Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Влипли, м-мать… – пробормотал детина с опаленными бровями и усами. – Ну, чертова гора!

– Названье такое, что ли?

– А бог ее разберет. Вырвалось просто так!

Звонко лопнула граната, пущенная сверху, кто-то застонал сквозь сомкнутые губы, кубарем покатился в низину, заваленную убитыми и ранеными… Сосед побледнел, выпустил винтовку, дернулся было следом, но Игнат вовремя ухватил его за сапог:

– Эй, куда?

– Не пройти, – прохрипел сосед, распластав на склоне длинное, рукастое тело. – На волоске висим!

– Твой волосок должен быть крепче. Знай выцеливай. Слышишь, говорок за спиной? Сокач установил пулеметы.

– Он сеет по Родникам, невесть почему. Да и сколь их у него? Раз-два, и обчелся… Нет, надо назад, пока не ободрали!

– Назад? А потом сызнова по той же круче?

– Авось отыщется новая лазейка…

– Нет ее! – отрезал Игнат, отплевываясь от пыли. – Путь единственный, через чертову гору!

– Но ведь перещелкают за здорово живешь!

– Слаб в коленках, ну и мотай к бесу. А я отсюда ни на шаг…

– Но-но, герой!

Когда и Игнату показалось, что бой вконец проигран и остается в злом бессилии, не глядя вокруг, сползать вместе с глинистыми осыпями вниз, из-за горы вырвалась длинная цепочка всадников.

– Разинцы! – радостно крикнул сосед. – Теперь пойдет пластовать!

Заслон уфимцев явно зазевался, с перепугу застрекотал поверх конной лавы, в короткие мгновенья развернувшейся перед селом.

Игнат встрепенулся: посреди склона, окатываемого роем стальных шмелей, стоял Павлищев, подняв руку с наганом.

– Штыки наперевес, в атаку! – сказал он и первым зашагал вперед.

Уральцы и архангельцы вскочили разом, густо повалили к гребню. Пулеметы порскнули огнем и подавились на полуленте. Над окопами все смешалось, переплелось в гигантский серо-зеленый клубок. Бешено выкаченные глаза, перекошенные рты, пересверк вороненого железа, рев, брань, хруст костей… Вражеские солдаты дрогнули, врассыпную покатились на луговину и там, попав под удар кавалерии, заметались в тесном смертельном кольце. Оба полка уфимских новобранцев растаяли как дым, лишь кое-где по всхолмленному полю отстреливались отдельные кучки казаков.

Игнат опомнился на вершине горы, обдуваемой ветерком. Невдалеке, рядом с перевязанным Даннбергом, сдержанно улыбался в седенькую бородку Иван Степанович. Он достал из кармана френча увесистые серебряные часы, щелкнул крышкой.

– Всего пятнадцать минут была атака, батеньки мои!

«Не может быть! – удивился Игнат. – Карабкались наверх не меньше часа, да столько ж топтались на месте. Нет, не может быть! – он еще раз оглядел подтянутого, невозмутимо-спокойного комполка, невольно подумал: – А ведь и среди офицерства, среди бар тоже есть люди-человеки. Братья Каширины – не в счет, они из простых казаков, хотя папаша, говорят, и был однажды станичным атаманом. Речь о полковнике. Ему, после таких боев, нет пути обратно. И, видать, вовсе не жалеет!»

Вскоре по отлогому северному склону подъехал главком с разинцами, без слов обнял Ивана Степановича, Даннберга и Сокача. К Игнату подошел Макарка Грибов, он привез пакет от Калмыкова, иронически-весело воззрился на запыленного, в ссадинах, Игната.

– Отвел душу, комиссар? У нас, на симской переправе, тоже было дело. Намешали, вместе с голуновцами, белой казары непроворот… – он прыснул. – Натка-то, знаешь? За мостом полез к ней Федька Колодин. Она ка-а-ак двинет ему…

«Встречу шутолома, поговорю, – зло подумал Игнат. – Нашел время!»

– Кланяйся и ей, и Кольше, и Евстигнею.

– Нас не забывай.

Главком, сев на край окопа, развернул старенькую карту, исчерканную вдоль и поперек. Павлищев, Даннберг, остальные командиры окружили его, дымя уфимскими папиросами.

– Из двуречья вылезли, в трехречье влезли. И никому не пожалуешься! – вполголоса молвил Василий Константинович. – То был Сим с Белой, понужали в хвост и гриву, теперь к ним прибавилась Уфимка, тоже своенравная девица. А тут еще железная дорога, что посередке легла… – Он покивал ординарцу-башкиру. – Дуй на хутор, сообрази горяченького, да покрепче. Айда в штаб, командиры и комиссары!

5

Штаб главкома обосновался в поповском доме. Все там перерыто, на полу валяется тряпье, хозяев нет, – видно, умотали с белыми… Штабисты кое-как утвердили у окна треногий, искромсанный шашками стол, принесли скамьи, раздобыли свечной огарок, но не зажигали, пока не начнется военный совет. Николай Каширин, опираясь на костыль, негромко отдавал приказы. Связные, приняв пакет, уносились в ночь.

В передней столпились командиры, пили чай.

– Ничего, братва. Прикроемся с юга Симом, с запада – Белой, тут она разлилась пошире, и посмотрим, кто кого. Отступать нам не личит, весь мой сказ!

– А кто, кто отступает? Под Петровском два полка расшибли – ты это называешь отступом? Гору Извоз отобрали у целого казачьего корпуса – тоже отход? А на чугунку нацелились – тому какое названье дашь? Нет, подумать надо: кто бежит, а кто идет следом, висит на хвосте. Мы или они!

У порога главкомовский ординарец пыхтел над самоваром. Увидев Нестерова, выпрямился, отряхнул колени.

– Поп с попадьей, знаешь, куда попал? В погреб сел, я их колом подпер, чтоб не бежал…

Игнат захохотал и смолк озадаченно.

– Постой, малайка… Что ж получается? Старика со старухой – в погреб?

Тот прищелкнул языком.

– И поповна есть, ай, какая пташка!

– Одурел, парень?

– Вот, ругается… – с обидой сказал ординарец. – Ваш поп совсем наш мулла. Дурман, так?

– Верно, дурман. До поры до времени. Просветим башку тех, кто от бога и аллаха ни на шаг, весь дурман к черту.

– Зачем ждать, зачем? – вскипел ординарец. – Шашкой!

– Шашкой бей прямого врага, ты его не успокоишь, он с тобой разделается запросто… Здесь иное. Мы именем революции судим весь паразитический класс, но со старичьем и девками не воюем, пойми… Скажи спасибо, главком не знает, он бы тебе задал выволочку!

Башкир опрометью бросился к двери…

Военный совет затянулся за полночь. Командиры тесно сидели вокруг стола, освещенного скудным трепетным огоньком, над картой, думали-гадали.

– Не повторить ли нам коленце на манер стерлитамакского, а, товарищ главком? – гудел Калугин. – Кавалерию в кулак, и на Седьмую казачью дивизию, а пехотой на северо-восток, в обход укрепов у чугунки.

– Дельно! – поддержал его Голунов. – Седьмая давно бельмом на глазу. Пора свести счеты!

Молодой русоволосый помощник Томина предлагал свое.

– Переправы-то ложные строим через Белую? Строим и бросаем. Так? И те к тому привыкли. А мы раз, и по уху – Уфе!

Начштаба знай покачивал головой.

– Обвели вокруг пальца, имейте совесть. Усвойте накрепко: там, на той стороне, тоже не дураки собрались.

– Да, компания знатная! – сказал главком. До того он сидел, привалясь к стене, – подустал в боях, что ли? – не говорил ни слова. – Уфа, товарищи мои милые, сейчас не просто Уфа, губернский город, каких десятки. Бери выше! Государственное совещание затевается, речь о судьбе всей контрреволюции. Вороны слетелись крупные, с богатым оперением: омская сволочь, господа из самарского комуча с Черновым во главе, в пути эсерка Брешко-Брешковская. Чувствуют они себя вольготно. Большевики повсеместно отступают, зажаты в кольцо…

– Чего ж мы рассусоливаем? – в нетерпении сказал Томин. – Давай план, главком, не мотай душу.

– План так план. Его вам доложит начальник штаба.

Николай Каширин встал, опираясь на костыль.

– Взглянем правде в лицо, товарищи, положение у нас по-прежнему трудное. Из одного «мокрого мешка» попали в другой, более плотный. Сим, Белая, Уфимка… Каковы главные группировки врага? Под рукой у генерала Ханжина, что идет за нами, казачья дивизия и офицерские добровольческие части Каппеля. На западе уфимский гарнизон, тысяч до десяти штыков, на востоке, под Кудеевкой и Улу-Теляком, группа казачьих войск, приблизительно около четырех тысяч сабель. На севере, по линии Шакша – Иглино – Тавтиманово, офицерские батальоны, полки мобилизованных. Как видите, намеренья самые серьезные: схватить и на сей раз не выпустить. У белых – оперативный простор, могут свободно перебрасывать силы и от Самары, и от Златоуста. Нам помощи ждать неоткуда. Единственный выход – оседлать железную дорогу, пересечь ее и форсированным маршем на север. Думаю, обстановка ясна всем… Теперь о плане. Чтобы запутать генералов, мы с Василием Константиновичем предлагаем демонстративно наступать на Уфу. Вот так! – и, поставив ладонь ребром, двинул ею наискось по карте. – Троичанам Томина выйти к станции Шакша и Малороссийским хуторам, выбросить сильный разведотряд, скажем, эскадрона два, в Юрмаш, что в десяти верстах от города. Бить напропалую. Главный удар наносят Верхне-Уральский и Уральский отряды. Иван Каширин ведет свои полки на Иглино, в центре. Конники-разинцы правее овладевают разъездом Чуваши. Архангельцы, на крайнем фланге, атакуют станцию Тавтиманово. Твоя цель, Даннберг, – взорвать мосты. Павлищев во второй линии, за основными силами. Богоявленский полк прикрывает обоз и беженцев. – Николай Дмитриевич внимательно посмотрел на молоденького троичанина с русым чубом, улыбнулся: – Уж если новый марш-маневр, парень, то сразу и на восток, и на запад. По-новому!

Совет кончился, командиры разъезжались по колоннам. К Игнату подошел Калмыков, протянул кисет. Был он, как и при первой встрече, весной, в пиджаке, в задымленной старенькой кепке.

– Ну, когда к нам, Сергеич?

– Думаю, скоро.

– Заливай, заливай. Небось на Иглино, вместе с белоречанами собрался? У нас, в прикрытии, не у них. Масштаб не тот. И все-таки последними не были и не будем. – Он тронул пышные, вразлет усы, пошел к главкому. За ним влюбленно следил Макарка Грибов, повторяя чуть ли не каждый его жест.

– Сергеич, у тебя бритва имеется? – спросил с запинкой.

– Есть, а что?

– Хочу, понимаешь, побриться наголо… Свою посеял на Зилиме!

Сперва этот короткий разговор как-то не дошел до Игната. Вспомнился он потом, глубокой ночью. «О чем толковал Макар Гаврилович? Ни с того ни с сего, в конце лета – наголо… Постой, да ведь Калмыков бритый всю дорогу!»

Дом опустел. Главком вместе с начштаба уединились в боковушке еще раз посовещаться, остальные разбрелись кто куда. «Вздремнуть, что ли? – подумал Игнат. – День нелегкий будет, судя по всему. Ну, а нагнать белоречан – дело простое, белолобому только свистни. Дождь припустил? Не беда!» Он покурил, прилег на солому в углу передней, рядом взапуски храпели ординарцы, телефонисты, бойцы комендантской роты. С удовольствием вытянул ноги, смежил веки, замер под успокоительный звон капель по железной крыше. И вдруг вскочил, сам не свой… Там, в кромешной темноте, шагают без она и отдыха первоуральцы и архангельцы, богоявленцы и белоречане, бухает в опорках суровый Кольша, за ним нежная семнадцатилетняя Натка Боева, идет Евстигней, с трудом ковыляет командир пешей разведки, приседая, месит липкую черную грязь… Мокей-кашевар. А следом орудия и зарядные ящики, дальше раненые на телегах-плетенках, бабы, дети, старики… В самое время разлегся, черт!

Он быстро натянул сапоги, вылетел за дверь.

– Ты, москвич? – справился часовой.

– Угадал. Если спросят, я у Алексея Пирожникова.

– Спал бы себе да спал, чудак. Эх, скорей бы смена, храпану во всю завертку!

На голоса вышел ординарец главкома.

– Едешь? Конычно, балакать будешь?

– Может, буду, малайка, а может, и помолчим за компанию.

– Верно! – башкир похлопал себя по бедру, где висел трофейный маузер. – Теперь они за нас говорят!

– Ой, не скажи! – возразил часовой. – Слово, оно и поныне в седле, коли от чистого сердца. Перво-наперво, ленинское слово. Мир народам! Так? Заводы рабочим! Так? Земля крестьянам! Любую темень прошибает. Крепче, понимаешь, орудийного залпа.

6

Забрезжило мглистое утро, близился штурм железной дороги. По всему фронту, от Шакши до Кудеевки, вот-вот забеснуется бой, встанут черные разрывы, громовое «ура» сомкнется с дикими вскриками и стонами.

Белоречане едва ли не первый раз после Усолки поели по-человечески, благо хуторские женщины испекли свежий хлеб, а к чаю угостили медом, по шесть ложек на брата.

– Что и говорить, богаты пчелой наши края! – бубнил Мокей. – Липа-матушка, сколько ее и по горам, извени, и по долам.

– Разбросанный ты мужик, Мокей Кузьмич, – сердито сказал Санька Волков. – Час политбеседы, а ты… Продолжай, Игнат. Что еще в газетах, раздобытых интернационалистами?

– Понаверчено, будь-будь. Ого! «Полный разгром блюхеровских банд под Петровском. Идет вылавливание отдельных головорезов». Запомним! А вот это новость. Чехи «эвакуировали город Пензу», иными словами, пустились в бега. Срезан-таки дьявольский клин!

– Ловок! Свои за пятьсот – семьсот верст, а ты чешешь, ровно везде побывал!

– А на кой хрен тогда листки белогвардейские? Читай, иди от обратного, попадешь в чок.

– Не промахнешься?

– Ошибусь, поправите. Народ вы тертый, заводской, – небось кого угодно заткнете за пояс.

– Вывернулся!

Пока шла беседа, Федор Колодин в стороне запаливал папиросу за папиросой, из серебряного портсигара, наклонив ухо к гармони, сыпал тихий перебор. Горшенин раз на него цыкнул, другой – не помогло, Федор смолкнет, посидит скучающей глыбой, поковыряет пальцем ощеренный сапог, и снова за свое.

– Ну, спасибо за чай с медом. Теперь просьба… – Игнат вынул кисет, взвесил его на ладони. – Мало… У кого что есть, высыпай, пойдет раненым.

Бойцы молча подходили, до последней крошки отдавали курево. Им, здоровым, хорошо на ногах и в заботах, а попробуй лежать, когда над лесом багровеет зарево и в отдаленье бухает орудие, и думать: не прорвалась ли казара с каппелевцами? А где наши? А что главком? Рой дум теснит голову, на сердце томительно-зябко… Тут-то и сгодится табачок, солдатская отрада!

Санька Волков покивал Мокею, тот развел длинными руками.

– Нету, парень. То исть, извени, чуть-чуть на дне.

– Ничего, – успокоил Санька Волков. – Ты щепотку, я две, вот и горсть.

– А сам на траву, что ль? – озлился Мокей.

– Зачем на траву? Мох тоже сойдет, если к нему вишенных листьев… Ты, дядя, разумеешь слово «раненый»?

– Хо! Завтра меня куснет, на том стоим. Но друг-то друг, а… понимаешь? Искони так было. Скажи, Горшенин, правда ай нет?

Комбат резко отмахнулся.

– С тобой по-человечески, а ты скот скотом! – бросил в сердцах.

– Не-е-ет! – взревел Мокей, швыряя кисет под ноги Саньке. – Ты не по-человечьи, ты мне по-партейному растолкуй!

– Одно и то же, – ввернул Игнат.

Рядом буйноволосый гармонист прихохатывал в кулак, отпускал остроты. Вспомнили и о нем.

– Ну, а ты, Федька? Или тоже чуть на дне?

– У меня папиросы, не каждому по зубам!

К нему шагнули со всех сторон, даже Мокей, взяли в оборот. Еще немного, и гармонисту пришлось бы туго, но вмешался Игнат:

– Не марайтесь. Эх, Федька, Федька, видать, Крутов здорово тебе на мозги накапал, до сих пор не расчихаешься!

– Ты мне Крутова не вешай. Не вешай! – загремел Колодин. – А то ведь я могу…

– Баста, ничего не сможешь. Пулемет передай Саньке, сам – в обоз! – велел Горшенин.

Колодин стоял, побелев, беззвучно шевелил губами.

– В обоз! – повторил неумолимый комбат.

На рассвете к селу Алаторка, где находились белоречане, подъехал с группой штабных Иван Каширин, выслушал короткий доклад Алексея Пирожникова, кивнул ему и Игнату: мол, присоединяйтесь! – и поскакал к маленькой горушке, одиноко темневшей на севере. Бойцы смотрели вслед: смел и головаст казак! Правда, в Белорецке поскользнулся, но теперь воюет уверенно и зло…

Кони вынеслись наверх, где с ночи засел красный пост. Впереди лежало широкое поле, с полосами неубранного хлеба, и на нем, казалось, ни души. Верстах в трех, за ручьем, высилась водокачка, около нее длинный пакгауз, вереницы вагонов.

– Иглино! – крикнул Иван Дмитриевич. – А ну, пост, засекай гнезда! – Он пустил коня по склону в хлеба, зорко вглядываясь перед собой. Полверсты одолели спокойно, потом нервно заклокотал пулемет, с гулом раскатились винтовочные залпы. Группа конных, описав полукруг, ударилась обратно.

– Чуете? Еще один мешок, теперь огневой!

Как было не увидеть? Глаз, он привыкает ко всему, если схватка следует за схваткой, приметил хитрость и Игнат Нестеров. Белые приготовили дьявольскую ловушку, протянув линии траншей под углом одна к другой, острием назад. Мол, шагайте себе, граждане-товарищи, а мы пропустим вас поглубже и, с божьей помощью, сомкнем фланги! Пока молчали орудия, далеко не все пулеметы подали голос, но главный вражеский ход стал понятен…

Командиры укрылись за горушкой, куда подтягивался Верхне-Уральский отряд. У Ивана Дмитриевича подергивались губы, глаза под навесом густых золотистых бровей потемнели.

– Чего ждем, братцы? – загудел нетерпеливый Калугин, взбадривая жеребца шпорами. – Послать конницу, расчесать в пух!

Иван Дмитриевич мало-помалу успокоился.

– Но-но, не рвать удила… Никакой опрометчивости, намотай себе на ус и своим лихачам передай. – Он повернулся к Пирожникову и Погорельскому: – Начнете первыми, но с оглядкой. Не спеша подобраться на бросок, затеять огневой бой, отвести глаза пулеметам. Пойдет в атаку красноказачий полк – поддержать. Ясна задача? По местам!

Стрелковые роты выходили в поле: слева – верхнеуральцы Погорельского, справа – белоречане, основная пробивная сила каширинского отряда. Шли неторопким шагом, внутренне напряженные, залегали, перебрасывались редкими словами, удивляясь тишине. В головной цепи неожиданно вынырнул Мокей-кашевар, с берданкой, подобранной им еще у Каги.

– Ты какими судьбами? – удивленно сказал Санька Волков.

– Судьба у всех одна, парень… – Мокей упал по команде на землю, приминая налитые колосья, чертыхнулся.

– Ай бороду прищемил? – иронически-весело справился Волков, подмигивая ребятам. – Смотри, навовсе отлетит, свинец как бритва! – Не дождался ответа, и снова: – С черпаком-то, поди, сподручней?

Мокей рассерженно привстал, погрозил пудовым кулаком.

– Еще слово, молокосос, и…

И тут же обеспокоенное:

– Первый-то батальон… Что он делает?

Соседи, миновав пригорок и увидев совсем невдалеке станцию, запруженную составами, забыли о наказе командующего не зарываться, глядеть по сторонам, очертя голову бросились к ней. «Даешь чугунку-у-у!» – донесся стоустый крик. Белые молчали, и у Игната завозилось колкое сомненьице: «А ведь и нам следовало бы так же. Чего медлить, чего топтаться? К чугунке – один разговор!» Первый батальон все глубже втягивался в гигантский разъем окопов, укрытых в густой, по пояс, жниве. И вдруг очередь, вперехлест вторая, третья, разом заговорило до десятка «шошей» и «льюисов». Передние звенья как бы наткнулись на невидимую стену, сбавили шаг, изломали строй, и тогда над хлебами встала четкая офицерская цепь, длиной с полверсты, кинулась на заводчан. Те остановились, а золотопогонники все набегали и набегали, росли на глазах… Батальон дрогнул, выбриваемый острым фланговым огнем, покатился в обход безымянной горушки.

Заволновались и роты Горшенина, что двигались рядом с верхнеуральцами. «Где же чертов Алексей? Спит он, что ли?» – подумал Игнат, вертя головой. Нет, Пирожников не спал, с резервным третьим батальоном шел наперерез… Вот и беглецы. Обалдело сшиблись со своими, идущими в две упругие цепи, кое-кого увлекли за собой, но встал на пути с наганом командир полка, заревел: «Куда-а-а, е-мое? Вперед!» Беглецы сбились кучей, помедлили немного, сорвались вдогон резервам. Цепи уплотнились, перевалив за бугор, снова перегородили край поля, и все чаще над ними прорезывалось «ура». Белые оторопело залегли, задвигали саперными лопатами…

Враг теперь наседал на горшенинский батальон. Роты четыре белых подкрались к его позиции, повели бешеный обстрел разрывными пулями. Одно спасало – высокая рожь: заденет остроносая за стебель, тут же рвется, не достигнув цели.

Неожиданно батальон встрепенулся: из-за перелеска накатывал слитный конский топот, слышались гиканье, разудалый свист.

– Вот он, Голунов… За мно-о-о-ой! – скомандовал Горшенин.

Цепь молча пошла на врага. Белые, забежав глубоко в поле и не успев как следует закрепиться, были атакованы по всей линии, отпрянули назад… Винтовки прочь, мешают, сапоги и шинели – тоже, «шоши»и «льюисы» – к черту, как и обозы. Скорее на станцию, скорее в вагоны, – там спасенье! А за спиной неотвратимо нарастал цокот копыт, лязгала сталь о сталь, взмывали короткие вскрики. Из-под сабель каширинцев ускользнули немногие. Были вырублены офицерские роты, сотнями неподвижных серо-зеленых бугорков легли, рассыпались номерные уфимские полки.

Всадники вынеслись к речке. Над станцией колыхалось черное облако дыма, горели склады. Видно было, как облепленный солдатами поезд на полных парах летел в сторону Златоуста. Голунов, не глядя, послал клинок в ножны.

– Будет наш, если архангельцы успеют… Эй, связной, в главный штаб!

Следом подбегала пехота, овеянная пороховой гарью. Мокей, опираясь на берданку, изумленно разглядывал свой простреленный, в густо-красных подтеках, рукав.

– Замотай, чертило, – посоветовал Санька Волков.

– А-а, не твоя забота, – отмахнулся бородач, Боль явилась к нему потом: сидел у воды и то пристанывал, то ругался последними словами.