Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Но и сторублевка не обрадовала Терентия Ивановича. Он шел, тяжело передвигая ноги, с окаменелым лицом. Молча миновали Садовую, поднялись по Средней Пресне, свернули в Прокудинский переулок. У знакомых ворот стоял какой-то коротышка в сером, попыхивая папиросой. Егор мельком глянул на коротышку и тут же вспомнил, что тот топтался на этом же месте и вчера, когда наведался к хозяевам веселый кареглазый парень.

Молодой кузнец, голый по пояс, в брезентовых штанах, босой, умывался в глубине двора. Издали покивал постояльцам, спросил:

– Что нового, иркутяне?

– Велено ехать назад, – с усилием обронил Терентий Иванович.

Игнат кончил умыванье, крепко, докрасна растерся полотенцем, подошел, вынимая из кармана куртки что-то разлапистое, в искрах.

– А я вам трезубец отковал. Точь-в-точь, как рассказывали.

– Батя, острога! – вырвалось у Егорки. – Всамделишная! Насадил на шест – вся рыба твоя. И медведь не попадайся!

Кузнец потрепал его по плечу, немного помедлил.

– Зверье о двух ногах злее будет, – оказал он.

– Кенгура, что ли? – раскрыл рот парнишка. – Мимо в клетке провозили, видел. Но у нас таких не водится.

– Мал ты еще. Ну, идем чаевничать, сестренка блинов напекла.

7

Ночью отец, против ожиданий, спал спокойно, будто свалил с плеч непосильный груз. Не плакал, уткнувшись в ладони, не стонал, не скрипел зубами.

Утром Егорка открыл глаза, отца рядом не было. Он испуганно приподнялся на локте и замер – Терентий Иванович на ощупь двигал иглой, торопливо зашивал что-то в подклад зипуна.

– Ее? – оторопело спросил Егорка, имея в виду сторублевую. – А на дорогу?

– Не твоего ума дело. Вставай-ка лучше.

– Зачем?

– Ждет нас этапная контора. Одевайся, да поживей. – На лице Брагина-старшего проступило слабое подобие улыбки.

Теперь он шел на редкость проворно, поторапливал сына и вполголоса гудел:

– Чтоб я ту сотню потратил до Красного Яра? Да ни в жисть! Пускай берут на казенный кошт, и никаких гвоздей. Я, брат, законы знаю!

Но едва отец заикнулся о бесплатном проезде, старший чиновник этапного управления, на мгновенье оторвавшийся от бумаг, сухо отрезал:

– Шагай прочь, старик, не до тебя. Мы отправляем только арестованных. – Он обратился к писарю: – В Туруханский край всех перебелил?

– Имен десять осталось.

– Ох, как ты меня задерживаешь! Ради бога, позвони, что у них с партией? Готова, нет? – говорил он и рукой делал знаки служителям: лишних долой, долой…

Под их напором Брагины очутились за дверью.

– Ну-ну, – сквозь зубы пообещал кому-то Терентий Иванович и прямо у выхода сел на тротуар.

Минул час и другой. Стены домов, мостовая раскалились под солнцем, полыхали жаром, но Терентий Иванович так и не двинулся с места, лишь вполголоса посоветовал сыну:

– Накройся, да не торчи около, дуй в тенек!

Из окон высовывались писаря, пожимали плечами, прыскали в кулак. Несколько раз подходил городовой, трогал за плечо, бубнил:

– Эй, сермяга, пройди куда-нито, – и, не дождавшись ответа, брел на свой перекресток.

Вокруг Терентия Ивановича шумела суетливая городская жизнь. Люди спешили мимо, задевая слепого, чуть не наступая ему на ноги, дважды припускал короткий, но частый дождь, а он темнел неподвижной глыбой, вперив куда-то вдаль ясный взгляд, и легкий ветер играл перевитыми сединой космами волос.

В полдень к управлению подкатило авто, из него вышло начальство в немалых чинах.

– Отчего здесь нищие? – справилось начальство и поманило пальцем городового. Тот подбежал, отдал честь. – Почему непорядок, любезный?

Городовой что-то пробормотал, беспомощно разведя руками.

– Достукались! – Егор вытер со лба испарину. – Тикаем, папка, плохо будет!

– Э-э, нет, погодим немного: я их больше ждал на солнцепеке, – спокойно отозвался Терентий Иванович.

К ним рысью подбежал городовой, придерживая шашку.

– Накликал беду на свою и мою голову, шутоломный старик… Их высокоблагородие серчают и требуют к себе!

– Вот это разговор! – Терентий Иванович быстро как ни в чем не бывало встал на ноги, отряхнул колени, поправил суму.

Начальство приняло, стоя вполоборота, снимая и снова натягивая ослепительно белые перчатки.

– Надеюсь, тебе объяснили все?

– Так точно, ваше благородие, – подтвердил Терентий Иванович. – Все и… ничего…

– Я спрашиваю, тебе объяснили, что этап – не богадельня? Ты-то сам видишь, куда попал?

– Беда моя, не вижу. Чего нет, того нет.

– Что ж, придется отправить в полицейский участок!

– Один конец, ваше благородие. Сюда с весны добирались, по теплу, а теперь не дотянем, осень – вот она… Пропадем.

Хмурясь, начальство подошло к краю огромного стола, надавило кнопку, в дверном проеме мгновенно возник молодой офицер.

– Зачислить на довольствие и в вагон для сопровождающих, до Иркутска.

– Слушаюсь, господин подполковник!

8

Классный вагон, прицепленный в хвост тюремного поезда, был полон: ехали невесты, жены, братья и другие родственники арестантов. Свободное место нашлось только рядом с дверью, но Брагины были рады и ему. Терентий Иванович повесил на крюк суму, посидел и вдруг сказал:

– Вот что… Стемнеет не скоро, слетай-ка на Пресню, а то ведь ушли и спасибо не оказали. Возьми гривенник, леденцов купишь Иринке, а хозяйке и Игнату – поклон. Я бы и сам смотался, да место уплывет.

До Прокудинского Егорка добрался быстро, благо подвернулась попутная пролетка. Он прицепился сзади, за час с небольшим проехал изгиб Садового кольца. «Вот удивятся хозяева, когда про этап расскажу…» – весело думал Егорка. С беззаботным свистом взбежал по лестнице и остановился: навстречу медленно, вся в слезах, шла Иринка. Увидела постояльца, прислонилась к перилам, губы ее жалко дрогнули.

– Дядю Игната забрали…

– Как? – опешил Егорка.

– Подъехали на извозчиках, нас вытолкали в коридор, все перерыли. А потом… – Дальше она не могла говорить, затряслась в беззвучном плаче.

Глава вторая

1

Егорке было невмоготу. Вертелся с боку на бок, пытаясь заснуть, а в уши знай долбило занудливое теткино стрекотанье. Надо же! Считай, с утра засела она в брагинской избе, сизо пламенея налитыми щеками и выстукивая по столу мясистым кулаком, долдонила:

– Жить не умеешь, Грунька! Люди-то с чего порой начинают? Реже с целкового, чаще с копейки, а ты сотню не смогла удержать. Как твои вернулись на Феклу-заревницу, так и сидите сиднем.. Говоришь, и синенькой не осталось?

– Последняя красная, и та поплыла… Задолжали мы много, Настя. На леченье, на то, на се. Степану, опять же, полушубок справили с пимами, ребятенки вылезли из штанов и рубах… – робко оправдывалась Аграфена Петровна, склонясь над выкройками.

– Не-е-ет, была распустеха и помрешь ею! – наседала старшая сестрица. – Да я бы на месте твоем чего-чего не сотворила! В крайности, самогонку стала бы гнать и продавать. Из пуда муки получается двадцать бутылок, понимаешь? И парнишек приструнила бы. Степанка зацепился за Старо-Николаевский завод – хорошо, теперь Егорке и Веньке присматривай хозяев крепких. Нечего баклуши бить!

– Опомнись! Егорка всего на той неделе серп из рук выпустил. Совсем заездили мальчонку… – Мать с трудом удержалась от слез. – Ваши-то, одних с ним лет, в Братске учатся, хлеб только в печеном виде знают.

– Заимей с наше, милая, а потом… – начала было сестрица и осеклась: видно, вспомнила, как в свое время поделила меж собой и братом долю Груньки, которая вышла убегом за поселенца, приписанного к их деревне.

– Ты… все сказала? – подал голос Терентий Иванович. Он горбился в темном углу, что-то вырезал на ощупь из куска дерева. – Тогда прогулялась бы по холодку, чем париться в душегрее. Помогает, и крепко.

– А ты, вор, помалкивай!

– Чего ж я у вас украл? – справился Терентий Иванович, дергая седыми бровями.

– Не украл, а хотел, поди. Зря на каторгу-то не пошлют!

– Тьфу, стерва!..

– Тереша!.. Настенька!.. Да не ругайтесь вы…. Господи боже мой!.. – твердила бледная Аграфена Петровна, поворачиваясь от мужа к сестре.

Что-то стукнуло о стекло. Егорка, лежа на скамье, скосил глаза: с завалинки его манил к себе закадычный друг Васька Малецков. Егорка опрометью выскочил за дверь, и его разом охватило сыростью.

– Зачем звал?

– Учительша приехала!

– Да ну-у-у?

– Вот те крест!

– Из волости, что ли? – Егорка с сомненьем посмотрел на заплывшую грязную дорогу.

– Нет, на лодке, из Братска.

– Ходу, Васек!

Они побежали вдоль деревни, протянувшейся над яром. Ветер с дождем все наддавал. Басовито шумели нагорные сосны, гнулись, мотая ветвями. Наискось по реке, испестренной ударами крупных капель, без конца шли волны, с гулом накатывали на гальку, взметывались брызгами у лодок. Берестяные кибасы неводов – на козлах – гремели, сталкиваясь.

У своего дома Васька приостановился.

– Зайдем к нам, а то батька…

Семья Малецковых обедала. Почти половину стола заняли дети – Васькины сестры и братья; рядом с отцом пьяненько помаргивал молодой зять Петрован, приехавший с женой из Лучихи. Он догуливал последние деньки перед солдатчиной. Тут же сидел сосед Силантий, справной мужичок лет сорока, ласково жмурился на початую бутыль самогона.

Васькины глаза сверкнули голодным блеском. На столе в глубоких чашках мелко накрошенный полевой лук, огурцы, шматы малосольного тайменя… Сесть, поесть? В конце концов любопытство пересилило. Он заскочил на кухню, выхватил из чугунка несколько вареных картофелин, побросал в карман, пошел к двери.

– Ты куда? – крикнул Малецков-старший.

– Учительша едет, велели встречать! – выпалил Васька, таращась на отца. – Вот, спроси у Егорки.

– Ага, дядя Поликарп!

– А не брешете?

– Д-дело есть д-дело, – заикаясь, молвил Петрован. – Ч-ч-человек новый, п-помогут…

– Пустая затея, кум, – кисловато заметил Силантий. – Мы, слава господу, без учебы век свой живем, и дети обойдутся.

– Грамота, она н-н-никому не мешала, – возразил Петрован. – А ну, Васька, с-с-скажи: д-дюжина и д-дюжина – сколько б-будет?

– Двадцать и еще четыре! – отрубил Васька.

– Молодцом. Учись д-д-дальше. С-с-сват, ребятишки-то, а?

– Ладно, дуй, – подобрел Малецков-старший.

Боясь, как бы отец не передумал, Васька пулей вылетел прочь. На бегу доставал картошку и ел. Под конец вспомнил о Егорке, разломил последнюю:

– На!

– Спасибо, не хочу! – Егорка усмехнулся, косясь на него. Мал окоренок, да удал: жратву и во сне видит. Вечно голодный!

Около избы Дуньки-солдатки, отведенной под школу, толпился народ. Ребята густо облепили окна, заглядывали вовнутрь. В стороне, взапуски щелкая кедровые орехи, судачили бабы.

– Очень уж тоща и с лица бледненькая. А так ничего-о-о. Пальтецо на ей драповое, шляпка, чулки шелковые. Одно слово, городская!

– Добра, поди, навезла с собой?

– Какое там добро. Чемодан, сверток постельный, стопа книжек, вот и все.

При виде подошедшего Зарековского бабы смолкли, расступились и снова сдвинулись у крыльца гомонливой гурьбой. Вслед за старостой прошмыгнули в дверь Васька и Егорка.

Молоденькая учительница, прижав руки к груди, стояла посреди горенки, медленно переводила взгляд с темных, в потеках застарелой смолы стен, обшарпанных столов и скамеек на разбитое, заткнутое тряпкой окно, и староста улыбчиво ей говорил:

– Располагайтесь, Елена Финогенна. Чем богаты, тем и рады. Эй, Дунька, помоги барышне… А обедать милости прошу ко мне.

На зов явилась хозяйка, рослая кривая баба, двумя пальцами – указательным и большим – провела по губам.

– Дык… что же? Садись, девонька, ноги, чай, не казенные. Вот – школа, класс, там – в чулане – я, ну а ты в каморке жить будешь. Пусто в ней пока, но Пал Ларионыч, благодетель наш, обещал топчанишко какой-никакой. Так и пойдет…

– Да-а-а, пружин у нас нету, – развел руками Зарековский.

Учительница еще раз посмотрела вокруг, взметнула ресницами на старосту.

– Здесь и раньше учились?

– Пробовали, это точно. Учитель в прошлогоде пожаловал, как и вы, в одиночестве. По первости бодрился, потом затосковал. Ну, а самогону в деревне хоть залейся. Он и того… с копыт долой.

– Десять недель учил! – вставил Егорка ломким баском.

Она повернулась к нему, согревая дыханьем озябшие пальцы.

– Много вас?

– Не. Сперва было четырнадцать, потом осталось шестеро. Кто сам не захотел, кого отец-мать не пустили, а кому и не в чем зимой.

– Брысь! – гулко рявкнул староста.

Ребята сыпанули из школы на пробирающий до костей сырой ветер.

По улице, навстречу, торопился Мишка, меньшой сын Зарековского. Васька отвернулся: они давно, чуть ли не с пеленок, были не в ладу.

– Ты куда, москвич? – спросил Мишка.

– А ты?

– К Дуньке-солдатке. Говорят, учительша прикатила… Черт, в Братском реальном донимали, шиш с маслом выкусили, теперь здесь покоя не дают! – Он сдвинул на затылок новенький картуз, далеко отплюнулся. – Принесло ее не ко времени – лученье на носу. Поедем завтра?

– С кем да с кем?

– Стешка Фокина собиралась, Дунька, еще две бабы. – Мишка встрепенулся. – Ого, папаня мой топает, и, кажись, не один. Та самая, городская?

– Она и есть.

– Ну-ка, что за птица-синица!

Мишка нагловато прищурился, хмыкнул, с развальцей направился к своим воротам. Егорка смотрел вслед. Крепко живут Зарековские, широко! Ладный, в мелкой затейливой резьбе, крестовый домина, сараи и амбары под железными козырьками, рядом лавка бакалейная, где круглый день толчется народ. Вон пьяный Фока Тюрин, прихрамывая, пятится из бакалеи. Поди, что-то приволок на пропой, хотя вроде бы и тащить нечего… За ним идет Кешка, брат старосты, ухмыляется в бородку.

– Дешево? Что ж, не неволим. Езжай, милок, в Лучиху, плыви в Братский острог, не препятствуем. Там за бесценок отдашь. А теперь убирайся со своей поганой сетью. Ну? – и слегка потеснил Фоку от двери, тот взмахнул руками, оступился, полетел с крыльца.

– Живодеры вы, Зарековские! – крикнул Фока, приподнимаясь и отплевываясь от грязи.

– Пой, милок, пой. Только давно ли на коленках перед живодерами ползал? То-то и оно.

Егорка посмотрел на Ваську Малецкова. Ясно, о чем он думает… О дяде Федоте, наверно, и других молодых, угнанных в прошлом году на фронт, кое-кто из них уже успел сложить голову от германских и австрийских пуль, а брательники старосты остались дома: нашли у них доктора неведомый изъян, один и тот же у обоих. Конечно, болтали разное, но всему верить? Тетка Настасья вон отца иначе как вором и не называет. А за что, спрашивается, дали ему два года каторги? Шел в воскресный день от своего свата, в деревне под Пензой, набрел на толпу. Оказывается, ночью кто-то залез в амбар, унес несколько штук холста и селедку, забыв под дверью лапотный след. «А может, моя корзинка подойдет?» – загоготал подпивший Тереха и поставил ногу на крыльцо. Следы совпали точь-в-точь…

2

В сумерках учительница заявилась к Брагиным. Егорка с младшими братьями играли в подкидного, на щелчки. Мать, ухватывая последние отблески света, сидела за швейной машинкой. Приход гостьи первым почувствовал Терентий Иванович. Насторожился, устремил незрячие глаза к порогу.

– Кто там?

– Здравствуйте. Учительница я.

– Милости просим, барышня… – Брагин привстал, безошибочно указал на табурет. – Мать, спроворь-ка чаю, а вы, огольцы, потише!

– Не беспокойтесь, я на минутку. Мне бы… молоток.

– Молоток? – удивленно переспросил Терентий Иванович.

– И дюжину гвоздей, пожалуйста.

– А зачем, если не секрет?

– Полку хочу сделать, под книги.

– Ах ты, господи! – заволновался Брагин. – Что же ты днем-то не передала с Егоркой? Сколотим! Тебе куда, в угол, что ли? Венька, сбегай, вымеряй. Да мы тебе, голубушка моя, не одну, а три полки смастерим, и такие – ахнешь… – Он помолчал. – Ведь я столярничал, пока не ослеп, и вроде не хуже других. О ледоколе «Байкал» слыхивала? Вся надстройка была за мной. Сама-то из Иркутска будешь?

– Да.

– Ну, дом генерал-губернаторства тебе знаком. Я отделывал с артелью, – Терентий Иванович опустил голову, задумался. – А со школой как? Довольна ли? Ты, барышня, не давай старосте спуску. Надо, так надо. Будь посмелей.

3

Лучили в протоке за еловым островом. Лодка-ангарка медленно двигалась против быстрины, неся перед собой широкую кованую «козу», огонь, разведенный из смолья, высвечивал дно вплоть до мельчайшего камешка. Егор отталкивался шестом, Дунька, Стеша и Мишка Зарековский кололи рыбу.

– Тихо! – замирал с поднятой острогой Мишка. – Вот он, красавец, вот он, голубой… И через мгновенье: – Черт, сорвался!

Больше всех везло почему-то Дуньке-кривой: она раз за разом поддевала то валька, то сига, а то буйного маленького таймешонка.

– Ну, ведьма одноглазая, – крутил головой Мишка.

– Один – да зорок, не надо твоих сорок! – тараторила она, вытаскивая из воды новую добычу. – Ох и острога у тебя, Гоха. Может, обменяемся? Перемет, сеть – ничего не пожалею!

– Дареная, – ломким баском отозвался Брагин.

На заре пристали к острову, чтобы обогреться и перекусить, до Красного Яра было не меньше четырех верст. Пока Егор с солдаткой разводили костер, Мишка Зарековский вьюном вертелся около Стеши. Изловчился, обнял ее сзади и тут же отскочил, держась за скулу.

– Чего дерешься?

– Не лезь, выпороток щучий, еще мал.

– А когда подрасту, можно? – спросил Мишка с нагловатой улыбкой. – Федотку-то Малецкова ждать и ждать, ну, а Фока больше… – Зарековский не успел договорить.

– Ой, бабоньки, ведьмедь! – пронзительно, не своим голосом вскрикнула Дунька и, вскочив, затоптала едва занявшийся огонь.

Егорка обернулся и похолодел – от елового леса, щетиной нависшего над берегом, накатывалось на них сквозь туман что-то бурое. Опомнился он посреди протоки – на корме, за рулем.

– Господи, спаси и помилуй… Господи, спаси и помилуй… – твердила кривая, упав на дно лодки и придавив своим грузным телом Стешу. В гребях мотался Мишка с остекленелыми глазами, весла в его руках беспорядочно, чаще вскользь, били о воду, а следом по вспененной полосе плыл медведь.

«Что ж будет? – пронеслось в Егоркиной голове. – Съесть не съест, но всех перетопит к черту…»

Стеша наконец выбралась из-под солдатки, туго-натуго затянула сбившийся платок.

– Эй, щенок, подвинься! – бросила с досадой Мишке. – А ты, Егор, держи против теченья. Вот так… Видал, космачу-то не понравилось?!

Относимый быстриной, медведь повернул обратно.

– Слава тебе господи! – солдатка перекрестилась. Но Стеша продолжала следить за бурым пятном, прицыкнула на Мишку, когда он заикнулся о том береге. Нервно похрустела суставами пальцев, еще теснее сдвинула брови.

– Так и знала. Забегает выше!

Снова медведь плыл наперерез лодке, двигался с невероятной скоростью, поджав уши и всхрапывая точно конь. «Теперь не промахнется, – трепетно думал Егорка. – Заскочил с запасом. Вот и Стеша сникла…» Та сидела с потерянным видом, почти не мигая, смотрела перед собой. И вдруг вздрогнула как от толчка.

– Ну-ка, подмени! – велела она Дуньке.

Медведь правил к носу ангарки, и туда же пробиралась неизвестно зачем Стеша.

– Одурела! – взвизгнула кривая, ухватив ее за подол.

– Пусти, – сказала Стеша. В одной ее руке очутился ком бересты, другой она лихорадочно шарила а кармане.

Пять саженей оставалось бурому до них, четыре, три, две… Солдатка ойкнула, бросила весло, уткнулась в колени. Зарековский, запрокидываясь на спину, все сильнее разевал широкий рот. Озноб с головы до ног потряс Егорку. Шатаясь, он привстал на корме, крепко стиснул маленькую трезубую острогу. «Вогнать в пасть, а там будь что будет!» Медведь был совсем близко. И в самое последнее мгновенье, когда он занес мокрую когтистую лапу, чтобы уцепиться за борт, охваченная пламенем береста ударила ему в глаза. Медведь рявкнул от неожиданности и боли, отвалил прочь…

Прошумел перекат, своевольно развернул лодку, мимо пронесся камень. Четверо сидели, оцепенев, пока справа не завиднелся Красный Яр. За весла взялись только перед самой деревней, молча пристали к берегу, поделили рыбу.

Дунька вдруг прыснула, захохотала во все горло.

– Ой, мамоньки, ой, родные!

– Ты че, спятила? – хмуро спросила Стеша.

– Помнишь, в прошлогоде Силантий в прорубь угодил? Точь-в-точь Минька-водоплав!

– Силантий так, середка на половину… Есть у нас и побурее! – Стеша покосилась на Зарековского, подняла мешок с уловом, пошла по взвозу наверх, легконогая, статная. Егору ни с того ни с сего представился рядом с ней Фока, ее муж, маленький, остроносый, припадающий на один бок, и неясная жалость кольнула сердце.

– Ну, погоди! – сквозь зубы пробурчал Мишка.

– Ты кому?

– Проехали, телок!

С севера, из-за косматых увалов, наползали тучи, клубясь, густели, готовые сорваться первой крупой.

4

Шел третий урок, близился полдень, и в классе наконец посветлело. За окном бесновалась метель. Над сугробами, наметенными с осени вдоль берега, разгуливали вихри, и сквозь них смутно проступало белое, в торосах, ангарское плесо с обозначенной вехами санной дорогой на Братск.

«А ведь завтра закон божий! – вспомнил Егорка Брагин. – Хоть бы путь замело, что ли?» Знал: наедет батюшка – тошно будет всем. Чуть подзабыл какую-то строчку стиха – тут же голыми коленками на горох, а перед тем тяжеленной, в медных оковах, книгой – по голове!

Васька Малецков, наклонясь к Егору, шептал о немецком тесаке, принесенном с фронта дядей Федотом, который неделю назад вернулся домой весь израненный.

– Только ты ни гугу, понял? Узнает урядник, арестует без звука. – Васька лукаво усмехнулся. – Ваш Степан увидал тесак, прямо головой тронулся: отдай и отдай. Губа не дура!

Егорка рассеянно слушал его, а сам смотрел на чудо-бляху в руках Зарековского.

– Где нашел?

– Зачем искать, когда у папани их целый воз – и десятские, и сотские. Хошь, подарю на блесну?

– А взамен? – дрожащим голосом спросил Егор.

– Че с тебя возьмешь. Бери так, – Мишка с торжеством поглядел на потупившегося Малецкова.

– У-у-у-у-у! – радостно прогудел на весь класс Егорка, и тут же был наказан за шум. Учительница быстро подошла к нему, крикнула:

– Руку! – пребольно обожгла линейкой. И сама ж покраснела, задышала часто, из ноздрей хлынула кровь. Она стояла у окна с запрокинутой головой, прижимала к носу беленький, в вышивке платок. И толпились вокруг испуганные ребята, ненадолго оставив баловство…

Занимались по одному букварю. Учительница ходила вдоль единственного стола, зябко вздрагивала, куталась в шаль.

– Малецков, читай. А вы запоминайте, запишете потом, – она раздала ученикам по листку серой бумаги, с трудом удержала вздох. Мела нет, от карандашей за полгода остались короткие огрызки. Где взять. Не мешало бы раздобыть побольше керосину, нужна вторая лампа, но идти и снова кланяться Зарековскому? Нет, ни за что!

Она вспомнила, как староста осенью тянул со сходом. То мужики на охоте или на рыбалке, то сам отправится в Браток. Выпал снег, завьюжило, а он все обещал… Ни к чему не привел и сход.

– Школу надо чинить, мужики… Проконопатить стены, вставить стекла, подновить крышу. Ну, так как же? – спросила она и почувствовала – упали ее слова в пустоту. Старики скребли в затылках, медлили, староста ухмылялся: «Дескать, упреждал я вас, барышня милая, не поверили. Теперь вот и кусайте губки!» Поддержал ее лишь Степан Брагин, угловатый парень с копной медных волос.

– Айда, спроворим, чего рассусоливать? Не для кого-то, для себя! – и рывком нахлобучил шапку.

– Скорый какой! Тебе что, погостил – утопал, а в деревне своих дел невпроворот! – загалдели кругом. – Управские господа пускай мозгуют, им за то большое жалованье идет. Ну, а нам не с руки…

Да, что и говорить, земцы из Братска не забывали. На прошлой неделе, как раз после схода, прислали с почтальоном объемистый пакет. Она с трепетом развернула обертку и без сил опустилась на табурет. В посылке, находился волшебный фонарь и дюжина серий теневых картинок. Что делать с ними? Показывать в классе? Но ребятам без малого по шестнадцати, другое у них на уме… Иной посмотрит в упор – мурашки по спине пробегают.

Она мельком глянула на притихшего Егорку, обеспокоенно потерла лоб. О чем хотел поговорить с ней вчера Терентий Иванович? Хмурился, переступал с ноги на ногу, порывался сказать что-то, но так и не сказал…

Прозвенел последний звонок, и ученики гурьбой высыпали на улицу. Шагая обок с Егоркой, по макушку закутанным в отцовский зипун, Мишка Зарековский зло оглядывался на школу, сипел:

– Кляузница она, папаня говорил… Пишет в губернию и в уезд, жалуется. Мол, не отвели теплого угла, то да се. А что мы ей – кумовья? Сама приперлась, никто не звал!

– Книжку почитать не дашь? Ту, в картинках? – сказал Егорка, выстукивая зубами от каленой декабрьской стужи.

– Бери, пользуйся моей добротой. Да только не запачкай, у вас, брагинских, это скоро! – смилостивился Мишка и расстегнул борчатку, достал из-за ременного пояса книгу. – А теперь – приказ: перекусишь, беги на поскотину. Будем пулять по снегирям.

– Л-л-ладно… – ответил Егор.

Поодаль, у Стешиного заплота, его ждал сумрачный Васька Малецков.

– На реку не собираешься? Тычки я давно не проверял.

– Нет. Мишка звал на поскотину. Ружье принесет, во как!

– С разбором дружбу водишь. Куда нам до Зарековских, – обиженно сказал Васька и махнул рукой.

5

Егор бегом влетел в избу, затоптался у печи: «Ух, и мороз!» А носом чуял – сварила маманька сусло, и не простое, а с черемухой. Она еще с лета, про запас, насушила и намолола целый кошель молодого хлеба, долго берегла и вот – не удержалась… Но где она сама, и отчего так тихо в горенке?

Он сунулся в чулан, удивленно заморгал. Отец и мать сидели на скамье: она о чем-то задумалась глубоко, – так часто бывало после слез, – он с виноватым видом гладил ее худенькую руку.

– Мам! – крикнул Егор. – Дай борща, а потом я уроки живо сделаю. А потом…

Терентий Иванович грузно встал, покивал сыну.

– Вот что, Гошка. Придется тебе ехать в Вихоревку, до Прова Захаровича. Завтра и отправишься, вместе со Степаном. Завезет по дороге на Старо-Николаевский.

– Завтра? А… учеба?

– С ней надо немного подождать, помочь маманьке. Вас пятеро, каждый есть просит, а она одна. От меня какая польза? – Отец двинул кадыком, словно проглотил сухой комок. – Поробишь полгода, а там и в школу сызнова, с божьей помощью.

В уши Егорке надавила тишина. Он прислонился к бревенчатой стене, вытолкнул запоздалое:

– А я пятерку сегодня получил…

В брагинской избе не ложились допоздна. Копошились на полатях Венька с Пронькой и Минькой, старшие сидели вокруг стола, прикидывали, у кого бы разжиться на время валенками и полушубком.

– Попросим у Федота, и дело с концом. Он пока щеголяет в солдатской справе, – решил Степан, занятый починкой прохудившегося отцовского ичига.

– А примет ли Пров-то? – Терентий Иванович с сомненьем подергал полуседой ус.

– Сам заговорил о братишке, я его за язык не тянул…

– Мало теперь таких, с голубиной душой, – вздохнула мать и на мгновенье приостановила веретено, засмотрелась на лампу.

– Жаль мне его… – обронил Брагин-старший.

– Кого?

– Да Прова, кого ж еще… Не заладилась судьба. А какой был плясун в молодости, какой певун…

– Ни хрена себе, обделенный! – хохотнул Степан, со свистом протаскивая дратву. – Что ж, тогда и Зарековских, и тетку Настасью пожалеть надо, за компанию?

– Ну, нет. Они знают свое место.

– А Пров не знает, разнесчастный человек?

– То-то и есть.