Текст книги "Друг другу вслед"

Автор книги: Эрик Шабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Ну да! – опять выскочил сивобородый братец тетки Насти. – Покуда ждем, Федотка удерет на край света!

– Замолчи, оборотень. Федот не из тех, кто бегает… – сорванно крикнул в ответ Степан.

– Степка прав, – строго хмурясь, молвил Зарековский-старший. – Потолкуем, когда возвернется… Сход у Дуньки-солдатки.

Толпа с криками и шумом повалила к школе… И замедлила шаги. Навстречу шел Федот Малецков с непокрытой, в инее головой. Зарековский поздоровался с ним за руку, словно и не было вчерашнего накаленного разговора, сказал:

– Мало ль что могло быть, но… понятые все-таки покопаются у вас. Такой, брат, закон, против не поскачешь. Так что не обессудь…

Федот кивнул рассеянно, двинулся к толпе, спокойно толкуя о чем-то со Степаном и Зарековским-старшим. «Ну, вот, а братка горячился. Дядя Павел-то первым подошел к нему…» – облегченно подумал Егор, идя следом.

– Стешка сказывала, мол, Фока загулеванил с утра, невесть где и выпивку раздобыл. А сама, дескать, поздно пришла из школы, не дождалась, уснула… – судачили бабы.

– Ага, уснула! – голос тетки Насти.

Пока красноярцы устраивались на школьной половине, вернулись понятые, обыскивающие избу Малецковых, молча положили на стол безмен с увесистой булавой.

– Где нашли? – сурово спросил Зарековский, почему-то оглядываясь на испуганную, без кровинки на лице, учительницу у окна.

– У н-н-нас под крыльцом в-в-валялся. И кровь н-н-на нем… – опередил понятых Петрован, растерянно моргая. Понятые без слов развели руками. Кто-то из парней робко подошел к столу, с любопытством разглядывал безмен. Степан снова сцепился с сивобородым, который доводился ему родным дядей. Низенькая, толстая, как чурбан, тетка Настя норовила дотянуться ногтями до Степановых глаз… Водворяя тишину, староста постучал суковатой палкой о стол.

– Будя вопить! Эй, мокрохвостая, уймись… Цыц, говорю! Так вот, наперед надо выяснить, чей это безмен. Ежели есть ему хозяин, объявляйся!

Из толпы несмело выступил Силантий и, прижимая шапку к груди, сказал, что безмен его собственный, купленный еще дедом, и висел он всегда в сенках, на гвозде.

– Как же он у Малецковых очутился? Заходил солдат к тебе на днях?

– Нет, вроде бы нет.

Степанов раздраженный голос:

– А кто был вчера?

– Многие. И ты, кажись, прибегал за смолой…

– Смола – дело десятое. Ты вспомни, кто еще? – напирал на него молодой Брагин.

Старосте чем-то не по нраву пришлись упорные Степановы расспросы. Он искоса взглянул на Силантия, перевел непроницаемый взгляд на молчаливого Федота.

– Приедет следователь, разберется. А теперь ша!

5

Следователь с милиционерами, прибывшие в полдень, долго не задерживались. После обеда у старосты они прошли по улице от Малецковых до Тюриных, завернули в переулок, туда, где был найден Фока, и вскоре выехали восвояси, не пожелав разговаривать со Степаном и прихватив безмен – единственное вещественное доказательство. На другой подводе сидел в накинутой на плечи шинели Федот.

Степан стоял над рекой, наклонив медноволосую голову. И вдруг вздрогнул, повел глазами по сторонам и, грозя толпе кулаком, хрипло закричал:

– Га-а-а-а-ады! Думаете, вы покой себе сохранили? Вы правду убили, сволочи! Но она оживет, она будет сызнова на ногах, придет время!

– Если пьян, проспись, – посоветовал ему кто-то.

Степан, скрежеща зубами, побрел прочь.

И уж после того, как сани с милицией и арестованным превратились в две маленькие точки на дороге, пролегшей через реку, Силантьева баба вдруг всплеснула руками.

– Дык… Последним-то вчерась к нам Кенка Зарековский влез. Опосля всех, и пьяный! Вот и старик мой скажет…

– Угу.

На них напустились в несколько голосов, и первой тетка Настя:

– Чего напраслину возводите на тех, кому в подметки не годитесь? Когда вам хлеб нужен аль керосин с солью, небось к ним бежите, больше ни к кому, а теперь оплевываете?!

– Да что ты, что ты, бог с тобой… Супротив добрейшего Павла Ларионовича я ни-ни, и старик тоже… Их братец, говорю, наведался последним…

– Дуреха! Родова-то у них одна ай нет?

Силантьева баба проглотила язык.

Часть вторая

Глава пятая

1

Состав тронулся как-то незаметно, и первое мгновенье казалось, что он стоит на месте, а плывут привокзальные постройки, длинный, в переплясе капель, перрон, одинокая фигурка племянницы. От этой внезапной перемены и, главное, от скованных испугом Иринкиных глаз Игнат ощутил острое беспокойство… Но исчез вокзал, шальной весенний ветер загулял по тамбуру, омыл щеки и лоб. Игнат помотал головой: «Эка, разобрало!» – и стал протискиваться в переполненный вагон.

Он сел на укладку около входа и замер, думая о зауральских степях и боевых колоннах, куда рвался сердцем.

– Эй, внизу, хоть бы дверь приоткрыли. Дышать нечем! – пробасили с нар.

– Дитя застудишь! – отозвался женский голос.

– Не вовремя ты с ним, бабочка.

– Что ж, по-твоему, сидеть, на станции?

– А ты задиристая. Муж-то где?

– Без вести пропал, еще позалетось…

– Да-а-а. И никого из родных?

– Никого… – вялым голосом ответила женщина и смолкла, укачивая на руках мальца.. Парень в кепке, по виду мастеровой, спрыгнул с нар, легонько тронул ее за плечо.

– Переходь-ка вон туда.

– Ой, а как же вы? На вас один, пиджак.

– О ремне забыла! – парень весело подбоченился. – Давай, товарищ, гражданка, устраивайся поудобнее, а мы проветримся малость. Без вольного воздуха, сама понимаешь…

Игнат забылся под мерный перебор колес и вздрогнул от грохота. Дверь вагона была распахнута, в нее с криками врывался людской поток. Прижатый к стене, Игнат отводил самых настырных локтем, уклонялся от мешков и укладок, перебрасываемых над головой.

– В первый раз едете? – справился сосед, в поношенном драповом пальто и шляпе. – Видно сразу, новичок!

– Откуда такая прорва? – удивленно спросил Игнат. – Неужели все на Урал?

– Что вы?! – сосед махнул рукой. – Обыкновенные мешочники, коих по всем дорогам пруд пруди, и аз многогрешный, с дипломом Цюрихского университета, в их восьмизначном числе…

– То-то и видно! – поддел парень в кепке. – Из каких будешь, гражданин? А-а, инженер. На завод, поди, ни ногой? Ждешь, когда наконец перевернемся?

– Бог с вами, юноша!

– Нынче многие овцами блеют, а копни глубже – черным-черно! Где промышляешь, если не секрет?

– Промышляю? – грустно повторил тот. – Что ж, может, вы и правы… О деревне Бисерово под Бронницами слышали? Не доводилось? Откровенно говоря, вам повезло… – инженер зябко поежился. – Ветрено, снег с дождем, а до села четыре версты по раскисшей дороге.

– Черт гонит… К «районке» не приписан, что ли?

– Состою, да в ней ни спичек, ни соли, и «осьмушка» законная не каждый день… Вот и еду. Был, понимаете, персидский ковер. Приболела жена, что делать? Вооружился ножницами, разрезал ковер на шесть кусков. Теперь остался последний… – Он испуганно посмотрел на новехонькую Игнатову шинель, торопливо добавил: – Я не жалуюсь, нет. Бедствуют все, от рабочего городской окраины до Предсовнаркома, и, видимо, иначе нельзя…

Парень в кепке был непримирим:

– А почему бедствуют? Кто-то голову кладет за народ, а кто-то день и ночь о своей утробе печется. Из-за таких и голод лютует сильней.

Вокруг не утихал шум и гам: кто-то в полутьме наступил каблуком на чью-то ногу, и раздался дикий вскрик, на нарах плакал ребенок, разбуженный рослыми молодцами, что вломились на товарной станции. По окну густо лепил мокрый снег.

– Совсем выпряглась погода, боже мой, – тоскливо пробормотал инженер. – С утра верной повеяло, и – пожалуйста…

Парень в кепке слегка поостыл, заговорил ровнее:

– Как человек человека, я тебя понимаю, инженер. Во и ты пойми. Таким вот макаром, каждый всяк для себя, мы Россию не накормим. Спасем десятерых, а тыщи перемрут голодной смертью. И когда? Когда просвет жизненный прорезался во все небо! Мой тебе совет – бросай мешочничество. Ну, а если по делу соскучился, приезжай к нам, в Челябу, и не один, а с жинкой. Отведем жилье, найдем работу. Подумай!

Колеса выстукивали все реже, донесся гудок. «Будет обыск!» – прошелестело из конца в конец вагона. Инженер вздрогнул, суетливо зашарил рукой по отворотам драпового пальто. Парень в кепке с усмешкой следил за ним.

Поезд остановился. Гулко лязгнули двери, и у входа выросли два красногвардейца. Передний мельком посмотрел на Игната и паренька в кепке, немного дольше – на инженера, повернулся к молодой компании, вдруг затеявшей веселую игру в очко.

– Куда едете, граждане?

– Ась? В Пензу, со спецзаданьем, – бойко ответил один из них, подавая бумагу.

– Покажите, что везете.

– Бутор кое-какой. Не извольте сомневаться.

– Проверим, – красногвардеец двинул по мешку сапогом. Звякнуло железо. Он быстро нагнулся, запустил руку в мешок. – Та-а-ак, значит, бутор? Ай-ай-ай. А ну, Сидоров, покличь сюда товарища комиссара. Он в третьем вагоне.

Вскоре подошел комиссар, человек средних лет, в кожаной куртке. Его беседа с молодцами была краткой: «Бумага-то липовая. Подпись начальника депо мне хорошо знакома. Пройдем на пост!» Компанию вывели из вагона.

– А чище стало, вы заметили, братцы? – сказал пожилой солдат, потянув носом, и по вагону раскатился смех. Не смеялся только инженер. Он нагнулся к парню в кепке:

– Что же вы… обо мне… не сказали?

– Слушай, – жестко бросил тот. – Сам привык в дерьме плавать, гнуть людей в бараний рог, и о других по себе судишь? До чего ж поганая публика! – парень встал, отошел прочь…

«Да, черт побери, бывают же такие повороты», – думал Игнат. Еще позавчера он до хрипоты ругался с секретарем райкома, требуя немедленной отправки на дутовский фронт, и получил отказ. Потом было утро, был срочный вызов к тому же секретарю, долгий разговор в коллегии по военным делам… И вот он в вагоне, за окном ночь, теперь уже не московская, скорее рязанская, ну а завтра или послезавтра заголубеет волжское небо, а там и до Уральских гор подать рукой…

В середине третьего дня долго стояли у реки, где-то между Рязанью и Пензой. По вагону полетел слушок о недавнем взрыве моста, к его как бы подтвердил угрюмым молчаньем старик-железнодорожник, севший на предпоследней станции.

– Новый-то готов? Сдюжит ли? – с тревогой справился парень в кепке.

– Должон. Для себя ладили, не на дядю в котелке. Ай забыл, в какое время живешь?

– Сказывают, не первый случай, когда набегают из лесов, и не просто рвут, а с поездами…

Старик-железнодорожник поймал испуганный взгляд женщины с ребенком, осадил паренька:

– Неча панику сеять, ее и без того хоть отбавляй…

Непрерывно гудя, поезд медленно, словно ощупью, вполз на вновь построенный мост. Рядом – в десяти саженях – виднелись остатки взорванного. Единственный целый пролет сиротливо повис над мутной, завитой воронками водой. Там, где он обрывался, к берегу тянулось что-то темное, исковерканное, торчащее неровными концами…

Люди хмурились, качали головой.

– Эва, чехи! – крикнул молодой солдат, и пассажиры кинулись к окнам. На запасных путях зеленели длинные вереницы классных вагонов, около них разгуливали группами рослые молодцы в пепельно-серых австрийских кепи и шинелях, в тупоносых, на толстой подошве, ботинках.

– Куда они теперь? – тихо, точно в полусне, спросила женщина у Игната.

– На Дальний Восток, чтоб морем до дому.

– Истосковались, поди?..

– Само собой, девка. Плен есть плен, – сказал пожилой солдат, с интересом оглядывая Игната. – На Дутова, по мандату военной коллегии, товарищ?

– Угадал, – скупо улыбнулся тот.

– И мы туда же с хлопцами. Всем, понимаешь, взводом… – солдат выколотил трубку, озабоченно молвил: – Эй, ребята, кто за кипятком? Пронягин, кажись, твой черед? Беги, а мы слегка подчембуримся.

Солдаты с криками выпрыгивали из вагона, умывались, охая, до красноты терли лица. Потом поправляли на себе подсумки, с беспокойством глядели на еле заметный дымок паровоза.

– Смена бригад, – заметил кто-то. – Считай дотемна.

– Этак и Дутова провороним запросто…

– Дай срок, столкнемся. А вот и Пронягин!

Через несколько минут огромный чайник стоял посреди нар, и служивые, пригласив за компанию молодку, парня в кепке и Игната, звучно прихлебывали из оловянных кружек пустой кипяток. Игнат вынул из чемодана полбуханки хлеба, свой двухнедельный паек, пару вобл.

– Дели на всех, ребята. Хоть раз, но поедим.

– Ты шуточки-то оставь, – сказал взводный. – До Уфы еще ехать и ехать, а ты…

– Дели без разговоров!

Сидя в тесном кругу солдат, Игнат с какой-то особенной силой ощутил незримые нити, связывающие его с этими людьми. И пусть на нем топорщилась новенькая шинель, остро покалывающая подбородок, а их справа успела повидать разные виды, пропитаться пороховым дымом, потом и кровью, – главное было в другом: и они, и он ехали, озаренные одной и той же думкой, бороться против одного и того же волка о двух ногах…

В одну из кромешно-темных ночей пересекли Волгу, и снова пошли задержки на станциях и полустанках, снова смена паровозных бригад, и забор топлива с водой отнимали многие часы… За окном плыли продолговатые лысые взгорки, поля, цепочки деревенских изб, леса и перелески, и в упор – чуть наискось – било густо-красное солнце.

Только на исходе седьмых суток поезд наконец добрался до Уфы.

Побывав у губернского военного комиссара, Игнат выехал в Богоявленск.

2

От переправы через Белую дорога свернула к горам. Издали они казались одной непрерывной темно-синей грядой, но чем ближе к ним подъезжали, тем яснее проступали гребни, одетые первым зеленым пухом, открывались глубокие пади, и по их склонам густо сходили вниз липы с вязами, кое-где вбегая в черную, окутанную маревом пашню.

Возница, маленький старичок, показал кнутовищем налево.

– Гора Соленая, а под ней Высокое поле. И впрямь, будто на цыпочках стоит. Раньше им заводчик Пашков владел, теперь – мы… – Он почмокал губами, погоняя кобылу. – А места наши знаменитые. К иконе Табынской божьей матери за двести – триста верст идут на поклон… Одно слово – Богоявленск. Ну, а если попросту говорить – Усолка, по имени реки.

Нестеров с тревогой смотрел вперед, что там стряслось, какая беда? Громко и часто, как на пожаре, бил колокол, сыпала длинная пулеметная очередь, по нагорным улицам торопился народ.

– Сбор дружины, всего-навсего, – успокоил возница. – Так заведено Калмыковым: дважды на неделе – в строй.

– Что он за человек?

– Ты о Михал Васильиче? У-у-у! До германской в мастерах был, теперь главком. Стратиг военный, каких мало.

Миновав кирпичные заводские постройки, телега остановилась. Дальше проезда не было: дорогу вплоть до моста запрудили вереницы подвод. Возле белого, в два этажа дома колыхалась толпа.

Старик-возница соскочил наземь, перемолвился с часовыми.

– А ты прав, – сказал он, – сбор не простой. На атамана едет отряд, за полгода в третий раз. Экая силища!

К штабу дружины через мост подваливали конные и пешие боевики. Те, что постарше, вынимали кисеты, присев под вязами, закуривали. Молодые подчеркнуто весело переговаривались с набежавшими на звон колокола бабами и девками. У ворот кавалеристы затеяли пляс: длинный парень ходил колесом по кругу, и мелькали перед глазами красные гусарские, – видно, еще отцовские или дедовские – чикчиры да русый, волнами, чуб. Но вот из дому вылетел маленький, круглолицый парнишка с карабином за спиной, и шум стих.

– Пулеметы в середку обоза, Михал Васильич велел. Сотенного в штаб! – скороговоркой выпалил он.

– Эй, Макарка, солнышко, скоро ль в путь? – крикнули из-под вязов, но парнишки и след простыл.

Бородатые подводчики держались поодаль. Они как неприкаянные бродили туда-сюда, поглядывали из-под руки на небо и особенно часто в сторону Высокого поля. Какая-то мысль упорно занимала их, но она, судя по всему, еще не вылилась во что-то определенное.

– Да чего ждать? – сипло сказал пегобородый. – Вали груз, мужики. Пускай сами и волокут на горбах, а мы – домой. Верно говорю?

– Ве-е-ерно!

Подводчики принялись ловко и споро составлять на обочину пулеметы, ящики с патронами, задымленные котлы. Пегобородый первым прыгнул на телегу, чтобы гнать лошадь прочь от штаба.

– Стой! Сто-о-ой, отцы! – крикнул появившийся в самой гуще подвод высокий, с бритой головой и темными усами вразлет. – Знаю, земля не ждет, впервые своя, не дядина, сами вы подустали, гривастые притомились в походах. А как быть? Ваши сыновья вместе с аша-балашовцами, златоустовцами, стерлитамакцами выступают на подмогу рабочим Оренбурга. Ну, а напрут лампасные из-за Белой, оренбуржцы без лишнего слова встанут рядом с нами. Рука об руку – таков закон пролетарской борьбы!

Мужики поскребли в затылках, понесли военную кладь снова на телеги.

Игнат пробился сквозь толпу, тронул высокого за рукав. Тот, свертывая самокрутку, скосил глаза.

– К вам, из Уфы, точнее – из Москвы.

– Твой мандат… – высокий взял бумагу, прочел: – «Предъявитель сего, Нестеров Игнат Сергеевич, уполномачивается… так… для ведения широкой агитации среди населения Урала за создание Красной Армии. Все совдепы и организации просим…» – он улыбнулся, подал твердую, в мозолях руку. – Михаил Калмыков, начальник боевых дружин. – Он помолчал, приглядываясь. – Какие твои планы? Отдых не требуется?

– Бока отлежал за восемь суток.

– Добро. Поезжай в Ахметку, там нынче запись добровольцев. Осмотрись, помоги с отбором.

Игнат даже покраснел от досады: «Повоевал, называется… Мог бы и не рваться из Москвы!»

– Из каких будешь? – спросил Калмыков.

– Пресненский рабочий, кузнец.

– Во-во, в самый чок! Братва наша, стеклодувы, не перед каждым раскроется… Да, и еще просьба. Ждем пароход из Уфы, с караваном «гостинцев». Обеспечь встречу… – Он уловил замешательство Игната, тихо сказал: – Не кипятись, тишина обманчива. Разъезд за разъездом крадется с юга… Что ж, по-твоему, отдать заводы на поживу казаре? Так, стало быть, обо всем дотолковались. Чуть заминка с подводами – скачи в штаб, к нашим партийным организаторам.

Распахнулась дверь, по ступенькам скатился круглолицый связной, подал Калмыкову вчетверо сложенный листок.

– Телефонограмма из Верхне-Уральска, товарищ командир! – отрапортовал он. – Долгожданная!

– От Блюхера? – просиял Калмыков. – Ну-ка, ну-ка… С колоннами Кашириных выступает под Оренбург, ждет нас. – Он отыскал в толпе сотенного. – Поднимай конницу, едем!

– Слушай, а его… не Василием зовут, Блюхера? – спросил Игнат.

– Василий Константинович, если полностью. А что, знаком?

– Был у меня друг в Москве, ушел на войну три года назад. Не знаю, он ли…

3

Слухи о записи в добровольцы с утра волновали парней окрестных деревень – Ахметки, Павловки, Архангелки. Когда стало известно, что усольские штабные наконец прибыли и сидят в избе-сходне, ребята со всех ног бросились туда. Вместе с другими побежал угловатый, бровастый Кольша Демидов.

– Где записывают? Кто? – запаленно справился он у знакомого павловского подростка.

– А вон сельский комиссар и с ним кто-то еще… Тот пока молчит, а режет под корень дядя Евстигней. Знает, леший, всех наперечет, не хуже табынского попа… – павловский низко опустил голову, чуть не заплакал. – Ну, Митюха тугой на оба уха, а меня за что? Экая важность – недобрал год с четвертью. Я так, сяк – ни в какую… Не суйся и ты – завернет.

– Ну, черта лысого.

Кольша взбил копну соломенных волос, вперевалку зашагал к столу, где под кумачовым лозунгом сидели комиссар Евстигней с добродушно-веселой усмешечкой на губах, два старых солдата и светловолосый, косая сажень в плечах, гость.

– Демидов Николай Филиппович. Знаком с пулеметами трех систем, – сказал Кольша и, опережая коварный вопросец, добавил: – От роду восемнадцать… без четырех месяцев.

– Не пущать! – вскинулся павловский у дверей. – Никаких поблажек, никому.

За столом переглянулись.

– Чего ж не приврал? – поинтересовался комиссар Евстигней. – Павловский, вон, чуть ли не два года себе накинул.

– У него бабка богомольная, вот и ему страх перед боженькой внушила! – выкрикнул тот ломким баском. – Гнать в шею!

– Бабу Акулину не трогайте! – Евстигней даже кулаком пристукнул по столу. – Всех как есть потеряла, кого на войне, кого от холеры, другой бы на ее месте лег и не встал, а она внука подняла на ноги!

Игнат присмотрелся к Кольше:

– И здоров же ты, Демидов. Тебе б еще кувалдой поиграть, вовсе б вошел в силу… Знаком с пулеметом, говоришь? – и повернулся к комиссару: – Твое мненье?

– Ладно, принят, – Евстигней сделал знак секретарю, позвал. – Следующий!

– Пиши: Гареев… – указал пальцем на чернильницу молодой татарин.

– Ты ж нагадакский, с того берега, а это другая волость. У вас будет свой отряд, потерпи.

– Когда будет? – вскипел татарин. – Когда казак набежит и – секим башка?..

– Товарищ Гареев, минутку, – сказал Игнат. – Желающих много?

– Абдулла, Мухамет, Аллаяр, Гараф, Иван… – принялся считать Гареев и сбился. – Много, командир!

– У них там доподлинный интернационал: и татаре, и русские, и чуваши, и башкиры.

– Можете собраться, скажем, завтра поутру?

– Якши! – блеснул зубами татарин.

Список перевалил за две сотни, а люди все подходили. Секретарь взмолился о пощаде: рука отнялась начисто! И было решено прерваться до утра. Евстигней подозвал к себе Кольшу.

– Первый тебе приказ: приюти московского товарища на ночь, а с зарей перевезешь в Нагадак.

Вечерело. От изб и деревьев потянулись длинные тени. Облака шли поднебесьем, игривые, пушистые, подбитые алой каймой, и не верилось, что где-то громыхает канонада, льется кровь.

– Павловка далеко? – поинтересовался Игнат.

– Да вот она, через тракт. Городьбой соседствуем, – сказал Кольша. – Архангелка в нескольких верстах, за лесом. А прямо на закат – Белая.

– Кто же вы, хлеборобы или мастеровые?

– Стеклодувы, понимай, – строго молвил Кольша. – Через одного, не реже.

– А теперь чего надуваешься?

Павловский, что пристал к ним, загоготал было во все горло и смолк, будто подавился под суровым взглядом Кольши. «Крутенек, ничего не скажешь!» – отметил Нестеров.

Тоненькая, с пепельной косой девчонка выступила из-за угла, теребя пройму ситцевого сарафана, робко сказала:

– Коль…

– Ну, чего тебе? – грубовато кинул парень и еще теснее свел брови на продолговатом, в конопинах лице.

– С дядей Евстигнеем не говорил?

– Вот прилипла! – Кольша досадливо поморщился. – Думаешь, просто? У него, у комиссара, и без того забот полон рот. С нашим братом, служивым, никак не разделается!

– Вы о чем, если не тайна?

Девчонка диковато посмотрела на Игната, глыбой вставшего на дороге, и что-то словно кольнуло его в самое сердце.

– Так в чем все-таки загвоздка?

– Понимаешь, комиссар, хочет Натка в медсестры, а лет ей кот наплакал. Нет и семнадцати.

– Ну-ну, стеклодув, ну-ну. Сам-то далеко ли ускакал? – Игнат помедлил, соображая. – Ладно, разговор с Евстигнеем за мной. В крайности, при усольском штабе найдем опору.

– Спасибо, – прошептала Натка и быстро пошла, потом помчалась вприпрыжку по улице.

«Хороша! А что парня в краску ввел, негоже, – упрекнул себя Игнат. – Или перед девчонкой захотелось порисоваться?»

– Вот и мой дворец золотой, – сказал Кольша, указывая на избенку под просевшей соломенной крышей. Он вдруг смешался, дернул носом. – О записи бабке ни гугу. Слез не оберешься. У них ведь глаза на мокром месте.

Баба Акулина ждала около ворот, угловатая, костистая, в черном вдовьем платке. Она с беспокойством оглядела внука, спросила, где пропадал.

– На реку бегал с ребятами, – беззаботно отозвался он. – Иду обратно, а навстречу Евстигней. Так, мол, и так…

– Знаю, где он тебе встрелся! – бабка погрозила ему кулаком. – Говори правду, Кольша!

– Вот пристала: говори да говори… Ты б лучше о госте позаботилась… Из Москвы!

Она спохватилась, пригласила в дом, захлопотала. Первым делом нарезала крупными ломтями пшеничного хлеба, поставила перед Игнатом пахучий липовый мед в червленой чашке, поклонилась:

– Ешь, милок. А там и яишенка поспеет.

У Нестерова, голодного не первый день, зарябило в глазах. Он долго сидел, не притрагиваясь к угощению, двигал желваками. Подперев голову рукой, с мягкой грустью глядела на него баба Акулина.

– Трудно у вас?

– Осьмуха, и той скоро не будет, – с трудом вымолвил Игнат.

4

После недолгого, но сильного дождя снова засияло солнце, посеребрило пробегающую по озеркам и лужам легкую зыбь. Омытые вязы и дубы дымились точно ранней весной, и лишь густотравье в россыпи незабудок напоминало о близком развороте лета.

Кольша и Игнат, проводив до штаба самый дорогой и весомый «гостинец» – две горные пушки, пулеметы, винтовки и патроны, возвращались в Ахметку. Отшагали верст десять, впереди оставалось почти столько же. Миновав просторный Табынский луг, они присели на затененном бугорке, запалили Кольшин самосад.

– С бабкой беда, – озабоченно сказал Кольша. – Кто-то трепанулся-таки о записи… Вчерась такой был сыр-бор… – он умолк, по его продолговатому лицу прошла тень. Потом завел о другом: – В Нагадак не наведаемся? Гареев еще взвод сколотил, башкирский!

«Эвон куда шагнула революция, во все края, – рассуждал про себя Игнат Нестеров. – Правда, нечисти многонько. Дутов с Красновым, япошки в Приморье, но главная драка определенно позади, а там, с новым солнцем, – бой за сталь, за хлеб, за свет в окнах и сердцах…» Он внезапно чертыхнулся. Не повезло ему этой весной, нет. То, ради чего ехал из Москвы, делали другие…

– Идем, – тусклым голосом сказал Игнат, поднимаясь.

Вот и Ахемтка – горсть черных изб в кружеве кособокой городьбы, овеянная запахами цветущей липы и навоза. Но почему около избы-сходни собрался народ? Плотно обступил крыльцо, слушает сбивчивую речь павловского парня.

– Мужичье ему: «Айда в Совет!» А он: «Да я, братцы, чаю не пил, и лошак неприбранный. Мчал полсотни верст!» А они: «Опосля напьешься, айда!» А у него в фортомонете листок, и в нем…

– Не мельчи! – в нетерпении одернул парня Евстигней. – Ну, был ты на левом берегу, ну, прикатил Филька, что дальше?

Парень обвел толпу ошарашенными глазами.

– Чех… на дороге взбунтовался!

Нестеров замер. «Конец передышке, – горестно подумал он. – Небось эшелоны-то растянулись до Тихого океана. Сила огромная, давным-давно сколоченная в дивизии, а мы едва запись провели!» И вдруг вспомнились ангарские. Как они там, дед с мальчонкой? Года полтора назад пришло письмо, потом будто обрезало. Вообще, какие дела в Сибири? Да что и гадать тут! Кто загнан в гроб, кто бьется допоследу, кто в бегах. Тысячи верст промеж легли, ни помочь, ни словом подбодрить!

5

Июнь перекипал в заботах и тревогах. Враг плотным кольцом охватил рабочий район: за рекой рыскал атаманский сброд, железную дорогу на севере оседлали белочехи. Еще держались Белорецк и Оренбург, но надолго ли? Богоявленцы и архангельцы встали в ружье. Вновь сколоченные деревенские боевые группы обзавелись винтовками и пулеметами, окопались вдоль правого берега. Из-за Белой все шли и шли беженцы. По их рассказам, учредительские власти пороли, арестовывали, расстреливали без суда и следствия бедноту.

– Ну, москвич, дозорами да перестрелками теперь не отделаешься, – сказал Евстигней, завернув как-то утром к Игнату. – Чует мое сердце.

У избы-сходни ждал Гареев, в мокрой одежде, босой, перепачканный зеленой тиной. Увидев сельского комиссара, он замахал руками, зачастил, мешая татарские и русские слова. Оказалось, Нагадак захвачен сотней дутовских казаков.

– Что я тебе говорил, Игнат? Пошло-поехало.

– Может, отступить в Богоявленск? – робко заметил кто-то. – Набегут, и не пикнешь.

– Хорош совет! Идем-ка, покумекать надо.

Еще держалась ночь, а двадцать пять конников и столько же стрелков тихо переправились через реку и, скрытно пройдя лощинами, залегли перед Нагадаком. Близился рассвет. По темной пшенице, то ли от ветра, то ли от игры перистых облаков с невидимым пока солнцем, потекли золотые разводы.

Село мало-помалу просыпалось. Из труб несло едким кизячным дымом, во дворах гулко перекликались петухи, у колодца посреди пустынной улицы казак поил тонконогого, с белой отметиной на лбу, жеребца. Длинно зевая, казак сладко, с прижмуром, чесал под мышкой.

– Эка его разнежило на пуховиках! – прошептал Демидов, горя от нетерпения.

Но вот наконец казак поставил ведро на приступку, повел жеребца к воротам.

– Дуй, и чтоб с треском. Главное – застать врасплох! – сказал Евстигней командиру конного взвода.

Ребята взлетели в седла, гикнули, взяли с места в карьер. При въезде откуда-то вывернулся маленький казак в фуражке с голубым околышем, видно, постовой, выпалил наугад, запетлял к переулку. Кольша настиг его, неумело, со всего плеча полоснул шашкой и сам пригнулся от боли.

– Впере-о-о-од! – раздалась команда.

Бой прогрохотал россыпью выстрелов, перебором копыт, дикими криками по улице села и выплеснулся на всполье. Вдоль забора там и сям лежали убитые дутовцы, остальные, побросав шинели, картузы и оружие, белыми точками катились огородами к лесу…

– Что же вы о пехоте забыли? – упрекнул Игнат конников, когда они, веселые, разгоряченные схваткой, съехались у колодца.

– Одного срезал, хватит с тебя!

Игнат быстро провернул барабан старенького «бульдога», удивленно заморгал.

– Черт, и впрямь, двух пуль нет…

– По нас выцеливал из-за амбара, ну, а ты сбоку – бац! Вот и добыча, с белой отметиной! – сказал Кольша, держа в поводу тонконогого красавца коня. – Бери, твой, законный!

– Убей, не помню ничего…

– Привыкнешь! – Евстигней улыбнулся.

– С юнкерьем в Москве не привык, а тут едва начали и – готово!

– Навоюешься, дай срок.

Вечером, когда переправились через Белую, нагруженные винтовками, патронами, новеньким обмундированием, и, разведя костры, сели ужинать, с того берега вдруг донеслось: «Э-э-ей, давай лодка! Давай ло-о-одка!» Кольша с павловским парнем живо столкнул на воду баркас, поплыл наискосок под прикрытием пулемета и скоро вернулся, везя трех нагадакских и с ними пленного дутовца, связанного по рукам-ногам.

– Где поймали, отцы?

– На огороде ховал, в баньке. Хотел в кусты, не успел! – объяснил пожилой татарин, хитровато кося черным глазом на сына, отрядного разведчика Гареева.

– Спасибо! Ну, гостенек, решай сам, – сурово сказал Евстигней пленному. – Ответишь без утайки, останешься живой.

– Не убивайте! – испуганно прохрипел дутовец, опускаясь на колени. – Все как есть скажу…

– Откуда прибыла сотня?

– Из… Стерлитамака. По приказу его превосходительства, генерал-майора Евменова.

– Ври больше! В уезде красный отряд! – загалдели ахметцы, шаг за шагом уменьшая круг. – Товарищ комиссар, чего с нищ валандаться, со змеюкой? На сук – вся недолга!

– Вот вам крест, братцы! – завертелся дутовец. – Красные точно были, но ушли. Вчерась, после боя… Провалиться мне в преисподню, если брешу!

– Провалишься…

– Тихо! – возвысил голос Евстигней, унимая ребят. – В какую сторону отступили, не знаешь?