Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава двенадцатая

1

Весть об отправке на фронт пришла мглистым апрельским утром. Унтер-офицерская школа четкими темно-зелеными квадратами застыла на Тихвинской площади. Спозаранок прикатил командующий военным округом Артемьев.

– Солдаты! Близится время вашей досрочной отправки на фронт, – говорил он. – Сейчас там, и только там решаются судьбы государства Российского. Предатели и изменники родины напрягают все силы, чтобы погубить святое дело возрождения единой и свободной России. Несмотря ни на что, правительство крепко держит в руках национальное знамя! – Артемьев прошелся взглядом по ровной шеренге. – Солдаты, а через несколько дней унтер-офицеры! Вы пойдете в те части Сибирского войска, которые, подобно Первой штурмовой имени генерала Пепеляева бригаде, покрыли себя вечной славой. Сражайтесь, как они, – под Пермью и Вяткой, не отдавайте край на разграбленье голодным ордам. Они мечтают откормиться на сибирском хлебе, продлить гнусную войну против порядка и честного труда, В пути, на передовых позициях будьте бдительны, ибо враг затаился и среди нас. Ловите, без пощады карателей, за наградой дело не постоит!

Генерал сел в авто, сопровождаемый гусарами, отбыл к себе. Роты одна за другой потянулись к казармам.

– Осенью баяли: курс – девять месяцев, а уложились в семь, – растерянно пробормотал Серега.

– То и дивно, – возразили ему. – Авось…

– Р-р-разговоры! – проскрипел издали прапорщик Кислов. – Ать-два, ать-два. Шире шаг!

Брагин шел, безучастный ко всему, с одной-единственной думой: «Неспроста маманька снилась ночью, и в слезах. Теперь не скоро увидимся… если раньше не подсекут… дружки Степана!»

Во дворе бывшей мужской гимназии попался навстречу седоусый слесарь с мотком проволоки на плече: как всегда, поди, приходил чинить электрическую проводку.

– Ну, дядя, прощай! – сказал детина саженного роста. – Долго ждали, пора и на свет.

Седоусый посмотрел внимательно.

– Все, ребятенки, перемешалось: где свет, а где тьма… – И тише: – Чему радуетесь?

– Э-э, тебе не понять!

Казарма гудела. Отъевшиеся за зиму солдаты были не прочь подразмяться, повидать новые места. О том, что впереди ждут кровавые бои, мало кто задумывался. Эвон куда занеслись орлы генерала Пепеляева, под самую-самую Вятку. А там подать рукой до северной армии, а там подоспеет с юга Деникин, жмет громадной дугой на тыщу верст, а там и назад. И пары портянок не износишь, ей-ей…

Мишки Зарековского не было. Еще утром он отпросился у прапорщика, убежал. Не иначе, поманили напоследок торговые дела-делишки. Ну, ловкач!

Брагин покружил по казарме, вслушиваясь в говор, наконец подсел к Сереге, одиноко притулившемуся на подоконнике. «Вот и он в расстроенных чувствах. Небось не до веселья: жена сирота круглая, ребенок на руках. Как быть? – и снова замутило, засосало под ложечкой. – А как быть мне с отцом, с маманькой, с братишками? Ведь сгинут в одиночасье!» Он глубоко вздохнул.

– Серега…

– Ну? – голос точно из-под земли.

– Может, все-таки стоит за Уралом побывать? Москвой пройтись, к знакомым наведаться, звон послушать?

Серега медленно повернул к нему пепельно-серое лицо.

– Звон, говоришь? А против кого посылают, усек? Ввалимся и давай: тетке, что вас тогда приветила, полсотни шомполов, ейному брату руки с хрустом навыворот!

– Ого, так он и дался. У него наган сызмальства при себе.

– Речь не только о нем, балда. Всей России грозят виселицей!

– Но… если я не хочу?

– Кто тебя спросит? Аль твою маманьку пороли с радостью? Солдат есть солдат.

Егорку начало бить мелкой дрожью.

– Что делать, а?

– Вот что! – Серега помотал крепко стиснутым кулаком.

– Убей, не понимаю…

Серега разжал пясть, на ладони тускло-желтым светом блеснул боевой патрон.

– Выйти на стрельбы, влепить в висок, и готово!

Егорку с головы до пят прохватил озноб.

– Господи! – пробормотал он. – Чего городишь?

Серега потупился, дышал со свистом, играл желваками. И вдруг вскинулся, дико посмотрел по сторонам.

– Ты прав, одной пули мало! – бросил он зло. – Надо б с кем-то за компанию, этак веселее…

– Брагин, до начальства, живо! – крикнул дежурный, и Егор с растерянной оглядкой поплелся к двери. Что стряслось, какая новая беда? Вот и фельдфебель стоит внизу как неприкаянный. Тронул солдата за рукав, хотел сказать что-то, но в последнее мгновенье передумал, кивком указал вперед. Не иначе, на расправу!

Ротный командир, штабс-капитан Терентьев, сидел за столом, над увесистой кипой бумаг. Поодаль, у окна, курил папиросу Гущинский, задумчиво следил за колечками дыма.

Егор лихо, как учили, щелкнул каблуками, отдал честь:

– Здравия желаю, господин штабс-капитан!

– Вольно. – Терентьев поднял на солдата мягкие старческие глаза. – Ну, готов к ратной страде? Вижу, готов… Однако человек предполагает, а бог располагает. Останешься при моей роте, в помощь Лукичу. – Он потеребил сивые усы, повел рукой. – Что ж, иди, голубчик.

– Рад стараться!

Егорка притворил за собой дверь канцелярии, обалдело уставился на усмешливо-спокойного Мамаева:

– Чудеса-а-а…

– Никаких чудес, паря. Докладывал я им о батьке твоем, о нужде беспросветной… – Мамаев понизил голос: – Прапор-то Зарековского хотел удержать в кадрах. Но Гущинский, сам знаешь, крутенек, вертит ротой, как хочет. И толковать много не стал, обрезал с первых слов. Прапор тогда к капитану. И там осечка. Старик наш тих, беззуб, а правду-матку нутром чует.

Егорка тоскливо поежился.

– Чем дорогу перебегать, лучше…

– Не дури! Твой Зарековский нигде не пропадет. Им сейчас полный простор, хватам. А вот совестливых раз-два, и обчелся, да и те в загоне. – Мамаев вынул карманные часы, заторопился. – Отдыхай, копи силенки, скоро подвалит новый набор. А вечером прошу ко мне. Племянница обещала заскочить ненадолго.

У солдата слегка просветлело лицо, впервые за все утро. Да, с ней не заскучаешь, с управской барышней! Живая, непоседливая, бойкая на язык.

Брагин медленно шел по лестнице, раздумывая, говорить или нет Сереге о причине вызова к ротному командиру. Пожалуй, не надо, и так раздерган вконец. Поймет ли правильно, когда узнает, не взовьется ли? А сердце тихо-тихо, наперекор всему, выстукивало радость. «Останусь и своим помогу, и маманька меньше терзаться будет… Ну, а там, на западе, пусть без меня!»

2

Зарековский вернулся перед обедом, взвинченный, с багрово-красным носом, – видно, где-то успел хлебнуть спиртного. Он, ломаясь, подошел к Егорке, громким голосом сказал:

– Выступаю, Гоха, на фронт. Не зауральский, а тот, что «ближним» в газетах именуется. Смекаешь? Короче, побывал на Ремесленно-Подгорной, где в отряды особого назначенья записывают. Правда, капитана не застал, к управляющему губернией вызвали, но говорил с фельдфебелем, его правой рукой.

– И как?

– У-у, определяют старшим стражником в первый взвод с жалованьем в четыреста пятьдесят рублей, на всем готовом. И наградные каждый месяц, не то что у нас!

– Который капитан-то? Не Решетин, друг-приятель нашего подпоручика? Помнишь, заходил как-то, в оспинах лицо.

– Этот в городе воюет, за черту ни-ни. А наш отряд на колесах. Слыхал, поди, о капитане Белоголовом?

Молчаливый Серега встрепенулся, кинул сквозь зубы:

– Не он ли по Ангаре шастает, порет почем зря?

– Угадал. Что дальше? – окрысился Мишка.

– Только тебя у него и не хватало! – в сердцах сказал Серега. – Но не радуйся раньше времени. Особым-то, говорят, и кресты деревянные выпадают, помимо наградных!

Зарековский выбранился, покивал Егору.

– Может, надумаешь? Вступил – от призыва в полевые войска свободен.

– С того б и начинал, едрена мать, – снова поддел его Серега. – А то вьешь кольца!

Мишка пренебрег выпадом, знай обращался к Егорке.

– А еще был у сестрицы. Справлялась, где ты, что с тобой.

Брагин жгуче покраснел… Ведь знал, давно знал, что она за стерва, не раз давал себе зарок – больше ни ногой. Но вот наступало новое воскресенье, и он, позабыв обо всем на свете, срываясь в бег, спешил к ней. Оплела, одурманила бешеной лаской, похлеще той, в Вихоревке, с серо-зелеными глазами!

Новая служба дала знать о себе с первого же дня. Чуть стемнело, Брагина вызвал старший писарь, велел: «Сходи к подпоручику за бумагами. Без них не являйся, понял? Нужны позарез!»

У взводного командира, он квартировал в центре города, в доме генеральши Глазовой, гремело веселье. Наддавал граммофон, посреди комнаты рябоватый офицер в ослепительно белой сорочке и полубриджах, заправленных в хромовые сапоги, выделывал замысловатые коленца. «Капитан Решетин, – угадал Егор. – Из господ, а верток!»

Ждать пришлось долго. Гущинский равнодушно выслушал посыльного, вернулся к своим гостям, вступил с ними в оживленную, невесть по-каковски, беседу. Звонко булькало вино, едкий сигарный дым бил в нос…

– Ванек, скоро он? – спросил Брагин, поймав за руку разбитного денщика. – Ведь срочное дело!

– Успеешь, бедолага. Знать, не на пожар, – ответил Ванек, ловко раскупоривая пузатую бутыль. – Ты сядь, сядь, небось мошна в поту, а чтоб не скучать, отведай фрукт-апельсин из Америки. Вкусный, спасу нет!

– Да-а-а…

– Кожу обдери, чудак-человек!

Часы прозвонили раз и другой. Наконец вышел взводный командир, подал папку с бумагами. За ним, покачиваясь на нетвердых ногах, выбирался капитан Решетин.

– Кто таков? – просипел надтреснуто. – А-а, новоиспеченный унтер… Молодец, молодец, хоть завтра на Урал… Рому хочешь? Или потребляешь только водку? Ива-а-ан!

– Оставь его, – подпоручик слегка поморщился.

– Ну, не-е-ет. Пусть выпьет… мое здоровье. Оно у меня крепко село за последние ночи и дни… Пей, солдат! – рявкнул он.

Гущи некий быстро повел его в соседнюю комнату, он упирался.

– Р-р-руки, фендрик… З-з-застрелю!

– Опомнись.

– А-а, вам неловко… Но за моей спиной вам хорошо? Вы встаньте, встаньте на мое место, господа в чистых перчатках, тогда поймете, почем фунт лиха. Продемонстрировать? – и раскатился на весь дом: – Взво-о-о-од! По извергам рода человеческого, боевыми патронами… пли! – Он вытер лоб ладонью. – А мне их жаль, босых, замордованных в «эшелонах смерти»… Вчера дюжину…. к себе, в отряд. Пусть хоть на том свете зачтется… не на этом!

Что было дальше, Егор не знал, движеньем бровей Гущинского отосланный прочь, но, судя по всему, с капитаном пришлось повозиться. Его крик долго потом преследовал солдата в полутьме городских улиц.

3

Через две недели снова была площадь, и на ней треугольником застыла унтер-офицерская школа. Одна перемена бросалась в глаза – множество незнакомых лиц.

Отбарабанил свою неизменную ворчливую речь Артемьев, и вперед с улыбкой под светлыми усами шагнул голенастый полковник-англичанин.

– Я поражен результатами, что достигнуты в столь короткое время. Можно питать полную уверенность, школа инструкторов имени моего соотечественника, генерала войск британской короны Нокса, явится и дальше рассадником стойких, знающих сержантов, которые так необходимы России, Ол-райт! – гость поаплодировал кончиками пальцев.

– А катись-ка ты! – прогудел кто-то над ухом Егора Брагина. Ему, как младшему унтер-офицеру, следовало бы оглянуться, взять на глаз шептуна… Не было охоты. Незаметно, исподволь осточертело все!

В шеренгах продолжали тихий говор.

– Присягу-то когда принимаем?

– Не упустят, ей-ей. В прошлогоде, помню, бегали на эту площадь, насмотрелись.

– Как же все-таки? Антиресно, паря! – тоненький голос.

– Как-как! Выходит новобранец, правую руку вверх…

– Скоро и обе потянем, ничего нет хитрого. Красные вон у Белой.

– Дай сказать… Поднимает, стало быть, и повторяет за батюшкой слова о верной дружбе, о правителе, и прикладывается ко кресту.

– Куда топаем, брательники? Не пора ли…

– Молчок! Унтер уши навострил…

– Сам был вроде нас, должон понимать. А нет – вразумим, оборвем хлопья! – пообещал чей-то сдавленный бас.

Егор улыбнулся через силу. «Да-а-а, знобкое соседство – новый набор. Не чета первому: из всей роты, помнится, буйствовал один Серега, и тот под конец… Бог с вами, трепитесь, а я чуть свет увольнительную в зубы и на землячкин двор. Зря грешил я на нее, совсем напрасно. Вишь, беспокоилась… Кому ты еще нужен здесь, кому? Разве что батьке с Лешкой…»

4

К землячке пожаловала подруга, и обе затараторили, застрекотали как сороки: у Брагина, прилегшего за стеной, на высоко взбитой перине, заломило в висках.

– Здравствуй, милая, здравствуй, красавица моя писаная. В храме помолилась, дай, думаю, навещу.

– Будь гостьей, садись.

– Ну, что твои фатиранты? – спросила та, шурша юбками. – Все воюешь?

– Какие смирные, какие не очень. Шесть комнат сдадено, с божьей помощью. А вот кладовая пустует.

– Ай-ай-ай-ай!

– Ругаются, мол, зачем на окне решетка. Я грю: вам же, господа, спокойней будет, по нонешним-то временам. И крант имеется, и форточка, если голову остюдить желаете… Вчерась один совсем было согласился, из уфимских беглых. Нанимался честь честью, тихонький, молодой, а потом узнаю – с детьми!

– Ах ты, господи, что за жулик народ пошел! С ним по-доброму, а он…

– И еще лай затеял. Вы, грит, за восемьдесят рублей поганую кладовую сдаете, я молчу, ни слова поперек, а с детьми не пускаете? И давай, и давай… Вы, мол, за шесть клетей получаете около тыщи, а весь дом не больше двухсот вам обходится. Вы, грит, кровососка, вот вы кто!

– Да за такое в участок надо. Не при большаках, чай, управа найдется!

– Кровососка, мол! А того, дурья башка, не понимает, что и я живой человек… Утром, вон, пошла на базар. Дай, думаю, огурчиком весенним побалуюсь. А он теперьча кусается! Вот и рассуди: как я свой расход оправдаю, ежели не торговлей да не на комнатах? Убивать, подстерегать за углом не обучена, каюсь. Ну, вернулась я с базара, и к фатиранту, что в угловой сидит. «С перьвого числа, мол, прибавка – семь целковых». А он с возраженьем. Я, грит, и так вам сто плачу, а получаю всего двести. Примите во внимание, грит.

– И что ж, приняла?

– Ну да! Грю, ты двести получаешь да триста крадешь. Зло такое обуяло… Грю, не согласен платить – съезжай!

– Прибавил?

– Куда ж ему деваться-то?

«А мне куда деваться?» – тоскливо думал Егор, ворочаясь с боку на бок. Снова он оглядывал дубовую резную мебель, тюлевые шторы, надутые ветром, веселую картинку на стене, с уймой нагих баб, а мыслями оставался в ночлежном доме, куда зашел поутру…

Сойдя в сырой полуподвал, он увидел отца. Тот сидел на низенькой скамье, на ощупь водил напильником по куску дерева. На топчане, под стареньким, памятным еще с пеленок, зипуном, лежал Лешка, бормотал невнятное обметанными губами.

– Что с ним?

Брагин-старший не повернул головы, – знай шаркал напильником.

– Батька, спишь?

Из полутьмы выбрался космач в опорках, во весь рот зевнул, поскреб ногтями поясницу.

– Кричи не кричи, все равно. Оглох папашка твой, к слепоте вдобавок. А братень второй день в бреду. Кажись, «испанка».

– Фершала звали?

Космач упер кулаки в бока, оглушительно загоготал, синие жилы вздулись на шишковатом лбу.

– Кого-кого? Фершала? Ну, солдат, уморил… Он ходит с разбором, ему пети-мети подавай.

Обратно Егор мчался, не видя белого света. «Денег, денег! – проносилось в голове. – Достать рупь-другой, заткнуть фершалу глотку… Только б достать, боже мой!» Опомнился он возле унтер-офицерской школы… Куда летел со всех ног? К Мишке Зарековскому? Его давным-давно и след простыл… Может, обратиться к Мамаеву? Совестно. Хватит и того, что сделал, замолвил крепкое слово перед штабс-капитаном. А потом вдруг осенило – землячка пособит. И как сразу не догадался? Дурак, честное слово дурак!

Лежал, в бессильной ярости кусая подушку, с тоской вслушивался в разговор. Приперло ее не ко времени, подругу эту. Уберется она когда-нибудь или нет? По всему, расселась надолго.

Теперь подруга толковала о нем.

– Тот, красивенький предмет… похаживает?

– Бывает иногда.

– Заливай. Шинелька-то на своем законном месте. Хи-хи-хи!

– Ха-ха-ха! – сочно вторила ей землячка.

– А угловой не взбрыкивает, не берется за топор?

– Тс-с-с!

– Ох, прости…

«Значит, она и со мной, и с ним, а может, и с третьим? – покрылся испариной Егор. – Влип так влип. Родова-то известная, Зарековских!»

Но вот и она в кофте с глубоким вырезом, в юбке выше колен, по последней заграничной моде, в лакированных ботинках, на плечи наброшена темно-зеленая унтерская шинель. Изогнулась кокетливо, с вывертом отдала честь: «Разрешите… прилабуниться?» – и, сбросив шинель на ковер, прилегла плотно, губы в губы.

– Который час? – глухо спросил он.

– Всего четверть второго, милок. Время есть!

Он высвободился из ее рук, привстал.

– Ты че?

– Слушай… с моими беда. Лешка болен, поди, попристыл в ичигах и драной одежонке… Дай несколько рублей, скоро верну.

– Попроси поласковей, тогда, может, и дам. Ляг, оглашенный. Успеешь и к брату, и к батьке, и к черту на рога.

– Кроме шуток… Пропадет мальчонка!

– И я не шучу, – с расстановкой, в нос отозвалась она. Егор молча перелез через нее, стал без слов одеваться. Она искоса наблюдала за ним. Потом дотянулась до комода, взяла сумку, щелкнула замком. – Не кипятись. На тебе две красненьких, без отдачи.

– Нет, спасибо. Колом в горле доброта твоя… – проговорил он, рывком натягивая сапог.

– Да ты вроде моих фатирантов, – сказала она, кривя губы. – Сперва шапку ломают, а въехали – гай на весь околоток.

Он резко выпрямился.

– Я не христарадничал, запомни. Попросил как человека…

– Сгинь с глаз, недоумок. Много вас, гордецов, с подзаборной родней. Ветер в кармане, вошь на аркане!

5

Не скоро молодому Брагину довелось вырваться в увольненье. А вышел, изумленно раскрыл рот: пол-лета как не бывало. Спрашивается, давно ли он сломя голову бегал в поисках денег, отправляя отца с братом в Красный Яр?

Поодаль, в лугах, серебрилась вода под солнцем, среди грив зелени ослепительно белели монастырские стены, а здесь, в центре города, еще стойко держалась гигантская тень, отбрасываемая Петрушиной горой. Наискось по реке туда-сюда сновал тонкотрубный «Кучум», голосисто поторапливал дачников, и они гурьбой валили к пристани. Два встречных потока захлестнули понтонный мост.

На берегу – хаос беженских палаток и хибар. Плач, сонный говор, заунывное пенье богомольцев, пришедших издалека, гитарный звон, с заречной стороны свистки маневрового паровоза.

Мимо длинной вереницей проехали санитарные линейки, в них сидели и лежали раненые, сплошь одних лет с Егоркой. Лица бледные, землистого отлива, забинтованные головы, руки-ноги в лубках. Вокруг на мгновенье собралась и тут же рассосалась толпа: дело привычное, каждодневное…

Горбоносый солдат, опираясь на костыль, весело зубоскалил с бабами. Заметив молоденького унтера, смолк, опалил исподлобным взглядом, кинул едкое слово, и раздался хохот.

«Свои на своих, вот время окаянное! – думал Брагин, поспешно уходя прочь. – Куда ни толкнись – кровь, злость, маета. Один, совсем один… Степке небось хорошо: гуляет себе на приволье, обок с Васькой и Петрованом, в ус не дует!»

Впервые в нем шевельнулось что-то вроде зависти к беглому брату.

И встало неожиданное, пугающее крутой новизной: пусть братень шутолом и егоза, ну, а остальные, которые сотнями подаются в тайгу? Как их понимать? Блажь позвала пальцем, дурь повела? Ой, не то, не то! Правду баял пресненский: зверье о двух ногах лютее четверолапого будет… Оно и теперь над тобой в разных обличьях… К чему такое житье, господи?

Он шел, вконец разбитый непривычными думами, пока не уперся в Интендантский сад. Тихо побрел по аллее, – авось кто знакомый встретится, как-никак воскресенье, – на закругленном повороте придержал шаг. Посреди площадки, присыпанной песком, стояла на коленях старуха, крестясь, отбивала поклоны.

– Эй, тетка! – тормошил ее за плечо садовый сторож. – Тут не велено!

Старуха вздрогнула, надтреснутым голосом сказала:

– Готова теперь… Веди!

– Куда тебе, старая?

– На казнь… куда ж еще? Знаю, убить собрались… Обступили толпой, зубы скалите… – И плашмя легла на песок. – Бегать не стану, кончайте враз!

– Что с ней? – недоуменно спросил Егорка.

Сторож усмехнулся в сивую бороду, повертел пальцем около виска: «Умом тронулась. Только и всего, унтер молодой!»

– Откуда будет?

– С Урала, вроде б ижевская.

– Видать, с капиталом, коли сюда подалась?

– Какое! – молвил сторож.

– Как же она здесь очутилась?

Сторож огляделся по сторонам.

– Не одна она так – многие. Кто по дурости, кто со стыда, а кто… грешок за собой ведал, не иначе.

Егорка нащупал в кармане пятак, чуть ли не последний, шагнул к беженке… У каждого есть мать, у каждой матери – свое непереносимое, неизбывное. Степан убег, а кто ответил за все? Маманька, собственной спиной… Дрогнувшим голосом он сказал:

– Бабушка…

Она медленно подняла голову.

– Ганька… сын… какая ж я бабушка? – И всхлипнула, не сводя безумных глаз. – Ганька, Ганька, сгубил ты семью, окаянный… Нацепил погоны, братьев-оружейников с толку сбил, отца в землю вогнал раньше времени… – Беженка вытянула черные костлявые руки, стремительно бросилась на Егорку. – Да лучше я тебя удавлю на месте, ирод!

Сторож успел перехватить ее, оттащил назад, она вырывалась с бешеной силой, закатив глаза под лоб, кричала:

– А-а-а-а-а-а-а-а!

Потрясенный Егорка вылетел за поворот и сослепу наскочил на Мамаева, прогуливающегося в одиночестве.

– Стой, чертушка, не так скоро. Что с тобой?

И впрямь, получилось глупее глупого! Егорка остановился, не глядя на товарища, пробормотал:

– Беженке… сейчас… невесть кем показался.

Лукич схватился за бока, зарокотал густым смехом.

– Вот это я понимаю… Бравого шагиста, унтера, бабка в трепет привела… Молодец, бабка!

Ну, как объяснить ему, что не старая беженка напугала, вовсе нет. Ведь такое не с одним ее Ганькой, но и с любым из нас могло стрястись… Егор помедлил, заговорил взахлеб, глотая слова:

– Махнуть бы к Братским порогам, забыть про все на свете. Было б душе вольготно, а кто прав, кто виноват, один бог знает, да сатана разве маленько, с краешку… – он убежденно рубанул пятерней воздух. – По мне так: живет человек, и пусть живет – никто не трогай его, не вяжись к нему с поборами, с солдатчиной, и запрета не клади ни в чем. Он сам себе судья, сам против правды не пойдет!

– Своими силами допер до мыслей подобных?

– Нет, медведь по дороге изобразил…

– Дурак ты, Гошенька, между прочим.

– Вам, ученым, видней с еропланов-то! – ершисто, с легкой обидой сказал Егор и вздрогнул.

– Что с тобой сегодня, парень? Дергаешься, бегаешь туда-сюда.

– Понимаешь, беженка нейдет из ума… Глянул сейчас на ель, и она в ответ, как бы с укором… Скорей бы кончить эту мясорубку!

– Интересно, как?

– Да победить, и все.

– Кого? – не отставал настырный Мамаев. Снова, поди, хочет поднять на зубки, развеселый человечище! А что сказать, когда в голове непролазная мешанина? Он с усилием выдавил:

– Ну, чтоб свои победили, конечно.

– А именно?

Егорка настороженно скосил глаза. К чему его упорные расспросы? Вроде бы всегда относился по-людски, помог отмотаться от посылки в полевые войска, но угадай, куда он гнет? Чужая душа – потемки, а прямое дело фельдфебеля – знать, чем дышит и солдат и унтер, и не только знать, а и… докладывать! Егорка даже вспотел от натуги.

– А именно? – с нажимом повторил Мамаев.

– Ну, которые за крестьянство. А там кто б ни правил. О том пускай решают без нас, – прогудел Егорка и чуть ли не радостно: – Тю-у-у, смотри, пан Зарековский!

По аллее, действительно, вышагивал Мишка Зарековский в черной форме отрядов особого назначения, ковырял в зубах. Увидев Егора с Мамаевым, он слегка приподнял фуражку, с самодовольно-веселым видом приблизился к ним, сел.

– Наше вам с кисточкой! Каково живете-можете? Нет ли охоты к нам перебраться, это я Гохе, не тебе, старший унтер. Тебя не сдвинешь, окопался, дай бог. А ему не мешало б раскинуть мозгами. В батальоне кисни, и никаких перемен. А у нас – ого! – Мишка померцал желтыми зрачками. – Был старшим стражником, теперь помкомвзвода. Месячишко-другой, и в прапорах, во!

Пристально глядя поверх деревьев, Мамаев кинул вполголоса:

– Конечно, кое-кто подождет, пока у тебя золото засияет на плечах!

– То есть?

– Я что-то сказал? Убей, не помню.

Зарековский сухо посвистал.

– Т-а-а-ак. Весь в свою племянницу.

– Кто? – спросил задумчивый Егор.

– Ейный дядя.

– О ком ты, чудило-мученик? – снова не понял Егор, оглядываясь на Мамаева, и его улыбка подсказала ему, что он-то прекрасно знает, о ком и о чем речь. Повисло крутое, натянутое тетивой молчание.

– Ты… все с капитаном Белоголовым? – обронил Егор немного погодя.

– С ним, брат Гоха! – бодро отозвался Мишка и хлопнул приятеля по острому колену. – Под лежачий камень и вода не подтечет, а там… – Он ухмыльнулся. – Это… милиционер, мой знакомец, обыскивал богатого китаёзу. Копнул в укромном углу – куча денег, тыщ на пять золотом. Цоп, и в карман, а когда китаёза пожалобился – вернул сибирскими знаками. Уметь надо, Гоха!

– И ты хошь так же?

Зарековский рассерженно засопел.

– Теленок ты, пестерь болотный! Чего робеть? Нынче – наше время, дождались-таки. Конечно, думай не только о себе. Верховный правитель, сказывают, поставил ясно: ни к царским, ни к советским порядкам, даешь золотую середину! Как же не помочь, а особенно здесь, на внутреннем фронте? Не управимся – пропадем все: и адмирал, и ты, и я! – Он мельком посмотрел на Мамаева, губы его пошли вкривь. – Степке-то, братцу, передавать поклон?

Словно пружина подбросила Егора с садовой скамейки.

– Да он же… незнамо где!

– А вот и знамо. По всему, с лучихинцами, что при домне, спелся. – Мишка выдернул из кармана газетный столбец. – Читай вслух.

Егорка быстро отодвинулся.

– Убери, нам такое не дозволено.

– Это можно. «Губернские ведомости», понимай.

Твердая рука Мамаева протянулась, переняла столбец.

– Дайте-ка мне, грамотеи. – Он разгладил столбец, кашлянув, начал: – «В районе Братского острога…»

– Боже мой, у нас! – вырвалось у Брагина. Зарековский сузил глаза, посовал его под ребро. Дескать, погоди радоваться. Главное веселье дальше!

– «В районе Братского острога появилась большая банда, возглавляемая безответственными лицами и уголовными преступниками, – читал Мамаев. – Из числа рабочих Старо-Николаевского завода к повстанцам примкнуло не более ста человек. Посланная из Иркутска часть для уничтожения бродячих банд благополучно и успешно выполняет поставленную задачу, и одного ее приближения достаточно для того, чтобы наступило успокоение в городах и деревнях, и местные жители вернулись к повседневным трудам».

– Уголовные… – пробормотал Егор. – Степка с Васькой в уголовные попали… Что же с ними теперьча будет?

– Что будет, о том вскорости узнаешь. Две роты бросают под Братск, не шутка. Пароход «Сибиряк» на плаву, пулеметы и пушки готовы к бою! – он до хруста сжал кулак. – Ну, держись, внутренний фронт, с-собака!

Ладонь Мамаева плотно легла на плечо взволнованного Брагина. Однако вопрос его был обращен к Зарековскому.

– А зачем бы вам плыть, если там полный порядок?

– Ага, ага! – встрепенулся Егор. – И я хотел про то же самое.

Мишка усмотрел что-то на дальней дорожке, встал торопливо, позвал Егорку в тир и, когда тот отказался, ушел один. К скамейке подходила Таня Мамаева.

Брагин стесненно поклонился, она с силой встряхнула его руку.

– Поздравляю!

– С чем?

– С жизнью, – прямо сказала она.

Гибкая, темноволосая, бойкая на язычок, девушка иронически оглядела Брагина.

– Ну-с, кавалер, я вас давненько не видела. Отвечайте, скольким дамам вскружили голову?

– Перестань, егоза, – вступился Мамаев.

– Помилуй, дядечка! Любовь – самое светлое чувство, ее стыдиться не надо. Ведь я права, господин младший унтер-офицер? – повернулась она к Брагину. – Вас что, не кормят в хваленой школе Нокса?

– С чего вы… взяли? – вконец потерялся Егорка.

– Глаза у вас голодные!

– Ой, Танька!

– Пустое! – девушка вынула из сумки длинную, с золотым ободком папиросу, закурила. И снова: – Скажите честно, я вам нравлюсь?

Он беззвучно пошевелил губами, косясь на товарища.

– Громче! – она топнула каблучком.

– Вы очень милая и очень…

– Договаривайте же!

– Нет, помолчу, – с глубоким вздохом сказал Егор.

– Ну?!

– Какая-то вы беззащитная, ей-ей!

Брови девушки надменно вскинулись вверх. Она выпрямилась, кинула свысока:

– Что вы сказали, повторите!

– Что думал. Храбритесь, шутки строите, прыгаете на одной ноге, но ведь я вижу! – Егорка пошарил в карманах, курева нет как нет, направился к табачному лотку. Мамаев проводил его изумленным взглядом, подмигнул племяннице.

– Нарвалась, колючка? – и посуровел, разом перекинулся на другое. – Ну, как выглядел генерал Гайда? Была вчера на вокзале-то?

– Вместе со своим патроном. Собрался «весь город»: и офицерство, и земство, и кооператоры. Тишком передавали, что адмирал задним числом лишил Гайду всех званий и орденов, а он вышел из салон-вагона в русской генеральской форме… Что тут было, если б ты знал! Толкотня, слезы, крики «ура» и – злой шепоток в адрес Колчака: не оправдал надежд, не смог создать крепкой преграды на пути красных, ко всему вдобавок рассорился с лучшим другом. Пока щелкали аппараты, пока «весь Иркутск» засыпал его цветами, наши земцы сидели в купе капитана Калашникова.

Мамаев быстро потер подбородок.

– Эсера, бывшего контрразведчика армии Гайды? Это вовсе интересно! Мы ведь с ним «крестники», частенько я нападал на его след и в Красноярске, и в Тулуне, и в Черемхове. Правда, вел тот след в офицерские собрания… Ну и ну?

– О чем толковали, не знаю, но по дороге в город мой патрон обронил несколько странных слов. Он-де тотчас едет к управляющему губернией Яковлеву. Или – или, третьего не дано…

– Удивлена, Танюша?

– Неужели и он… Ему-то какая корысть?

– Ого, немалая! – Мамаев понизил голос. – Потерян Челябинск, красные идут к Тоболу, не за горами – «стольный град» Омск. Отсюда потуги – спасти хоть часть пирога, именуемого белой Сибирью. Вот и Гайда полетел на восток, с той же целью. Солдат чешский не хочет воевать – одна причина. А другая – в нас!

Таня оглянулась на Брагина, который безучастно дымил в стороне, пока они говорили.

– Встретила на вокзале твоего взводного.

– Гущинского?

– Да. Не приветствовал Гайду, не пошел в купе. Стоял с надвинутым козырьком. Кое-кто посматривал косо…

Мамаев туго-натуго переплел узловатые пальцы, грустно усмехнулся.

– Честному человеку только теперь и веселиться. Самая пора!

– Он с нами? – тихо спросила Таня.

– Думаю, будет с нами.

– Если против не пойдет?

– Но-но, шустрая. Ты вот что… Передай седоусому, дескать, сызнова командируют в Тулун. Пусть завернет на огонек… – Он встал, громко позвал Егорку: – Ну, прогуляемся в женском обществе? Ты слева, я справа. Бери под локоток, не спи.

Егор словно окостенел, не двинулся с места. Ему казалось, что он с головы до ног в черной липкой грязи, от которой вовек не избавиться, которую не оттереть, не отмыть. Оставалось одно – смотреть издали, затаив дыханье, умеряя тяжелый стук сердца… Но вот и она кивает ему, дружески улыбается краешками губ. Господи, за что такая кара?