Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

7
Русский бильярд

В тот день я довольно долгое время провел в номере, пытаясь уговорить себя, что лучшее в сложившейся ситуации – оставить «Резерв», добраться до Марселя и отправиться в восточном направлении на каком-нибудь грузовом судне в роли стюарда или палубного рабочего.

У меня сложился четкий план. Возьму моторку Кохе и сойду в каком-нибудь пустынном месте к западу от Сен-Гатьена. Потом поставлю на замок руль, запущу двигатель, и пусть себе ползет потихоньку в открытое море, пока я сушей буду добираться до Обажа. А там сяду на поезд до Марселя.

Но тут начали закрадываться сомнения. Мне много приходилось читать о молодых людях, плывущих вдаль морями-океанами, нанимающихся на корабли палубными рабочими. Для этого вроде никакой квалификации не требовалось. Ни узлов вязать не нужно. Ни по мачтам карабкаться. Твое дело – подкрасить якорь, счистить ржавчину с металлических поверхностей на палубе и говорить «слушаю, сэр, да, сэр», когда к тебе обращается офицер. Это тяжелая жизнь, и общаться приходится с непростыми людьми. В сухарях попадаются долгоносики, а кроме сухарей, едят еще в основном похлебку. Споры решаются кулаками, и ходить нужно раздетым до пояса. Но у кого-нибудь в команде наверняка найдется гармошка, и после дневной вахты поют песни. В следующей жизни ты обязательно напишешь об этом книгу.

Но обернется ли в моем случае все именно так? Я был склонен в этом сомневаться. Может, мне просто не везет, но приключения мои никогда не проходили по «классической» схеме.

Весьма возможно, зачистка ржавчины потребует высокой квалификации. Сухопутного штафирку, решившего, что он может справиться с такой работой, просто на смех поднимут. Или не будет вакансий. А если будут, то только на прогулочном судне, идущем до Тулона. Или понадобится какое-нибудь странное разрешение, которое надо получать в полиции за три месяца до рейса. Или у меня найдут дефекты в зрении. Или на работу берут только людей с опытом. В действительности всегда сталкиваешься с различными преградами.

Я закурил сигарету и еще раз проанализировал свое положение.

Ясно было одно. Бегин не должен узнать, что у меня больше нет второго фотоаппарата. В противном случае мне не избежать повторного ареста. Комиссару не терпелось выдвинуть обвинение. И без вещественного доказательства в виде аппарата у меня не было ни малейшего шанса доказать следователям свою невиновность. Какого же дурака я свалял! Теперь мне более чем когда-либо необходимо было самому разгадать эту загадку. Придется рисковать. Я должен быть уверен, что обе камеры у Шимлера, я должен иметь твердые аргументы, чтобы убедить Бегина. Оставалось только одно – обыскать номер, где остановился немец.

Перспектива обыска пугала. Допустим, меня поймают на месте. Тогда к моим нынешним бедам добавится еще и обвинение в воровстве. И все же обыска не избежать. И он должен быть успешным. Когда лучше – прямо сейчас? Сердце у меня билось чуть чаще обычного. Я посмотрел на часы. Около трех. Для начала нужно было точно выяснить, где в данный момент находится Шимлер. Следовало сохранять выдержку и действовать со всевозможной тщательностью. Эти слова успокаивали. Выдержка и тщательность. Не терять головы. Туфли с мягкими подошвами? Совершенно необходимо. Пистолет? Абсурд! Нет у меня никакого пистолета, а если бы и был… Фонарь? Кретин! Сейчас же светло. И тут я вспомнил, что даже не знаю, в каком номере он остановился.

Я тут же почувствовал облегчение. Чуть не засмеялся. Посмотрел в зеркало и сделал гримасу, будто чрезвычайно раздражен чем-то. Да, так лучше. Именно это я и должен испытывать – досаду, раздражение подобным провалом своих планов. Но про себя-то я знал, что ничуть не раздражен, а, напротив, от души рад такому повороту событий. Я презирал себя. И не было нужды твердить, что, несмотря ни на какие чувства, будь то раздражение или облегчение, факт остается фактом: я не знал, в каком номере остановился Шимлер. Но толковый человек уже давно бы это выяснил. И если я так защищаю собственные интересы – испытываю облегчение при встрече с трудностями, – то да помогут мне небеса.

Вот в таком настроении я вернулся на террасу, надеясь, что там никого нет. Увы. В углу на шезлонге, покуривая трубку и читая какую-то книгу, сидел герр Шимлер. Знай я его номер, сейчас был как раз удобный случай заглянуть туда. Я уже повернулся, чтобы уйти, но так и не сдвинулся с места. В конце концов, ничего дурного не будет в том, чтобы затеять разговор с этим человеком, прощупать, с кем я имею дело. Одна из фундаментальных опор любой правильной стратегии – изучение противника.

Но думать о том, что хорошо бы изучить способ мышления герра Шимлера, оказалось легче, чем заняться этим в действительности. Я подвинул плетеный стул и сел в тени рядом с ним и откашлялся.

Он переместил трубку из одного угла рта в другой и перелистнул страницу книги, даже не удостоив меня взглядом.

Я слышал, что если упорно смотреть человеку в затылок, то в скором времени он обязательно обернется. Добрых десять минут я не сводил с герра Шимлера глаз, мысленно уговаривая его повернуться. Думаю, за это время я вполне усвоил антропометрию его затылка. Но никакого эффекта это не возымело. Мне удалось даже разглядеть название книги, которую он читал. Это было «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше на немецком – одна из нескольких немецких книг, которые я заметил на полке в читальне. Я оставил попытки состязаться с Ницше и перевел взгляд на море.

Солнце палило нещадно. Горизонт был покрыт колеблющейся дымкой. Воздух над каменной балюстрадой дрожал от жары. В саду вовсю стрекотали цикады.

Я смотрел, как гигантская стрекоза, описав круг над цветущим кустарником, взлетела и исчезла в сосновых ветвях. В такой день не хотелось думать о шпионах. Я знал, что мне следует позвонить Бегину и продиктовать ему перечень имеющихся в наличии фотоаппаратов. Ничего, подождет. Может, попозже, когда жара спадет, я прогуляюсь до почты. Детектив в своем плотном темном костюме будет маяться за воротами, в тени сухих пальм, и мечтать о стакане лимонада. Я завидовал ему. В обмен на душевный покой я охотно бы носил в жару черное, потел, ждал, вел наблюдение и изнывал от желания выпить стакан лимонада. Хорошая жизнь! А мне приходится ходить украдкой, как преступнику. За мной следят.

Интересно, что думает обо мне Мэри Скелтон? Да ничего, наверное. А если что-то и думает, то наверняка – что я вежливый, в чем-то небезынтересный молодой человек со склонностью к языкам, что оказалось весьма кстати. Я вспомнил ее слова, сказанные, когда она думала, что я не слышу: «Славный господин». Вполне подходит к соседу по пансионату. Если такие девушки, как Мэри Скелтон, проявляют к тебе интерес, это, мягко говоря, не может не радовать. Своего брата она знает как облупленного. Это очевидно. Не менее очевидным было и то, что она думает, будто и он знает ее как облупленную. Об этом можно судить по тому, как он с ней обращается. Но она…

Герр Шимлер захлопнул книгу и постучал чубуком трубки по деревянной ручке шезлонга.

Сейчас или никогда. И я нырнул.

– Ницше, – заметил я, – не лучший спутник по такой жаре.

Он медленно повернулся и внимательно посмотрел на меня. Сейчас на его впалых щеках было побольше румянца, чем накануне вечером, а из голубых глаз исчезло несчастное выражение. В них отражалось другое, более определенное ощущение – подозрительность. Я заметил, как у него сжались губы.

Он принялся набивать трубку.

– Наверное, вы правы. Но я не искал спутника.

При любых иных обстоятельствах такой отлуп поверг бы меня в тяжелое молчание. Но сейчас я продолжал гнуть свое:

– Выходит, в наше время люди читают Ницше?

Дурацкий вопрос.

– А почему бы и нет?

– Право, не знаю, – пробубнил я. – Мне казалось, он вышел из моды.

Шимлер вынул изо рта трубку и искоса посмотрел на меня:

– Да вы хоть отдаете себе отчет в собственных словах?

Мне это надоело.

– Откровенно говоря, нет. Просто захотелось поговорить.

Какое-то время он смотрел на меня, затем его лицо осветилось улыбкой. Это была очень славная улыбка и заразительная. Я улыбнулся в ответ.

– Много лет назад, – сказал я, – один мой однокашник, бывало, часами втолковывал мне, какой великий человек Ницше. Я лично споткнулся на «Заратустре».

Он зажал трубку в зубах, потянулся и посмотрел на небо.

– Ваш друг заблуждается. Ницше мог стать великим человеком. – Он щелчком сбросил книгу с колен. – Это его самая ранняя работа, и в ней есть зерна величия. Можете себе представить, он считает Сократа декадентом. Мораль как симптом декаданса! Безупречное построение. Но как вы думаете, что он писал об этом же почти двадцать лет спустя?

Я промолчал.

– Что от этого рассуждения разит гегельянством. И он совершенно прав. Идентичность – это определение, применимое только к простым, непосредственным, мертвым предметам, а основа движения и жизни – противоречие. Лишь в том случае, если предмет заключает в себе противоречие, он движется, обладает импульсом и энергией развития. – Шимлер пожал плечами. – То, что молодой Ницше осознавал подобно Гегелю, в позднем возрасте он презирал. Поздний Ницше обезумел.

Мне было непросто следовать за ходом его мыслей.

– Я что-то не видел вас купающимся, – неловко проговорил я.

Он бросил на меня короткий сердитый взгляд:

– Вы что, нарочно хамите?

– Ничуть. Просто меняю тему разговора.

– В таком случае вы делаете это очень неуклюже. – Он отвернулся и добавил: – Я действительно не купаюсь, но, если угодно, мы могли бы сыграть партию в русский бильярд. Или это, по-вашему, bagatelle?[25]25
  Пустое занятие (фр.).


[Закрыть]

Это было сказано с вызовом. У Шимлера был вид человека, с трудом мирящегося с неизбежностью.

Мы вошли внутрь дома.

Стол для русского бильярда стоял в углу просторной комнаты. Мы начали игру в тишине. Он легко разгромил меня за какие-то десять минут. Сделав победный удар, Шимлер с насмешливой ухмылкой распрямился.

– Вряд ли вы получили большое удовольствие, – сказал он. – Вроде вы не слишком сильны в этой игре. Хотите попробовать что-нибудь другое?

Я улыбнулся. Его манера обращения отличалась резкостью, почти грубостью, но в то же время было в этом человеке нечто неотразимо симпатичное. И я почувствовал, что мне хочется дружеского общения. Я почти забыл, что он – Подозреваемый Номер Один. Вскоре мне напомнят об этом факте.

– Да, – сказал я, – давайте сыграем во что-нибудь другое.

Он расставил шары, намелил кий и нагнулся над столом, чтобы сделать первый удар. При свете, падающем из окна на его лицо, довольно широкие скулы словно бы заострились, подчеркивая тонкие щеки, выделялся большой лоб. Превосходной лепки череп, с этим бы согласился любой художник. Руки тоже были хороши – крупные, но тонко оформленные, твердые, четкие в движениях. Пальцы, слегка обхватывающие кий, непринужденно прижимали его к большому пальцу левой руки. Говоря, он не сводил глаз с красного шара.

– У вас, кажется, были какие-то нелады с полицией?

Сказано это было так, будто он спрашивал который час. За этим последовал триплет.

Я попытался ответить так же непринужденно:

– Превосходный удар! Так, недоразумение с паспортом.

Он обогнул стол, выцеливая следующий удар.

– Вы ведь югослав?

На сей раз в лузу упал один шар.

– Нет, венгр.

– А, ясно. Трианонский договор?

– Да.

Следующим ударом Шимлер промахнулся.

– Этого я и опасался. Все очки потерял. Остаток – ноль. Ваш черед. Расскажите мне про Югославию.

Я наклонился над столом. В эту игру можно сопротивляться.

– Я не был там почти десять лет. А вы ведь немец, верно?

Мне удалось уложить красного.

– Отличный удар! На глазах растете. – Но на вопрос он не ответил.

Я зашел с другой стороны:

– В наши дни не так-то часто встретишь немца, проводящего отпуск за границей.

Я снова забил красного.

– Прекрасно! У вас все получается. Так о чем это вы?

– Говорю, в наши дни нечасто встретишь немца, проводящего каникулы за границей.

– Да? А мне что до этого? Я живу в Базеле.

Это была откровенная ложь. Я так разволновался, что следующим ударом положил своего, даже не задев чужого.

– Не повезло вам! А мне же – напротив. Где тут у нас мелок?

Я молча передал ему мелок. Он тщательно обработал кий и снова принялся за игру. Счет быстро рос в его пользу.

– Сколько там у меня набежало? – проворчал он наконец. – Шестьдесят четыре, кажется?

– Да.

Шимлер снова нагнулся над столом.

– Вы хорошо знаете Германию, герр Водоши?

– Никогда там не бывал.

– А стоило бы как-нибудь съездить. Славные люди. – Красный шар подкатился вплотную к крупному. – Слабовато ударил. По-прежнему шестьдесят четыре. – Он выпрямился. – У вас очень хороший немецкий, месье Водоши. Словно вы много лет прожили в Германии.

– В Будапештском университете мы говорили в основном по-немецки. К тому же я преподаю языки.

– Ах вот как? Ваша очередь.

Я играл плохо, потому что никак не мог сосредоточиться. Выбил три шара за борт. Один раз вообще промахнулся. В голове у меня вертелись разные вопросы. Что этот человек хочет у меня выведать? Ведь не просто так он задает эти вопросы. Какой в них смысл? Неужели он подозревает, что я нарочно делал эти снимки? А к вопросам, на которые не было ответов, примешивалась мысль, что никакой Шимлер не шпион. Было в нем нечто такое, что делало абсурдным подобное предположение. Некое достоинство. И потом, разве шпионы цитируют Гегеля? Разве читают они Ницше? Ну, он бы на это ответил так: «А почему бы и нет?» И верно, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: «А из шпионов получаются хорошие мужья?» Почему бы и нет? Верно, почему?

– Ваша очередь, друг мой.

– Извините, задумался.

– Ах вот как, – слегка улыбнулся он. – Верно, игра не особенно занимает? Может, прервемся?

– Нет-нет. Просто вспомнил кое о чем, что должен был сделать, да не сделал.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет, что вы.

Как бы не так, очень серьезно. Я должен позвонить Бегину, полагаясь на его милосердие, объяснить, каким образом я лишился фотоаппарата, и попросить, чтобы номер Шимлера обыскали так же, как в свое время мой. Предлог – чужое имя. Если бы только мне удалось установить нечто подтверждающее его связь с фотоаппаратом, нечто способное убедить меня, что я не совершаю глупой ошибки. Может, все-таки стоит рискнуть? Скажем, я с невинным видом спрошу, есть ли у него фотоаппарат. В конце концов, что в этом дурного? Тот, кто захлопнул дверь в читальню и забрал второй аппарат ничуть не усомнится в том, что я причастен ко всей этой истории.

Я уложил дуплет.

– Нечаянно, – признался я.

– Похоже на то.

– У меня в жизни только одно хобби, – сказал я, огибая стол и готовясь сделать очередной удар. Я промахнулся, и он подошел к столу.

– Правда?

– Да. Фотография.

Он прищурился, прикидывая, куда бить.

– Что ж, интересное, наверное, занятие.

– А у вас аппарат есть? – Я задал роковой вопрос и пристально посмотрел на него.

Он медленно распрямился и посмотрел на меня.

– Герр Водоши, не будете ли вы любезны помолчать, когда я готовлюсь к удару? Мне предстоит особенно трудный. Я собираюсь послать от борта белого и тут же, снова от борта, красного.

– Извините.

– Это мне следует просить у вас прощения. Дурацкая игра по-настоящему занимает меня. Совершенно антиобщественное занятие. Как наркотик. Она отучает тебя думать. Как только начинаешь думать, хуже играешь. Есть ли у меня фотоаппарат? Нет у меня никакого аппарата! Не припомню, когда в последний раз держал в руках. Чтобы ответить на такой вопрос, думать не надо. И все же этого отвлечения достаточно, чтобы рассеять чары. Удар не получится.

Это было сказано торжественным тоном. Судьбы мира зависели от того, будет удар успешным или нет. И все же в его выразительных глазах угадывалась насмешка. И мне показалось, я угадал ее причину.

– Вижу, – заметил я, – никогда мне не научиться этой игре.

Но он уже снова склонился над столом. Наступила пауза, послышался негромкий стук, и два шара свалились каждый в свою лузу.

– Потрясающе! – раздался чей-то голос.

Я повернулся. Это был Кохе.

– Потрясающе, потрясающе, – пробурчал Шимлер, – только это не война. Герр Водоши проявил величайшее терпение. Игра явно не по нему.

Мне показалось, что эти двое обменялись многозначительными взглядами. Зачем, собственно, понадобилось Шимлеру это дурацкое сравнение с войной? Я поспешно возразил, мол, ничего подобного, игра доставила мне большое удовольствие и, возможно, стоит повторить завтра.

Шимлер без всякого энтузиазма согласился.

– Герр Хайнбергер, – бодро заявил Кохе, – специалист по русскому бильярду.

Но странным образом изменилась сама окружающая атмосфера. Этим двоим явно не терпелось избавиться от меня. Поэтому я удалился, постаравшись обставить все самым интеллигентным образом.

– Да я уж заметил, герр Хайнбергер и впрямь большой специалист. Надеюсь, вы извините меня? Мне нужно сходить в деревню.

– Сделайте одолжение.

Они встали и проводили меня взглядом, явно намереваясь молчать до тех пор, пока я не отойду достаточно далеко и уже не смогу услышать их.

Пересекая холл, я столкнулся с Клэндонами-Хартли, которые поднимались по лестнице. Я поздоровался, но ни один из них не ответил на приветствие. И тут что-то в их облике, в их каменном молчании заставило меня замереть на месте и посмотреть вслед. Они остановились на верхней площадке, и я увидел, что она прижимает носовой платок к глазам. Миссис Клэндон-Хартли плачет? Немыслимо. Такие англичанки, как она, не плачут. Наверное, просто что-то в глаз попало. Я вышел наружу.

У ворот меня поджидал другой детектив. Теперь это был приземистый дородный мужчина в плоской соломенной шляпе. Он сопровождал меня до самой почты.

Теперь я связался прямо с Бегином.

– Ну что там, Водоши? Разобрались с аппаратами?

– Да. Но вопрос с Шимлером…

– Не надо тратить мое время. Насчет аппаратов, пожалуйста.

Я принялся медленно, чтобы он успел записать, диктовать ему составленный мною перечень. Он нетерпеливо фыркнул:

– Побыстрее, пожалуйста. Не можем же мы целый день висеть на телефоне. Помимо всего прочего, это дорого.

Уязвленный, я затараторил изо всех сил. В конце концов, за звонок платит не он, а я. Невыносимый тип. Я дочитал список в уверенности, что он попросит меня повторить. Но нет.

– Хорошо! А у трех, стало быть, аппаратов нет?

– Я спрашивал Шимлера, то есть Хайнбергера. Он говорит, у него нет. Проверить англичан у меня возможности не было. Но у них есть пара полевых биноклей.

– Пара чего?

– Полевых биноклей.

– Ну, это не важно. Ваше дело – исключительно фотоаппараты. Хотите еще о чем-нибудь сообщить?

Я заколебался. Может, сейчас как раз время…

– Эй, Водоши, вы слышите меня?

– Слышу.

– В таком случае не надо молчать. Время теряем. Сообщить есть о чем?

– Нет.

– Ясно. Позвоните комиссару завтра утром, как обычно. – Он повесил трубку.

Я возвращался в «Резерв» с тяжелым, как камень, сердцем. Болван я, слабый, трусливый болван.

В такую жару рубашка неприятно липла к телу. Я прошел к себе в номер переодеться.

Ключ торчал в замке, где я его и оставил, но дверь была прикрыта неплотно. Стоило мне потянуть за ручку, как запор щелкнул, и она распахнулась настежь. Я вошел и вытащил из-под кровати чемодан.

Если бы не одна деталь, я бы, наверное, не заметил ничего необычного. А заключалась эта деталь в том, что у меня выработалась привычка запирать чемодан только на один замок. Сейчас были заперты оба.

Я отомкнул их и заглянул внутрь.

Опять-таки при других обстоятельствах я бы не нашел ничего странного в том, что одна из рубашек была немного смята. Я быстро распрямился и прошел к платяному шкафу. Там все было на месте, но мое внимание привлекла небольшая стопка носовых платков в углу верхнего ящика. У меня только один платок с цветной каймой. И раньше он лежал в самом низу стопки. А теперь оказался наверху. Я огляделся. Уголок стеганого одеяла на кровати загнулся под матрас. Горничная его так не оставляла.

Теперь исчезли любые сомнения: номер и мои личные вещи обыскивали.

8
Скандал

Обнаружить, что в твоих вещах кто-то рылся, – весьма сомнительное удовольствие.

Сначала меня охватила ярость. Мне казалось немыслимым, чтобы чьи-то руки открывали мой чемодан, рылись в белье, шарили по всем уголкам. Если бы не замок, я ничего бы не узнал. Ну да, вот это и было самым гнусным! Не столько сам взлом, сколько попытка скрыть его, тот факт, что взломщик решил, будто я ничего не узнаю, если только тщательно запереть оба замка. Неумеха! Ему следовало бы обратить внимание, что я запер только один замок. И что наверху у меня лежат обыкновенные белые платки. Разгильдяй!

Я вернулся к шкафу и разложил носовые платки в том порядке, в каком оставил их раньше. Снова запер чемодан – на один замок. Поправил одеяло. И только потом, немного успокоившись, присел. Есть только один человек, способный обыскать мой номер и ничего не взять, – это шпион. Вернув себе фотоаппарат и обнаружив, что в нем нет отснятой пленки, он естественно должен был заглянуть ко мне в номер. Естественно? Да, потому что он видел, что я сижу в читальне и выслеживаю кого-то через окно, и решил, должно быть, что коль скоро я поставил ему ловушку, то, стало быть, успел проявить пленку и сообразить, что это за снимки. И тут я вспомнил, что оставил на дне чемодана две непроявленные пленки со снимками, сделанными в Ницце. Я и не подумал проверить, на месте ли они. Снова открыл чемодан и тщательно осмотрел его. Пленки исчезли. Шпион явно не хотел полагаться на случай. На будущее это следовало учесть.

Если б можно было вернуться в прошлое и поймать его с поличным. С полминуты я наслаждался этим воображаемым торжеством. Бегину бы мало что осталось от шпиона. Я мысленно рывком поднимал это жалкое ничтожество на ноги и передавал его в руки полицейских.

С немалым удивлением я обнаружил, что этот воображаемый шпион вовсе не Шимлер. И даже не Кохе. Он вообще не был постояльцем «Резерва». Это был мстительный крысеныш со злобным личиком, пистолетом в заднем кармане брюк и ножом в рукаве, мерзкое, отвратительное существо без единого человеческого качества, хитрое, изворотливое ничтожество, презираемое даже своими хозяевами.

«Ничто, – с горечью думал я, – не способно показать мне с такой же ясностью всю тщетность моих усилий. Куда уж больше! Вместо того чтобы попытаться найти, кто из двенадцати соседей обыскивал мой номер, я деловито придумываю какого-то мифического тринадцатого. Нет, право, я заслужил поражение».

– А теперь, – сказал я вслух, – вбей в свою тупую башку следующее. Этот шпион, этот мужчина (или женщина), короче, этот человек, который увидел тебя через окно читальни и запер, как последнего олуха, каковым ты и являешься, а сам в это время забрал со стула свой аппарат, этот человек, который зашел в твой номер и стал рыться в твоей одежде в поисках снимков, этот человек – реальность, это живое существо, он – один из тех, кто здесь остановился. На шпиона он не похож, заруби себе это на носу, недоумок. Нет у него страшного взгляда и пистолета в заднем кармане брюк. Обыкновенный человек. У него может быть седая борода, как у старого Дюкло, или выпученные глаза, как у Ру. Он может цитировать Гегеля, как Шимлер, и иметь умную жену, как Кохе. А если это женщина, то она может выглядеть дамой строгой и сухой, как миссис Клэндон-Хартли, или молодой и миловидной, как Мэри Скелтон. Она может смеяться, как фрау Фогель, или томно улыбаться, как мадемуазель Мартен. Мужчина же может быть пузат, как герр Фогель, и худощав, как майор Клэндон-Хартли, и смуглолиц, как Уоррен Скелтон. Шпион может быть патриотом или предателем, мошенником или честным человеком, а может всем этим понемногу. Он может быть стар или молод, а она – брюнеткой или блондинкой, умной или глупой, богатой или бедной. Но кто бы это ни был, дурачок ты эдакий, нечего сидеть здесь, пользы тебе это точно не принесет!

Я встал и выглянул в окно.

Скелтоны только что вернулись с пляжа и усаживались за столик на нижней террасе. До меня доносились их приглушенные из-за дальнего расстояния голоса. Уоррен вдруг рассмеялся и принял наполеоновскую позу. Его сестра яростно затрясла головой. «Интересно, – лениво подумал я, – о чем они могут разговаривать?» Если брат и сестра пробыли на пляже все время после обеда, они наверняка сумеют подтвердить алиби других постояльцев. Ибо номер мой могли обыскивать, только пока я играл с Шимлером в бильярд, либо когда ходил на почту звонить Бегину. Скорее последнее. Скорее всего он или она видели, как я выхожу из пансионата. Дорожка к воротам просматривается из половины номеров и читальни. Не исключено, пока я строил планы обыска номера Шимлера, он обдумывал, как лучше обыскать мой номер. Ирония жизни. Различие заключалось в том, что Шимлер знал, где я остановился. То есть если это действительно он закрыл мой чемодан на два замка вместо одного. А может, голова его в это время была занята «Рождением трагедии» и ко мне забрался Кохе. Или герр Фогель. Или месье Дюкло. Или…

Но сегодня пятница. Еще один день, всего один, и мне надо уезжать. А я тут сижу, лелею надежды, задаюсь вопросами, повторяю имена – Кохе, Шимлер, герр Фогель, месье Дюкло, – смотрю, как движутся по циферблату стрелки часов, и, ничего не предпринимая, только предаюсь мечтаниям. А надо действовать. Надо что-то делать. Надо спешить.

Выходя из номера, я тщательно запер дверь и положил ключ в карман. Тревога способна выкидывать разные фокусы с чувством юмора.

Я медленно спустился на нижнюю террасу. Скелтоны по-прежнему о чем-то оживленно разговаривали, но когда я приблизился, еще издали посмотрели на меня с явным и малопонятным мне нетерпением.

– А мы вас как раз искали. – Уоррен взял меня за руку и вновь бросил испытующий взгляд. – Уже слышали?

– Слышал – что?

Он повлек меня к столику.

– Не слышал, – удовлетворенно объявил он.

– Не слышал? – эхом откликнулась девушка. Она встала и взяла меня за свободную руку. – Присаживайтесь, мистер Водоши. Садитесь и послушайте, потому что сил уж больше нет держать это в себе, еще минута – и мы лопнем. – Она щелкнула пальцами. – Р-раз – и нет. Вот так.

– Главная сенсация недели! – перебил ее брат. – А он ничего не знает.

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Кто начнет, ты или я?

– Ты. Я – на сладкое.

– Продано мисс Мэри Скелтон!

– Ладно, начинай.

Вероятно, моя растерянность отразилась на моем лице, ибо Скелтон, неожиданно усадив меня толчком на стул, сунул под нос пачку сигарет:

– Закурите, это успокаивает нервы.

– Но что…

– Спичку?

Я закурил сигарету.

– Видите ли, мистер Водоши, – серьезно сказала девушка, – нам вовсе не хочется, чтобы вы сочли нас сумасшедшими, но нынче днем мы стали свидетелями такому…

– От смеха со стула свалитесь, – добавил ее брат. – Мы умираем от желания поделиться хоть с кем-нибудь. Большое спасибо, мистер Водоши, вы спасли нам жизнь.

Я глуповато улыбнулся. Растерянность сменилась некоторым смущением.

– Один из нас долго не протянет, – туманно заметила девушка, – если вы все не узнаете.

– В таком случае к делу! – воскликнул Уоррен. – Мистер Водоши, вы видели яхту, что причалила нынче утром?

– Да.

– Она из Италии.

– Ах вот как?

– Именно так. В общем, сидим мы после обеда на пляже вместе с другими. Швейцарцы были, французская пара, старикан с седой бородой. Немного погодя подошли английский майор с женой.

– Да оставь ты этот идиотский повествовательный стиль, – сказала девушка.

– Не спеши! Мне хочется, чтобы мистер Водоши ощутил атмосферу происходящего. Так это и было. Они подошли чуть позже остальных. Сами знаете, жара стояла страшная. Все мы после poulet à la crème,[26]26
  Цыпленок в соусе (фр.).


[Закрыть] что подали на обед, дремали в шезлонгах. А о том, что англичане подошли, поняли, только услышав его слова, что, мол, на этот стул небезопасно садиться.

– Видите ли, – резко перебила она брата, – они сидели немного справа от нас, и нам все было хорошо видно. Ну вот, и когда…

– Погоди, – остановил ее брат, – не порти рассказ. Твой выход не за горами. Как я и сказал, мистер Водоши, все мы дремали, думая, неужели может быть еще жарче и что, пожалуй, переели за обедом, когда миссис Швейцарка сказала что-то мистеру Швейцарцу. Вы сами знаете, как это бывает. Даже если не говоришь на каком-то языке, часто по интонации понять можно. Словом, я открыл глаза и обратил внимание, что швейцарцы смотрят в сторону бухты. А потом увидел, как с яхты спускают ялик и сидящий в нем матрос подгребает к трапу. По трапу спускается мужчина в морской фуражке и белом кителе. На вид тяжеловат, но в ялик спрыгивает довольно легко, и матрос начинает грести к берегу. Ну, все вглядываются, может, потому, что это отвлекает от переваривания poulet à la crème, и начинают переговариваться. – Уоррен многозначительно поднял палец. – Если бы они только представляли, что их ожидает.

– Но для нас, – вступила его сестра, – сюжет уже начал разворачиваться, потому что наши двое англичан неожиданно начали разговаривать. Самое забавное, однако, заключается в том, что говорили они не по-английски. Потом швейцарский господин пояснил, что это итальянский, но, естественно, тогда мы этого не знали. Так или иначе, странно, что англичане говорят друг с другом на иностранном языке, а еще удивительнее, что выступает в основном миссис Клэндон-Хартли. При этом она все время указывает на ялик. Майор тоже посмотрел в ту сторону и заговорил по-итальянски. Разве вы могли себе представить, что он владеет итальянским? Так или иначе, похоже, он не согласился с ней – все время отрицательно качал головой – и произносит нечто напоминающее женское имя, Кэй, что ли. Ей это явно не понравилось, и она снова начинает показывать на ялик. Теперь он был всего в двенадцати ярдах от берега, человек в морской фуражке встал с крюком в руках, готовясь зацепиться за железное кольцо, вделанное в скалу, а миссис Клэндон-Хартли внезапно что-то воскликнула и побежала к кромке берега, выкрикивая что-то и размахивая руками.

– Человек с крюком заметил ее и чуть не падает за борт от изумления, – подхватил Уоррен Скелтон, – затем крикнул: «Мария!» Я ни слова не понимаю по-итальянски, так что не знаю, о чем шла речь, но только они долго болтали друг с другом не умолкая, перекрикивались на расстоянии, пока он наконец не подвел ялик к берегу, не закрепил крюк и не соскочил на берег.

– Дальше, – снова заговорила девушка, – он обнял ее и два или три раза поцеловал. Они явно хорошо знали друг друга. Не скажу, что я бы захотела, чтобы меня поцеловал такой мужчина. Он жирноват, а когда снял фуражку, выяснилось, что стрижка у него такая, что голова похожа на грязно-серое яйцо. И еще у него был двойной подбородок, а чего я не люблю в мужчинах, так это именно двойной подбородок. Но больше всего меня удивила она. Раньше мы и слова от нее не слышали, а тут она вела себя как школьница и скалилась во весь рот, того и гляди череп треснет. Она явно не ожидала увидеть синьора Двойной Подбородок, и это был радостный сюрприз. Он указывал на яхту и колотил себя кулаком в грудь, словно говоря: «Смотри, что у меня есть», – а она показывала на пансионат и говорила, что живет здесь. Потом они снова стали обниматься и целоваться. Всех это очень развлекло.