Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

6

Многосаженный береговой откос падал круто, почти отвесно. Река под ним бурлила, завивалась воронками, несла ноздревато-белые шапки пены, и время от времени срывалась вниз, гулко ухала подмытая земля. Солнце броско положило по взрябленному ветром плесу искристый путь.

В полуверсте, за стрелкой, виднелась пристань, выше – россыпь деревенских изб, кое-где помеченная грудами темно-сизых пепелищ, сбоку торчала труба давным-давно остывшей доменной печи. Все словно вымерло в Лучихе – ни стука, ни говора, ни собачьего лая. Бабы и дети еще с весны разбрелись по окрестным селам и заимкам… Зато здесь, на высоком бугре, было многолюдно. На добрые двести сажен протянулась цепочка неглубоких, наскоро отрытых окопов, и партизаны, перекурив, шумно устраивались вдоль бруствера, прилаживали поудобнее берданы и дробовики, подсмеивались над козлобородым Кузьмой, который проспал утренний подъем и теперь с неохотой долбил неподатливую, уплотненную веками землю.

По тропе, пролегшей в соснах, похаживал Степан Брагин в английском френче с накладными карманами, просторных синих галифе, у бедра болтался маузер в деревянной коробке. Степан то мрачнел, наблюдая за сонным Кузьмой, то вдруг его лицо расплывалось до ушей, и он тут же спохватывался, напускал строгий вид.

Подошел Силантий, отдуваясь, присел на обгорелый пенек.

– А-а, здорово, соседушка. Давно из дому?

Силантий пробубнил что-то под нос.

– Чего смурый? Ай беда приключилась какая?

Тот не ответил, только повздыхал тяжело.

– Ну, ладно, ладно. Понимаю. Иди в обоз, выбери лошака посправней, сбрую, телегу, чин чинарем.

– А… опосля? – с присвистом спросил сосед.

– Твой будет, на веки вечные. Мы берем, но не забываем, вертаем сполна. Дуй, у нас тут бой грянет скоро…

Он поднес к глазам трофейный «цейс», вгляделся в поречье, усы его встопорщились.

– Кузьма, второй дымище зачернел, ниже Заярска!

– Жгут почем зря, сводят села на нет. Не ровен час, и к нам пожалуют… – просипел Кузьма, разогнувшись. – А мы с самодельной горе-пушчонкой, да через одного с дробовиками. Раскокают вдрызг, чует мое сердце.

Брагин добродушно отмахнулся: дескать, не зуди. Оно хоть и самодельное, орудие-то, а грохнет как взаправдашное.

– Эй, Петрован, запыжили крепко?

Из кустов краснотала вынырнул Петрован.

– В-в-все на мази. Сват Пантелей с-с-старый бонбардир, туго дело знает, – он весело блеснул зубами. – Ч-ч-чего-чего в трубу не напихал! П-п-пороху фунтов пять, потом пуль, жаканов, с-с-сколько было, а на закуску – рубленых г-г-гвоздей. Окрошка будет славная!

– Дед, навел, как уговорились? На самую чтоб струю, где створ!

Рядом с Петрованом появилась белая как лунь голова, уперлась в Брагина зоркими еще глазами.

– Будь в надежде, генерал. Шипку отсидел с первого до последнего денька, вари своей башкой!

– Ха-ха-ха, генерал…

От Лучихи с говорком подваливала большая группа людей. Впереди Васька Малецков с гармонью и Полиевт Тер-Загниборода, признанный начпрод, за ними гурьбой солдаты в зеленых «адмиральских» шинельках, но без погон, с красными бантами. «Кто такие? – подумал Брагин. – Неужели от Бурлова подмога? Но солдат у него пока не водится. Да и уговорились мы с ним про все. Скоро бой, и по нему командир пускай судит о нашей братской годности!»

Затейливо наигрывая на гармони, что-то по обычаю жуя, Васька покивал на солдат:

– По твою душу, Степа.

Лицо Брагина потемнело.

– Тут я тебе не Степа… Перестань жрать, говори как положено!

Васька вытянулся в струнку, лихо отрапортовал:

– Товарищ командир сводной краснопартизанской роты…

– Ну вот, так-то ловчей, – подобрел Степан и обратился к переднему солдату, самому старшему на вид: – Откуда, товарищи?

– Черемховские мы, из местной воинской команды.

– А каким ветром под Острог, да еще на эту сторону, занесло?

– Генералы турнули… Шастают, мол, бродячие шайки по лесам, ловите, и за каждого пойманного – деньга. Вот и… собрались. – Солдат несмело хохотнул. – В Шамановском, значит, офицерство долой: кого в реку, кто драл в исподнем, а одного с собой привели, прапора безусого.

Степан кашлянул, будто взял что-то на заметку.

– Из шахтерских краев, стало быть?

– Оттедова, – и, видно уловив сомненье в глазах командира, солдат заторопился. – Да ты не боись, мы проверенные. Мы, брат, с Иркутском связь имеем, с подпольным комитетом. Наезжал к нам, и не раз, унтер. Толко-о-овый!

Брагин подергал светло-рыжий, обкуренный ус.

– Ладно… Васек!

– Слушаю, товарищ командир сводной роты!

– Кто там у нас в подполе сидит?

Загибая пальцы, Васька стал называть одного за другим. Первым шел врач ветеринарный.

– Отпустить бы его надо, безвредный старичок! – заметил Полиевт.

– Пусть идет на все четыре, да не задерживается. Налетит пулька, зашибет ненароком… Кто еще?

– Новый кровосос из Лучихи. Ну, милиционер, что на днях взамен убитого притопал.

Степан посмотрел на солнце, на испестренное дымами верховье реки.

– Так вот, возьми его, подсупонь к нему подрядчика из Острога. Подсупонь, и вместе с прапором отведи за увал. Много патронов не трать, понятно?

Васька Малецков потоптался, вороша ичигами игольчатый покров земли. Кое в чем он был не согласен с командиром, а сказать побаивался, как бы Степан сызнова не одернул. Неудобно все-таки: в помощниках комсводроты ходит, а выслушивать окрики, да еще при людях – не пристало.

– Чего мнешься? – спросил Брагин.

– Может, погодим, когда приедет комиссар?

– Делай, как приказывают! – оборвал его Степан.

Васька нехотя, медленно побрел к деревне: там, в подвале крайнего амбара, второй день сидели, ждали своей участи арестованные.

Степан повернулся к Полиевту.

– Накорми служивых, товарищ Тер-Загниборода.

– Есть! – начпрод покружил перед солдатами, отмахиваясь от мошкары, заговорил сам с собой. – «Когда мы будем в Белокаменной, генерал? – спрашиваю я, прощаясь с Дутовым. На мгновенье герой-казак задумывается, что-то соображая. – Полагаю, не позднее августа. Да, в августе победоносного девятнадцатого года мы войдем в Москву! – твердо сказал атаман, по-братски почтительно взглянув на портрет верховного правителя…»

Пожилой солдат подался к Степану, шепнул с тревогой:

– А его… энтого… не отвесть за увал? Наверняка шпиен! С Дутовым встречу имел, и видать, на днях!

– Успокойся. Просто отрыжка у человека. Наелся газет со всех губерний, вот и прет из него. – Степан неприметно подмигнул Петровану.

– И давно с ним такое, с сердягой?

– С п-п-полгода, – ответил Петрован и смешливо почесал нос-картошку. – Не меньше!

– Значит, без удержу прет и прет? Когда ж предел-то наступит, господи?

– К-к-кончилось бы, да всяк день вычитывает новое!

– Экое, паря, несчастье! – солдат горестно помотал головой, зашагал вслед за Полиевтом.

Кузьма – от своего ничуть не углубившегося окопа – оглянулся, проверяя, здесь ли Степан Брагин. Увидев, что тот не ушел, знай вертит окуляры, наведя их на поречье, с досадой сплюнул, сел.

– На кой черт – окоп? Что мы – армия? – И едко добавил: – Эх, а еще командиром назвался. По мне: сказал слово, стой на своем до конца. А ты на кукорках перед Огнивцевым пляшешь… Где твоя гордость, лесной атаман?

Брагин молча сгреб его за грудки, с силой встряхнул.

– Копай, не то носом рыть заставлю! – и вполголоса, хрипло, отчужденно: – А с комиссаром разговор не кончен, так и запомни. Степан во веки веков ни перед кем не кланялся!

Из сосен вышел Васька Малецков, остановился поодаль.

– Отвел? – спросил Степан. – Что-то выстрелов не было.

– Командир, послушай…

– Отвел, спрашиваю? – возвысил голос Брагин.

– Не торопись. До увала подать рукой, зато с того света ворочаться долго… Прапор-то сам с солдатами увязался, по своей воле. А ты – за увал!

Послышался топот копыт. Из-за поворота проселочной дороги вынесся всадник, птицей взлетел на бугор, ловко осадил коня. Только вот слезал он с трудом, пошатнулся, едва не упал. Васька хотел поддержать его под локоть, но он отстранил его, заковылял к командиру.

– Ну, братцы, готовься, – надтреснуто сказал он, сдерживая колотивший его сухой кашель. – Пароход верстах в восьми, своими глазами видел. Тот самый, долгожданный… – Он оглянулся на избы, у которых собралась серошинельная толпа. – Что за народ?

– Те, что в Шамановском бучу подняли. В лодки и до нас.

– Молодцы… Накормлены?

– Тер-Загниборода хлопочет, – ответил Степан. – А прапора ихнего сейчас в расход пошлем, за компанию с подрядчиком и милицейским…

– Как, без суда? – насторожился Огнивцев.

– А мы чем не суд? – Степан прогудел с натугой. – Самый скорый, самый справедливый. Народище-то с трех волостей, тебе мало? – он крепко стиснул темные, в непроходящих ссадинах, кулаки. – Без осечек действуем. Друг? Сюда. Враг? Туда, в тартарары.

– На манер карателей Белоголового? Нет, Степан, так не пойдет… – резко обронил Огнивцев. – Отмени приказ.

Тот набычился, густо побагровел:

– Приказываешь?

– Пока советую.

– Интересно, от чьего имени?

– От имени партии. И если для тебя революционная законность – пустой звук, нам с тобой не по пути, заявляю открыто.

Степан судорожно дернул шеей.

– За партию не прячься, будь добрый. Я ей тоже не пасынок! Ты лучше скажи, кто здесь командир?

– А кто комиссар, и тоже здесь?

– Ну ты, ты. Что еще напоешь?

– Говори, ты начал песню. А у меня вопрос. Ты и братишку своего, попадись он в руки, тоже б кокнул без суда?

– Кого угодно, а его первого!

– Ого! Этак, свет Терентьич, можно и в одиночестве остаться. Всех вокруг переведешь.

Весело засмеялся Васька, загоготал Кузьма… И он туда же, спотыка! Степан растерянно моргал, шевелил губами. Забил комиссар окончательно, прижал к стене. Всегда он «этак», не орет благим матом, не хватает за шиворот, но так повернет, что волей-неволей и ты повертываешься вслед за ним. Секрет знает, что ли?

– Да бери, бери всю троицу, бог с ней! Суди, ряди, правду-матку выводи, на такое ты мастер. А мы браво не ходим, высоко не парим…

– Старо. Придумай что-нибудь новое, командир.

За кустами показался верховой, последний, что был в той стороне. Подлетел, выпалил:

– Совсем-совсем рядом… Сейчас будет выходить из-за кивуна. Во, пример делает!

Степан приглушенно скомандовал:

– По места-а-а-ам!

Партизаны кинулись кто куда, залегли, облепили бруствер. Чуть погодя в соснах появились черемховские солдаты, утираясь на ходу.

– Винтовки у всех? Айда с Петрованом к пушке. Бить на выбор! – приказал Степан.

Полиевт с несколькими деревенскими подростками быстро принес ворох трещоток. Мальцам было велено сесть на дно окопа, не высовываться и ждать. А трещотки – дело испытанное, не единожды проверенное. По весне только треском, удивительно смахивающим на пулеметный, и отбивались от белой милиции: крутанешь там и здесь, выпустишь десяток-другой считанных пуль, смотришь, «кокарды» отступили назад…

Последние черемховцы укрылись в кустах краснотала. Берег затих.

«Идите, гады, угостим по-свойски!» Степан улегся поудобнее, рядом с комиссаром, раздвинул кусты, скользнул «Цейсом» по завершью елового острова, подвел окуляры к речному колену. В глаз, как на грех, попала соринка. Он выругался, потер веко, снова всмотрелся, и у него екнуло сердце. Облако бурого дыма подвалило к последнему перед деревней измыску, показалась долгая, наискось труба, нос в пенных завитках, а там и весь пароход… Степан оглядел свой разношерстный строй. Только б удержались, черти милые, не вспугнули зверя, только б самому не сорваться с зарубки! Он кивком подозвал Малецкова, велел пройти по линии, строго-настрого напомнить о тишине. А подставит беляк бортовину – бей сплеча, кто во что горазд.

Пароход приближался, рос в длину и высоту, его колеса, сдавалось, выстукивали где-то совсем рядом, чуть ли не в соседнем, укрытом ветками окопе… Впереди, на носу, зачехленное орудие, по бокам и на корме пулеметы, номера беззаботно столпились у поручней. Поди, готовились оставить после себя еще одно спаленное, затоптанное, изгаженное место. Попривыкли с весны к легким для них прогулкам: расстреливали пойманных партизан, пороли стариков, насиловали баб и девок…

Теперь было видно и без увеличительных стекол, благо пароход, ориентируясь на белый створ, подошел едва ли не к самому яру. На капитанском мостике стояли золотопогонные и впереди остальных длинноногий офицер в нарядной светлой черкеске, при кинжале.

– Усмотрел главаря? – тихо, одними губами, спросил Огнивцев.

– За версту приметен. Он и есть, Белоголовый, – отозвался Степан. – Улыбается, гад… А сколько безвинных душ на его совести!

– Говорят, со стеклянным глазом капитан-то, – заметил Васька. – Сейчас мы ему и второй подправим…

Сорок саженей оставалось до бугра, двадцать пять, десять, семь… Но что такое? Пароход вдруг застопорил, развернулся, бросил якорь, почти у створа, где затаилась партизанская пушка, и сразу с обоих бортов начали спускать на воду баркасы. Белоголовый все-таки остерегся идти прямо к селенью, решил часть солдат высадить раньше. Что же, господин одноглазый, спасибо за осмотрительность. На ловца и зверь бежит.

Степан выпрямился во весь рост:

– Б-бей, в крест их душу!

Заиграли трещотки, с громом, с визгом бабахнуло самодельное орудие, откос окутался черной гарью, и сквозь нее, пробиваясь огоньками, густо резанули винтовки, берданы, дробовые ружья. Вопли, крики, брань взмыли над рекой.

Степан выпустил по капитанскому мостику все до единой пули. Мешал чертов дым, шутка ли, взорвать несколько фунтов пороха! Наконец ветром немного отнесло дым в сторону, и открылась развороченная, в упор изрешеченная палуба парохода. Там, где минуту-другую назад гоголем стояли золотопогонные с Белоголовым и плели разговор мордастые стражники, теперь было пусто, шаром покати. На корме с треском рвались патроны, чадило маслом зачехленное орудие, пулемет нелепо задрал свое рыльце вверх. Кое-кто из карателей укрылся в трюме, некоторые, сиганув с борта, отплевываясь, плыли к тому берегу. По ним стрельбы не было: шут с вами, все равно пойдете ко дну. Будет ноне рыбам веселья!

Снова загрохотала цепь, якорь поднимали изнутри, машиной, боясь показываться на палубе. Заработали колеса, сперва медленно, потом все быстрее зашлепали плицами о воду. «Эх, черт! – мелькнуло у командира. – О лодках заранее не подумали… Пока шель да шевель, могли б запросто влезть на трубач!»

Перед Степаном из горького порохового дыма возник распаленный Петрован.

– Вот это ш-ш-шуганули… Будто метлой! – и осекся, увидев хмурые лица. – Да ч-ч-что с вами? Ведь победа, ведь б-б-бегут!

– В том и закавыка, – скупо молвил Огнивцев.

Степан перемог себя, тряхнул медной гривой, легонько похлопал комиссара по плечу.

– Ладно… Бой не первый, не последний. Еще успеется! Что ж, пустим конных? Айда, разведка, вдогон, чтоб с шумом, с брызгами! – Он уперся кулаком в бок. – Полиевт… пригни бороду!

– Я весь вниманье, командир.

– Доски есть?

– Зачем?

– Как зачем? На гробы, само собой. Утопленникам.

Полиевт задохнулся от смеха, замахал руками.

– Е-е-есть! Припасли заблаговременно.

Васька принес гармонь из обоза, его тесно обступили, потребовали сыграть что-нибудь развеселое.

Седые заводчане поднимали на смех стонущего Кузьму, раненного в неположенное место. «Давеча втолковывали тебе: рой глубже. Не допер, что к чему, вот и поплатился. Ну-ка, снимай штаны!» Кто-то, не в меру горячий, прикидывал вслух, во сколько ден добежим до губернии.

– Туда – не знаю, а в Лучихе постоим недельку, если Белоголовый снова не сунется! – рассудительно сказал Тер-Загниборода.

Степан Брагин влез пятерней в спутанную гриву, задумался. Правильно варит котелок у начпрода. С Иркутском да Омском еще повозимся, зверь силен… Что ж, для того и вспухли громадой. Не к теще на блины собрались, на бои свирепые, и такие вот легкие, с одним-единственным подранком Кузьмой, будут выпадать, ой, не часто!

И оглянулся, свел брови: что за непорядок? К ним спешили женщины с развевающимися на ветру волосами. Высокая старуха бежала впереди всех, чуть ли не басом кричала:

– Девоньки, быстрей! Не зевай, хватай! – Она сослепу наскочила на черемховских солдат, цепкими руками перебрала всех до единого. – Не тот… не тот… не тот… Где ж мой-то банбардир милый?

– Ау-у-у, Семеновна! – из кустов, где пушка, улыбался тоненький, с седой бородкой, дед Пантелей. Старуха вскачь понеслась к нему. И новые крики:

– Иван, ты где? Фома! – и особенно пронзительное, режущее слух: – Петенька, родной!

Петрован дрогнул обдрипанными коленками, присел.

– Акулька, з-з-зараза!

Жена, маленькая, верткая, прильнула к нему, зацеловала в лоб, в волосы, в колючий подбородок, зашептала на все взгорье: «Петенька, вот он – лес… Пойдем!» Дорогу ей преградил взъерошенный брат, Васька Малецков.

– А о Брагине, командире, забыла? Он те взгреет, милая сестрица, будешь помнить!

Она кулак ему под нос, топнула чирком:

– Брат, уйди-и-и… Сотру в порошок!

Петрован сделал знак, мол, пустые хлопоты, не сговоришься, а сам еле-еле сдерживал радость. На лице обычно спокойного Васьки заиграла судорога. Плюнул под ноги, пошел искать Степана. Брагин прислонился к стволу, мечтательно смотрел в глубокое, сизыми разводами, небо.

– Думаешь? Звездочки считаешь? – спросил Васька и ткнул пальцем в сторону баб, окруживших партизан. – А это видел?

– Ну и че?

– Рота гибнет к чертовой бабушке… Не отбиться от окаянных, спятили вконец!

Брагин помолчал, потом спросил:

– Запамятовал, когда мы в тайгу-то ушли?

– К чему вопрос, не понимаю… Ну, прошлой осенью, если угодно.

– А ведь много воды утекло, как думаешь? Мой тебе совет – не путайся под ногами, сосунок еще в таких делах… Они, бабы, тоже хлебнули горького вдосталь! – Он расправил плечи, громко сказал: – Эй, Тер-Загниборода, навешивай котлы. И мяса, мяса побольше, заслужил народ по всем статьям.

Кто-то тихим голосом окликнул Брагина. Он повел чубом, оторопел, ухватился за ствол сосны. Стеша, Стешенька… Худая, с глубоко запавшими глазами, в стареньком ситцевом платье, шла она к нему, а рядом, под рукой, жался мальчонка лет семи-восьми.

Она заговорила первая:

– К вам, с племянником… Принимайте в отряд. Медсестрой, стряпкой, солдатом, кем угодно.

– Ты что же… и дом бросила?

– Нету дома, спалили по зарековской указке. Ну, а я с его крестовым разделалась вчера… Принимай, больше нам некуда и не к кому податься!

«Она и не она!» С замиранием сердца он ждал: вот-вот она спросит о Федоте Малецкове или сама скажет, где он теперь и что с ним. Но Стеша молчала, плотно спаяв губы, и это было страшнее всего.

Глава тринадцатая

1

Красные дивизии лавиной пересекли Тобол, упорно, шаг за шагом, прогрызали многослойную оборону колчаковских войск. Давно ли были уральские Очер, Оса, Тагил, Ирбитский завод, Салда. И вот запестрели не менее звучные названия городов: Тобольск, Ялуторовск, Ишим…

Игнат постоял над «зеленкой» – рисованной от руки картой-трехверсткой. Минуло время, когда он брал на зубки Петра Петровича: дескать, к чему художество, для какого беса? Теперь он и сам нет-нет да и орудовал остро наточенными цветными карандашами… Он бережно свернул карту, спрятал ее в туго набитый планшет, осмотрелся вокруг. Командир бригады Калмыков с Макаркой резались в шашки, – оба страстные любители.

– Протри очи, куда тебя понесло?

– Дамка, Михаил Васильевич, гуляет вдоль и поперек!

– Ну-ну, долго не нагуляет… Получай! – и трети пешек на Макаркиной половине как не бывало.

– Неправильно! – запротестовал Макар, но подумал и согласился. – Ладно, ваша взяла. Начнем сызнова?

– Работай, милок, работай!

Начштаба Петр Петрович, маленький, жилистый, с седыми висками, угощался самосейкой у командира комендантской роты. Перехватил взгляд Игната, улыбнулся.

– Русский человек, Сергеич, легко приноравливается ко всему. Не стало водки – появился первач, кончилась махорка – вот он, самосад!

– А на генеральских постах вполне прижились унтеры и капитаны! – ввернул Игнат.

– Вроде бы воюем, а? – спросил Петр Петрович.

Игнат посмотрел на часы-ходики, заторопился на улицу, на броский солнечный свет, пронизанный летучей паутиной. Поди, председатель полкового бюро ждет, места себе не находит.

Члены партии и сочувствующие – связисты Белорецкого полка – собрались на лужайке, за селом. Усталые, пропыленные, в потных гимнастерках… Стрелки и пушкари сделали бросок, закрепились на новых позициях, отдыхают, а связист мотайся как угорелый от села к селу, тяни и чини провод… В глазах, обращенных на комиссара, читалось явственно: не рассусоливай, с ног падаем… Да и у него времени было в обрез. Подошел, сел на травку, сказал:

– Нечего тратить слова попусту, товарищи. Откроем прием в партию. Приступай, Лаврентьич! – кивнул он председателю полкового бюро.

Связисты по очереди поднимались, говорили о себе. Вопросов было немного. Знали друг о друге все. И в памяти оживали бои на Зилиме, у Чертовой горы, за Оханском, в непролазной лесной чаще… Игнат растроганно засопел: «Крепкие идут в партию ребята, идут обдуманно, всерьез!»

Но чем озабочен председатель? Повернулся, молвил тихо:

– Есть еще один желающий. Парень трудовой, а вот начинал в крутовской компании.

– Пошел-то ведь не с ней, насколько я понимаю.

– В рейде от Белорецка. Что бы ты присоветовал, Сергеич?

– Давай-ка, брат, без подпорок. Уверен в человеке, не жмись. Кто он такой?

– Был вторым номером у Колодина.

– Не ему ль в Перми продырявило черепок?

– Во-во. И опять на ногах.

Игнат подозвал белоречанина, стал писать рекомендацию. Вывел размашистую подпись и сказал: «Спрос теперь вдвойне!»

Тот принял бумагу в обе руки, губы его шевельнулись беззвучно…

Поздравив с приемом в партию, Игнат и Кольша завернули к разведчикам. И словно сердце чуяло. Утром на сторону красных перебежал улан с долговязым пехотным унтером. Игнат сам допросил того и другого.

– Рядовой Первой конной дивизии?

– Так точно, – отозвался улан, молодой кучерявый крепыш, и выложил на стол содранные погоны.

– Ее состав?

– Томский гусарский – раз, Канский драгунский – два, наш уланский – три, ну и казачий. Есть батареи, есть пулеметы, разрывными пулями снабженные.

Завразведкой согласно кивал головой: пока улан от правды ни на шаг.

– Ну, конница – дело известное: давненько едем хвостами к вам. А вот какая срочность подтолкнула – дозвольте объяснить. – В голосе улана пробилась тревога. – Четвертого дня офицерье гульбище затеяло и всяческие планы обговаривало. Мол, на подходе – вместе с легионом поповским – свежая Пятнадцатая дивизия. Мол, чуть подвалит – красным каюк.

Игнат посмотрел на завразведкой, тот удивленно весело прыснул. «Померещилось, не иначе!» – написано было на его остроносом лице.

Уловив недоверчивые взгляды, крепыш заволновался.

– Спросите хоть у Сереги, – сказал, показывая на унтера. – Дивизия-то им на смену идет!

– Ага, – подтвердил долговязый унтер. – Квартирьеры ейные в ночь пожаловали.

– Во, ангарец не даст соврать!

Игнат с интересом пригляделся к унтеру.

– Везет мне на знакомцев, и все почему-то из тех мест. Откуда, если точнее?

– Лучихинский.

– А-а, – разочарованно протянул комиссар. – Лычки-то где получил?

– В школе иркутской.

– Туда не каждого принимают, – неприязненно ввернул Кольша Демидов, сидя в стороне. – Значит…

– Ничегошеньки не значит, поверь слову! – с жаром заступился за своего спутника улан. – Сам до вас пошел, никто силой не волок!

– У вас там все такие были, вроде тебя? – спросил завразведкой.

– Разной твари по паре, – пробормотал унтер. – Кто зубы скалит, а кто рогами в землю… – Он помолчал, и снова: – Был у меня товарищ, тоже ангарский. И лет всего ничего, и статью взял, а… пропал вкруговую. Промеж трех сосен заблудился!

Слушая его торопливую речь, Игнат листал допросы вчерашних пленных, думало новых дивизиях и полках, подтягиваемых белыми к фронту, о предполагаемом ударе. «Вранье, офицерские сказки! Выдохся верховный правитель, спекся. Недаром штурмовая бригада Пепеляева сведена в батальон. А ведь она – краса и гордость Колчака!»

– Опросные листы – в штаб! – все-таки велел он. В конце концов, адмиралу терять нечего, может еще напоследок дрыгнуть ногой.

Разведчики выкатили на стол белоснежную голову сахара, угостили крепким чаем, отсыпали несколько дорогих папирос, но заботы торопили военкома все дальше.

Теперь было самое скверное. Вчера снабженцы, с легкой руки начснабрига Ксенофонта Медведко, раздобыли первача, устроили пир горой, а на рассвете, выйдя под звездное небо, затеяли стрельбу, всколготив село, только-только отвоеванное у белых. Подоспел патруль, загнал гуляк обратно в дом, но зло было сотворено, пятном легло на бригаду.

«Перебью сволочей, а там будь что будет!» – кипел Игнат, шагая вместе с Кольшей на квартиру Медведко.

В доме царил ералаш, на столах объедки, грязная посуда, на полу затоптанные окурки, по комнатам гулял прогорклый сивушный дух. Медведко, сизо-багровый, в одной нательной рубахе, медленно приподнялся с лежанки, следом испуганно повскакали остальные. На подоконнике сидела Палашка, медсестра летучего санотряда, размазывая по лицу слезы, ревела белугой.

– Приставали? – жестко спросил у нее Игнат.

– Не-е-е… Под арест попала ни за что…

– А кой черт сюда занес, в пьяное застолье? Постыдилась бы, сестра, больно ты милосердная… Ладно, иди. Пропусти ее, часовой! – Он круто повернулся к Медведко, тот вильнул мутными глазами вбок. – Рассказывай.

Начснабриг виновато развел руками, просипел:

– Что с ними поделаешь? Как с цепи сорвались… Уговаривал, урезонивал, честил – ни в какую!

– Урезонивал, а сам надрался… – Игнат хотел сказать: «свинья свиньей», но встретил взгляд Кольши Демидова, с трудом превозмог злость: парень прав, комиссару не пристало ронять себя до ругани. Коротко бросил: – Сдавай команду. Под трибунал!

Вперед с кривоватой улыбкой выступил рябой снабженец.

– Товарищ военком, да мы же в рейде вместе шли… Ай забыл?

– Нет, помню! Помню, как ты уворованной гусятиной объедался. Для тебя, видно, что гром, что пал – все равно. Ничуть не изменился… – Игнат повторил с нажимом: – Под трибунал! Кольша, распорядись.

Он шел по селу, и ярость продолжала клокотать в нем. «Ну и га-а-ад! Чем решил козырнуть… Рейдом! Слово-то какое вспомнил, только б уцелеть, удержать башку на плечах. Нет, не выйдет!»

У сельсовета он замедлил шаг, вспомнив о молодой учительнице. Приходила вчера, тоненькая, робкая, волнуясь и оглядываясь на окно, рассказывала: в сельсовете засело сплошь кулачье, в председатели пролез торговец, местный хлебный воротила, а секретарем – бывший урядник. «Зайти б сейчас, но просто нет сил, выбили снабженцы из колеи. Еще сорвусь, нагорожу с три короба. Лучше завтра или поручу Кольше, парень цепкий, остроглазый. Как сегодня-то посмотрел!»

От штаба рысью гнал ординарец, ведя в поводу белолобого.

– Комбриг велел передать – едет в Первый уральский. Вас просил побывать у белоречан.

– Что-то спешное?

– На юге прорвалась казара, идет по тылам.

У Игната враз отмело все как есть побочные думы.

2

С рассветом белые перешли в генеральное наступление.

И началось. Ба-бах! Бум-м-м-м! Вдоль передовой вырастали клубы разрывов, звонко лопалась шрапнель. Земля, тучами взметываясь к небу, засыпала с головой, уши закладывало от грохота. Ба-бах! Постаралась Антанта, черт ее раздери! В течение получаса все вокруг было изрыто глубокими, в едком чаду, воронками, брустверы снесены напрочь, обмелевшие окопы едва укрывали бойцов. Густая темно-синяя, почти черная мгла заслонила солнце.

Атака следовала за атакой, обстрел за обстрелом. Минута оторопи проходила, и снова поднимались в полный рост богоявленцы, архангельцы, белоречане и уральцы, делали бросок, опрокидывали белых коротким штыковым ударом. Среди пленных – они были даже при общем отходе фронта – попадались офицеры, но редко, предпочитали вогнать себе пулю в висок, Мобилизованные мужики сдавались охотнее. Кольша Демидов настиг долговязого юнца, ухватил за рукав. Тот не очень-то и сопротивлялся. Подал винтовку, ни разу не выстрелив из нее, снял подсумок, туго нашпигованный патронами.

У Кольши вырвалось:

– Мог бы убечь, парень. Что тебя держало?

– К вам собирался, – объяснил долговязый. – Еще давно.

Неожиданно круто переменилась обстановка на участке дивизии Васильева. Белая кавалерия кромешной ночью проскользнула у озер, ударила со спины. Все смешалось у соседей, перепуталось, покатилось к Тоболу. Дрогнула и Тридцатая, охваченная с флангов, атакуемая в лоб.

День и другой отступала калмыковская бригада, растеряв обозы, полевые кухни. Невесть куда запропал и штаб во главе с Петром Петровичем: вышел из села Воробьи, словно в воду канул… Свежая Пятнадцатая дивизия, усиленная драгунами и гусарами, двигалась по пятам. Гремели орудия, цепь за цепью накатывалась пехота, давил каленый зной, совсем как первым военным летом, перед Алатау. Озер кругом пропасть, а черпанешь, запалившись, – вода нестерпимо горька… Бойцы, измотанные непрерывными боями, еле передвигали ноги. Вот упал под соснами бородач Мокей. Что с ним, не ранен ли? Игнат подошел, осмотрел: вроде б нет. Мокей на секунду приоткрыл глаза, подернутые белесой пеленой, дернулся, снова уронил голову на раскаленный песок.

– Очнись, Мокей Кузьмич, ты ведь у нас весь поход проделал. Не такое бывало, вспомни. Если уж мы с тобой свалимся, что ж тогда остается молодняку? Садись на белолобого, пока гусары не налетели. Отдохнешь, подберешь кого-нибудь еще.

– Испить бы… свежей… речной… А конь твой сам еле плетется…

Мокей привстал с трудом, качаясь, побрел по дороге.

На четвертый день богоявленцы оседлали горушку, зацепились на ней, дали перевести дух белоречанам и уральцам. За спиной снова струил свои воды Тобол, поблескивал вдалеке манящей серебристой полосой. На том берегу просматривались корявые крыши волостного села, где стояли совсем недавно.

К Игнату подъехал Калмыков:

– Вконец осатанела сволота. Прет и прет. Надо… понимаешь?

Игнат кивнул. Да, требовался удар, веский, молниеносный, чтобы осадить белых, не допустить их к переправам… Они осмотрели позицию. Впереди змеистая речка, за ней – ровное, насквозь простреливаемое поле, дальше взгорок, на нем, судя по отсверкам стекла, белый штаб, слева щетинистым гребнем синел вековой лес, по-здешнему – урман.

Ударить решили немедля. Несколько рот выдвинулись к змейке-речке, завязали огневой бой. Тем временем главные силы пошли в обход, через бурелом, по колено, а где и по пояс в ржавой болотной воде… Наконец лес был пройден. Подоспели отставшие, пулеметные номера засели вдоль опушки, изготовились. Комбриг взмахнул наганом:

– Впере-о-о-од!

– Урррр-р-р-р-а-а-а! – загремело по урману. Атака была на редкость стремительной. Ни Игнат, ни Кольша, ни другие не заметили, как проскочили поле. Три новенькие пушки-скорострелки сиротливо застыли под горой: прислуга, обрубив постромки, ускакала прочь… Но вот подвалили резервы, до полка, не меньше, на склонах бугра началась рукопашная. Богоявленцы и белоречане били прикладами, литыми «пятками» наганов…