Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

10
Переписка

Дж. Л. Венезетти от Н. Маринетти, до востребования, «Вагон-Литс-Кук», Милан.

Милан, 9 апреля.

Дорогой сэр!

В продолжение вчерашнего разговора по телефону я прилагаю подробности сделок за последние три месяца и надеюсь, что вы останетесь довольны.

С уважением,

Н. Маринетти.

Н. Маринетти от Дж. Л. Венезетти, до востребования, «Американ экспресс», Милан.

Милан, 11 апреля.

Дорогой сэр!

Благодарю за письмо и приложение. Я рассчитывал лишь на данные за последний месяц. Тем не менее остальные материалы также представляют большую ценность. Поэтому я прилагаю пять купюр по тысяче лир вместо трех, как было оговорено – с учетом дополнительного материала. Кроме того, передаю вам технические требования и бланк заявки, переданные мне коммендаторе Б., и надеюсь, что все устроится наилучшим образом. Жду от вас дальнейших сообщений.

С уважением,

Дж. Л. Венезетти.

Дж. Л. Венезетти от Н. Маринетти, до востребования, «Вагон-Литс-Кук», Милан.

Милан, 12 апреля.

Дорогой сэр!

Ваше письмо и вложения получил. Напишу через три недели. Спасибо.

С уважением,

Н. Маринетти.

От меня Клэр.

Отель «Париж», 11 апреля.

Дорогая!

Боюсь, что я превращаюсь в очень плохого корреспондента. Прошло не меньше недели с тех пор, как я тебе писал, и в довершение всего сегодня утром пришло твое письмо. Мне очень стыдно. Должен признаться, милая, что пару дней назад со мной произошел неприятный инцидент. Ничего серьезного. Всего лишь несколько синяков. Однако пришлось целый день пролежать в постели, а ситуация на работе складывается таким образом, что мне нужно трудиться не покладая рук, чтобы разгрести накопившиеся дела. Кроме того, сегодняшний день ушел на поездку в Кремону и встречу с клиентами по поводу рекламации – дополнительное осложнение. Все это, кстати, не только оправдания, но и некая преамбула к тому, что я хочу сказать.

Как ты, наверное, помнишь, дорогая, при обсуждении этой работы мы условились считать ее временной, только чтобы переждать неблагоприятный период. Рассчитывали расстаться максимум на несколько месяцев, пока дела в Англии не пойдут на лад.

С тех пор прошло несколько недель, но мне они кажутся годами. Теперь, словно действительно прошли годы, я могу взглянуть на ситуацию беспристрастно. И невольно задаю себе вопрос, моя милая, насколько мы сознавали, что сами себя обманываем. Мы ничего друг другу не говорили, но, похоже, оба боялись взглянуть правде в глаза: если не надеяться на чудо, то в ближайшем будущем у меня нет даже призрачного шанса вернуться домой, не оказавшись в той же ситуации, с которой я начинал, когда за мной закрылись двери «Барнтон-Хит».

Что же делать? Все очень просто, дорогая. Я решил вернуться и попробовать еще раз. Думаю, я вообще сглупил, когда дал согласие, но теперь это уже не имеет значения. Может показаться, что мое решение стало результатом естественной ностальгии и любовного томления, плюс обычные трудности на новой работе. Боюсь, это не так. Я не считаю себя малодушным человеком, и у меня достаточно опыта, чтобы знать: депрессия, которая может развиться в незнакомой обстановке и вдали от старых друзей, должна скоро пройти. Тут нечто другое. Во-первых, я по натуре не бизнесмен, и мне следовало оставаться на производстве. А во-вторых, будь я самым ловким бизнесменом Европы, мое решение не изменилось бы.

Наверное, ты теряешься в догадках, о чем это я и почему после оптимистичных заявлений моего второго письма (тогда я только что уволил Серафину и чувствовал себя на высоте положения) мое настроение резко изменилось. Попробую кое-что объяснить, дорогая, хотя во многом придется верить мне на слово. В моей работе существуют определенные аспекты, о которых я не догадывался, когда давал согласие, и о которых не знали и до сих пор не знают Пелчер и Фитч. Эти аспекты обрушились на меня как гром среди ясного неба и поставили в самое нелепое положение. Вряд ли я проявил меньше здравого смысла и больше наивности, чем любой другой на моем месте. Тем не менее ситуация стала невыносимой. Хладнокровно и тщательно все взвесив, я принял решение. Меня не мучают угрызения совести в отношении фирмы «Спартак». В данный момент для них готовится контракт, компенсирующий любые неудобства, связанные с моим уходом.

Я решил отправить заявление об увольнении в конце следующего месяца. Зачем столько ждать? Здесь остались кое-какие дела, которые мне надлежит закончить и на которые, как я рассчитываю, понадобится несколько недель. Единственное, что я осмелюсь тебе сообщить, любовь моя, – я согласился сделать нечто довольно глупое, о чем в обычной жизни даже и мечтать не мог, однако в этом сумасшедшем доме, который мы называем Европой, еще сохранились остатки такого поэтичного понятия, как справедливость. Я должен закончить начатое. По-моему, твой отец меня бы поддержал. Помнишь, что он говорил об оси Берлин – Рим в тот вечер, давным-давно, когда мы поужинали в китайском ресторане, посмотрели кино, а потом пошли к тебе домой? Он ждал нас с графином виски и предоставил полную свободу действий.

Я не сомневаюсь, что вся эта таинственность тебя очень раздражает. Поверь, я не хочу ничего от тебя скрывать. Если бы ты была здесь, я бы с радостью все рассказал. Писать бессвязный вздор не доставляет мне никакого удовольствия. Но я знаю, что ты собираешься провести отпуск в Италии, и поэтому спешу сообщить новость как можно раньше. Ты не представляешь, Клэр, как мне хочется снова быть рядом с тобой. Милая, не слишком сердись на меня.

С любовью,

Ники.

От меня господину Пелчеру, эсквайру.

Виа Сан-Джулио, 14.

Милан, 16 апреля.

Уважаемый господин Пелчер!

Огромное спасибо за письмо по поводу Беллинетти. Я полностью понимаю сложившиеся обстоятельства и предпринял реорганизацию работы офиса, чтобы им соответствовать.

Я немного задержал отправку этого письма, поскольку надеялся сообщить новости, которые представляют для вас интерес. Рад наконец проинформировать, что в открытой борьбе с немецкими конкурентами мы выиграли заказ департамента боеприпасов на поставку тридцати восьми стандартных станков S2 с небольшими модификациями.

Согласованная цена контракта составляет 843 000 лир, и хотя два процента от этой суммы необходимо отнести к ассигнованиям на особые случаи, цена за станок все равно, как вы можете видеть, выше той, какую нам удавалось получать раньше. Официально этот факт объясняется модификацией. В действительности же модификация носит номинальный характер. Срок поставки – шесть месяцев.

Все детали контракта я отправляю через господина Фитча обычным путем. Как бы то ни было, мне показалось, что стоит воспользоваться возможностью и сообщить новость лично вам.

С уважением,

Николас Марлоу.

От Клэр мне.

Лондон, 14 апреля.

Я прочла твое письмо сегодня утром и пишу тебе на работе, так что мой ответ будет короче, чем мне хотелось бы.

Первым делом спешу сказать, дорогой, что работа в компании «Спартак» всегда представлялась мне вынужденной. Но я считала и продолжаю считать, что ты поступил разумно, согласившись на нее. Думаю, неприятности с «Барнтон-Хит» стали для тебя большим потрясением, чем ты осознавал. Одновременно недооценивая и переоценивая себя, ты ступил на неверный путь и пытался вернуться в прошлое. Я слишком сильно переживала и в таком состоянии не могла стать тебе верной опорой. Тебе было необходимо пройти весь путь самому – начать с переживаний и закончить решимостью. Ты же сначала волновался слишком мало, а потом слишком много. Пожалуй, отец был в чем-то прав. «Твой молодой человек, – сказал он (так он всегда тебя называет), – твой молодой человек должен найти работу в государственных структурах. Он чистый технарь и лишен качеств, необходимых для общества, где правит нажива». Наверное, не очень лестная для тебя характеристика, любимый, однако она недалека от истины. Кстати, одна из причин, почему ты мне нравишься.

Но все это почти не имеет отношения к твоему письму. Честно говоря, дорогой, я немного волнуюсь. Нет-нет, не подумай, не из-за решения уволиться из «Спартака». Я полностью доверяю твоей рассудительности и здравому смыслу. Если ты считаешь, что нужно уходить из компании «Спартак», не медли. Но что касается всего остального, я не собираюсь даже делать вид, что догадываюсь, к чему ты клонишь. «Таинственность» – слишком мягкое слово. Я прекрасно помню, о чем говорил отец, когда мы вернулись домой после того, как решили узаконить наши отношения. Потому что твои ответы бедняге были настолько глупы, что на следующее утро за завтраком он спрашивал меня, собираемся ли мы пожениться до или после твоего визита к психоаналитику. Боюсь, я не в состоянии уловить какой-либо связи между осью Берлин – Рим и станкостроением, но готова допустить существование некой тайны. Помнится, я выполняла для тебя кое-какие исследования, связанные с поверхностным натяжением клея. Вероятно, ты имеешь в виду именно это.

Нет, Ники, меня волнует то, о чем ты решил умолчать. Любовь моя, я никогда не пыталась читать между строк твоих писем. Однако порой мне удается кое-что прочесть под строками. У тебя есть привычка зачеркивать слова, которые тебе не понравились, и писать над ними новые. Этот способ неэффективен и обычно, держа лист против света, я в состоянии разобрать зачеркнутое. Так что можешь представить, что я почувствовала, когда прочла, что ты согласился на нечто «глупое», а потом обнаружила, что это слово заменяет зачеркнутое «опасное».

Конечно, определение «опасное» может быть не вполне подходящим, но не настолько – иначе ты вообще не стал бы его использовать. Кроме того, если учесть остальное содержание письма (кстати, что это за «небольшой инцидент», о котором ты с такой легкостью пишешь?), логично прийти к выводу, что определение было достаточно точным, а ты просто не желал меня тревожить.

Не хочу придумывать всякие глупости или впадать в истерику, но что бы ты ни делал, Ники, – будь осторожен. Я не такая дура, чтобы считать тебя беспечным. Наверное, такого рода женские увещевания должны раздражать мужчин. И все равно будь осторожен. А поскольку ты уже решил уехать, возвращайся ко мне как можно скорее. Если не ошибаюсь, предупреждать об уходе нужно за месяц, а значит, ты будешь дома не раньше конца июня. Я просто сгораю от любопытства – не говоря уже о том, что мне одиноко. С нетерпением буду ждать письма.

Люблю, милый, и благословляю тебя.

Клэр.

P.S. Мне в голову пришла мысль, что самая поэтичная справедливость очень жестока.

Мне от Альфреда Пелчера, эсквайра.

Вулвергемптон, 19 апреля.

Дорогой господин Марлоу!

Мои поздравления! Превосходные новости, и, как вы справедливо заметили, это лучшая цена, которую мы когда-либо получали. Господин Фитч, который попросил прибавить его поздравления к моим, сообщает, что, согласно техническим требованиям, которые вы нам направили, общая стоимость модификации не превысит тридцати шиллингов на каждый станок. Вероятно, вы уже сами провели оценку. Должен сказать, феноменальная сделка.

Господин Фитч напишет вам относительно всех финансовых подробностей, мне же захотелось лично прислать свои поздравления. Теперь нужно постараться «повторить успех». Что скажете?

С уважением,

Альфред Пелчер.

Мне от генерал-майора Дж. Л. Вагаса.

Корсо ди Порта-Нуова.

Милан, 20 апреля.

Дорогой господин Марлоу! Мне нужно срочно обсудить с вами важное дело. Буду рад, если вы найдете время и завтра поужинаете со мной – у меня дома. Скажем, в восемь часов? Надеюсь, вы будете любезны позвонить, если прийти не получится. С наилучшими пожеланиями,

искренне ваш, Дж. Л. Вагас.

От меня генерал-майору Дж. Л. Вагасу. Нарочным.

Отель «Париж».

Милан, 21 апреля.

Мой дорогой генерал!

Боюсь, я не смогу поужинать с вами завтра. Позвольте напомнить о договоренности относительно нашей с вами связи. Искренне ваш,

Николас Марлоу.

Н. Маринетти от Дж. Л. Венезетти, до востребования, «Американ экспресс», Милан.

Милан, 21 апреля.

Дорогой сэр!

Я не стал бы просить о встрече, если бы не чрезвычайно важное дело. Нам нужно срочно увидеться. Будьте добры, сообщите обратной почтой, где и когда мы сможем встретиться. Время и место оставляю на ваше усмотрение. Искренне ваш,

Дж. Л. Венезетти.

Дж. Л. Венезетти от Н. Маринетти, до востребования, «Вагон-Литс-Кук», Милан.

Милан, 22 апреля.

Дорогой сэр!

В воскресенье вечером приблизительно в 10.45 я буду ехать в темно-синем «фиате» со скоростью около 35 километров в час по шоссе Милан – Варезе. Я остановлюсь только ради машины с включенными задними габаритами, которая будет стоять на обочине в 25 км от Милана в сторону Варезе.

С уважением,

Н. Маринетти.

11
Кровь и гром

Условия моей встречи с Вагасом придумал Залесхофф. Его план вызвал у меня некоторое удивление.

– Кровавая мелодрама, – пробормотал я.

Он нахмурился.

– Насчет мелодрамы не знаю, но если ОВРА пронюхает, что вы встречаетесь с Вагасом, без крови не обойдется.

– А где мне взять «фиат»?

– Я организую.

– Почему в воскресенье?

– Потому что в воскресенье после обеда в городе намечается шествие.

– И какая связь?

– Вы были под наблюдением практически с момента приезда, а после того избиения у вас на хвосте все время висят двое. Вы в курсе?

– Да. Я их видел, весь день торчат напротив офиса.

– Перед встречей с Вагасом от них нужно избавиться. Шествие облегчит эту задачу.

– Как?

– Узнаете. Пишите письмо.

Я написал.

Странное ощущение – ждать шантажа. Я невольно строил догадки, как Вагас приступит к делу. Какую тактику он изберет? До сих пор генерал выглядел воплощением любезности. И даже не брезговал лестью. Интересно, отбросит ли он любезный тон или количество елея лишь увеличится – бархатные перчатки, скрывающие бронированный кулак?

Те дни в Милане казались мне какими-то нереальными. Само собой разумеется, я уже жалел о чувстве глубокого возмущения, которое заставило меня принять план Залесхоффа. Однако способность человеческого разума привыкать к любой идее такова, что мысль пойти на попятную вызывала у меня нечто вроде протеста, выглядела невыполнимой угрозой. И еще я решил уволиться из фирмы «Спартак». Возможно, именно это решение – больше, чем что-либо другое, – не давало мне передумать. Скоро я уеду из Милана. Этот факт придавал ситуации успокаивающую мимолетность. Через два месяца я буду дома и смогу приступить к поиску настоящей работы. То, что происходит здесь и сейчас, имеет второстепенное значение. Я уже не отождествлял себя с компанией «Спартак». Угрызения совести меня не мучили. С помощью Вагаса мне удалось получить для фирмы выгодный заказ. Тут возразить нечего. Надо лишь проследить до отъезда, чтобы их интересы были должным образом защищены. А если представится возможность, заключить новые сделки. И все. История с Залесхоффом представлялась мне чем-то вроде игры.

После того вечера мы виделись практически ежедневно. Поначалу его настроение можно было охарактеризовать как радостное ожидание. Он не уставал заверять меня, что все рассчитано. Затем, когда прошел почти месяц, а Вагас не подавал никаких сигналов, радость Залесхоффа сменилась мрачными предчувствиями. Он сделался раздражительным. Несколько раз я испытывал искушение отказаться от всего и два раза даже угрожал это сделать. В обоих случаях он неохотно извинялся. Мое восхищение сдержанностью его сестры усиливалось с каждым днем. Тем не менее мне до определенной степени была понятна его тревога.

– Я начинаю думать, – однажды мрачно заявил Залесхофф, – что зря мы фальсифицировали отчеты «Спартака».

– Я никогда не сообщил бы ему настоящие цифры!

– Вагас, наверное, потрудился проверить первый отчет и обнаружил обман. Теперь он думает, что вы просто хотели получить контракт от департамента боеприпасов, и списал вас на убытки.

– Как он мог проверить цифры?

– Откуда мне знать? Это единственное разумное объяснение. Иначе почему он молчит? У него есть все необходимое, чтобы вас шантажировать. Зачем тянуть?

– Наверное, ждет, когда я пришлю ему отчет за последний месяц, – хочет создать у меня ложное чувство безопасности.

– Надеюсь, вы правы. Но ожидание действует мне на нервы.

Тут сомневаться не приходилось. Хотя причины я понять не мог. Сам я тоже чувствовал некоторое разочарование, однако реакция Залесхоффа меня озадачила. Почему сложившаяся ситуация так сильно – на мой взгляд, непропорционально – его нервирует? Мне все это представлялось несколько мрачноватой игрой, а для него было вопросом жизни и смерти. Очевидно, многое из того, что говорил мне Залесхофф, не соответствовало действительности.

Однажды вечером, за кофе, я снова обратился к предмету нашей договоренности. Это было нетрудно. Отчаяние Залесхоффа проявлялось сильнее обычного. Оставалось лишь дождаться его реплики. Потом я сказал:

– Признаюсь, это очень нервирует. И все же не могу понять, почему вы принимаете все так близко к сердцу.

– Не можете?

– Нет.

– Вам не кажется, что мир в Европе – это такая вещь, о которой стоит волноваться?

– О да. Мир в Европе, конечно! Но если бы мы на минутку спустились на грешную землю…

– Грешную землю! – В его голосе проступили сердитые нотки. – Грешную землю! Послушайте, Марлоу. Мне неприятно вам это говорить, потому что тупице вроде вас лучше ничего не знать, но в данный момент вы, черт возьми, нам нужны. Вы никогда не пытались открыть чемодан при помощи связки старых ключей? Подходит только один ключ, остальные совершенно бесполезны. Ключи, но не те. То же самое происходит теперь. И ключ – вы.

Меня немного раздражала его манера выражаться.

– Может, оставите метафоры и перейдете на простой английский?

– Конечно! Объясняю на простом английском: немцы делают все возможное, чтобы вбить клин в англо-итальянское сотрудничество на Средиземном море. Пытаются сохранить ось. Без нее невозможно сделать следующий ход в Восточной Европе. А они обязаны его сделать. Помните, что говорил Аристотель? Тиран, принесший обнищание, должен вести войну, чтобы его подданные были заняты и нуждались в руководителе. Пока Италия находится в выгодном положении. Она может натравливать Германию на Францию и Англию. Но лишь потому, что заручилась поддержкой в обоих лагерях. Ось для нее так же важна, как для Германии. Если Италия однажды попадет в зависимость от лондонского Сити, ей конец. Англичане будут финансировать ее тяжелую промышленность и задушат кредитами, пока лира совсем не ослабеет и не рухнет. Тогда они обвяжут Муссолини ленточкой и преподнесут Гитлеру в качестве рождественского подарка. Сила Италии на юге заключается в северной оси. Только взаимные подозрения мешают полному совпадению интересов Германии и Италии. По какой-то непостижимой причине вы, Марлоу, имеете возможность превратить их подозрения в открытое недоверие. И вы спрашиваете, почему я волнуюсь!

– Я по-прежнему спрашиваю: почему вы так волнуетесь?

Он вскинул бровь, явно собираясь вспылить, затем взял себя в руки.

– Повторить все сначала?

– Думаю, – вмешалась девушка, – господин Марлоу хочет знать, при чем тут ты.

Залесхофф тяжело вздохнул.

– Я американский гражданин, – начал он, – и…

– Знаю, – раздраженно перебил его я. – Вы американский гражданин и считаете, что мы, люди доброй воли, должны объединиться ради сохранения мира в Европе. Знаю. Все это я уже слышал. Но вы не ответили на мой вопрос. Вагас предупреждал меня насчет вас. Вы ведь предвидели такую возможность, правда? И подстраховались, дав мне понять, что ожидали подобного предупреждения. А знаете, что именно он мне сказал? Что вы и ваша сестра – агенты советского правительства.

Залесхофф смотрел на меня, приоткрыв рот. Потом перевел взгляд на девушку. Я едва сдерживал торжествующую улыбку. К счастью, мне это удалось, поскольку Залесхофф внезапно расхохотался и ударил себя ладонью по колену.

– Советские агенты! – истерически вскрикивал он. – Это уж слишком, Бог мой!

Я терпеливо ждал, пока он закончит смеяться. Потом сухо заметил:

– Вы все еще не ответили на мой вопрос.

Внезапно Залесхофф стал серьезным.

– Минутку, Марлоу. Не торопитесь с выводами. Подумайте, зачем мне, респектабельному американцу…

Я раздраженно взмахнул рукой, призывая его замолчать.

– Ладно, ладно!

– И…

– Оставим это. Но, – я погрозил ему пальцем, – вы не останетесь в претензии, если я сделаю собственные выводы, правда?

– Какие у нас могут быть претензии, господин Марлоу? – с милой улыбкой спросила девушка.

Вопрос почему-то поставил меня в тупик. Я больше не стал развивать эту тему, хотя решил, что обязательно к ней вернусь. Однако такая возможность представилась не скоро. Три дня спустя, к шумной радости Залесхоффа, мне пришло письмо от Вагаса.

В воскресенье, в половине третьего дня, я покинул отель «Париж» – как обычно, в сопровождении двух неприметных мужчин – и встретился с Залесхоффом в кафе неподалеку от замка. Тамары с ним не было. Он заказал для меня кофе и посмотрел на часы.

– У нас десять минут, а потом начнем.

– Начнем что?

– Избавляться от двух ваших теней.

– Я встречаюсь с Вагасом только вечером, почти в одиннадцать.

– Возможно, но начинаем мы уже сейчас.

– Послушайте, Залесхофф, – раздраженно запротестовал я, – не пора ли объяснить, что все это значит?

– Слушайте. Вам нужно каким-то образом избавиться от тех двух парней, но их не купишь на простые трюки вроде отеля с двумя выходами. Я понаблюдал их за работой. Они знают свое дело. Кроме того, если вы попытаетесь их надуть, они поймут, что вы что-то замышляете, а это уже плохо. Нужно сделать так, как будто они потеряли вас случайно – по крайней мере все должно выглядеть случайностью. Вот тут нам пригодится шествие.

– Какое шествие?

– Фашистских молодежных организаций «Балилла» и «Авангардисты» – нечто вроде военизированных бойскаутов. Они маршируют от центрального вокзала вместе с отрядами чернорубашечников и под их командованием. Детей привезут из Кремоны, Брешии, Вероны и других городов на специальных поездах. Колонны пройдут маршем до Соборной площади, чтобы послушать одного из фашистских боссов, который расскажет им, какая замечательная вещь война. Потом они споют «Юность»[75]75
  Песня «Юность» являлась гимном итальянской Национальной фашистской партии.


[Закрыть] и промаршируют обратно. Именно на обратном пути вы и проделаете свой трюк.

– Трюк? Только не говорите мне, что я должен одеться в форму итальянского бойскаута и присоединиться к маршу.

– Давайте без шуток.

– Простите.

Он с серьезным видом наклонился вперед.

– Вы когда-нибудь пробовали пересечь дорогу, когда по ней движется многолюдная процессия?

– Да.

– И вам это удалось?

– Нет.

– Вот именно! А теперь слушайте.

Залесхофф говорил пять минут без перерыва.

– Может получиться, – признал я.

– Получится. Главное – правильно рассчитать время.

– А вдруг они меня не пропустят?

– Пропустят, если Тамара сделает свое дело.

– Ладно, попробую.

– Хорошо. Допивайте кофе, и пойдем. Два парня в черных фетровых шляпах – это они?

– Да.

– Тогда идем и все вместе полюбуемся шествием.

День стоял чудесный. Небо очистилось, и солнце отбрасывало резкие тени на покрытые пылью дороги. На тротуарах толпились люди. Казалось, на улицу вышли все миланские семьи. Мужчины и женщины были в черном, маленькие девочки – в белом, мальчики и девочки постарше – в форме «Балиллы» и «Авангардистов». Флаги и значки с портретом Муссолини шли нарасхват. Молодые летчики, перепоясанные ремнями, фланировали группами по три или четыре человека, бросая взгляды на стайки хихикающих фабричных работниц. Стены домов украшала роспись по штукатурке с изображением профиля Муссолини. Кафе вдоль маршрута шествия были заполнены усталыми мужчинами и женщинами – родителями и родственниками участников, которые приехали, как объяснил мне Залесхофф, рано утром на специальных поездах. Многие женщины держали на руках плачущих младенцев.

Мы не без труда устроились на ступеньках многоквартирного дома на Корсо Витторио Эмануэле. Тротуар впереди нас был заполнен сплошной массой зрителей. За ними с интервалом в три ярда стояли вооруженные чернорубашечники – чередуясь, один лицом к толпе, другой к проезжей части. В нескольких ярдах от нас прижимались к стене два сыщика в штатском – бледные, невозмутимые мужчины средних лет, вероятно, кадровые полицейские.

Наконец вдалеке послышались приветственные крики. Шум толпы – если не считать воплей младенца на противоположной стороне улицы – стих, превратившись в неясный гул. Десять минут спустя в сопровождении оглушительных аплодисментов, здравиц и развевающихся флагов показалась процессия; впереди шествовал большой военный оркестр под управлением тамбурмажора с огромными закрученными усами.

Первыми шли «Авангардисты», относившиеся к себе очень серьезно. Они несли макеты ружей – как и следовавшие за ними члены «Балиллы», мальчики помоложе. По флангам шествовали обычные чернорубашечники. Тут были и «Сыны волка», итальянский эквивалент «Волчат»,[76]76
  Младшая дружина бойскаутов, мальчики от 8 до 10 лет.


[Закрыть] а также две организации девочек: «Маленькие итальянки» и «Юность Италии». И очень много оркестров. Все это выглядело довольно внушительно, и процессии потребовалось сорок минут, чтобы заполнить площадь.

Когда прошли последние отряды, зрители хлынули мимо чернорубашечников на дорогу и двинулись на площадь.

– Идем, – прошептал Залесхофф.

Мы нырнули в толпу, которая увлекла нас за собой. Оглянувшись, я увидел, как сыщики локтями пробивают себе дорогу.

Добравшись до улицы, которая вела к площади, мы вынырнули из толпы и медленно пошли по тротуару к виа Маргерита. Шпики в штатском немного отстали от нас и двинулись следом, разглядывая по дороге витрины магазинов и жестикулируя – они явно испытывали облегчение, выбравшись из толпы.

Залесхофф улыбнулся:

– Они считают вас туповатым.

– Почему?

– Думают, вы до сих пор не знаете, что за вами следят.

– Я умышленно хотел создать у них такое впечатление.

– Помните, что теперь должны делать?

– Конечно.

Мы дошли до конца улицы. Вдоль виа Маргерита, по которой пролегал обратный путь процессии, заранее расставили чернорубашечников, готовых сдерживать толпу, которая хлынет с площади. Края тротуара уже занимали зрители, по большей части женщины и дети; они пожертвовали церемонией на площади ради возможности рассмотреть возвращающуюся процессию.

Залесхофф сделал вид, что намерен повернуть к виа Алессандро Манцони, в противоположную сторону от площади, но я остановился и показал на ждущих людей. Некоторое время мы изображали спор, потом Залесхофф посмотрел на часы, пожал мне руку и пошел в сторону Ла Скала. Я вроде бы колебался, затем принял решение. На бордюре позади чернорубашечника было свободное место; я встал там и приготовился ждать. Краем глаза я заметил, что шпики в штатском устроились у газетного киоска в нескольких ярдах от меня. Пока все по плану. Мы создали впечатление полной естественности происходящего: Залесхофф, по всей видимости, куда-то торопился, я же хотел еще раз взглянуть на шествие. Судя по их виду, сыщики жутко скучали.

Соборная площадь находилась ярдах в ста от того места, где я стоял. В пятидесяти ярдах от меня вход на площадь перегораживал кордон полицейских с саблями и в отороченных мехом треуголках. Позади них виднелась толпа, которую рассекут надвое, причем одна часть пойдет по тротуару за моей спиной. С площади доносились обрывки усиленных микрофонами речей, прерывавшихся приветственными криками, которые отсюда напоминали рев волн, обрушивающихся на галечный пляж.

– Современные «Балилла» и «Авангардисты» станут естественными наследниками фашизма. – Приветственные крики. – Италия достойна стать самым большим и самым сильным государством в мире. Италия станет самым большим и самым сильным государством в мире – такова воля дуче! – Рев. – Юные рекруты фашистской революции получат ружье, как юноши Древнего Рима получали тогу как символ зрелости… Это один из самых прекрасных и значительных праздников партии… Для истинного сына фашизма война – это высшее проявление его любви к родной стране. – Мне показалось, или рев, приветствовавший последнее заявление, был не таким громким? – Юные, будьте сильными!

Громкоговорители взвыли. Наконец все закончилось. Многочисленные оркестры заиграли «Юность». Громадная толпа запела:

 
Юность, юность,
Весна красоты,
Время превратностей жизни,
Твоя песня звучит и идет!
 

Полицейский кордон начал оттеснять зрителей, расчищая дорогу процессии. Я посмотрел на другую сторону улицы. Согласно плану, там должна находиться Тамара. Возможно, ее оттерли. Я уже начал волноваться, когда наконец увидел ее.

Толпа на противоположном тротуаре стала плотнее. Тамара оказалась зажатой между высоким толстым мужчиной с очень маленьким флажком и женщиной средних лет в траурной одежде. Я понял, что Тамара заметила меня, потому что она упорно смотрела в направлении площади. Я ждал; мое сердце билось чуть чаще, чем обычно.

Полицейским удалось разделить зрителей, и теперь стала видна площадь, где впереди колонны выстраивался оркестр, готовясь возглавить шествие к вокзалу. Я оглянулся. Толпа за моей спиной была очень плотной. Моих соглядатаев прижали к киоску. Один из них небрежно посмотрел на меня. Мне удалось вовремя отвести взгляд, и я сосредоточил все внимание на чернорубашечнике, стоявшем прямо передо мной. На вид ему было не больше двадцати лет, но со своего места я не видел лица и не мог судить, стоит ли рассчитывать на его сочувствие. Тут придется уповать на удачу.

В конце концов оркестр заиграл и медленно двинулся вперед. Пора. Я мысленно повторял одну простую фразу, которую мне предстояло произнести. Первый отряд «Авангардистов» пришел в движение и пристроился за оркестром. Тамбурмажор выпятил грудь, его ноги напряглись, он взметнул в воздух жезл, ловко перехватил и повернул. Оркестр зашагал по улице.

Теперь они были в пятидесяти ярдах от меня. Тридцать ярдов. Я с нетерпением ждал сигнала Тамары. Затем вспомнил свою роль и принялся отчаянно махать ей. Двадцать пять ярдов. Аплодисменты толпы становились громче, распространяясь по улице, словно волна по песчаному пляжу. Меня била нервная дрожь. Еще секунда, и будет поздно; план Залесхоффа пойдет прахом. Придется ему придумывать что-то еще. Музыка оркестра и крики толпы сделались оглушительными. Потом я увидел, что Тамара машет мне. Это был сигнал.

Я шагнул на мостовую и схватил чернорубашечника за локоть. Он уже приготовился замереть по стойке «смирно» и поэтому лишь слегка повернулся, пытаясь сбросить мою руку. Я не отступал.

– Моя жена, синьор! – крикнул я ему в ухо. – Мы потерялись в толпе, и она там, на другой стороне… Можно мне перейти?

Произнеся эту фразу, я отпустил его локоть и пошел через дорогу. Он что-то кричал мне вслед, но я не разобрал что. Все внимание чернорубашечника было сосредоточено на том, чтобы в нужный момент стать по стойке «смирно», и мой вопрос сбил его с толку, помешав меня остановить. Теперь было уже поздно. Я добрался до середины дороги.