. Она, конечно же, знала его: они работали у Клайда в одно время. И он знал, что я в тот день собиралась зайти к ней, и испугался, что, если я разозлю ее, она разоблачит его передо мной, и вот… Такое могло быть?

– Полная бессмыслица. Кроме того, вы же в тот день вышли вдвоем. У него бы и времени не хватило…

– Но такси ехало ужасно медленно, – сказала она. – А потом, я, наверное, где-нибудь останавливалась… да, точно. Я помню, что остановилась у аптеки купить аспирин. – Она энергично кивнула. – Точно. Помню.

– И он, разумеется, знал, что вы собираетесь остановиться, ибо вы сами ему об этом сказали, – предположил я, – Нет Мими, так нельзя. Преднамеренное убийство – дело серьезное. Нельзя его навешивать на человека только потому, что он вас надул.

– Надул? – спросила она, гневно сверкая глазами. – Да этот… – И она обрушила на Йоргенсена весь обычный набор проклятий, брани, непристойностей и прочих ругательств, постепенно повышая голос, так что под конец она прямо-таки вопила мне в лицо.

Когда она остановилась перевести дух, я сказал:

– Все это, конечно, весьма эмоционально…

– …и он даже имел наглость намекнуть, что я могла убить ее, заявила она мне. – То есть прямо спросить меня у него нахальства не хватило, но он все к этому подводил, подводил, пока я не взяла и не сказала ему откровенно, что… словом, что я не убивала.

– Нет, вы начали говорить что-то другое. Что вы ему откровенно сказали?

Она топнула ногой:

– Кончайте ко мне цепляться!

– Ладно, и ступайте к черту, – сказал я. – К вам в гости я не напрашивался. – Я направился за пальто и шляпой.

Она устремилась за мной и схватила за руку.

– Пожалуйста, Ник, простите. Это все мой мерзкий характер. Не понимаю, с чего я…

Вошел Гилберт и сказал:

– Я немного пройдусь с вами.

Мими недовольно уставилась на него:

– Подслушивал.

– А что делать, раз ты так орешь? – спросил он. – Денег немного можно?

– И мы не договорили, – сказала она.

Я посмотрел на часы:

– Мне пора, Мими. Поздно.

– Вы вернетесь, когда покончите с делами?

– Если не слишком поздно будет. Не ждите меня.

– Я буду ждать, – сказала она. – Как бы поздно ни было.

Я сказал, что постараюсь обернуться. Она дала Гилберту денег. Мы спустились.