Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– То есть всех, – поправил сестру Уоррен, – кроме майора. Его вид никак нельзя было назвать довольным. А точнее говоря, он был довольно мрачен. Когда начался второй тур поцелуев, он очень медленно поднялся со стула и направился к ним. Шел себе и шел, но было в его походке нечто такое, что сразу почувствовалось: сейчас что-то случится. Швейцарцы заговорили было со стариканом французом, но тут же замолкли. Если бы не шум моря, то можно было услышать, как пролетит муха. Однако тогда ничего не случилось. Синьор Двойной Подбородок поднял голову, увидел майора и осклабился. Ясно было, что они знакомы, но видно также, что они в грош друг друга не ставят. Они обменялись рукопожатием, Двойной Подбородок продолжал ухмыляться, а майорша, словно ее из огнетушителя обдали, погрузилась в свое обычное молчание. Потом все трое негромко заговорили. Остальные, кажется, утратили интерес к происходящему, однако я продолжала смотреть в их сторону. Понимаете ли, меня занимает человеческая природа. Изучение человечества начинается с изучения человека, я не устаю это повторять.

– Да хватит тебе, – отмахнулась от него сестра. – На самом деле, мистер Водоши, он хочет сказать, что выглядели эти трое так, как если бы говорили обо всем, кроме того, что им действительно хочется сказать.

– И так продолжалось, – злорадно подвел итог молодой Скелтон, – до тех пор, пока наконец это не было высказано. Но пришлось подождать. Должен признаться, что даже мне все это начало надоедать, но тут они, или, во всяком случае, мужчины, начали говорить на повышенных тонах. Вы ведь знаете, как звучит итальянский на расстоянии – будто машина, у которой полетел глушитель. А тут еще кто-то давит на газ. Двойной Подбородок что-то яростно верещал, размахивая руками прямо перед носом у майора. Тот сильно побледнел. Тогда Двойной Подбородок замолчал и полуобернулся назад, словно сказал все, что хотел сказать. Но видно, именно в этот момент ему пришло в голову, что-то особенно крутое, потому что он снова повернулся к майору, заговорил и разразился громовым хохотом.

В следующий момент я увидел, как майор сжал кулак и замахнулся. Кто-то – по-моему, девушка-француженка – вскрикнул, и тут же майор врезал синьору Двойной Подбородок прямо в солнечное сплетение. Это надо было видеть – роскошное зрелище. Двойной Подбородок замолчал, не успев закрыть рта, издал звук, с каким стекает в ванной вода, отступил на шаг и шлепнулся на песок, как раз когда на него набежала легкая волна. Миссис Клэндон-Хартли взвизгнула, повернулась к майору и начала выкрикивать что-то по-итальянски. А он, словно только этого не хватало, закашлялся. И вроде все никак не мог остановиться. Конечно, и остальные, включая нас с Мэри, кинулись к ним. Матрос, сидевший в ялике, перескочил через борт и зашлепал к Двойному Подбородку, с которым уже возился молодой француз, а мы со швейцарцем схватили за руки майора. Швейцарка, француженка и Мэри окружили миссис Клэндон-Хартли. Старикан с бородой все подпрыгивал и повторял, какая жалость, какой ужас. Не то чтобы нам было так уж много работы, потому что у майора все силы уходили на кашель и хрипы «свинья!», а миссис Клэндон-Хартли плакала и все повторяла на ломаном английском, что все это ужасно, а муж ее – дикий волк. Хотя, на мой взгляд, на волка он совершенно не похож. Отдышавшись, размахивая кулаками и выкрикивая что-то на итальянском, Двойной Подбородок побрел в мокрых штанах к ялику. Майор наконец справился с кашлем, и они с женой, приняв обычный высокомерный вид, пошли наверх. Ну вот, неужели вам не жаль, что вы пропустили все это?

– А ведь вы могли бы просветить нас, что все это означает, – задумчиво сказала девушка.

Но я не особенно прислушивался к ним.

– Когда все это случилось? – Я резко подался вперед.

Оба они явно опечалились. Наверняка им показалось, что я не оценил рассказ должным образом.

– В точности не запомнил, – нетерпеливо бросил Скелтон, – пожалуй, около половины четвертого. А что?

– Кто-нибудь оставался на пляже до конца дня?

С легким раздражением он пожал плечами:

– Не скажу. Кто-то уходил, кто-то возвращался. После того как сцена закончилась, один или двое пошли переодеться в купальники.

– Думаю, ключ подскажет Фило Ванче,[27]27
  Главный герой популярных в 20–30-е годы прошлого столетия детективных романов С. С. Ван Дайна (псевдоним Уилларда Хантингтона Райта).


[Закрыть] – сказала девушка. – И все же, к чему этот вопрос, мистер Водоши?

– Да так, ни к чему особенно, – вяло отмахнулся я. – Просто, направляясь в деревню, я видел, как майор и миссис Клэндон-Хартли поднимаются к себе. Она прижимала платок к глазам. Похоже, плакала.

– Так, так, так! А я уж испугалась, что у вас есть объяснение всей этой истории. Оказывается нет, и слава Богу, потому что очень красивая версия есть у меня.

– У нас, – уточнил ее брат.

– Ладно, пусть будет у нас. Видите ли, мистер Водоши, мы считаем, что много лет назад миссис Клэндон-Хартли была всего лишь простой крестьянской девушкой с юга Италии, которая жила с родителями в обыкновенной деревушке на юге Италии с такими, знаете ли, чудными домиками с выбеленными стенами и без канализации. Ее пообещали в жены старому Двойному Подбородку, то есть тогда приятному на вид молодому человеку, выходцу из другой крестьянской семьи. Но вот появляется наглый плохой майор с топорщащимися усами. Остановите меня, если уже слышали эту историю. И что же происходит? Майор с его городским лоском и сшитой на заказ одеждой кружит голову молодой крестьяночке. Ну и, опуская подробности, увозит ее в большой город и женится.

– Эй, – остановил ее Скелтон, – в первоначальном варианте сценария про женитьбу ничего не говорилось.

– Ну и что? В общем, женится. Может, не такая уж она, в конце концов, простушка.

– Прошло десять лет. – Мэри торжествующе улыбнулась. – Эта часть мне особенно нравится. Итак, прошло десять лет. Все это время молодой Двойной Подбородок, разочарованный и подавленный – этим и объясняется его вид, – упорно работал и преуспел. Начав с самого низа, он постепенно поднимался и поднимался наверх и стал теперь одним из самых крупных в Италии стряпчих по разным темным делишкам.

– Мне кажется, – вмешался ее соавтор, – что конец должен быть другим. Все наоборот: это Двойной Подбородок наносит нокаутирующий удар, а майор подтирает сопли.

Девушка задумалась.

– Что ж, возможно, ты прав. – Она посмотрела на меня. – Боюсь, мистер Водоши, вам кажется, что вся эта история немного отдает балаганом. Что есть, то есть. Но видите ли, сцена производила настолько тяжелое впечатление, что иначе, как смехом, от него не избавишься.

Я не знал, что и сказать.

– Яхта, смотрю, ушла, – пробормотал я.

– Да, час назад, – мрачно подтвердил Скелтон.

В этот момент на верхней лестничной площадке появились Фогели. Выглядели оба довольно подавленными. Они остановились у нашего столика.

– Молодые люди поведали вам о сегодняшнем происшествии? – спросил меня Фогель по-немецки.

– Да, в какой-то степени.

– Неприятная история, – угрюмо бросил он. – Моя жена дала фрау Клэндон-Хартли немного нюхательной соли, но вряд ли ей это поможет. Бедняга майор. Его жена говорит, что все это последствия полученной на войне раны. Что-то с мозгом, похоже, он не всегда отвечает за свои действия. Насколько нам стало известно, хозяин яхты остановился здесь, чтобы купить немного вина из погреба Кохе и запастись льдом. Фрау Клэндон-Хартли узнала в нем старого друга. А бедный майор все не так понял.

Фогели проследовали в пансионат.

– Что он сказал? – с любопытством осведомился Скелтон.

– Что, по словам миссис Клэндон-Хартли, майор был тяжело ранен на войне и у него не все в порядке с головой.

Наступило непродолжительное молчание. Потом я увидел, что девушка задумчиво наморщила лоб.

– Знаете, – сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно, – по-моему, это не совсем так.

Ее брат нетерпеливо фыркнул:

– Ладно, проехали. Что вы пьете, мистер Водоши? «Дюбонне сек»? Отлично. Тогда на троих. Бросаю жребий, кому идти.

Я проиграл и, поднимаясь в дом, чтобы заказать по бокалу вина, увидел месье Дюкло, возбужденно говорящего о чем-то с Кохе. Он показывал, как наносится апперкот. История явно мало что потеряла в пересказе.

9
Насилие

К ужину Клэндоны-Хартли не спустились.

Против воли я все больше думал о них. Выходит, миссис Клэндон-Хартли итальянка! Это многое объясняло. Например, то, что во время вчерашнего разговора со мной майор обронил слово aperitivo. Или упорную молчаливость его жены. Ей неловко было говорить на ломаном английском. Это объясняло «некоторую религиозность моей благоверной». И ее неанглийскую внешность. А сам Клэндон-Хартли был контужен и потому не вполне отвечал за свои действия. Я вспомнил сомнения Мэри Скелтон на этот счет. Что ж, если их описание драматических событий на пляже соответствует действительности, я склонен их разделить. Похоже, то был не просто приступ неврастении. Ладно, в любом случае это не мое дело. Мне надо думать о более серьезных вещах. А это несчастное происшествие с Клэндонами-Хартли делало Скелтонов совершенно бесполезными для разыгрываемой мною партии. «Кто-то все время уходил, кто-то возвращался». Наверное, все это случилось, когда я ходил на почту. Безнадежное дело.

Ужин близился к концу, когда на террасе появился Кохе и объявил, что в саду, под деревьями, установлен стол для пинг-понга и дорогих гостей приглашают воспользоваться им. Допивая чай, я по звуку ударов понял, что приглашение принято, и пошел в ту сторону.

Лампочки, подвязанные к веткам деревьев, отбрасывали резкий свет на лица игроков. Это были Скелтон и француз Ру.

С декоративных каменных горок за игрой наблюдали Мэри Скелтон и мадемуазель Мартен.

Ру играл с полным самозабвением, буквально впиваясь в мяч горящими глазами, словно это была готовая вот-вот взорваться бомба. Он безостановочно метался у стола. На этом фоне непринужденная, даже ленивая игра Скелтона выглядела какой-то автоматической, скучной. Но я заметил, что счет неуклонно растет в его пользу. Мадемуазель Мартен не скрывала по этому поводу своего неудовольствия, сопровождая каждое выигранное Скелтоном очко жалобными стонами. Редкие же удачи Ру встречались, соответственно, взрывами восторга. Мэри Скелтон, как мне показалось, с веселым интересом наблюдала за ней.

Игра закончилась. Мадемуазель Мартен бросила на Скелтона уничтожающий взгляд и вытерла платком пот, струившийся со лба ее возлюбленного. Я услышал, как она говорит ему, чтобы он не расстраивался, поражение никоим образом не влияло на ее отношение к нему.

– Как вам игра? – осведомился Скелтон.

Не успел я ответить, как Ру, размахивая ракеткой, перешел на другую сторону стола и громогласно потребовал реванша.

– Что ему надо? – вполголоса спросил Скелтон.

– Реваншироваться хочет.

– Да? – Он подмигнул мне. – Что ж, дадим ему такую возможность.

Началась вторая партия. Я сел рядом с Мэри Скелтон.

– В чем дело? – заговорила она. – Почему я ни слова не могу понять из того, что говорит этот француз? У него какой-то странный акцент.

– Наверное, откуда-нибудь из глубинки. Даже парижане порой не понимают своих соотечественников-провинциалов.

– Что ж, это утешает. Знаете, я ужасно боюсь, что, если игра затянется, у него глаза выскочат из орбит.

Уже не помню, что я ответил, ибо в этот момент был занят выяснением – просто ради интереса – происхождения акцента месье Ру. Нечто подобное я уже слышал, и совсем недавно. В этом я был уверен, как в том, что мое имя Водоши. Радостный вопль мадемуазель Мартен вернул меня к игре.

– Уоррен умеет очень убедительно проигрывать, – заметила его сестра. – Иногда он позволяет мне выиграть сет-другой, а мне кажется, что это я хорошо играла.

Для правдоподобия Скелтон проиграл противнику всего очко или два, при этом ему пришлось выступить судьей в споре, который разгорелся между Ру и месье Дюкло – последний появился в середине партии и настаивал на том, что будет вести счет. Мадемуазель Мартен была в полном восторге и поцеловала Ру в мочку уха.

– Слушайте, – пробурчал Скелтон, – это старый, как там его, хрыч с седой бородой – совершеннейшая катастрофа. Я видел, как он жульничает на русском бильярде, но мне и в голову не могло прийти, что он способен подтасовывать счет в пинг-понге. Я сам его вел и знаю, что отставал на пять очков, а не на два. Если бы дело так дальше пошло, он выиграл бы за меня этот сет. Может, у него что-то вроде клептомании наоборот?

– А где нынче вечером, – бодро вмешался в наш разговор его герой, – английский майор и его жена? Почему они не играют в пинг-понг? Майор был бы прекрасным соперником.

– Старый болван! – отчеканила Мэри Скелтон.

Месье Дюкло послал ей сияющую улыбку.

– Эй, прикуси язычок, ради Бога, – остановил ее брат, – тебя могут понять.

Мадемуазель Мартен, лишь смутно понимавшая, что разговор идет на английском, сказала Ру «о'кей» и «как поживаете», потом рассмеялась и была вознаграждена поцелуем в шею. Ясно было, что никто ничего не понял. Месье Дюкло не дал мне ускользнуть и затеял разговор о происшествии на пляже.

– Кто бы мог подумать, – начал он, – что в этом сухаре, в этом английском офицере, столько страсти, столько любви к своей жене-итальянке. Но англичане вообще такие. С виду холодные и чопорные. Можно подумать, только о деле и думают. Но внутри полыхает такой огонь! – Он нахмурился. – Мне немало пришлось повидать и пережить, но англичан и американцев никогда не поймешь. Непостижимые люди. – Он разгладил бороду. – Удар был отличный, и звук, который издал итальянец, – соответствующий. Прямо в подбородок. Итальянец рухнул как подкошенный.

– А мне говорили, удар пришелся в живот.

– И в подбородок, месье, – пронзительно посмотрел на меня Дюкло. – И в подбородок. Два потрясающих удара!

В этот момент вмешался прислушивавшийся к нашему разговору Ру.

– Ни одного не было, – решительно заявил он. – Английский майор применил прием джиу-джитсу. Я стоял близко и все видел. К тому же этот захват мне знаком.

Месье Дюкло надел пенсне и нахмурился.

– Удар в подбородок был, месье, – сурово сказал он.

Ру вскинул руки, выкатил глаза и набычился.

– Вам-то как было увидеть? – грубо сказал он и повернулся к мадемуазель Мартен: – А вот ты, ma petite,[28]28
  Маленькая моя (фр.).


[Закрыть] все видела, правда? Зрение у тебя превосходное. Ты ведь не носишь очков, как этот старый господин. В них все двоится. Это был прием джиу-джитсу, вне всяких сомнений. Так?

– Oui, cheri.[29]29
  Да, дорогой (фр.).


[Закрыть] – Она послала ему воздушный поцелуй.

– Ну вот, видите, – усмехнулся Ру.

– Удар в подбородок, точно. – Месье Дюкло так возбудился, что пенсне у него на носу задрожало.

– Тихо, тихо, – осадил его Ру. – Смотрите!

Он внезапно повернулся ко мне, схватил за левое запястье и потянул на себя. В следующий момент я понял, что лечу на пол. Ру схватил вторую мою руку и не дал упасть. В его хватке ощущалась незаурядная сила, я почувствовал, как напряглось его худощавое, жилистое тело. Я вновь стоял на ногах.

– Вот видите, – прокаркал он. – Вот это и называется джиу-джитсу. Простой захват. А вообще-то я мог обойтись с этим господином так, как английский майор обошелся с человеком с яхты.

Месье Дюкло приосанился и сдержанно поклонился.

– Интересный урок, месье. Но в нем не было нужды. И зрение у меня отменное. Это был удар в подбородок.

Он отвесил еще один поклон и широкими шагами направился к пансионату. Ру усмехнулся ему вслед и щелкнул пальцами.

– Вот старый болван, – презрительно бросил он. – На его жульничество мы смотрим сквозь пальцы, вот он и решил, что мы вообще ничего не видим.

Я легко улыбнулся. Мадемуазель Мартен заворковала, как он удачно вышел из положения. Скелтоны начали партию в пинг-понг. Я спустился на нижнюю террасу.

Сквозь чернильную темноту деревьев можно было различить две застывшие у парапета фигуры. Это были майор и его жена. Скрип шагов заставил его повернуть голову. Я услышал, как майор что-то сказал жене, и они удалились. Секунду-другую я стоял, слушая, как замирают их шаги на дорожке, и уже собрался было занять их место у парапета, но увидел в темноте мерцающий огонек трубки. В ту сторону я и направился.

– Добрый вечер, герр Хайнбергер.

– Добрый вечер.

– Как насчет партии в русский бильярд?

Он выбил трубку о спинку стула, и на землю обрушился фонтан искр.

– Да нет, благодарю.

Непонятно почему, но сердце у меня забилось быстрее. С губ были готовы слететь слова и фразы. Меня охватило непреодолимое желание тут же, прямо сейчас, вывалить на него свои подозрения, разоблачить этого человека, сидящего в темноте, этого невидимого шпиона. «Грабитель! Шпион!» – так и хотелось бросить ему прямо в лицо. Я почувствовал, что дрожу. Я открыл рот, и губы мои зашевелились. Но тут неожиданно чиркнула и зажглась спичка, и в желтом, немного театральном свете я увидел его лицо со впалыми щеками.

Он поднес спичку к трубке, она дважды вспыхнула и погасла. Светящаяся чашечка заколебалась в воздухе.

– Отчего бы вам не присесть, мистер Водоши? Вон стул.

А ведь и впрямь я стоял и пялился на него как последний дурак. Я сел, и ощущение у меня при этом возникло такое, будто на меня едва-едва не наехала мчащаяся на полной скорости машина, да и обязан я этим не себе, а мастерству водителя. Желая хоть что-нибудь сказать, я спросил, знает ли он об инциденте на пляже.

– Да, наслышан. – Он немного помолчал. – Говорят, этот англичанин не в себе.

– Думаете, правда?

– Не обязательно. Вопрос в том, сильно ли его завели. Даже умалишенные не опускаются до насилия, если их не спровоцировать. – Он снова замолчал. – Насилие, – опять заговорил он, – это очень странная вещь. В сознании нормального человека заложена исключительно сложная программа, не позволяющая прибегать к нему. Но сила этой системы в различных культурах не одинакова. На Западе она менее значительна, чем на Востоке. О войне я, конечно, не говорю. Далее, следует учитывать действие различных факторов. Хороший пример в этом смысле – Индия. Число покушений на жизнь английских чиновников в Британской Индии чрезвычайно велико, и это понятно. Но интересно, что велик и процент неудач. И дело не в том, что индусы плохие стрелки, дело в том, что в решающий момент в будущем убийце срабатывает рефлекс ненасилия. Однажды я поговорил об этом с одним бенгальцем-коммунистом. Он сказал, что индус, исполненный ненависти в сердце, с пистолетом в руках способен убить местного эмиссара его угнетателей. Он может уйти от слежки, в нужный момент отделиться незамеченным от толпы, когда появится противник, поднять пистолет. Жизнь чиновника будет в его руках. И вот тут индус заколеблется. Перед ним будет не ненавистный угнетатель, но человек. Цель расплывется, а в следующий момент его самого застрелит охрана. Немец, француз или англичанин в подобных обстоятельствах, где стимулом выступает ненависть, выстрелил бы не задумываясь.

– А что за стимул заставил, как вам кажется, майора Клэндона-Хартли двинуть итальянцу в живот? Ненависть?

– Понятия не имею. Но вы говорите, он ударил его в живот? А я так понял, что в голову.

– На этот счет существуют три версии. Согласно одной, это был удар в подбородок, другой – в живот, а третьей – удара вообще не было, а был прием джиу-джитсу. Молодые американцы, например, которые были ближе всех, настаивают на том, что это был удар в живот.

– Ну коли так, то чрезвычайно маловероятно, чтобы майор был психически нездоров. Удар в живот может быть рожден яростью, а вот помешательством – почти никогда. Обыкновенно животное поражает противника в самое удобное для себя место. Безумец предпочитает бить в голову.

– Но какая у него могла быть причина?

– А может, – с некоторым нетерпением сказал мой собеседник, – ему просто не понравился этот человек. – Он поднялся. – Мне надо срочно написать кое-какие письма. Надеюсь, вы извините меня?

Он удалился. Какое-то время я продолжал сидеть, думал. Думал не о майоре Клэндоне-Хартли, а о воображаемом индусе герра Шимлера. «Перед ним будет не ненавистный угнетатель, но человек». Я почувствовал симпатию к этому индусу. Но это еще не все, потому что «в следующий момент его самого застрелит охрана». В этом, коротко говоря, и заключалась суть дела. Сначала страх, а потом тебя убивают. Или все равно убивают, не важно, боишься ты или нет? Да, так оно и есть. Торжества «добра» не было. Торжества «зла» тоже. Они решили спор, уничтожили друг друга и породили новые «злодеяния» и новые «добродеяния», которые, своим чередом, поразили друг друга. Фундаментальное противоречие. «Противоречие есть основа всего: движения и жизненной энергии». Ну да, это слова Шимлера. Я нахмурился. Если бы я обращал больше внимания на действия герра Шимлера и меньше на его слова, глядишь, до чего-нибудь и докопался бы.

Я пошел к дому. В читальне – а по совместительству и «комнате для написания писем» – было темно. Вот тебе и «срочные письма»! Проходя через холл, я столкнулся с мадам Кохе. В руках у нее была кипа белья.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер, месье. Мужа моего не видели? Наверняка внизу, в пинг-понг играет. Есть умные, они проводят время с приятностью, и есть дураки, которые корячатся на них. Но кто-то же должен работать. В «Резерве» это женщины. – И она двинулась вверх по лестнице, громко выкликая: – Мари!

Я пересек опустевший холл и вышел на верхнюю террасу.

Месье Дюкло сидел за столиком у балюстрады с бокалом «Перно» и сигарой в руках. Увидев меня, он встал и поклонился.

– А, это вы, месье. Должен извиниться за столь стремительный уход. Но я просто не мог позволить оскорблять себя.

– Понимаю и сочувствую, месье.

– Что-нибудь выпьете, месье? – Он вновь поклонился. – Я вот «Перно» пью.

– Спасибо, мне, пожалуй, вермут с лимоном.

Он вызвал звонком официанта и предложил мне сигару, которую я с благодарностью принял.

Мне явно была уготована роль сочувствующего слушателя. Без дальнейших отлагательств месье Дюкло открыл боевые действия.

– Несмотря на годы, – начал он, добавляя немного воды в бокал, – я человек гордый. Очень гордый. – Он замолчал и потянулся за льдом. Я не очень понял, какое отношение к гордости имеет возраст, но, к счастью, он продолжил свою речь, не дав мне возможности выразить удивление. – Несмотря на годы, – повторил он, – я бы поставил этого Ру на место. Если бы не одно обстоятельство. Там была женщина.

– Да, вы повели себя максимально достойным образом, – заверил его я.

– Рад, что вы так считаете, месье. – Он потрогал бороду. – И все же гордому человеку трудно сдержать свои чувства в такой ситуации. Как-то студентом я дрался на дуэли. Кое-кто не поверил моему слову. Я ударил его. Он меня вызвал. Вызов был принят. Наши друзья организовали поединок.

Месье Дюкло вздохнул, погружаясь в воспоминания.

– Было холодное ноябрьское утро, настолько холодное, что пальцы посинели и онемели. Удивительно, насколько раздражают такие пустяки. Направляясь на место дуэли, мы с приятелем наняли экипаж. Вообще-то ни ему, ни мне это было не по карману, приятель хотел идти пешком, но я настоял. Если меня убьют, это не будет иметь значения. Если не убьют, облегчение будет столь велико, что о деньгах я и думать забуду. В общем, мы взяли экипаж. Только вот замерзшие руки меня беспокоили. Я сунул их в карманы, но это не помогло. Под мышки запускать ладони мне не хотелось из опасения, что по моей согбенной фигуре приятель решит, будто я испугался. Попытался было подложить их под себя, но мягкая блестящая кожа сиденья была еще холоднее. Все мои мысли были сосредоточены на руках. И знаете почему?

Я покачал головой. Его глаза, скрытые пенсне, блеснули.

– Во-первых, я боялся, что не смогу достаточно точно прицелиться, чтобы поразить соперника, а во-вторых, опасался, что если и у него замерзли руки, то ему просто повезет и он не промахнется.

– Насколько я понимаю, месье, – улыбнулся я, – все обернулось как надо.

– Наилучшим образом! Промахнулись мы оба. И не только промахнулись. Едва не попали в своих секундантов. – Он ухмыльнулся. – Потом мы часто со смехом вспоминали эту историю. Теперь мой противник владеет фабрикой, находящейся рядом с моей. У него пятьсот рабочих. У меня семьсот тридцать. Он производит машинное оборудование. Я – ящики для упаковки. – Появился официант. – Вермут с лимоном для месье.

Я удивился – ведь кто-то, то ли Скелтон, то ли майор, говорил мне, что у месье Дюкло консервная фабрика. Видно, я что-то перепутал.

– Времена нынче тяжелые, – говорил он. – Заработки растут, и цены растут. Завтра цены упадут, а заработки все равно должны подниматься. Я вынужден был урезать жалованье. И что же? Мои рабочие вышли на забастовку. Кое-кто из них служит у меня долгие годы. Я знаю их по именам, и когда прохожу по фабрике, здороваюсь за руку. Их подзуживают, натравливают на меня агитаторы, коммунисты. И мои люди поднимают забастовку. Что же делаю я?

Официант принес заказ, и это избавило меня от необходимости отвечать.

– Что я делаю? Начинаю думать. Почему мои люди выступают против меня? Почему? Ответ – из-за невежества. Бедняги ничего не понимают, ничего не знают. Я решил собрать их и все растолковать в самых простых словах. Я, папаша Дюкло, все вам объясню. Такое решение, знаете ли, требовало мужества, потому что молодые люди не знают меня так же хорошо, как старики, а агитаторы поработали на славу.

Месье Дюкло сделал глоток «Перно».

– Я встал у дверей фабрики и, – голос месье Дюкло приобрел драматические интонации, – посмотрел людям глаза в глаза. Поднял руку, призывая к молчанию. Все замолчали. «Дети мои, – сказал я, – вы хотите увеличения жалованья». Все зааплодировали. Я вновь поднял руку, призывая к молчанию. «Позвольте, дети мои, – продолжал я, – объяснить, к чему это приведет. А дальше – выбор за вами». Они заволновались, но вскоре вновь замолкли. Я почувствовал себя увереннее. «Цены падают, – продолжал я. – Если я увеличу вам жалованье, цены на товары Дюкло буду выше, чем у наших конкурентов. Мы потеряем заказы. И многие из вас лишатся работы. Вы хотите этого?» «Нет!» – прокатилось по толпе. Кое-кто из агитаторов, этих неучей, закричал, что надо уменьшить прибыли. Но как объяснить этим недоумкам такие вещи, как инвестиционный интерес, как объяснить, что без прибыли бизнес перестает существовать? Я решил не обращать внимания на подобные выкрики. Я говорил рабочим, что люблю их, что чувствую ответственность за их благополучие, что хочу делать для них все, что в моих силах, что мы должны сотрудничать во имя наших собственных интересов и во имя интересов всей Франции. «Все мы, – говорил я, – должны приносить жертвы ради общего блага». Я призывал их стоически перенести уменьшение жалованья, исполниться решимости и работать еще упорнее. Когда я закончил, раздались аплодисменты, и старики договорились между собой, что все должны вернуться на свои рабочие места. Это был великий миг. Я плакал от радости. – Глаза его и сейчас заблестели от слез за стеклами пенсне.

– Великий, говорите, миг? – тактично заметил я. – Но неужели, по-вашему, все так просто? Если заработки падают, разве не продолжают падение и цены, ведь у людей становится меньше денег, им просто не на что покупать товары.

– Существуют, – слегка пожал плечами он, – определенные экономические законы, вмешиваться в которые было бы крайне неразумно. Если заработки поднимаются выше естественного уровня, рушится тонкое равновесие системы. Но мне не хотелось бы утомлять вас этими премудростями. На своей фабрике я бизнесмен, решительный, сильный, бдительный. А здесь я на отдыхе. И на это время моей великой ответственности не существует. Я даю своим старым усталым извилинам отдохнуть и наслаждаюсь светом звезд.

Он откинул назад голову и посмотрел на звезды.

– Прекрасно, – с восторгом выдохнул он. – Божественно! Сколько же их на небе! Потрясающе!

Месье Дюкло снова посмотрел на меня.

– Я, знаете ли, очень чувствителен к красоте. – Месье Дюкло потянулся к стакану, еще немного разбавил его содержимое водой и допил до дна. Затем посмотрел на часы и поднялся. – Месье, – сказал он, – уже половина одиннадцатого. Я старый человек. Было очень приятно поговорить с вами. А теперь, с вашего разрешения, я удаляюсь к себе. Доброй ночи, месье.

Он поклонился, подал мне руку, положил пенсне в карман и направился, слегка покачиваясь, внутрь дома. Только тут мне пришло в голову, что, пожалуй, нынче вечером одним бокалом «Перно» месье Дюкло не ограничился.

Какое-то время я сидел в холле и читал «Гренгуар»[30]30
  Журнал, названный по имени средневекового французского поэта, изображенного в «Соборе Парижской Богоматери» В. Гюго.


[Закрыть] двухнедельной давности. Затем, когда это занятие мне наскучило, вышел в сад поискать американцев.

За столом для пинг-понга никого не было, но свет на него еще падал. Тут же лежали ракетки, и, между ручками, шарик с вмятиной. Я бросил его на стол. Он отскочил с каким-то странным, сухим звуком. Возвращая его на место, я услышал неподалеку шаги и обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь. Вокруг лужицы света на поверхности стола сгустилась непроглядная мгла. Если там кто-то и был, я все равно не мог его или ее увидеть. Я вслушался, но больше звуков не последовало. Вероятно, этот человек прошел мимо. Я решил спуститься на нижнюю террасу и, продравшись сквозь кусты, уже почти дошел до ступеней, откуда между кипарисами была видна узкая полоска звездного иссиня-черного неба, когда случилось это.

Слева от меня в кустах раздался шорох. Я повернулся было в ту сторону, и в следующий момент что-то с силой опустилось мне на затылок.

Не думаю, что я полностью потерял сознание, но в следующее мгновение почувствовал, что лежу лицом вниз рядом с тропинкой и кто-то с силой прижимает мои плечи к земле. В глазах плясали искры, в ушах звенело, но звон не заглушал чьего-то дыхания, и я чувствовал, как чужие руки обшаривают мои карманы.

Не успел мой переживший столь сильное испытание мозг переварить происходящее, как все кончилось. Давление на плечи внезапно ослабло, скрипнул гравий, и все стихло.

Несколько минут я не двигался с места, стискивая голову руками и ощущая набегающие волны сильной боли. Потом, когда волны перешли в постоянную пульсацию, я медленно поднялся на ноги и зажег спичку. На земле валялся мой открытый бумажник. В нем были только деньги и какие-то ненужные квитанции. Ничего не пропало.

Я направился к дому. Дважды по дороге у меня начинала кружиться голова, и приходилось останавливаться и ждать, когда приступ пройдет, но до номера я добрался без посторонней помощи и никого не встретил по дороге. Едва переступив порог, я со вздохом свалился на постель. Испытанное мною чувство облегчения от того, что голова наконец-то покоится на мягкой подушке, было сродни боли.

Может, у меня все же случилось небольшое сотрясение мозга или это было просто изнеможение, но не прошло и минуты, как я погрузился в сон. Неадекватность моей последней сознательной мысли заставляет склониться к тому, что все же это было сотрясение.