Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

16
Два джентльмена из Вероны

– И что нам теперь делать?

Мне пришлось повторить вопрос дважды; эта фраза уже стала привычной, однако Залесхофф взглянул на меня так, словно слышал ее впервые. Он рассеянно смотрел в окно, наблюдая за проносящимся мимо склоном лощины. Поезд набирал скорость.

– Полагаю, они будут ждать нас в Вероне.

Он кивнул.

– Значит, ничего нельзя сделать?

– Разумеется, сделать можно многое, но чуть позже.

– Не понимаю…

– Заткнитесь. Не мешайте думать.

Я заткнулся и закурил. Желудок свело – то ли от нервов, то ли от голода. Потом я заметил, что Залесхофф пристально разглядывает мое лицо.

– Вы очень грязный, – заметил он.

– Вы сами не чище. – Я вдруг понял, что мне совсем не хочется спать и настроение у меня драчливое. – Мне часто говорили, что русские нечистоплотны. Но вы ведь американец, да?

Даже слой грязи не мог скрыть, как напряглось его лицо.

– Никогда бы не поверил, Марлоу, что во взрослом мужчине может остаться столько от школьника. Интересно, следует ли считать вас типичным англичанином… Вероятно. Теперь мне ясно, почему на континенте не понимают англичан. Англичанин – всего лишь практичный Питер Пэн, большой Питер Пэн с красной шеей, грязным маленьким умишком и грязными фальшивыми крыльями. В высшей степени смешно.

Я не остался в долгу и ответил пространной сердитой тирадой. Добрых пять минут мы шипели и рычали друг на друга. Это было по-детски глупо, и именно Залесхофф положил конец перебранке. Наступило угрюмое молчание. Внезапно он с робкой улыбкой повернулся ко мне:

– Ну вот, все прошло.

Еще секунду я мрачно смотрел на него, потом улыбнулся в ответ.

– Мир?

Я кивнул:

– Мир.

– Хорошо. Тогда давайте поговорим серьезно.

– Вы действительно думаете, что тот носильщик заявит в полицию?

– Боюсь, что так. Должно быть, я где-то ошибся. По-моему, его насторожило упоминание об Удине. Наверное, к ним не ходят грузовые составы напрямую из Удине. В любом случае рисковать нельзя. До Вероны нужно каким-то образом избавиться от этой одежды и сменить внешность. У нас не так много времени.

– А как…

– Слушайте.

Целую минуту Залесхофф говорил без остановки. Когда он умолк, я поджал губы.

– Предположим, в ваших словах есть резон. Но должен признаться, Залесхофф, я не испытываю особой радости.

– Мне тоже это не нравится. Радоваться будем после того, как пересечем границу.

– Если мы когда-нибудь ее пересечем. Поймай они нас теперь…

– Прекратите.

– Да, но… – Я растерянно умолк. Мною уже завладело безразличие. Осталось два желания – есть и спать. – Ждем билетного контролера?

– Именно так.

От Брешии до Вероны поезд идет около часа, и прошла примерно половина этого времени, прежде чем появился билетный контролер. С каждой минутой Залесхофф нервничал все сильнее.

– Может, на этом перегоне не проверяют билеты, – предположил я.

– В таком случае, – мрачно ответил он, – мы все равно влипли, потому что билеты будут проверять на выходе в Вероне.

Когда наконец в конце вагона появился контролер, Залесхофф с облегчением вздохнул.

– Отвернитесь к окну, – прошептал он.

Впрочем, предосторожность оказалась излишней. Контролер миновал нас, удостоив лишь небрежным кивком. Мы подождали, пока он пройдет несколько купе. Затем Залесхофф толкнул меня локтем.

– Порядок. Вперед.

Мы медленно двинулись в конец коридора, а когда контролер скрылся из виду, ускорили шаг и миновали все вагоны второго класса. В первом же вагоне первого класса снова притормозили и медленно прошли его насквозь.

– В третьем купе с конца шляпа и пальто, – шепотом доложил Залесхофф. – Но там сидит женщина; мужчина, вероятно, пьет кофе в вагоне-ресторане. Попробуем следующий.

Мы снова пошли вперед. Примерно посередине следующего коридора я услышал, как шедший позади меня Залесхофф остановился.

– Стойте на месте, – шепнул он. – И не оглядывайтесь.

Десятью секундами позже он толкнул меня в спину.

– Возвращаемся.

Мы дошли до конца коридора и остановились рядом с туалетом. Я открыл дверь и зашел внутрь. Одновременно Залесхофф сунул мне под руку мягкий сверток.

Повернувшись к зеркалу, я невольно вздрогнул. На меня смотрел мужчина – такого отвратительного субъекта я в жизни не встречал. Господи, так ведь это мое собственное отражение в зеркале! Теперь понятно, почему сомневался синеглазый носильщик. Мое лицо покрывала черная двухдневная щетина. И грязь: пыль, осевшая за предыдущий день, смазка от снарядов, перекочевавшая на лицо с пальцев, сажа с крыши вагона для скота, пот. Кроме того, я сильно осунулся. Глаза стали красными и мутными. От пропитанного потом шарфа на шее образовалась темная полоса. Усиливала эффект промасленная кепка машиниста. Неудивительно, что меня не узнали по фотографии в газете.

Однако следовало заняться делом. Я сорвал с себя форменную куртку и кепку, свернул их в клубок и выбросил из окна. Затем снял пиджак, жилет и рубашку, достал безопасную бритву и крем для бритья и принялся за лицо.

Следуя указаниям Залесхоффа, я оставил тонкую полоску усов, а также бачки, спускавшиеся по скулам до уровня ноздрей. Потом вымыл голову и зачесал волосы назад.

Результат меня удивил. Как и предсказывал Залесхофф, длинные бачки изменили пропорции лица. Рот и подбородок словно немного уменьшились. Лоб сделался высоким и узким. Зачесанные наверх волосы усиливали этот эффект. Небольшие усики удлинили нос.

Надев рубашку, жилет и пиджак, я повернулся к свертку, который украл Залесхофф. Он состоял из добротной мягкой шляпы и плаща. Серых. Я надел их и снова посмотрел на себя в зеркало. Если не считать грязного воротничка рубашки и мятого галстука, вид у меня был респектабельный. Воодушевленный этим обстоятельством, а также ощущением относительной чистоты, я отпер дверь и вышел в коридор.

Залесхофф стоял рядом с туалетом, высунувшись в окно. При моем появлении он оглянулся и окинул меня внимательным взглядом, снизу доверху.

– Неплохо. Но вы слишком долго возились. Через десять минут прибываем. Дайте мне бритву и расческу, а сами возвращайтесь в туалет и не выходите, пока поезд не замедлит ход.

Я отдал ему бритву и расческу.

– А ваша одежда?

Он похлопал себя по животу, и я заметил под синей курткой странную выпуклость.

– Пока будете ждать, почистите ботинки. Это единственная деталь вашей одежды, которая выглядит неподобающе. И шляпа вам великовата. Проложите газету под тесьму.

– А чемоданы?

– Положитесь на меня. Я постучу в дверь три раза. Ждите.

Он пошел по коридору в направлении вагонов второго класса. Я снова укрылся в туалете и занялся ботинками. В локомотивном депо мне пришлось отвернуть манжеты брюк, но теперь, опустив их на место, я увидел, что верх ботинок имеет неприглядный вид – грубая, не видевшая щетки кожа с многочисленными царапинами. Увы, как ни тер я ботинки шарфом, видимого результата не добился. Верхняя половина у меня была от респектабельного итальянского бизнесмена, а нижняя – от рабочего. В конечном итоге я бросил попытки придать обуви приличный вид и немного ослабил подтяжки, чтобы брюки по возможности скрывали большую часть ботинок. Потом закурил и приготовился ждать.

Через восемь минут, показавшихся бесконечными, поезд замедлил ход. Меня била нервная дрожь. В голове вертелись тревожные мысли – о том, что Залесхоффа схватили при попытке украсть чемоданы или он попался на глаза владельцу украденной шляпы и пальто.

Поезд почти остановился, я услышал звон станционного колокола и шаги пассажиров, двигавшихся по коридору к выходу. В этот момент раздались три негромких удара в стальную дверь туалета.

Я рывком распахнул дверь и чуть не упал, споткнувшись о чемодан. Залесхофф уже стоял у выхода. В первую секунду я его не узнал.

Он был чисто выбрит, в темно-зеленом пальто и зеленой альпийской шляпе, но главное – лицо. Щеки стали круглее, а верхняя губа как-то странно выдавалась вперед, нависая над нижней.

Залесхофф передавал чемодан стоящему на платформе носильщику, затем повернулся ко мне и взглядом указал на чемодан у моих ног. И сошел с подножки. Я подхватил чемодан и направился к выходу.

Еще один носильщик с надеждой смотрел на меня. Чемодан оказался тяжелым, и мне пришлось ухватиться за поручень, передавая его носильщику. В следующее мгновение я едва не уронил чемодан ему на голову – по обе стороны от носильщика лицом к поезду стояли два чернорубашечника.

Мое замешательство длилось лишь долю секунды! Мозг работал быстро. Я увидел, что их ладони лежат на рукоятках «маузеров», поэтому поворачивать назад смысла нет. Они выстрелят мне в спину, а если и промахнутся, на противоположной стороне меня будут ждать другие. Удалось ли Залесхоффу пройти мимо них, или его уже арестовали?

Носильщик подхватил чемодан, и я спустился на платформу. Потом случилось невероятное. Чернорубашечники смотрели мимо меня, на поезд. Я замер, не веря своим глазам.

– Куда, синьор? – спросил носильщик.

Я в изумлении приоткрыл рот. Потом взял себя в руки и пробормотал:

– В камеру хранения.

На дрожащих ногах я шел за носильщиком по платформе. У выхода из каждого вагона стояли по два чернорубашечника. Когда вагоны третьего класса покинули все пассажиры, чернорубашечники в сопровождении офицера вошли в поезд. Из окон высовывались головы – оставшиеся люди сообразили, что происходит нечто необычное.

Впереди я увидел Залесхоффа, следовавшего за носильщиком; оба исчезли за дверью, ведущей на улицу. Перед дверью стояли еще три чернорубашечника. Я шел прямо на них. Мне не давали покоя мои ботинки. При соприкосновении с асфальтом они издавали гулкий стук. Я впервые обратил внимание, что один ботинок скрипит. Чтобы отвлечься, я стал разрабатывать план действий на тот случай, если хозяин чемодана выглянет из окна вагона и узнает свои вещи. Такой большой и дорогой чемодан очень приметен. Обратиться в бегство или попробовать держаться нагло? Нет! Тогда они заметят мой акцент. Могут попросить паспорт, и…

До выхода оставалось несколько ярдов. Чернорубашечники повернулись в мою сторону. Вне всякого сомнения, один из них смотрел на мои ботинки. Охваченный паникой, я не мог понять, то ли я подхожу к ним, то ли они двинулись вперед, намереваясь меня схватить. Ноги стали непослушными и неловкими, как в снегоступах. Инстинктивно я сместился в сторону, чтобы шедший впереди носильщик оказался между мной и чернорубашечниками. Он прошел мимо охраны. Мышцы ног у меня напряглись. Чернорубашечники смотрели на меня. Я почти поравнялся с ними и отчетливо видел детали мундиров, фактуру черной ткани, черную кожаную кобуру и сверкающую латунную кнопку ее клапана. Я ждал, что рука в черном преградит мне дорогу. И приготовился разыгрывать этот фарс до самого конца. Изобразить возмущение. Не отдавая себе отчета, я презрительно скривился. Через секунду чернорубашечники остались позади.

В первое мгновение я не мог поверить в удачу и продолжал идти, ожидая, что крепкие пальцы стиснут мои плечи и поволокут назад. Но никто меня не остановил. Опомнился я у окошка камеры хранения; передо мной стоял носильщик, ожидая чаевых. Я сунул руку в карман и достал первую же монету, которую нащупали пальцы. Носильщик удивленно посмотрел на то, что очутилось у него на ладони, и я понял – к сожалению, слишком поздно, – что совершил ошибку. Дал ему десять лир. Он меня запомнит.

Раздраженно отмахнувшись от благодарностей, я повернулся, чтобы уйти. И тут меня окликнул служащий камеры хранения. Оказалось, я забыл квитанцию. Я взял листок и, обливаясь потом, вышел к путям.

Залесхофф уже ждал меня. Я рассказал ему о своей ошибке. Он пожал плечами:

– Ничего не поделаешь. Квитанцию из камеры хранения порвите и выбросьте. Я взял чемоданы, на которых есть бирки с фамилией и адресом. В конечном итоге их вернут владельцам. Теперь нам нужно позавтракать. Магазины откроются не раньше чем через час.

Когда мы устроились в кафе на некотором удалении от вокзала, пережитое волнение дало о себе знать. Я весь дрожал, от макушки до пят. Есть совсем не хотелось. Залесхофф сочувственно улыбнулся.

– Выпейте кофе, станет легче. Все было не так уж страшно. Не забудьте, что они искали двух парней в форме железнодорожников.

– Возможно. Но у меня поджилки тряслись.

– Ладно, теперь у нас куча времени. Можно немного расслабиться. Как только откроются магазины, мы купим туфли, две новые шляпы, две рубашки и пару маленьких чемоданов. А вам еще и очки. Маскировка не ахти какая, однако уверенности придаст. Переоденемся где-нибудь в туалете, а вещи, которые на нас, спрячем в чемоданы. Потом купим билеты – как обычные, добропорядочные граждане – до Виченцы. К вечеру нам нужно попасть в Удине.

– Если нас не схватят здесь. – Я заметил, что его лицо снова приняло обычный вид. – Что вы проделали со своим лицом?

– Разорвал носовой платок на несколько частей и скатал маленькие тампоны вроде тех, что кладет в рот зубной врач. Сунул за щеки. Меня чуть не вырвало, пока я шел по платформе. А еще я немного подбрил брови. – Он встал. – Подождите минутку, хочу купить газету.

Когда он вернулся, я успел сделать несколько глотков кофе и немного остыл – как психологически, так и физически. Вид у Залесхоффа был серьезный.

– Что случилось?

Он протянул мне газету. Синеглазый носильщик не соврал – к моему описанию прибавили описание Залесхоффа. Предполагалось, что мы все еще в окрестностях Тревильо. Однако газета вышла несколько часов назад.

– Не понимаю, – сказал я, – каким образом это ухудшает наше положение.

– Не ухудшает. Но меня волнует то, о чем они не написали.

– Например?

– Там, внутри, кое-что может вас заинтересовать, – промолвил Залесхофф. – Третья страница, вторая колонка сверху.

Я нашел заметку, о которой он говорил. Короткий абзац под заголовком «Полиция предполагает самоубийство».

Там сообщалось следующее:

Милан, пятница.

Поздно вечером позади дома на Корсо ди Порта-Нуова была найдена женщина. Она получила серьезные травмы, по всей видимости, выпав из окна пятого этажа. По дороге в больницу женщина умерла. Слуга, Риккардо Фиабини, опознал в погибшей синьору Вагас, жену генерал-майора Дж. Л. Вагаса из Белграда, хорошо известного в музыкальных кругах. В данное время генерал находится за границей.

Я поднял взгляд на Залесхоффа.

– Зачем она это сделала?

Он пожал плечами.

– Она была сумасшедшей, а когда Вагас уехал… Кто знает, что происходило у нее в голове. – Он умолк и посмотрел на меня. – О чем вы думаете? Хотите прислать венок?

– Нет, – медленно произнес я. – Пытаюсь представить, придет ли Риккардо на похороны.

* * *

Сразу после открытия магазинов мы купили все необходимое и в начале десятого сели в медленный «пассажирский» поезд до Виченцы, который прибыл туда в половине одиннадцатого. Из Виченцы автобусом вернулись в Травернелле, откуда на поезде доехали до Тревизо. Попытку запутать следы мы повторили в Кастельфранко, а потом в Казарсе. В Удине нам удалось попасть только вечером, в половине десятого.

Весь день я волновался. Вокзалы усиленно охранялись, и мы пребывали в постоянном страхе, что в любую минуту у нас потребуют документы. Моросивший с утра мелкий дождь скоро стих, стало солнечно и очень тепло. Отъезжая от станции, мы склоняли головы на грудь и засыпали, но каждый раз, вздрогнув, просыпались, когда поезд замедлял ход у светофора или на стрелке. От усталости глаза слезились и болели. Мои страдания усиливала пара очков с толстыми стеклами, которые Залесхофф купил на уличном прилавке; я практически ничего не видел, если смотрел не поверх, а сквозь них. Вдобавок ко всему у меня начался приступ изжоги. Залесхофф в одиночестве съел ленч из бумажного пакета. Единственным достоинством нашего путешествия стало то обстоятельство, что большую часть времени в купе мы были одни.

В Удине мы оставили чемоданы в камере хранения.

– Уже готовы что-нибудь съесть? – спросил Залесхофф, когда мы устало брели с вокзала.

– Можно попробовать омлет.

– Тогда пойдем поищем местечко, где нас покормят. Не спешите, у нас масса времени.

Я застонал.

– А если найти маленькую неприметную гостиницу, где можно провести ночь, не предъявляя паспортов? Конечно, мы сегодня пару раз дремали, однако мне позарез нужна кровать. Спина болит так, словно в ней просверлили дыру.

– У меня тоже. Но вы прекрасно знаете: чем неприметнее гостиница, тем больше шуму там поднимают из-за паспортов. Хотя если вам известно такое место, идемте. В противном случае… – Он пожал плечами. – Сегодня мы потратили много денег на разные разности. Нужно дождаться утра, когда откроются банки, а иначе мы окажемся на мели.

– Наверное, полиция…

– Нет. У меня счет на другое имя в римском отделении Индустриального банка. Я попросил Тамару написать письмо в Рим от имени этого человека и попросить перевести деньги в местное отделение.

– Если я не ошибаюсь, ей придется подделать подпись.

– В точку. Именно так она и поступила.

Мы нашли ресторан и просидели там до полуночи, до самого закрытия. Следующие два часа пили кофе в кафе, потом отправились на прогулку, а часам к трем вернулись на вокзал. Обнаружив, что без пятнадцати шесть ожидается поезд Вена – Рим, остаток ночи мы провели в винном погребке, делая вид, что ждем поезда. Там мы играли в карточную игру под названием «скопа» с хозяином и двумя железнодорожниками, ради которых погребок работал по ночам. В пять мы заказали спагетти, съели и ушли, якобы торопясь на поезд в Рим. На самом деле мы снова бродили, коротая время. Дважды нам пришлось нырять в переулки, чтобы не столкнуться с нарядом полиции, но около семи мы обнаружили открытое кафе.

К тому времени вид и запах кофе вызывал у нас отвращение, и пришлось вылить содержимое чашек на корни растений, деревянные кадки с которыми отделяли крайние столики от тротуара. Я чувствовал себя больным и взвинченным. Залесхофф был бледен словно привидение. Мы просидели в кафе около часа, и я терялся в догадках, как убить время до открытия банков, когда вдруг лицо Залесхоффа просветлело.

– Идея!

– Что еще? – простонал я.

– Турецкие бани.

Я слегка приободрился.

– Если они тут есть.

– Даже вероятнее, чем обычные; в таком крупном городе… – Он не договорил и подозвал официанта.

Залесхофф оказался прав. Бани открывались в половине восьмого, и мы провели в них следующие четыре часа. Банщику было приказано не беспокоить нас до половины двенадцатого. Мы крепко спали. Проснувшись, поняли, что усталость еще не прошла и что мы могли бы проспать целые сутки, однако чувствовали себя гораздо лучше, а холодный душ на какое-то время избавил от сонливости.

Было решено, что Залесхоффу разумнее отправиться в банк одному, а я пока прогуляюсь в городском парке. Он присоединился ко мне в начале первого и продемонстрировал пухлый бумажник с банкнотами. За ленчем Залесхофф изложил свой план кампании.

– Для начала нужно еще раз переодеться. Вряд ли нас могли выследить, но осторожность не помешает. Кроме того, там, куда мы направляемся, наша одежда будет выглядеть немного странно.

– И куда же мы направляемся?

– В горы.

Залесхофф снова достал карту. Я смотрел, как он черенком вилки проводит линию на северо-восток. К югославской границе.

– Все это замечательно, – возразил я, – но почему мы должны карабкаться по горам, когда можно пойти прямо на восток, к Любляне?

– Сейчас объясню. Конечно, дорога из Гориции в Любляну прямее, однако нам придется пересекать границу между Годовичами и Планиной. Линия границы там прямая, и вдоль нее по итальянской стороне проходит дорога. Это значит, что ее легко охранять. Если мы пойдем на северо-восток, то там граница между Фузине и Краньска на югославской стороне ничуть не дальше от Удине, а местность для нас более подходящая. Притворимся туристами. Немецкий знаете?

– Ни слова.

– Жаль. Пешком чаще всего путешествуют немцы. Придется обойтись итальянским. Что касается экипировки, нам понадобятся брюки гольф, горные ботинки, шерстяные куртки и альпенштоки… Ах да, еще рюкзаки.

– Рюкзаки!

– Обязательно! Можно набить их газетами. Кстати, о газетах. В утренних выпусках появилось мое имя. И что бы вы думали? Сапони арестован. Забавно, правда? Полагаю, они увидели его фамилию на табличке у моего офиса и подумали, что он как-то со мной связан. Прежде чем его отпустят, – он усмехнулся, – грязный обманщик получит по заслугам.

Я недоверчиво посмотрел на Залесхоффа:

– Разве история о вашей неудаче в бизнесе не выдумка?

– Только не в отношении Сапони. Он обвел меня вокруг пальца. Я знал, что Сапони считает меня болваном, но не стал его разубеждать. Тогда мне именно это и было нужно.

– В роли благонадежного американского гражданина? – саркастически поинтересовался я и заметил, как он краснеет. Вместо ответа Залесхофф извлек из кармана листок бумаги.

– Я заскочил на вокзал. В три ноль пять идет поезд до немецкого Филлаха. Он останавливается в Тарвизио, всего в двенадцати километрах от югославской границы. В Тарвизио мы будем около пяти. Потом отправимся в поход и после наступления темноты пересечем границу. – Он широко улыбнулся. – Худшее позади. Я же говорил, что вытащу вас, правда? Остальное несложно.

Мне его радость казалась несколько преждевременной, и на этот раз я был прав, но предпочел промолчать. Все равно мои слова ничего бы не изменили. Внезапно я вспомнил, что даже не попытался связаться с Клэр, и сказал об этом Залесхоффу.

– Завтра позвоните ей из Белграда. Можете за мой счет. Получится быстрее, чем писать письмо.

Возразить было нечего.

Час спустя мы вышли из муниципального туалета, где переоделись в новые костюмы и остроконечные шапочки. По-моему, мы выглядели крайне глупо и очень подозрительно, однако Залесхофф отмахнулся от моих опасений.

– Просто вы англичанин и к тому же стеснительный. Когда мы поднимемся в горы, все будет в порядке.

Первую половину пути мы делили купе с пожилой парой, которую сопровождал зять. Не обращая на нас внимания, женщина и ее зять – неприятный молодой человек с огромной бородавкой на подбородке – что-то сердито выговаривали мужчине. Тот грустно жевал беззубыми деснами, слушая сначала одного, потом другого. Они говорили на местном диалекте, и я почти ничего не понимал, но старика мне было жалко. Вышли они в Понтебба. В купе вошел мужчина, похожий на фермера, и закинул свой узел на полку.

Сперва поезд тащился по речной долине, затем дорога стала подниматься в гору. В просветах между невысокими холмами я видел поросшие соснами крутые склоны, терявшиеся в тумане, который был похож на серую полупрозрачную занавеску. Фермер вышел в коридор и курил, облокотившись на поручень; Залесхофф последовал за ним. Я остался на месте, завороженный пейзажем за окном. Облака беспрерывно меняли очертания; и их движения были похожи на таинственные манипуляции ладоней фокусника, творившего чудеса. Картина над холмами рождала воспоминания об иллюстрациях к «Потерянному раю». Солнце исчезло, небо набрякло, и внезапно я заметил, что сильно похолодало. Поезд нырнул в туннель.

В коридоре Залесхофф разговаривал с фермером. В желтом электрическом свете я видел, как шевелятся его губы, однако слова тонули в грохоте колес. Вернувшись в купе, он закрыл за собой дверь и сел, уперев ладони в колени. Вид у него был встревоженный. Поезд выехал из туннеля.

– Что случилось?

– Плохие новости.

– А именно?

– Этот человек из Фузине. Там последние два дня шел снег.

– В мае?!

– В горах лето всегда наступает на два месяца позже. На высоте больше трех тысяч футов снега по колено. На дорогах работают снегоочистители, но высокогорные деревни по-прежнему отрезаны. По ночам стоят сильные морозы, и снег еще не сошел. Солнца, чтобы его растопить, тоже нет. – Залесхофф посмотрел на свинцовое небо. – Ночью, наверное, будет метель. Чертовски не везет.

– Три тысячи футов…

– Да, если считать от уровня моря. Но Фузине находится на высоте около четырех тысяч. Даже если мы пойдем по главной дороге, то все равно окажемся выше границы снега. Этот путь нам не подходит. Нужно держаться подальше от дороги, а значит, забираться еще выше. В хорошую погоду мы просто нагуляли бы себе аппетит для завтрака, однако теперь, когда в горах лежит снег и вот-вот начнется метель, дело дрянь.

– Немного снега нам никак не помешает.

– Немного снега! – фыркнул Залесхофф. – Мы не в Англии. Вам приходилось бывать в горах во время снегопада?

– Нет.

– Тогда не говорите о том, чего не знаете. Даже на дороге это не похоже на пикник, а пробираться по бездорожью – хуже не придумаешь. И еще. Видите облака? Если вечером снег и не пойдет, нам все равно придется идти сквозь них.

– И что вы предлагаете?

– Не знаю. – Он нахмурился. – Ума не приложу. Если бы сегодня был обратный поезд в Удине, я бы сказал, что нужно возвращаться. Но единственный поезд идет из-за границы, и в нем могут проверять паспорта. Рисковать нельзя.

– А в Тарвизио нет турецких бань?

– Вам смешно? – огрызнулся он.

– А мы не можем провести эту ночь так же, как прошлую?

– Тарвизио – всего лишь большая деревня. После десяти все закрывается. В этих местах рано ложатся спать.

– Мы не можем вернуться и не можем остаться в Тарвизио – значит, нужно двигаться дальше. Так?

Залесхофф усмехнулся.

– Бывают ситуации, Марлоу, когда подобная логика выглядит чертовски глупо. – Он пожал плечами. – В Тарвизио нам придется потратить немного денег.

– На что?

– На еду и одежду. Шерстяные шапочки, чтобы не отморозить уши, перчатки, лыжные гетры, чтобы сохранить сухими ноги, еще по паре свитеров, шерстяные шарфы, бутылку рома и более подробную карту, чем у меня. Естественно, я говорил нашему попутчику, что мы просто хотим погулять по горам, но мне удалось выяснить, что в нескольких километрах южнее шоссе границу пересекает старая, заброшенная дорога. Вероятно, теперь она заросла деревьями и превратилась в тропинку. Он хотел меня предупредить: прошлым летом четверо туристов пошли по ней, оказались по ту сторону границы, и их чуть не застрелили югославские пограничники. Эта тропинка нам и нужна.

– Всегда мечтал, чтобы меня застрелил югославский пограничник.

– Не говорите глупостей. Будет темно. Кроме того, бояться мы должны итальянцев, а они…

Залесхофф умолк. Дверь купе открылась, и фермер вернулся на свое место. Остаток пути я молча разглядывал облака.

В начале седьмого мы вышли из Тарвизио по проселочной дороге южнее Фузине и почти сразу стали карабкаться в гору. Ниже нас росли ясени и сосны с длинными, как у дикобраза, иглами. Сквозь густой туман я видел пятна снега на склонах и облака, закрывавшие вершины. Ветра не было, зато мороз пронизывал до костей. Колючий воздух щипал кожу, от запаха сосновой смолы кружилась голова. Если бы не холод, мне давно бы уже захотелось спать. Только часам к восьми мы наткнулись на первые признаки снега.

Примерно на уровне Фузине дорога свернула влево, а мы стали подниматься по склону справа от нее.

Судя по карте и показаниям компаса, мы двигались к тропе, о которой говорил фермер. По подсчетам Залесхоффа, нам предстояло добраться до нее еще до наступления темноты. Некоторое время пришлось пробираться сквозь густой лес. У самых ног стелился туман, похожий на длинные сверхъестественные пальцы, что слепо шарят по земле в поисках чего-то потерянного. Было очень тихо, лишь изредка молчание нарушало резкое карканье ворон. Переговаривались мы только шепотом. Потом среди деревьев показалось белое пятно снега.

Таких пятен становилось все больше. Поначалу снег был неглубоким и хрустел под ботинками, как сахар-песок. Потом сугробы стали выше, островки снега сливались друг с другом, и вскоре сквозь деревья виднелось лишь белое пространство.

Неожиданно мы провалились в глубокий сугроб, который намело в небольшом овражке. Я надеялся, что, когда мы выберемся из этого странного сугроба, идти будет легче. Увы, стало труднее. Похоже, теперь многочисленные сугробы слились в один. Снег уже доходил выше колен. Он был похож на сухую мелкую крупу, осыпавшуюся под ногами. Лес наполнился таинственным шелестом: высоко над нами плотная крыша из сосновых игл недовольно ежилась под тяжестью снежных шапок, и белые водопады с шипением струились между нижними ветками.

Без пятнадцати девять мы взобрались на вершину, которая оказалась длинным гребнем. Оба тяжело дышали. Залесхофф остановился.

– Полагаю, мы выше и немного дальше Фузине, – отдышавшись, сказал он и ткнул пальцем в карту. Я не стал смотреть. – Если еще немного пройти прямо, уткнемся на тропу в том месте, где она пересекает гребень. То есть если вообще что-нибудь увидим. Хоть бы этот проклятый туман…

Мы двинулись дальше. Я очень замерз – несмотря на тяжелое восхождение и два свитера. От снега, растопленного теплом тела, намокли шерстяные носки, натянутые поверх гетр. Гребень был скалистым, и пришлось пробираться через сугробы, доходившие до пояса. Темнело. Почти осязаемо давил туман. Меня охватила паника.

Однако с наступлением ночи туман рассеялся, будто растворившись во тьме. Только что он окружал нас со всех сторон – а через секунду исчез, и мы увидели огни в окнах домов, разбросанных по склону долины. Звезд не было. Ночь опустилась, как черный балдахин. Через несколько минут пошел сильный снег.

Вершина гряды была частично защищена деревьями, но защита эта оказалась очень слабой. Снег падал не хлопьями, а какими-то смерзшимися кусками. В этом было что-то пугающе дикое. Ветер стих, и снег шел вертикально, но когда мы возобновляли путь, он с силой хлестал по лицу. Закрывшись ладонями, мы делали несколько шагов, затем останавливались, чтобы перевести дыхание.

Через минут двадцать мы почувствовали, как гребень идет под уклон.

Залесхофф схватил меня за руку.

– Приближаемся к тропе, – выдохнул он. – Смотрите в оба.

Легче сказать, чем сделать. Очки я давно выбросил. Попытка разглядеть что-либо в темноте сквозь бьющую в глаза белую массу снега была почти невыносимой. Гряда вновь стала подниматься, а тропы мы так и не нашли. Ноги словно налились свинцом. Прошло еще минут десять. Залесхофф был в нескольких шагах впереди. Я окликнул его, и он повернул назад.

– Что случилось?

Я пытался отдышаться.

– Залесхофф, – наконец удалось выговорить мне, – мы заблудились.

Какое-то время он не шевелился. Потом кивнул. Целую минуту мы стояли молча, слушая свист снега, обрушивавшегося на нас сквозь ветви деревьев. Снег намело мне на плечи, и, повернув голову, его можно было коснуться щекой. Я задрожал.

– Давайте выпьем по глотку, – предложил Залесхофф. – Бутылка у меня в рюкзаке.

Я сбросил снег с его рюкзака и достал бутылку рома. Каждый сделал по большому глотку. Теплая противная жидкость растеклась по желудку.

– Что будем делать? – спросил я, пряча бутылку.