Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

«Ай да парень! – удивленно-весело подумал Игнат, глядя на него. – Еще утром психовал, очертя голову лез на штык часового, только б спасти шкуру. И – на тебе!»

6

В полдень отошли к Перми-второй. Дотлевая, чадили горькой копотью пакгаузы, горели вагоны, дома станционного поселка. Там и сям раздавались разрывы, пули с визгом налетали со стороны вокзала, занятого противником. Кругом валялись убитые. Поодаль серой громадой замер бронепоезд, которому теперь не было пути за Каму.

Командиры ненадолго сошлись вместе. Были здесь и маленький стрелок с несколькими взводными камышловцев, и молодой камец. Начальник артиллерии зачитал приказ о переходе на правый берег реки.

– Мы-то переправимся, ну а раненые? – заметил стрелок. – Подведем под пулю, только и всего.

– Что ж, бросать на станции, по-твоему? – вскинулся бородач.

– Раненые едут на Юго-Камский завод, с путейской группой, – решительно сказал Игнат. – У Наташи вон целый обоз наготове.

– А что на юге? – с тревогой спросил начарт.

– Там? Тридцатая дивизия!

– Сорока на хвосте принесла?

– Чую нутром, понимаешь…

– Ох, рискованно!

– Мы без риска ни на шаг… Только оставьте мне сотни полторы камышловцев, одна просьба. Через день-другой верну…

Санитарный обоз, с которым были последние защитники Перми-второй, тронулся в путь на закате. Опустела Кама, смолкли пушки на Мотовилихинских горках. По пристанционным улицам с воем проносился ветер, завивал смерчи, швырял в глаза колючий снег. Бронепоезд, начиненный динамитом, посылал вслед последний громовитый зов…

Уходили Казанским трактом. Далеко по нему, версты на три, не меньше, растянулась темная лента обозов. Ехали подводы с женщинами и детьми, обок вышагивали вооруженные винтовками путейцы, кое у кого еще торчали за поясом сигнальные рожки. Санитарный обоз мало-помалу настиг беженцев, перемешался с ними.

Плотно дул ветер, особенно злой на открытой, почти безлесной равнине. Люди продрогли после часа ходьбы, ежились, выстукивали зубами. А дорога разматывала петлю за петлей, и не было ей конца.

Хорошо, среди беженцев оказалась говорливая бабка, малость развеселила народ. Пригласив к себе на воз Натку, она рассказывала:

– До чего исперепичагалась, милая, просто жуть! Как это зачали стрелять-то, а старик мой с ружжом побег, осталась я как перст одна. А под окошком ка-а-ак бухнет. Что такое, думаю, дай гляну и заодно водицы принесу. Только я за порог, а над воротами сызнова ка-а-ак бухнет. Ведро из рук, в грудях подхватило, ноги подсекло. Села я, голубушка моя, на ведро, да так на ем и осталась. Все пули мимо пролетели, какие были. Все до одной!

«Теперь вот как бы нам не исперепичагаться, когда напрут белые. Ждать их, по всему, недолго!» – подумал Нестеров.

Молодой камец, идя рядом, неожиданно повесил нос.

– Ты чего, горе луковое?

– Муторно, комиссар. Экая прорва идет, и за каждого будь в ответе…

Слева, заметенным проселком, подошла какая-то колонна с подводами, вплелась в общий поток. Подбежал запыханный, чем-то донельзя обрадованный стрелок.

– Наши, второй и третий батальон. И с ними лесново-выборжцы. Были отрезаны Пепеляевым, пробились!

– Куда они теперь?

– Пока с вами, а дальше – за Каму, на соединенье со штабом полка.

Обозы и пешие втянулись в лес, разом стемнело. Дорога упала в глубокую лощину, опять повела на обдутый косогор, и впереди наконец-то блеснула огоньками деревня Верхние Муллы.

Едва расположились на ночевку, со стороны заслона раздался предупредительный выстрел. На тракте появился враг. Пока обозы сворачивались и уходили в темноту, отряд залег перед деревней, благо на опушке еще с лета были отрыты учебные окопы.

Молодой камец все больше осваивался с новой для него ролью командира. Умно расположил цепь, на взгорке поставил единственный пулемет, на случай, если с фланга налетят белые лыжники, велел: стрельбу открывать, когда «кокарды» минуют одинокую разлапистую сосенку.

Солдаты Барнаульского полка шли как на параде, сомкнутым строем: видно, думали взять голыми руками, без боя. Красные молчали, напрягаясь, держа окоченевшие пальцы на спусках. До сосенки выждали-таки, не сорвались, потом ударили залпами. Барнаульцы отхлынули, оставил бугорки неподвижных тел, и вдруг снова ринулись к деревне. Встречный огонь усилился, с пригорка застрочил пулемет… Больше до утра белые не беспокоили: отстали, затерялись в ночи, словно их и не было.

Отряд нагнал обозы у деревни Ясыри. Там была первая остановка. «А рана за день так и не побеспокоила ничуть! – мелькнуло у Нестерова, обходящего караулы. Пошевелил плечом, снова удивился. Еще вчера иное неловкое движенье причиняло тупую боль, – и вот – пожалуйста. – Значит, повоюем!»

В низине, средь мохнатых елок, плясали костры, люди жались к ним, давясь дымом и влезая чуть не в пекло, кипятили в манерках воду: только она и согревала. Бросив на снег охапку еловых лап, Нестеров полежал с закрытыми глазами и вскочил как встрепанный – брюки занялись огнем.

– Не спишь, комиссар? – с позевотой пробормотал камышловец, уткнув нос в воротник трофейного полушубка.

– Попробуй, усни. Тьфу, черт, какая дырища выгорела!

Сменив караулы, Игнат направился к избам. Натку он разыскал в школе: с деревенскими девчонками она хлопотала вокруг тяжелораненых, перевязывала, поила чаем и молоком. В углу стонал недавний сосед по больничной палате, бился простреленной головой. Многих зацепила слепая во время пермских боев, жаль было всех, но его жаль вдвойне: шел от самого Белорецка…

При виде Игната девчонки вскрикнули.

– Не бойтесь, это наш комиссар, – успокоила их Натка.

– Ой, а мы думали… Чего ж он у порога? Пусть идет к печке, оттаивает.

– Стоит ли? С мороза и опять на мороз… – еле выговорил Игнат. – Ну, как вы тут устроились?

– А вы?

– Краше не надо: лес под боком, снег на версты. Сидим, пьем чай. Помощь не требуется? Ну, до встречи.

За дверью его нагнала Натка, привстав на носки, крепко поцеловала.

– Береги себя, – шепнула напоследок.

7

Белые смерчи бушевали всю зиму, прорезаемые взблесками огня, подчерненные пороховым дымом. Снова пришлось отступать, скрепя сердце, стиснув зубы.

Отступать… Пядь за пядью отдавать, казалось, навсегда отвоеванную землю, цепляться за каждый взгорок, речку, перелесье, чтобы выиграть минуты и часы, дать возможность отойти обозам и артиллерии. Сутками не слезать с седла, позабыв, что такое теплая ночевка, спокойный, без тревог и забот сон…

То здесь, то там возникала брешь, белые клиньями лыжных штурмовых отрядов рассекали оборону, делали за обходом обход.

Богоявленцам до сегодняшнего вечера крепко везло. От самой Нытвы шли укатанным трактом, не торопясь, отбивая короткие наскоки Шадринского полка.

Яркий морозный день и солнечные лучи так преображали застывший по обочинам лес и он так глубоко входил в душу своей зачарованностью, трепетно-тонким безмолвием, что казалось: ели и сосны – это живые, удивительно чуткие существа… Игнат в первый раз ощутил облегченье, чуть ли не покой. В голову вплетались думки о Наташе, о том, как было бы здорово, если бы она ехала сейчас рядом…

И вдруг от Очерского завода, в тылу, раздалась пушечная пальба. Вскоре появился связной, ординарец Ивана Степановича, передал: крупные пепеляевские колонны идут наперерез бригаде, первоуральцы их сдерживают, однако напор очень силен.

Вот наконец и завод, накрываемый огнем белогвардейских батарей, в зареве пожаров. Богоявленцы сходу ринулись в контратаку, помогли уральцам выскользнуть из готовых сомкнуться клещей.

А утром, на марше, попали в кольцо сами, узнав о том совершенно случайно.

Из-за ельника выехали гурьбой кавалеристы, без шапок, раскосмаченные, в кровавых ссадинах.

– Кто такие? – спросил Калмыков.

– Разведка Двести шестьдесят четвертого Верхне-Уральского, товарищ командир. Край незнакомый… заблукались.

– Вы теперь у Ивана Грязнова?

– Ага, в красноуфимской бригаде. Идет по Казанскому тракту, на Кильмез.

– А почему «безголовые»? – спросил Макарка, переглядываясь с Игнатом: дескать, полюбуйся на них!

Казак досадливо свел брови, доложил скороговоркой:

– Впереди белые, товарищ командир, около двух рот. Лежат поперек большака. Чуть мы с проселочной выбрались, они очередью!

– А вы наутек, ясное дело? – снова не удержался Макар. – Где все-таки шапки-то посеяли?

– Сучьями посбивало… Мы ж хотели как лучше, вас предостеречь.

– Спасибо, казаки, – вмешался Калмыков. – А ты, уховерт, на свое место!

– Слушаю!

Командир и комиссар достали карту, озабоченно склонились над ней. Как быть с лыжниками, заскочившими наперерез полку? Развернуть батальоны, атаковать в лоб? Но по снегу далеко не ускачешь, а на дороге определенно выставлены пулеметы…

В небе послышалось гудение. Сбоку вынырнул аэроплан, с крестами на крыльях, снизился, высматривая тракт. Нестеров стиснул зубы. Черт, еще этой окаянной птички не хватало. Наведет на след – не страшно: без того видно, какой численности колонна. А вот передних всколготит – беда!

«Третий отступ за полгода. Почему ж так спокойны ребята? – подумал Игнат. – Полковой германскую отзвенел, воюет не первый год. Но молодые-то, молодые! Враг загнал в капкан, чешет и в хвост, и в гриву, а им хоть бы черт. Или притерпелись к беде, просто-напросто оледенели? Нет, не то!»

К Калмыкову подлетел запыханный Макарка.

– Михал Васильич, там до вас обозник дорывается, из Очера.

– Чего ему? – прогудел комполка, водя пальцем по карте. – Не до трепа, так и передай.

– Секретное дело, говорит!

– Ладно, зови!

Торопливо подошел старичок, отыскал в толпе Калмыкова:

– Товарищ, я вот зачем беспокою. Вспомнил: от дороги-то, по коей шли доселе, просека малая идет.

– Где? – с интересом спросил Калмыков.

– Чуток дальше и вправо. Ей-ей, не тренькаю!

– О обозами пройти можно?

– Осенью ездили, а теперь, поди, снегу напластовало.

Старичок, поматывая пестрой собачьей рукавицей, юрко зашагал вперед. Игнат с командиром полка изготовили оружие, поехали следом. Саженей через сто, по его знаку, придержали коней, огляделись. У Игната задергало бровь: нет как нет обещанной просеки! Что ж он, старый бес, напутал или соврал, задумал обвести вокруг пальца!

– Ну? – грозно спросил Калмыков, которого одолевали те же сомнения и тревоги.

Старичок улыбнулся, показав редкие, прокуренные зубы.

– Просека на повороте, а остановился, чтоб офицерский караул не засек… Мы тоже ученые, товарищ, хоть и при обозе теперь… Эвот она!

Калмыков крепко пожал ему руку.

– Спасибо, дед, большое спасибо от всего рабочего полка. А я уж засомневался было. Прости… Эй, Макарка, двигай батальоны просекой. Обозы с прикрытием, как и раньше, в середине. И сам побудь при них!

– Есть!

Командиры вместе с боковым дозором, его вел Гареев, поднялись на увал. Нет, казаки не ошиблись – в полуверсте был враг. Штурмовые роты наготове сидели в снежных окопах, отрытых у дороги, ждали красных. В центре виднелся пулемет, поставленный на салазки.

– Что ж, посидите, авось к вечеру… пристынете! – пошутил Калмыков.

Игнат смотрел вверх: из-за щетины леса снова подлетал аэроплан с крестами. «Натворит бед, если заметит!» – подумал он и удивленно присвистнул. Самолет описал круг над дорогой, где укрепились «кокарды», снизился, и гулко закашлял его пулемет. Лыжники брызнули кто куда.

– Ай, шайтан, ай, умный башка! – иронически весело сказал Гареев и передернул затвор. – А мы поможем, ладна?

– Но-но, не баловать! – осадил его Михаил Васильевич.

Вскоре он ушел по просеке, чтобы поторопить полк. Игнат и дозорные оставались на бугре, пока мимо не проехала последняя подвода. Переждав для верности еще десяток минут, поспешили вдогонку.

Посреди колонны двигался санитарный обоз. Раненые, окутанные седым паром, тесно жались друг к другу на санях. Кое-кто порой соскакивал, рысил вслед за подводой, обессиленно падал на руки товарищей. Хуже всего было тем, кто не мог ни ходить, ни сидеть. Они лежали безучастные к разговорам о вражеской цепи на тракте, к реву аэроплана, лица их мертво белели из-под дерюг, наброшенных ездовыми.

– Как быть, комиссар? – спросил Макарка Грибов. – Час, другой, и конец.

– Как быть? А ну, скачи за партийцами. Сбор у санобоза.

Собралось человек семьдесят, во главе с командиром полка.

– Нет боли чужой, вся боль наша, товарищи коммунисты. Снимай, у кого что потеплее. Иначе не довезем, – коротко молвил Игнат и потянул с плеч шинель.

– А сами – голышом? – спросил кто-то угрюмо. – На мне и френча нет, одна гимнастерка, пусть и офицерская.

– Бери мой, – предложил Калмыков.

– Ну, черта с два!

На возы повалились полушубки, шинели, теплые стеганки, рукавицы, шапки. Бородачи-санитары стояли, разинув рты, озадаченно скребли в затылках. Многое повидали они на своем веку, но такого еще никогда не бывало!

– Кто быстрее, вон до того дерева? – с задором крикнул молодой штабист.

Седенький начхоз укоризненно покачал головой, встал на дороге.

– Вот, несколько дерюг, накройтесь. И что вы за народец такой? Ладно – коммунисты, партейцы, но зачем себя-то калечить? Ну, схватишь чахотку, ну, сыграешь в гроб. Кто ж полк-то поведет на белых? Негоже…

– Давай дерюги, старина! Может, заодно и сенцо найдется?

8

Вокруг разворачивалась весна, журчала водой, била в нос терпкими хвойными запахами, а с губ все чаще срывалось огненное слово: «Вперед!»

Непрерывным потоком шло подкрепленье, командиры и комиссары были в сплошной запарке: прими, размести, влей в роты и батальоны. Особенно радовали своей напористостью и выучкой сводные курсантские отряды.

«Кокарды» еще огрызались, кое-где пробовали атаковать, местами добивались успеха, но чувствовалось, что кризис миновал, самое трудное позади. Тридцатая и ее соседи медленно, шаг за шагом, двинулись на восток. Взято село на тракте, другое – в стороне, появились пленные и перебежчики, верный признак совершающегося перелома.

Игнат Нестеров, побывав с утра у белоречан, завернул в штаб Калмыкова. Первое, что он увидел у ворот, был казак-уфимец, окруженный толпой. Долетели слова:

– Давно из дому?

– Второй месяц, после ранения…

– Как там наши погорельцы? Отстраиваются? Или… некому? – затрудненно справился Макарка Грибов, бледнея круглым лицом.

– То есть какие погорельцы? – встрепенулся казак.

– А кому серники выдали, жечь направо-налево, не вам? – вплотную подступил к нему Кольша.

– Выдали, точно, а после тпру-стой. Отцы и матери наши велели перед походом: не озоровать, икона-то с Усолки, чтоб ни-ни… – Казак прыснул. – Офицерье в крик, в рев, за наганы, потом одумалось: воевать-то казачьими руками, да и пулю в спину схлопочешь запросто!

Богоявленцы переглянулись.

– Ну, брат, порадовал. Огромадное тебе спасибо!

– Кажись, не за что…

– Понимаешь… Да ни хрена ты не понимаешь… Будто письмо получили, общее на всех. Закуривай!

– Благодарствую.

В штабе сидел Петр Петрович над кипой белогвардейских газет. Выпрямился, снял очки в роговой оправе, потер глаза.

– Слышал, комиссар, до чего додумались в Омске? Восстановили награжденье офицерства орденами Георгия всех степеней и георгиевским оружием.

– Кончат, по всему, троном. Только успеют ли, вот вопрос. Что еще новенького?

– Бранят на чем свет стоит Сергея Сергеевича, комфронта. Дескать, продал честь, ум и совесть за чечевичную похлебку. И скрепя сердце признают, что орешек выдался не по зубам Сахарову, Гайде и Ханжину. Уселись в лужу на севере, сломя голову бегут на юге… Начдив, Николай Дмитриевич, утром получил письмо от брата Ивана, он командует в тех местах кавбригадой. Дела огромные. Не будет преувеличеньем, Сергеич, если скажу, что именно там решается судьба адмирала. Бугуруслан и Бугульма – наши, идут бои за Белебей, от него подать рукой до Уфы! – Петр Петрович задумчиво облокотился о стол. – Но Фрунзе, Фрунзе… Какой полет, как стремительно встал на крыло! Создать превосходство в силах на решающем направлении, когда многие вокруг охвачены едва ли не паникой, уловить час – на такое способен далеко не каждый!

– Ну, а… Каменев? – спросил Игнат, зная слабую струнку начальника штаба.

Петр Петрович задиристо вскинул седой вихорок:

– Будь спокоен, без него не обошлось!

Скрипнула дверь, с топотом вошел Евстигней, за ним Костя Калашников, чем-то явно смущенный.

– Товарищ наштабриг! Виновный разыскан и доставлен!

– Ну-ка, ну-ка, – пробасил Петр Петрович. – Выходи на свет, комбатареи, держи ответ!

– О чем вы, братцы? – недоумевал Игнат.

– Спроси у него… как он с пушкарями деревню оседлал!

– Без пехоты!

Калашников уселся на скамью, развел руками.

– Попали в переплет… Как было-то? Утром, в четыре часа, получаю приказ о наступлении: дескать, впереди пойдет второй батальон… Запряглись, поехали. А той порой новый приказ: повременить. Пехота остановилась, мы в темноте проскочили мимо. Заставы на месте не оказалось, ее сонную порубали казаки. Ничего не знаем, едем себе, покуриваем: впереди батарейные разведчики, за спиной – полевая кухня. Отмахали верст около трех, рассвело, вот и деревня, а пехоты нашей нет как нет. Что, думаю, такое? Где Евстигней? Послал связного в штаб, сам – ушки на макушке. Все-таки едем. У белых сидел наблюдатель на крыше, завидел колонну, выпалил. Мы орудие с передка, шрапнелью ррраз, потом гранатами. Четыре конные сотни драпанули без штанов… А там пехота подоспела.

Евстигней широко ухмыльнулся.

– Неслись бегом, не чаяли застать в живых. Влетаем, а они посередь улицы завтракают перловой кашей!

– Петрович, выясни, кто виноват в путанице, взгрей как следует… – Игнат повернулся к Косте Калашникову. – Молодцы, ничего не скажешь. А я все думаю: чей пленный у ворот?

– Сам перешел, и с доброй вестью. Цела мать-Усолка! Надо б митинг, товарищ комиссар!

– Может, еще благодарственный молебен и свечу пудовую возжечь? Отметим в памяти, пройдем мимо.

– Да, о Крутове рассказывал, уфимец-то, – вспомнил Калашников. – Судило его в сентябре дутовское офицерье. Наплел с три короба. Он, дескать, и красных казаков тогда на совет науськал, и боролся против с первых дней. Чем кончилось, неизвестно. Как в воду канул…

– Нет, не наплел, – багровея произнес Игнат. – На моих глазах было, во всей своей скверноте.

9

Вечером Игнат и Петр Петрович отправились в штаб бригады. Ехали, перебрасываясь словами, потом замолчали надолго, скованные непривычной тишиной. Было даже как-то странно, что нет орудийного рева, криков со стонами, суматохи многодневного кровавого боя, – только мягко выстукивают копыта по талой дороге, с неба льет голубоватый свет луна, а далеко впереди, за сосновым бором, тихо и мирно посверкивают огоньки железнодорожной станции, и к ней – по черте заката – идет поезд.

Петр Петрович вполголоса пророкотал:

 
Безмолвны, одиноки и без свиты,
Мы шли путем, неведомым для нас,
Друг другу вслед…
 

– Что неведомым – ты прав, но вот с одиночеством подзагнул. Определенно! – сказал Игнат. – Сам сочинил?

– Данте.

– Не знаю такого. Поди, новенький, из армейской газеты?

– Великий поэт Ренессанса, чудак!

– Великий, а до простого не допер! – стоял на своем Игнат. – Вот вчера мне встретился парень, да-а-а! Стих выдает за стихом, как орехи щелкает. Особенно, понимаешь, ладен запев: «Бурно поет котурна, мы в бой пойдем сейчас!»

Начштаба коротко взглянул «а него.

– И как, понравилось?

– Еще бы. Краше всего про эту… про котурну. Хоть и заковыристое слово, а на месте!

– Может, валторна или что-то вроде? – заметил Петр Петрович, поеживаясь, будто ему щекотали под мышками.

– Да нет, котурна. Труба такая!

На Петра Петровича вдруг накатило неуемное веселье. Он бросил поводья, раскачиваясь в седле, загрохотал смехом. Игнат ершисто ждал, когда он перестанет.

– Ну чего, чего?

Наконец начштаба немного успокоился. Утирая слезы, он объяснил, что котурны – обувь на деревянной подставке, в которой выступали перед публикой древнегреческие актеры.

– Эка! – оторопел Игнат. – Значит, просто-напросто деревяшки? Отчего ж им петь-то, на самом деле?

Теперь захохотали оба. Ворон, что дремал на березе, махнул крыльями, взлетел ввысь, обалдело закружился над всадниками.

«Надо бы приналечь на книжки. Негоже военкомбригу впросак попадать, ой негоже! – думалось Игнату. – Перво-наперво раздобыть словарь, а со временем и к Данту подобраться. Выходит, были башковитые и тогда, в потемках!»

Еще по дороге от нарочных узнали: в штабе ждет высокое начальство. Прошлось по тылам, распекло интендантов и обозных старшин, кому-то из конной разведки велело дыхнуть на себя, тот охотно исполнил приказ. Начальство пожало плечами, удалилось в дом, занятый под штаб, и теперь наседает на молодых операторов.

– Ох и крут! – рассказывал нарочный. – Налетел: «Где комбриг?» – «Мол, на левом фланге». – «Где комиссар?» – «Впереди, вместе с начштаба». – «Вызвать немедленно!» Я ему говорю: тут близко бой-то идет, верстах в четырех. Мол, давайте, провожу в целости и сохранности. Ка-а-ак одернет!

– Кто с ним?

– Помвоенкомдив.

– Иван Степанович не вернулся?

– Звонили от первоуральцев, виноват, из Двести шестьдесят восьмого полка! – лихо, даже с каким-то удовольствием поправился нарочный. – Комбриг у разведчиков.

Было заметно издали, как лихорадит штаб. Опрометью пробегали связные, чуть ли не на цыпочках шел по двору седенький интендант, и усы его испуганно вздрагивали. Распахнулась дверь, на крыльцо выскочил старший оператор, заикаясь прошептал:

– Т-товарищ представитель военного ведомства… Ждет в-вас!

– Вот и хорошо. Добрый совет никогда не во вред. А ты чего такой бледный? – спросил Игнат.

Он разделся в прихожей, причесал волосы, вошел в горенку. За столом комбрига сидел низкорослый, почти квадратный человек в кожаном пальто и каракулевой шапке, насупленно молчал. Молчал и помвоенкомдив, с беспокойством поглядывая на Нестерова.

Игнат отрапортовал. В ответ слышалось только постукиванье пальцев по столу и короткое: «Так-так!» Сперва скупо, но понемногу увлекаясь, Игнат рассказал о разгроме пепеляевского штурмового полка, о батарее, оседлавшей селенье. Он даже достал карту, чтобы показать, где именно все случилось, и осекся на полуслове. Представитель, с брезгливой складкой у губ, смотрел куда-то в сторону.

– Я хочу напомнить вам о первоочередных обязанностях комиссара, – раздельно сказал гость. – Он отвечает прежде всего за моральный дух войск. Подчеркиваю это! Оперативными же вопросами занимается командир и его штаб!

– Значит, если командир выехал на левый фланг бригады, я не имею права…

Представитель возвысил голос:

– Товарищ временно исполняющий обязанности комиссара, неужели вы думаете, что вы незаменимы?!

Игнат уловил предостерегающие знаки помвоенкомдива, сдержался.

– Нет, не думаю.

– Тогда почему вы пренебрегаете своими прямыми делами, очертя голову носитесь бог весть где! В ваших тылах царит невообразимая расхлябанность. Каждый предоставлен самому себе, поступает, как ему заблагорассудится, Вы когда-нибудь наведывались в команду конной разведки? Ах, все-таки были, вчера? И ничего не заметили? Весьма прискорбно. Люди падают с ног, есть подозрение, что не обошлось без крупной попойки.

– Это… черт знает что! – вскипел Игнат. – Кавалеристы сутками не слезали с коней, совсем недавно из глубокого поиска, а вы обвиняете их в пьянстве!

– Судя по всему, вы готовы оспорить любое мое замечание.

– Любое несправедливое!

Представитель прищурил глаза, едко усмехнулся:

– Кстати. Весьма наслышан о вашей трогательной дружбе с начальником штаба. Он, кажется, в недалеком прошлом белоофицер? Советую для вашего же блага, молодой товарищ, – к таким следует проявлять терпимость, но не больше. Повторяю – не больше!

– Человек всем сердцем с нами. Отказывать ему в доверии, в товариществе? – Нестеров боднул головой. – Не согласен в корне!

Представитель с грохотом отодвинул стул.

– Ну, хорошо, военкомбриг, точнее, временно исполняющий обязанности… – сказал ос нажимом на последние три слова. – Как я вижу, разговор не удался. Продолжим его в политотделе армии.

Игнат остался наедине с помвоенкомдивом, предчувствуя грозу. И она разразилась, едва мимо окон пропорскало новенькое авто представителя военведа.

– Как вы смели, мальчишка? – шепотом негодовал помвоенкомдив и легонько стучал кулаком, и давился астмой. Игнат принес ему воды в стакане, он выпил, заговорил ровнее: – Ну, чего ты достиг, бурелом чертов? Себе навредил, только и всего.

– Да что такое «себе», объясни, пожалуйста!

– Не понимаешь, младенец?

– Убей – нет.

– У него рука знаешь где?

– Рука, рука… – снова вспылил Нестеров, бегая по комнате. – Ты мне про нее не толкуй, да и сам позабудь это поганое слово!

– Сядь, не горячись, выслушай… Ну, сымут с бригады, а какая польза? Кому?

– По-твоему, зубы на замок? – Игнат посопел затрудненно – Черт, и когда мы перестанем бояться друг друга, когда исчезнет с лица земли окаянный страх? Неужели и потом, лет через сто, при слове «начальство» людей будет продирать озноб? Нет, просто не вмещается в черепок!

За стенкой вскинулись голоса. Пригибаясь у притолоки, вошел Николай Дмитриевич Каширин. Помвоенкомдив и Игнат разом прекратили перепалку, поднялись.

– Вольно, вольно… Чего взъерошенные оба?

– Рассуди, товарищ начдив. Понимаешь, припекло.

Он выслушал внимательно, глядя то на одного, то на другого, улыбнулся.

– Кое-кто обжегся на молоке, дует на воду… Ладно, успокойтесь. Позвоню в штарм, члену Реввоенсовета, улажу вопрос… Не о том спорите, братушки. О делах на юге знаете? – померцал глазами. – Теперь наш черед – вперед!

Начдив несколько мгновений постоял у карты, помеченной красными флажками.

– Да, привет вам от Василия Константиновича!

– Где он, батька наш крестный? Все – в начальниках Вятского укрепрайона?

– Усидит, как же. Сколачивает новую дивизию!

Вбежал старший оператор.

– Звонок из Первого уральского. Убит комбриг…

Нестеров пристально глядел на мертвенно-бледное лицо оператора, на его прыгающие губы, молчал, не в силах поверить в принесенную им страшную весть. Бред, ерунда! Не может быть, чтобы никогда больше не появилась в цепи знакомая фигура Ивана Степановича в стареньком полковничьем кителе, не прозвучал сдержанно-спокойный голос, не вскинулась призывно вверх рука с крепко зажатой трубочкой!