Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Гущинский крепко пожал ему руку, повернулся к Решетину.

– Шестая резервная идет и из-за Ушаковки, уступом!

– Есть! – козырнул капитан. Стоял во весь рост, не кланялся залетным пулям, не особенно смущался, встретив чей-нибудь острый взгляд.

– Капитан-то, капитан… – пробормотал высокий солдат. – То в «эшелонах смерти» орудовал, не спал ночами, а то – бац – и в красные!

– Не в красные, а позеленел, – поправил его седоусый боевик. – Понимай разницу.

– А сколько он пленных взял себе в отряд? – колко заметил третий. – Здесь они, по соседству!

– Все перепуталось, ей-пра. Кто с кем, супротив кого…

– Разберемся на досуге!

Лежали перед Интендантским садом, обеспокоенно вслушивались в треск и гул за спиной. Круто подморозило. На Ушаковке появилась наледь, зеленовато-синими кругами испестрила снег. «Прибывает и прибывает… Как бы не отрезала напрочь!» – с тревогой подумал Егор. В ожидании сигнала он задремал, кутаясь в шинель, а когда снова поднял веки, ночь кончилась… Где же чертов Решетин, заснул, что ли? Теперь пиши пропало, все на виду! Но шестая резервная шла, вернее, брела сквозь густой пар, по колено в ледяной воде. Егорка испуганно привстал. Что он творит, капитан, ведь белые-то наверняка готовы… И те не промедлили: с колокольни собора, с крыш тюрьмы, из окон военно-обозных мастерских заклокотали пулеметы. Первый взвод был выкошен почти полностью. Тяжелораненые с криками барахтались в кровавой каше, пытались выбраться из нее, замирали, скованные судорогой.

Атака сорвалась…

Подоспел угрюмый, не в себе Гущинский, на ходу выговаривая капитану, старшие групп столпились под берегом. И тут Егор услышал, как ругается обычно тихий, незлобивый Терентьев.

– Фанфарон, черствая душа! – гремел он, подступая с крепко сжатыми кулаками к Решетину. – Как вы смели… солдат… на верную смерть!

Тот с кривой улыбкой на потном, рябом лице оправдывался: дескать, бой есть бой, всегда кто-то гибнет.

– Замолчите! – оборвал его Терентьев. – Сделай такую глупость новичок, я бы еще понял, но ведь вы – кадровый офицер, три года провели в окопах германской, черт бы вас побрал!

В ссору вмешался Гущинский:

– Расходитесь по местам, товарищи. Будет время – обсудим в штабе.

– Но как он смел!..

– Ступайте вон, старик! – возвысил голос Гущинский и топнул ногой. Усилием воли подавил внезапный гнев, поправился: – Идите в роту.

Старшие групп удивленно взглянули друг на друга, не понимая, в чем таком провинился добряк Терентьев, долго молчали.

– Да-а-а, – наконец обронил высокий. – Цепко держит былое, наперекор всему.

3

Ближе к вечеру Мамаев с Егоркой отправились в штаб, их зачем-то вызвал Гущинский. Бой на Ушаковке то утихал, то разгорался с удвоенной силой.

Пока Мамаев ходил по делам, Егорка грелся в дежурной комнате, сбивчиво рассказывал коменданту, седоусому слесарю, о неудачной атаке. Тот в свою очередь поведал кое-что новое: оказывается, Решетин до утра накачивался спиртом, принесенным стражниками из кадетского корпуса.

– Верно, при мне грабанули, – сказал Егорка и покраснел, вспомнив о присвоенной бритве.

В переднюю вошли господин в просторной енотовой шубе, некто в драповом пальто, молодцеватый офицер с ало-зеленой ленточкой в петлице, за ними, повесив карабин дулом вниз, чешский унтер в красном гусарском «пирожке».

Часовой у порога взял винтовку наперевес.

– Кто будете, граждане? Ваш мандат!

– Мы – делегация Политического центра. Идем из расположения нейтральных чехословацких войск, где вели переговоры, – отозвался господин в енотовой шубе.

– Что ж, разговор порой лучше, чем кровавая драка… – сказал комендант. – И куда теперь?

– Нам необходимо увидеться с подпоручиком Гущинским, – разлепил тонкие губы офицер. Комендант неторопливо свернул «козью ногу», высек огонь, глубоко затянулся.

– Значит, из Политцентра?

– Да, если сокращенно, – вмешался некто в драповом пальто. – Иными словами, блок революционно-демократических организаций.

– Сами-то… из каковских блох? – скосил на него глаза комендант.

Офицера передернуло, господин в шубе раскатился веселым смехом.

– А вы шутник, уважаемый… Если вам интересно, мы оба – гласные городской думы.

Комендант быстро глянул на Егорку.

– Стало быть, за нас, безгласных, думали? Та-а-ак, приятное знакомство…

Гримаса крайнего недовольства отразилась на лице господина в енотовой шубе: расспросы, как видно, пришлись ему не по нутру. Тотчас утратил напускное веселье, процедил:

– Скажите наконец, где нам найти Гущинского?

И господин в енотовой шубе, и его думский приятель, и офицер перестали занимать коменданта.

– Дуйте прямо, не ошибетесь! – и когда делегация Политического центра исчезла за дверью, он повернулся к Егорке. – Видал борцов? Рабочий комитет с них глаз не спускает, с «центроуповцев». Крутят-вертят. Главкома избрали, капитана Калашникова, а силенок нет как нет. Они, эти «голубые уланы», думают: кто палку взял, тот и капрал… Поживем – увидим. И Калашников допрыгается, дай срок. Нацеплял на себя ремней, оружия, лент – не подступись. Тьфу! А сам полгода назад ремни из человеческих спин вырезал, в контрразведке гайдовской. Все забыто, обо всем! А про лозунг ихний знаешь? У-у! Созыв земского собора, суд над Колчаком, замиренье с большевиками, на особых условиях. Думки о своей вотчине, от Байкала до Оки… Только не выгорит, ей-ей!..

Он вспомнил о чехе, стесненно топтавшемся у поро-га, подозвал его.

– Эй, вояк, чего же ты? Давай к нам… Як се маш? Как живешь-поживаешь?

– Декуйи, добже.

Егор подвинулся на скамейке.

– Садись, грейся. – Он указал на красный гусарский «пирожок». – Ты, кавалерист, совсем по-летнему. Уши-то не мерзнут?

– Уши́? – спросил чех и рассмеялся. – Ой, мьерзнут!

– В Чехии, поди, намного теплей, чем в Сибири.

– Ано, ано, – закивал гусар.

– К себе собрались, без никаких?

– Довольно! Зачьем война? Марионеткой не хочу!

Комендант одобрительно похлопал гусара по спине.

– Верно рассудил. Нам с вами делить нечего.

– Совсем нечьего, приятел.

– А почему все ж таки медлите? – спросил Егорка, и чех пригорюнился, развел руками.

– Ой, бьеда с нашими генералами… Кажется, нам отсюда никогда не уехать!

Комендант сурово, точно все вокруг зависело от бравого унтера, сказал:

– Если б не ваш брат, и Колчак не вспух бы как на опаре.

– Ано, вы правы, – согласился чех, словно тоже чувствовал – все держится на нем, и только на нем. Седоусый кашлянул сумрачно, поняв, что несколько перегнул палку, достал кисет.

– Закуривай, гусар.

– Декуйи, – чех покивал на дверь, за которой скрылась делегация. – У вас новая власть? Политцентр?

– Власть, да не наша. Белые или зеленые… – комендант для убедительности помотал в воздухе клочком курительной бумаги, потом ткнул пальцем в отворот Егоркиной шинели. – Говорю, белые или зеленые – один черт.

– Ано. Понимаю вас.

– А скажи, гусар, где ноне обитает Колчак-Толчак? – вдруг спросил Егорка.

– Адмирал? – чех повел рукой на запад. – Пока там. Но скоро – здесь!

– Точно знаешь? – спросил комендант и похлопал по боку, где висел наган. – Встретим, не беспокойся. Как, Егор?

Чех торопливо вскинулся. Из внутренних комнат выходила делегация Политцентра, вместе с членом ревкома и Мамаевым. Впереди шел голенастый офицер, оглядываясь на ревкомовца, отрывисто бросал:

– Поймите наконец, вокруг нас – крупные международные силы, войска нескольких держав. Иностранные миссии – британская, японская, французская, чешская – и без того подозрительно относятся к перевороту.

– К рабоче-солдатскому восстанию, хотите сказать? – уточнил член ревкома.

– Как вам будет угодно! – отрезал офицер. – Суть не в словесном обрамлении. От имени штаба армии народной свободы я требую временно снять с домов предместья все красные флаги. Повторяю, до единого!

Комендант стремительно шагнул к нему.

– А ты их поднимал?

У господина в енотовой шубе лопнуло всякое терпение. Он развел руками, указал на коменданта, тонким голосом воскликнул:

– И это… извините… ваши боевики?

– Они самые, – подтвердил член ревкома. – Народ спокойный, но страсть не любит, когда его берут за хрип. Красное у него в крови, знаете ли.

Офицер надменно вздернул усы.

– Не время заниматься аллегориями… Я настаиваю на исполнении приказа капитана Калашникова, иначе… штаб армии и главком не отвечают за последствия!

– А им не привыкать! – вставил Мамаев.

Лица господ вытянулись, побагровели.

– Разговор утратил всякий смысл. Нам лучше уйти… До свидания!

– Приятных снов!

Вошел озабоченный Гущинский, коротко справился о делегации, подозвал к себе Мамаева и Егорку.

– Отберите солдат, затемно выдвигайтесь к Интендантскому саду, в «секрет». Нужно во что бы то ни стало снять пулемет с колокольни собора. Бейте по вспышкам. Смена – через час.

– Есть!

4

В сумерках миновали цепь четвертой роты, залегшей по бровке городского берега, ползком, с головой погружаясь в снег, добрались до сада. Впереди смутно проступал собор.

Над ручьем, где выгнулся мостик, Мамаев оставил троих, стеречь вспышки, сам с Егором Брагиным пополз дальше, к учебным окопам, отрытым еще весной: из них удобнее всего наблюдать за городом и держать на прицеле колокольню.

Егорка приотстал немного, барахтаясь в сугробе, скосил глаза вбок. У ограды, обшитой толстенными досками, стоял офицер, не мигая, смотрел в упор. Выдернув нож, Брагин подобрался, готовый к прыжку, и только тогда его осенило: да то ж убитый, чудак-человек! Подстреленный во время вчерашней контратаки, не упал, привалился к заплоту, олубенел…

Вот наконец и окопы. Свалились в крайний, полежали, отдыхали после дьявольски трудного пути по заносам. За спиной догорал подожженный кино-мираж «Иллюзион». Снег то розовел при отблесках пожара, то голубел, то наливался темной синевой.

– У тебя сколь обойм? – спросил Егор, шумно отдуваясь.

– Шесть, а у тебя?

– Ого, целых восемь!

– Не жирно… С голыми руками долго не повоюешь, Черт, когда она встанет, мать-Ангара? На той стороне – и пушки, и гранаты. И партизаны Зверева подвалили всей армией.

Егорке не сиделось. Перекатился в соседний окоп, с тихим возгласом выволок тяжелую офицерскую шубу.

– Глянь-ка, что я нашел! Сверху – сукно английское, снизу – мех, и какой!

Мамаев обеспокоенно приподнялся над бруствером.

– Не иначе белый секрет сидел до нас. Чуешь, Егор?

А тот глаз не мог отвести от находки, щупал, гладил мех. Эка барашек вьется, кольцо к кольцу… А сукно-то, сукно! Век носи – не сносишь: детям останется, внуки будут щеголять как в новой!

С собора неожиданно застучал пулемет, вывел длинную белую строчку перед окопом.

– Так и есть, засекли, гады… Теперь меняй позицию. А ну, за мной.

– Погодь, я сейчас, только вот ее…

– Брось, не поганься!

Егорка едва не плакал, все еще держась за воротник роскошной шубы. «Эх, Лукич! Добро пропадает ни за грош, ни за копейку!» Мамаев привстал, готовясь покинуть окоп, и снова загремела пулеметная очередь. Пули, попадая в обледенелые стволы деревьев, с визгом летели по сторонам. Одна зацепила Мамаева. Он ойкнул, медленно осел на бок. Егорка стащил его вниз, прислонил к стенке, негнущимися пальцами расстегнул на нем шинель, и при виде крови, что порскала из простреленной шеи, голова его пошла вкруг. Он смотрел на неподвижного Лукича, не зная, что делать, приговаривал: «Ой, господи! Ой, боженьки мои!»

Мамаев слегка пошевелился.

– Ты… чего… стонешь?

– Да ведь прямо в шею. Кровища струей… Ой, господи!

– Не сепети, спокойно… Пакет при себе?

Егор не помнил, как достал индивидуальный пакет, перевязал Мамаева.

– Кончил?

– Угу… – Брагин ошалело повел головой вправо-влево, на глаза ему попалась роскошная офицерская шуба. Он рывком подтянул ее, укутал Мамаева, улыбнулся. – Как, тепло?

Под усами товарища мелькнуло что-то вроде иронии. «Не надо… Еще испачкаю, а она денег стоит…».

В груди Брагина вскипела крутая злость. Побурел, задергался, крикнул сорванным голосом:

– Пускай она сгорит, понятно? Тебе понятно?

– Кажется, дошло… Где мой карабин? Передерни затвор, дай сюда… – Лукич обеими руками прижал карабин к груди, утомленно смежил веки. – Теперь ступай за ребятами.

Брагин метнулся было прочь и застыл на месте. Кто-то быстро полз по ту сторону заплота, шумно отдувался, как совсем недавно они с Мамаевым.

– Стой, кто идет?

– А ты кто? – сиплый, знакомый голос.

Егорка ахнул, без сил привалился к брустверу. В проломе, из-за ограды, багровел своей круглой рожей Мишка Зарековский. Узнал его и тот, иначе б не полез так смело под сторожкое дуло винтовки.

– Гоха! – Зарековский сел, отряхиваясь от снега, растроганно заморгал. – Здорово, паря. Ай да встреча, и снова в саду. Ты, стало быть, оттель плывешь, а я – отсель.

Брагин по-прежнему держал его на мушке.

– Здорово, коли не шутишь.

– Ха, давненько не виделись. Ты один?

– А тебе что за дело?

– Ну вот, к нему по-свойски, а он медведь медведем! – Зарековский обиженно свернул нос. – Покурим, что ли?

Помедлив, Егорка опустил дуло. У Зарековского, по всему, не было на уме ничего дурного. Да и с чего ему быть? Они, кажется, никогда не ссорились: ни в деревне, ни в школе Нокса. Ну, судили о многом вразнобой, стояли не вровень: он щеголял в синей нарядной борчатке, ты – в отцовском зипуне, а все-таки дружили. Сейчас встретились врагами, но стрелять в земляка – на такое ни у кого из них рука не подымется. Вот и Мишка это прекрасно понимает…

Зарековский вынул из кармана пачку сигарет, бросил одну: «Лови!» – потом переправил по воздуху коробок со спичками. Он затянулся, померцал кошачьими зрачками.

– Каков, а?

Посмаковал дымок и Егорка, вникая во вкус.

– Да-а-а. Слабый, но приятный. Ты мне еще сигаретку дрюхни, про запас. Без курева четвертый день… – сказал он и улыбчиво, как встарь, вгляделся в кирпично-красное обличье Зарековского. – Где щеку-то рассадил, в каком кабаке?

Тот медленно прикоснулся рукой в замшевой перчатке к шраму, выругался.

– Хорош кабак! Братец твой угостил перед осенью…

– Степка? – Егор подавился дымом. – Ты его видел?

– На Лучихинском яру. В засаде был, гад, при пушке самодельной.

– А после? – спросил Егор.

– Выпалил и бежать без оглядки. Ноги длинные, унесли и на сей раз! – Мишка угрюмо засопел.

– Теперь, что же… в городе, у капитана Белоголового?

– С ним. Он и везет за всех. Остальные – предатель на предателе. И мастеровые и Решетин преподобный… А генералы еле поворачиваются… На Чукотский нос драпать – одно осталось! Ну, а тебе, Гоха, каково в новой шкуре? Да не отвечай, дело внятное: не пойдешь – к стенке.

– Нет, я по своей воле, Мишка! – прерывисто молвил Егор.

– Врешь…

– Ей-богу!

– Ах, вот оно как… – Мишка далеко отбросил окурок, в его руке блеснул револьвер. – Тогда молись, Брагин!

– Миха, – оторопев, прошептал Егор. – Мы ж с детства, с пеленок…

– Молись, не то сдохнешь по-собачьи! – Зарековский обернулся назад, к пролому. – Господин капитан, ко мне! Я их голыми…

Сухо щелкнул выстрел, – чуть ли не над ухом Брагина, – оборвал торжествующий зов. Мишка со стоном перегнулся, полез в пролом, оставляя за собой кровавую полосу. Из дула мамаевского карабина вытягивался терпкий дымок.

– Зачем ты его, Лукич? – вырвалось хриплое у Егора.

– Получил… что просил… змей!

– Да он, может, попугал просто-напросто…

– Время… не такое… – Мамаев смолк, видно, снова потерял сознание.

От берега на выстрел подползли четверо, среди них – Таня, с нарукавной повязкой медсестры. Она спрыгнула в окоп, склонилась к Мамаеву.

– Дядя, отзовись… Дядя, родненький! – и знобким, не своим голосом: – Давайте брезент…

Кровь гулко застучала в висках молодого Брагина. Он во весь рост поднялся над окопом, погрозил винтовкой в сторону собора, крикнул:

– Га-а-ады… Сволочи… А вы попробуйте со мной!

Застрекотал пулемет.

5

Егор ненадолго пришел в себя ночью, среди каменных стен полуподвала, в душной, пропитанной чем-то острым тьме… Почему он здесь, а не на Ушаковке, с ротой, что стряслось, какая новая беда, и кто это стонет?

Он шевельнул правой рукой – цела, хоть и налита странной слабостью, с трудом поднес ее ко лбу, и перед ним вскружились огненные мухи…

Снова очнулся он в просторной комнате, на ослепительно белой постели. В окна, расписанные морозной вязью, вливался день, и вместе с ним из-за реки наплывал гул артиллерийской канонады.

Сосед, маленький кочегар, вздрагивал при каждом выстреле, рывком сбрасывал одеяло на пол.

– Во, опять! Пропали наши головы, бой в самом Глазкове!

К нему подошла Таня, успокаивая, заговорила о раненой ноге. Медсестру поддержал сосед напротив, грубовато прицыкнул на кочегара. Тот не слушал никаких резонов, долдонил свое:

– Ребята сказывали… дикая дивизия Семенова прет, с двумя бронепоездами… Останови такую силу! Налетят – всем будет обстраган… Им-то хорошо!..

Морщась от сильной головной боли, Егорка спросил: кому им?

– На здоровых ногах!

– Двум смертям не бывать, одной не миновать, – рассудительно молвил сосед напротив.

– А если я не хочу? Не хочу-у-у?

Просто удивительно, до чего терпеливой была Таня. Егор на ее месте давно бы сгреб кочегара за шиворот, выкинул в коридор, а она ласково уложила его, поднесла воды в граненом стакане.

– Спасибо, сестра… Эх, сестрица-а-а! Говорят, полк япошек… от Байкала, сычевцам на подмогу. Понимаешь, к чему… идет? К погибели общей! И мы первые под шашки угодим… Вон, и егеря назад. Вчерась к нам перебегли, ноне до генералов, на кукорках!

У Егора лопнуло терпение.

– Жаль, тебя не прихватили, за компанию!

Кочегара будто подбросило чем-то. Ощерился злобно, прохрипел:

– А сам… сам из каких? Ребята, что ж получается? Беляк – пролетарию… – Он люто покосился на Брагина. – Видел тебя, знаю! Английская одевка-обувка, еда на убой… Не разразись буря – мордовали б нашего брата…

– Дура! Они восстали вместе с нами!

– Припекло со спины – восстали! – Кочегар заскрипел зубами, словно ел свежую, только-только с гряды, капусту. – Не верю! Проиграем бой – продадут ни за грош.

Сосед напротив покивал Егору:

– Ты, унтер, не серчай. Адмирал у него семейство под корень вывел, а тут еще с ногой… Ну, что твой котелок? Ох, и орал же ты, когда шапку кромсали в клочья. Понаделала делов разрывная!

Таня, стоя у окна, вдруг всхлипнула.

– Эй, девка! – упрекнул пожилой раненый. – Ободряла, ободряла, а сама в рев?

– Просто… блажь. Успокойтесь, – Таня вытерла глаза концами белой косынки, строго свела брови.

За дверью – чьи-то быстрые шаги, громкий спор, ядреный, раскатами, смех. Пахнуло вьюжным ветерком, смоляным духом костра, и на пороге палаты глыбой возник Степан Брагин, в щегольской венгерке со шнурами, при сабле и маузере. Таня преградила дорогу.

– Сестрица, ну, будь милосердной, впусти, – весело басил он. – Мы – ниже воды тише травы… – Степан повел плечом, увидел брата, загремел на всю комнату: – Вот он, шельмец!

Следом вломились Кузьма и Петрован, обветренные, в английских френчах и галифе.

– Привет через пару лет!

– Ч-ч-чистенький, ровно младенец из купели… Нам бы т-т-так, а, Кузьма?

– На ногах все ж таки ловчее!

Старший брат сел, растроганно моргая, прикоснулся губами к мертвенно-бледной Егоркиной щеке.

– Вот мы и встретились, братка… – он помедлил, прогоняя какую-то думу, наклонился, подоткнул одеяло. – От маманьки поклон. Когда уходили, разов сто напоминала о тебе, ей-пра. Батька жив-здоров, с ушами вроде бы легче. Крикнешь – по старой памяти обругает. Мол, не ори, слышу. Теперь бы, мол, зренье объявилось хоть на часок…

Сбоку, задыхаясь, твердил свое кочегар:

– Семенов-то в город рвется, а вы… тары-бары!

– Будьте спокойны, братцы, не допустим!

– Вы с того берега? – справился пожилой. – Ну, как там?

– Бегут, сверкают пятками! Расчесали в пух, спасибо путейцам. Разогрели «декапод», и чуть броневик вылез из-за поворота – пустили встречь. Понимаешь, вдребезги! – Степан снова повернулся к брату. – Рушится колчаковия, Гоха. Тридцатая дивизия у Красноярска, то смекай!

– Красная?

– Ясно, не белая! – Степан иронически-весело подергал длинный, обкуренный ус. – Когда-то мы по тайге шастали, ноне сам адмирал чешет прочь. Но далеко не упрыгает, под землей найдем!

– А где Васька?

– Р-р-ранен приятель т-т-твой. Атаманцы вчерась пулькой угостили… Скоро будет у вас.

– Что слышно о Федоте?

– Сгинул наш коновод, – затрудненно отозвался Степан. – В марте восемнадцатого отпустили по чистой, за недоказанностью… Домой не вернулся, в городе осел. А тут – белый переворот!..

Кузьма глаз не сводил с Егорки, жалостливо морщился.

– Отощал ты, шкелет шкелетом. После госпиталя не мешало б тебе в Красный Яр, к маманьке. А то поробишь у Прова, он спрашивал о тебе…

Глотку Егора перехватило внезапное удушье.

– Ага, к нему… непременно… Спасибо, надоумил… А будет жена, и ее – в ту же упряжку, по той самой борозде… И детей – на свой манер, с седьмого годочка… – Егор приподнялся на локтях, закричал сорванно: – Слепые мы, Кузьма, даром что с глазами. Грош нам цена!..