Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

3
Раскрашенный генерал

Генерал Вагас появился на сцене на второй вечер моего пребывания в Милане.

Я сидел в своем номере отеля «Париж» и писал Клэр. Она сохранила письмо, и я привожу его ниже, поскольку там в более или менее сжатом виде описывается все, что произошло со мной после приезда в Милан, а также впечатление, которое произвели на меня сотрудники миланского отделения станкостроительной компании «Спартак». Сначала я хотел опустить все личное, но Клэр искренне удивилась: «Почему?» – и я не стал ничего вычеркивать.

Отель «Париж».

Милан.

Вторник.

Дражайшая Клэр!

Меня уже терзают безжалостные клещи ностальгии. Мы виделись всего четыре дня назад, а кажется, что прошло четыре месяца. Конечно, это банальность, но простые, обыкновенные человеческие чувства всегда выглядят банально, когда излагаешь их на бумаге. Не знаю, усиливается ли банальность прямо пропорционально количеству и силе простых, обыкновенных человеческих чувств, которые испытывает человек. Вероятно. В данный момент я испытываю следующие П. О. Ч. Ч.: (а) глубокое чувство одиночества и (б) крепнущую убежденность, что я свалял дурака, уехав от тебя – вне зависимости от обстоятельств. Наверняка через день или два с пунктом (а) станет легче. Что касается пункта (б), я не до конца уверен, что убежденность, даже крепнущая, может считаться чувством.

Помню, на этом месте я остановился и перечитал абзац. Какой чепухой он мне показался! Слабая попытка улыбнуться сквозь воображаемые слезы. У Клэр все это вызовет лишь презрение. Не улыбка, а кривая ухмылка. А слезы крокодильи. Я скомкал письмо и бросил в мусорную корзину, затем, впрочем, после одной или двух беспорядочных попыток начать снова, извлек из корзины, разгладил и скопировал на чистый лист бумаги. Надо же мне было как-то начать. Потом продолжил:

Наверное, тебе интересно знать, почему я поселился в отеле и сколько собираюсь тут оставаться. Это длинная история.

И вовсе не длинная. Очень даже короткая. Большинство писем – настоящая макулатура…

Я приехал вчера после обеда, около четырех часов (в твоей Англии в три часа пополудни, любовь моя), и на центральном вокзале меня встретил Беллинетти – если помнишь, помощник моего предшественника.

Он гораздо старше, чем я себе представлял со слов Пелчера и Фитча. Представь маленького, коренастого итальянца лет сорока с удивительно курчавыми черными волосами, начинающими седеть на висках, и зубами, которые встречаются только в рекламе зубной пасты. Одевается он очень элегантно и носит кольцо с бриллиантом (?) на мизинце левой руки. Правда, у меня есть подозрение, что бреется он не каждый день. Жаль. Беллинетти – страстный поклонник «Народной Италии»[51]51
  Итальянская газета, основанная Муссолини. Основа фашистского движения.


[Закрыть] и неравнодушен к Мирне Лой[52]52
  Популярная американская актриса 30-х годов.


[Закрыть] (такая спокойная, такая холодная, с тайным огнем), хотя я еще не выяснил, женат он или нет.

Несколько секунд я раздумывал над описанием Беллинетти. Оно показалось мне не совсем верным. Этот человек был гораздо глубже. Не таким театральным. У него имелась привычка наклоняться к тебе и понижать голос, словно нам нужно обменяться какой-то сверхсекретной информацией. Но ничего интересного не сообщал. Складывалось впечатление, что он и рад бы все время говорить о важных и сверхсекретных вещах, да только неистребимая банальность жизни не дает. Его показная разочарованность несколько раздражает, пока не привыкнешь. Впрочем, объяснить все это в письме мне показалось невозможным. Я закурил и продолжил:

Как ты знаешь, я не ждал от Артуро Беллинетти очень уж активного сотрудничества. Как бы то ни было, он рассчитывал после смерти Фернинга занять его место. Фитч рассказал мне, что в минуту слабости и из желания подбодрить итальянца Пелчер намекнул о такой возможности. Поэтому мне не стоило ожидать, что он с радостным криком бросится на шею «грязного англичанина». Однако должен признаться, все это время он был весьма полезным.

После обмена вежливыми приветствиями мы пошли в каффе (два «ф» и сильный акцент, пожалуйста), где он познакомил меня со своим любимым напитком, который представляет собой коньяк с прицепом из пива. Я бы не стал пробовать это с английским биттером, но там получилось совсем неплохо. Во всяком случае, сняло напряжение после бесконечного путешествия. Затем следовало найти мне жилье. Беллинетти предложил занять квартиру Фернинга в многоквартирном доме рядом с Монте ди Пьета. Мы загрузили мой багаж в такси и поехали туда.

Представь себе помесь «Ритца», «Карлтона» и Букингемского дворца с примесью рококо и пикантности Лалика,[53]53
  Французский ювелир и стеклянных дел мастер, один из выдающихся представителей модерна.


[Закрыть] и ты поймешь, что я обнаружил. Здание, конечно, не очень большое, зато, вне всякого сомнения, роскошное. В сопровождении управляющего мы поднялись на третий этаж. Вот квартира синьора Фернинга, сказал управляющий. Он был очень симпатичным и доброжелательным синьором, этот синьор Фернинг. Его смерть – настоящая трагедия. Но управляющий будет рад оказаться полезным симпатичному синьору Марлоу. Квартирная плата всего шестьсот лир в неделю.

Знаешь, дорогая, вероятно, квартира стоит таких денег. На самом деле я считаю, что это даже дешево. Однако шестьсот лир в неделю!.. Либо управляющий пытался меня надуть (до сих пор многие считают всех американцев и англичан миллионерами), либо покойный и такой симпатичный синьор Фернинг заключил с компанией «Спартак» более выгодное соглашение, чем я. Управляющий был ошарашен моим решительным отказом и, искренне не понимая ситуацию, попытался показать мне что-то более роскошное и дорогое на втором этаже. Мы в беспорядке отступили. Нужно, чтобы Фитч подробнее рассказал мне о Фернинге.

Я не стал делиться с Клэр подозрением, что мой помощник мог договориться о комиссионных со сделки. Эта мысль пришла мне в голову, как только управляющий назвал цену, но Беллинетти вовсе не выглядел разочарованным, когда я отказался. Даже щедрые комиссионные не могут оправдать такую цену, и я сразу же отверг это предположение.

К тому времени действие пива с бренди начало ослабевать, и я почувствовал, что очень устал. Полный энтузиазма Беллинетти был настроен продолжать поиски квартиры, однако я решил, что лучше всего на день или два поселиться в отеле, а потом не спеша найти себе жилье. Здесь я оказался потому, что Беллинетти знаком с управляющим отелем.

Заведение не такое роскошное, как ты можешь подумать, глядя на почтовую бумагу. Похоже, теперь в моде «современность» а-ля Маринетти.[54]54
  Филиппо Томмазо Маринетти – итальянский писатель, поэт, основатель футуризма.


[Закрыть] Единственный современный аспект «Парижа» – это паровое отопление, которое все время булькает и делает номер похожим на духовку. Остальное, должен признаться, осталось от Милана эпохи Наполеона. Полутемные коридоры, высокие потолки, много зеленого плюша и тусклого позолоченного гипса. В ресторане (всегда почти на две трети пустом) много больших зеркал с почерневшим серебряным покрытием. Моя кровать представляет собой гигантскую конструкцию красного дерева с плюшевым балдахином, украшенным впечатляющими золотыми кистями, тоже потемневшими, а стул, на котором я в данный момент сижу, настолько неудобен, что и не описать. Очевидно, «Париж» не приносит владельцам особой прибыли. Хотя мне еще не предъявляли счет за дополнительные услуги.

В целом Милан меня удивил – сам не понимаю почему. Ты знаешь, как это бывает: рисуешь в своем воображении какое-то место, а потом расстраиваешься, когда реальность не совпадает с представлением. Я всегда представлял Милан как скопление небольших домов в стиле Боргезе, сгруппированных вокруг огромного роскошного здания оперы, в котором обитают коренастые тенора, похожие на разбойников баритоны и необъятных размеров меццо-сопрано с длинными жемчужными ожерельями. На самом деле Милан – всего лишь итальянский вариант Бирмингема. Я еще не видел «Ла-Скала», но на афише прочел, что там ставят балет – даже не оперу. Единственная «достопримечательность», которую мне удалось посмотреть, – это редакция газеты «Народная Италия», откуда, как говорят, Муссолини отправился в поход на Рим. Беллинетти показал мне здание. Восторженный поклонник фашизма, он заявил, что Италия пойдет «к империи сквозь кровь». Чья это будет кровь, Беллинетти не уточнил; очевидно, он не предполагает, что его призовут пролить свою.

Впоследствии мне рассказали, что участие Муссолини в славном походе на Рим ограничилось прибытием в «вечный город» в спальном вагоне три дня спустя. Однако не подлежит сомнению, что марш начался именно от редакции «Народа».

Большую часть сегодняшнего дня я провел на виа Сан-Джулио. Сам офис находится на пятом этаже относительно нового здания, несмотря на небольшие размеры, довольно чистый и светлый. Мой персонал состоит из Беллинетти и двух сотрудников за пишущими машинками – мужчины и женщины. Мужчине двадцать два года, он белокур и застенчив. Зовут его Умберто, фамилию я пока не выяснил. Беллинетти говорит, что парень слишком много читает. У меня такое впечатление, что его не мешало бы хорошо накормить.

Женщина просто изумительна. Ее зовут Серафина, на месте глаз у нее два темных, таинственных колодца, кожа напоминает полупрозрачный воск, а при взгляде на одежду у тебя потекли бы слюнки. К сожалению, она чрезвычайно глупа. Боюсь, протеже Беллинетти. Не умеет даже печатать. Вид ее кроваво-красных ногтей, неуверенно дрожащих над клавиатурой пишущей машинки, вызывает у меня раздражение. В ближайшем времени нужно обсудить будущее нашей Серафины. У меня еще не было возможности вникнуть в работу офиса. Фитч вручил мне довольно длинные заметки на этот счет. Завтра начну расследование. Беллинетти заверяет, что все прекрасно. Надеюсь, он прав.

Единственным человеком, не принадлежащим к числу моих сотрудников, с которым я за это время познакомился, стал американец, снимающий помещение прямо под нами. Это странного вида надоедливый субъект с большим кривоватым носом, как у боксера-профессионала, вьющимися каштановыми волосами и неожиданно голубыми глазами; его плечи кажутся еще массивнее из-за того, что он чуть ниже меня ростом. Извини, что так подробно описываю его внешность, но американец произвел на меня впечатление. Мы утром столкнулись на лестнице. Он остановился и спросил, не англичанин ли я. Потом объяснил, что на эту мысль его навела моя одежда. Мы договорились как-нибудь выпить.

Если бы я знал, какую роль «американец» будет играть в моей жизни, то вряд ли так легко выбросил из головы нашу встречу.

Ну вот, дорогая, на этом я собираюсь заканчивать письмо. Хотя еще нет девяти, глаза у меня слипаются. Я ничего не сказал о том, что хотел, и очень мало о том, о чем действительно думаю, – то есть о тебе и обо мне. Возможно, ты догадаешься. Очень надеюсь, поскольку после пересадки на чужую почву я, похоже, способен изложить на бумаге лишь нечто среднее между служебной запиской и ужасно скучными мемуарами. Пойду приму горячую ванну, а потом отправлюсь в постель. Спокойной ночи и сладких тебе снов, любимая. Напиши, как только сможешь. Я продолжаю утешать себя мыслью, что летом ты приедешь сюда в отпуск. Увы, ждать еще так долго. Сообщи как можно скорее, когда это случится. Будь здорова.

Ники.

Я пробежал взглядом письмо. На него ушло шесть страниц почтовой бумаги с гербом отеля. Слишком длинное и слишком жалостливое. Тем не менее ничего лучше в таких обстоятельствах я сочинить не мог, и Клэр меня поймет.

Заклеив конверт и написав адрес, я вспомнил, что собирался добавить постскриптум. Конвертов на полочке больше не оказалось. Тогда я перевернул письмо и написал постскриптум на обратной стороне.

P.S. Ты не могла бы каждую неделю присылать мне экземпляр инженерного приложения к «Таймс»? К нам оно приходит, но только после того, как его просмотрит Фитч. Люблю.

Н.

Вот и все. Утром нужно будет отправить. Я зевнул и задумался: сразу идти в ванную или сначала выкурить сигарету?

Вопрос решился без моего участия. Взвыл телефон у изголовья кровати, и голос портье сообщил, что меня хочет видеть синьор Вагас.

Первым моим побуждением было сказать, что я в постели и никого не принимаю. Я не знаком с синьором Вагасом, никогда не слышал о синьоре Вагасе и слишком устал, чтобы восполнить этот пробел. Тем не менее я колебался. Тот факт, что фамилия Вагас мне не знакома, не имел никакого значения. Я вообще никого не знал в Милане. Вдруг какой-то важный покупатель, клиент фирмы «Спартак»? Надо его принять. Фамилия не очень-то похожа на итальянскую, но это тоже не имело значения. Я определенно должен его принять. Что ему нужно, черт возьми? Вздохнув, я сказал портье, чтобы тот впустил гостя.

Интересно, как повернулись бы последующие события, уступи я острому желанию залезть в горячую ванну и отказаться от встречи. Вероятно, Вагас пришел бы снова. С другой стороны, вполне возможно, предпринял бы что-то еще. Не могу сказать, поскольку не знаю тайных пружин, стоявших за этими событиями. Любые предположения бессмысленны. Единственная причина, почему я об этом вспоминаю, – мысль о странном состоянии общества, где такие мелочи, как желание ничем не примечательного инженера принять горячую ванну, могут повлиять на судьбы большого числа ближних. В общем, я отложил ванну и встретился с генералом Вагасом. Если бы я тогда знал, какими будут последствия этого самопожертвования, то, боюсь, послал бы ближних ко всем чертям.

Это был высокий грузный мужчина с гладкими седыми волосами, уже редеющими, с коричневым одутловатым лицом и толстыми, плотно сжатыми губами. В левом глазу плотно сидел монокль без шнурка. На нем было толстое длинное пальто, по виду дорогое, а в руке он держал темно-синюю фетровую шляпу с опущенными полями. В другой руке у него была трость из ротанга.

Растянутые губы, надо полагать, означали вежливую улыбку, но эта улыбка не затрагивала глаз. Маленькие, темные, подозрительные, они внимательно разглядывали меня – с головы до ног. Я почти инстинктивно опустил взгляд на трость в его руке. Какую-то долю секунды мы молча рассматривали друг друга. Потом он заговорил:

– Синьор Марлоу? – Его голос был мягким и слегка хрипловатым.

– Да. Синьор Вагас, если не ошибаюсь. Fortunatissimo.[55]55
  Очень приятно (ит.).


[Закрыть]

Гость медленно достал из кармана визитную карточку и протянул мне. Я взглянул на нее. Там было написано: «Генерал-майор Дж. Л. ВАГАС» – и адрес на Корсо ди Порта-Нуова.

– Прошу прощения, генерал. Портье не совсем правильно вас представил.

– Ерунда. Прошу вас, не беспокойтесь.

Мы обменялись рукопожатием. Слегка прихрамывая, Вагас подошел к стулу и аккуратно сложил на него пальто, шляпу и трость.

– Хотите выпить, генерал?

Он благосклонно кивнул:

– Благодарю вас. Коньяк.

Я позвонил, чтобы вызвать официанта.

– Присядете?

– Благодарю вас. – Он сел.

– Сигарету?

Гость внимательно осмотрел содержимое моего портсигара.

– Английские?

– Да.

– Хорошо, тогда, пожалуй, покурю.

Я поднес ему спичку. Он обвел взглядом комнату и снова посмотрел мне в глаза. Потом тщательно поправил монокль, словно желая лучше меня разглядеть. И заговорил, к моему удивлению, на практически безупречном английском:

– Полагаю, господин Марлоу, вы хотите знать, кто я такой и почему пришел к вам.

В ответ я пробормотал нечто вроде того, что в любом случае очень рад. Он улыбнулся. Я вдруг поймал себя на мысли, что надеюсь не увидеть больше этой улыбки. Не улыбка, а гримаса. Теперь, когда я знал, что он генерал, мне было легче составить о нем представление. В мундире Вагас выглядел бы лучше. Хромота? Вероятно, ранение, полученное на поле боя. Тем не менее в манере говорить, в движениях рук чувствовалась какая-то изнеженность, придававшая его облику оттенок гротеска. А затем я с изумлением обнаружил, что румянец на его щеках искусственный. Кроме того, под челюстью, ниже уха, я увидел границу густого грима. Генерал слегка повернулся на стуле, и в обычных обстоятельствах я не усмотрел бы в этом движении ничего, кроме желания сесть поудобнее, но теперь я понял: гость старается, чтобы на него не падал свет.

Выслушав мой вежливый протест, генерал пожал плечами.

– Как странно, господин Марлоу. Мы, жители континента, половину жизни проводим в убеждении, что англичане невоспитанны. На самом деле они намного вежливее и доброжелательнее нас. – Вагас негромко покашлял. – Но не буду отнимать у вас время. Я пришел, так сказать, движимый дружескими чувствами, а также чтобы иметь удовольствие познакомиться с вами. – Он сделал паузу. – Я был другом, близким другом, господина Фернинга.

Я охнул, что прозвучало довольно глупо, потом выразил свои соболезнования.

Генерал склонил голову.

– Его смерть стала для меня огромной трагедией. Бедняга. Итальянские водители просто омерзительны. – Последняя фраза прозвучала легко, непринужденно и без всякой убежденности. К счастью, появление официанта избавило меня от необходимости отвечать. Я заказал напитки и закурил. Потом сказал:

– Боюсь, я не имел удовольствия знать господина Фернинга.

По какой-то причине он решил неверно истолковать мои слова.

– Я тоже, господин Марлоу. Фернинг действительно был моим близким другом, но я его не знал. – Генерал взмахнул сигаретой. – Я вообще убежден, что человека узнать невозможно: мысли, скрытые чувства, как мозг осмысливает увиденное – то, что отличает нас друг от друга. Посторонний наблюдает только внешнюю оболочку, маску. И лишь иногда мы видим самого человека, хотя, – его взгляд на мгновение устремился в потолок, – глазами художника.

– Вероятно, вы во многом правы. – Я не позволил сбить себя с толку. – Однако я имел в виду, что не был знаком с Фернингом.

– Какая жалость! Думаю, вы с ним прониклись бы взаимной симпатией, мистер Марлоу. Он был – как говорят? – чувствительным человеком.

– Вы хотите сказать, чутким?

– Именно. Понимаете, он был выше банальностей, выше убожества повседневного существования – он был человеком с философией.

– Неужели?

– Да, господин Марлоу. Фернинг верил, как верю я сам, что наш мир озабочен лишь тем, чтобы получить максимум комфорта, затратив минимум усилий. У него были идеалы, однако он хранил их в должном месте – в дальнем уголке сознания, вместе с мечтами об утопии.

Мне все это начинало надоедать.

– А вы, генерал? Вас тоже интересуют станки?

– Я? – Он удивленно вскинул брови. – О да, господин Марлоу. Я определенно интересуюсь станками. Но, – его лицо несколько оживила притворная улыбка, – я интересуюсь всем. Вы еще не гуляли в городском парке? Там вы увидите уборщиков, которые ходят кругами, как души в аду, апатично и бездумно, собирая мусор и обрывки бумаги. Понимаете? Понимаете, о чем я? Для меня нет ничего слишком специального, экзотического. Меня интересует все, даже станки.

– Именно так вы познакомились с Фернингом?

Генерал пренебрежительно взмахнул рукой:

– Господи, конечно, нет. Нас представил друг другу один из друзей, и мы обнаружили общий интерес к балету. Вы любите балет, господин Марлоу?

– Да, просто обожаю.

– Неужели? – удивился он. – Я очень рад это слышать, очень рад. Только между нами, господин Марлоу, – я часто спрашивал себя, не связан ли интерес бедного Фернинга к балету больше с прелестями балерин, чем с обезличенной трагедией танца.

Принесли напитки, чему я искренне обрадовался.

Генерал понюхал коньяк, и я заметил, что его губы скривились в гримасе отвращения. Мне уже было известно, что бренди в «Париже» плохой, но гримаса меня разозлила. Гость осторожно поставил бокал на приставной столик.

– Милан был бы невыносим, если бы не опера и балет. Это единственная причина, по которой я сюда приехал. Наверное, вам одиноко тут без друзей, господин Марлоу?

– До сих пор я был слишком занят…

– Да, конечно. Вы прежде посещали Милан?

Я покачал головой.

– Тогда вы получите удовольствие, открывая для себя новый город. Лично я предпочитаю Белград. Но это естественно – я югослав.

– Никогда не был в Белграде.

– Это удовольствие у вас еще впереди. – Генерал умолк. – Вы примете приглашение на завтрашний вечер в ложу, которую арендуем мы с женой? Дают «Лани»[56]56
  Балет Франсиса Пуленка.


[Закрыть] и «Лебединое озеро». Потом втроем поужинаем.

Перспектива провести вечер в обществе генерала Вагаса меня совсем не привлекала.

– С удовольствием. К сожалению, завтра вечером мне нужно работать.

– А послезавтра?

– Деловая поездка в Геную.

– Тогда давайте договоримся на следующую среду.

Отказаться в третий раз было бы невежливо, и я согласился.

Вскоре после этого генерал встал, собираясь уйти. На столе лежала миланская вечерняя газета. Большую часть ее первой страницы занимала статья с яростными нападками на Британию. Генерал посмотрел на газету, затем перевел взгляд на меня.

– Вы патриот, господин Марлоу?

– В Милане я по делу, – твердо ответил я.

Он кивнул, словно я сказал нечто очень важное.

– Не следует позволять, чтобы патриотизм мешал бизнесу. Патриотизм – это для кафе. Его нужно оставлять там вместе с чаевыми официанту.

Теперь в его тоне проступала едва заметная усмешка. Я почувствовал, что почему-то краснею.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю, генерал.

Его манеры слегка изменились. Женственность вдруг стала менее заметной.

– Вы же продаете станки итальянскому правительству? Судя по тому, что рассказывал мой друг Фернинг.

Я кивнул.

– Ага. Тогда невольно возникает вопрос. – Вагас поднял взгляд. – Разумеется, я понимаю деликатный характер подобных сделок. Бизнес есть бизнес, он подчиняется логике и не признает границ. Спрос и предложение, дебет и кредит. Сам я не имею склонности к бизнесу. Это ритуал, который приводит меня в замешательство.

Генерал опять перешел на итальянский. Мы направились к двери, и я подал ему пальто. Потом мы одновременно склонились, чтобы взять шляпу и трость; генерал все еще надевал пальто, поэтому я его опередил. Трость оказалась довольно тяжелой, и когда я передавал ее генералу, мои пальцы скользнули по тонкой щели в ротанге. Гость с легким поклоном принял трость.

– Значит, до среды, синьор.

– До среды, генерал.

В дверях Вагас обернулся. Яркий электрический свет от люстры в коридоре делал грим на его щеках еще заметнее. Он щелкнул каблуками.

– Arrivederci, Signore.[57]57
  До свидания, синьор (ит.).


[Закрыть]

– Всего доброго, генерал.

Я вернулся к себе в номер, в первый момент даже не вспомнив о том, что хотел принять ванну.

Генерал Вагас меня озадачил. Осталось неприятное чувство, словно я пропустил какой-то важный момент в разговоре. Жаль, что я так мало знал о Фернинге. Но Фернинг мертв, а у меня хватало забот и без женоподобных югославских генералов. Через день или два я ему напишу, сообщив, что дела не позволяют мне в среду встретиться с ним и его супругой. Вероятно, лгать и не придется. Я должен доставить по назначению рекомендательные письма, которые мне вручил Пелчер, и произвести благоприятное впечатление на самых важных клиентов фирмы. Такова моя работа – производить благоприятное впечатление. Если компания «Спартак» хочет продавать станки для производства артиллерийских снарядов, а кто-то хочет их купить, не мое дело обсуждать моральную сторону бизнеса. Я всего лишь наемный работник. Вероятно, у Холлета другое мнение, но Холлет социалист. Бизнес есть бизнес. Каждый должен заниматься своим делом.

Я включил воду в ванной, когда в дверь постучали.

Это был управляющий отелем «Париж» собственной персоной.

– Приношу свои глубочайшие извинения за беспокойство, синьор Марлоу…

– Ничего страшного. В чем дело?

– Мне позвонили из полиции, синьор. Если вы намерены остаться в Италии на некоторое время, необходимо сдать паспорт для регистрации. Всего на несколько часов – потом его вам вернут.

– Я уже отдал вам свой паспорт. Вы сказали, что сами уладите формальности.

Он испуганно вздрогнул.

– Совершенно верно, синьор. Обычно… для туриста… но в случае с синьором все не так. Вот ваш паспорт, синьор. Если вас не затруднит утром лично явиться в управление полиции, все уладится само собой.

– Очень хорошо. – Я взял паспорт. – Полагаю, это стандартная процедура?

– Да-да, синьор. Конечно, стандартная. Таковы правила, вы понимаете. Если бы синьор был туристом, все было бы проще. Но в случае постоянного проживания существуют определенные формальности. Ничего необычного, синьор, все в соответствии с законом. Доброй ночи, синьор.

Управляющий ушел, и я быстро обо всем забыл.

Только блаженно растянувшись в горячей воде, я задумался, почему генерал Вагас считает необходимым носить с собой трость со вкладной шпагой.