Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

15
«Все мужчины – лжецы»

Пляж опустел раньше обычного. Поднялся холодный ветер, и впервые с тех пор, как я уехал из Парижа, небо покрылось тяжелыми облаками. Море переменило цвет и стало темно-серым. Перестали отсвечивать красные камни. Впечатление было такое, словно вместе с солнцем ушла всякая жизнь.

Поднимаясь к себе в номер одеться потеплее, я заметил, что официанты накрывают столы в зале на первом этаже. За окном стало слышно, как с кустов на землю падают первые капли дождя.

Я переоделся и вызвал звонком горничную.

– В каком номере остановились месье Ру и мадемуазель Мартен?

– В девятом, месье.

– Спасибо, можете идти.

Дверь за горничной закрылась. Я закурил сигарету, сел и начал обдумывать план действий. Перед тем как начинать, нужно было все рассчитать до малейших деталей.

Уж этот-то план, говорил я себе, гарантирует стопроцентный успех. Имеется агент гестапо, выслеживающий человека по имени Шимлер. Более того, по всей вероятности, он уже преуспел в своей охоте. Отсюда следует, что, опять-таки вероятнее всего, этот агент все разнюхал относительно постояльцев «Резерва», а это для меня исключительно важно. И если удастся вытянуть из него подобные сведения, если удастся его разговорить, то, возможно, я получу тот самый ключ, который мне столь необходим. Вот он, реальный шанс. Но действовать следует аккуратно, постепенно. Ру, наверное, насторожился. Не надо проявлять чрезмерного любопытства. Следует понемногу вытягивать из него информацию, мягко, без нажима, пусть все выглядит так, будто я просто слушаю, что мне говорят, да и то без особого интереса. А у самого ушки на макушке. На сей раз промашки быть не должно.

Я поднялся и пошел в девятый номер. Изнутри доносились невнятные голоса. Я постучал. Голоса умолкли. Послышалась какая-то возня. Скрипнула дверь шкафа. Затем раздался женский голос: «Entrez!»[37]37
  Войдите! (фр.)


[Закрыть] Я открыл дверь.

Мадемуазель Мартен, одетая в полупрозрачный бледно-голубой пеньюар, сидела на кровати и красила ногти. Судя по всему, пеньюар только что поспешно выхватили из шкафа. Ру стоял перед умывальником и брился. Оба недоверчиво посмотрели на меня.

Я хотел было извиниться за вторжение, но Ру меня опередил.

– Что надо? – рявкнул он.

– Извините, что врываюсь сюда. Я пришел принести свои извинения.

– За что? – Он бросил на меня подозрительный взгляд.

– Я решил, что вы можете счесть меня отчасти виноватым в поведении Дюкло нынче утром.

– С чего бы это? – Ру отвернулся и принялся стирать с лица мыльную пену.

– Так ведь началось с моей ошибки, из-за нее весь сыр-бор разгорелся.

Ру швырнул полотенце на кровать и обратился к девушке:

– Я сказал хоть слово про этого человека после того, как мы ушли с пляжа?

– Non, cheri.[38]38
  Нет, милый (фр.).


[Закрыть]

Он повернулся ко мне:

– Вот вам и ответ.

– И тем не менее, – гнул свое я, – некоторую ответственность я ощущаю. Если бы не моя рассеянность, ничего бы не случилось.

– Ладно, проехали, – раздраженно бросил он.

– К счастью. – Я предпринял отчаянную попытку польстить его самолюбию: – Если позволите заметить, вели вы себя с достойной сдержанностью.

– Что за чушь вы мелете? Если б меня не держали за руки, я придушил бы этого типа.

– Вас спровоцировали.

– Это уж точно.

Нет, так ничего не добьешься. Я попробовал зайти с другой стороны:

– Вы здесь надолго?

Он вновь подозрительно посмотрел на меня:

– А вам-то какое дело?

– Да нет, просто поинтересовался. Подумал, может, сыграем партию в бильярд, просто расслабимся после всего этого, покажем, что все обиды позади.

– А вы хорошо играете?

– Не особенно.

– В таком случае я, наверное, побью вас. Сам-то я играю отлично. Американца побил. Он игрок так себе, а я не люблю играть с теми, кто слабее меня. С американцем скучно было.

– Тем не менее он славный молодой человек.

– Вполне возможно.

– А девушка симпатичная, – настаивал я.

– Мне она не нравится. Слишком толстая. Я предпочитаю худощавых женщин. Верно, cheri?

Мадемуазель Мартен захихикала. Ру сел на кровать, перегнулся и притянул ее к себе. Они страстно поцеловались, после чего он оттолкнул ее. Она победоносно улыбнулась мне, пригладила волосы и снова принялась обрабатывать ногти.

– Видите, какая она тощая, – сказал Ру. – И мне это нравится.

– Мадам очаровательна. – Я осторожно присел на ручку кресла.

– Да, недурна. – Показывая своим видом, что такие победы для него дело обычное, Ру закурил тонкую сигару и выпустил в мою сторону облако дыма. – Что привело вас сюда, месье? – внезапно спросил он.

– Говорю же… – Я вскочил на ноги. – Извиниться пришел…

– Да нет же, – нетерпеливо отмахнулся он. – Я спрашиваю, что вас привело в «Резерв»?

– Я в отпуске. Часть его провел в Ницце, потом перебрался сюда.

– Ну и как, понравилось?

– Весьма. Да отпуск еще не закончился.

– Когда уезжаете?

– Не решил еще.

– Скажите, что вы думаете об английском майоре? – Он прикрыл глаза тяжелыми веками.

– Ничего особенного. Типичный англичанин.

– Вы денег ему не одалживали?

– С чего бы это? А что, он и к вам обращался?

– Вот именно. – Ру иронически улыбнулся.

– И вы дали?

– Я что, похож на идиота?

– Тогда почему спрашиваете про него?

– Завтра утром он уезжает. И я слышал, как он просил управляющего заказать ему каюту на алжирском пароходе, отбывающем из Марселя. Стало быть, нашел какого-то дурачка.

– И кто бы это мог быть?

– Если бы это был я, то не стал бы спрашивать. Меня интересуют такие мелочи. – Он затянулся сигарой. – Вот еще одна. Кто такой этот Хайнбергер?

Сказано это было просто так, как бы между делом, случайный вопрос в разговоре ни о чем.

Но мне почему-то стало страшно, даже мурашки по коже побежали.

– Хайнбергер? – повторил я.

– Да, Хайнбергер. Почему он всегда держится особняком? Никогда не заходит в море? На днях я видел, как вы говорили с ним.

– Мне о нем ничего не известно. Кажется, он швейцарец?

– Понятия не имею, думал, вы скажете.

– В таком случае, боюсь, ничем не могу помочь.

– А о чем вы разговаривали?

– Не помню. Наверное, о погоде.

– Пустая трата времени! Я лично, разговаривая с людьми, пытаюсь что-то разузнать про них. Например, ищу разницу между тем, что они говорят и что думают.

– Да ну? И что же, по-вашему, такая разница всегда существует?

– Однозначно. Все мужчины – лжецы. Женщины еще иногда говорят правду, мужчины – никогда. Верно, ma petite?

– Oui, cheri.

– Oui, cheri! – насмешливо передразнил ее Ру. – Она знает, что, если солжет мне, сломаю ей шею. И вот что еще я скажу вам, друг мой: все мужчины – трусы. Они предпочитают отворачиваться от фактов, разве что эти факты обложены, как ватой, ложью и всякими там чувствами, так что острые концы не царапают. Ну а если мужчина все же говорит правду, то, вы уж мне поверьте, это опасный человек.

– Наверное, тяжело так думать.

– Напротив, дорогой мой месье, – забавно. Люди – исключительно интересные существа. Вот, например, вас я нахожу весьма любопытным человеком. Вы называете себя учителем иностранных языков. Вы венгр с югославским паспортом.

– Все это вы уж точно не от меня узнали, – непринужденно заметил я.

– Я просто не затыкаю уши. Управляющий сказал Фогелю. Фогель заинтересовался.

– Ясно. Все очень просто.

– Ничего не просто. Напротив, занимательно. Почему, спрашиваю я себя, венгр с югославским паспортом живет во Франции? И что означают эти его ежедневные таинственные прогулки в деревню?

– Вы очень наблюдательны. Я живу во Франции, потому что работаю во Франции. Что же касается моих ежедневных прогулок в деревню, боюсь, ничего таинственного в них нет. Я хожу на почту звонить невесте в Париж.

– Ах вот как? Выходит, телефонная служба сильно продвинулась вперед. Раньше обычно уходил час на то, чтобы тебя соединили. – Ру пожал плечами. – Ладно, не важно. Есть и другие вопросы, потруднее. – Он сдул пепел с кончика сигары. – Почему, например, замок на чемодане месье Водоши утром был сломан, а днем уже нет?

– Опять-таки очень просто. Потому что у месье Дюкло дурная память.

Ру прожег меня долгим взглядом.

– Точно. Дурная память. Он не смог вспомнить в точности, что было сказано. Плохие лжецы никогда и этого не запоминают. Они слишком поглощены собственной ложью. Но мне-то интересно узнать. Так как все же, был замок на чемодане сломан или нет?

– Мне казалось, мы с этим уже покончили. Нет, не был.

– Ну конечно же, нет. Прошу вас, закуривайте. Я не люблю курить в одиночку. Одетт тоже закурит. Дайте ей сигарету, Водоши.

Я вытащил из кармана пачку сигарет.

– А где же портсигар? – Ру удивленно приподнял брови. – Весьма непредусмотрительно с вашей стороны. Я думал, теперь вы будете все время носить его с собой, так надежнее. Откуда вам знать, может быть, вот в этот самый момент Хайнбергер или английский майор пытаются его украсть? – Ру вздохнул. – Ладно-ладно. Одетт, cheri, как насчет сигареты? Ты же знаешь, я не люблю курить один. Зубам твоим ничего не будет. Вы обратили внимание на ее зубы, Водоши? Класс.

Ру внезапно перегнулся через кровать, рывком подтащил к себе женщину и оттянул ей верхнюю губу.

– Хороши, верно?

– Великолепны.

– Вот это-то мне и нравится. Худощавые блондинки с хорошими зубами. – Он отпустил ее.

Мадемуазель Мартен распрямилась, поцеловала его в мочку уха и взяла у меня сигарету. Ру чиркнул спичкой. Задувая ее, он снова посмотрел на меня.

– Вы ведь вроде один день в полицейском участке провели, так?

– Похоже, всем здесь это известно, – небрежно бросил я. – Кажется, полиции мой паспорт не понравился.

– А что именно?

– Я забыл продлить его.

– Так как же вы пересекли границу Франции?

– Вы прямо как в полиции, месье, – рассмеялся я и пристально посмотрел на него, ожидая реакции, но он просто пожал плечами.

– Говорю же вам, мне интересны люди. – Он откинулся назад и оперся о подлокотник. – И кое-что обнаружил. А именно, что у всех мужчин, независимо от того, лжецы они или нет, есть нечто общее. Знаете что?

– Нет.

Ру внезапно разогнулся, схватил меня за руку и постучал по ладони указательным пальцем.

– Любовь к деньгам, – негромко сказал он и отпустил меня. – Вы, Водоши, счастливчик, поскольку бедны и деньги вас не испортили. И политические игры вас не смущают. Появилась возможность подзаработать. Отчего вы ее не используете?

– Я вас не понимаю. – Я действительно не понимал его. – О какой возможности речь?

Ответил он не сразу. Я заметил краем глаза, что женщина перестала полировать ногти и, не выпуская из рук кисточки, прислушалась.

– Какой сегодня день недели, Водоши? – вымолвил он наконец.

– Как какой? Суббота, конечно.

Ру медленно покачал головой:

– Нет, Водоши, не суббота. Пятница.

Я издал удивленный смешок.

– Уверяю вас, месье, сегодня суббота.

Он снова покачал головой.

– Пятница, Водоши. – Он сощурил глаза и подался вперед. – Если бы я разузнал кое-какие сведения, которыми, как мне кажется, вы можете со мной поделиться, пять тысяч франков готов поставить на то, что сегодня пятница.

– И вы проиграете.

– Конечно, проиграю. И потеряю пять тысяч франков. Зато разживусь кое-какими сведениями.

И тут я понял, к чему он клонит. Мне предлагали взятку. Вспомнились слова Шимлера: «Он и шага не сделает, пока не будет во всем уверен». Этот человек видел, как я разговариваю с Шимлером. Возможно, даже видел, как я вхожу к нему в номер. Мне вдруг вспомнился звук закрывающейся двери, когда я выходил из четырнадцатого номера. Наверняка Ру уверен, что я пользуюсь доверим герра Хайнбергера, и готов заплатить за то, чтобы узнать его настоящее имя. Я равнодушно посмотрел на него.

– Не могу себе представить, месье, что я знаю такого, за что не жалко заплатить пять тысяч франков.

– Правда? Уверены?

– Уверен. – Я поднялся. – К тому же в очевидных случаях я пари не держу. Знаете, на минуту мне показалось даже, что вы это все всерьез.

– Уверяю вас, Водоши, – улыбнулся Ру, – в своих шутках я никогда не захожу слишком далеко. Вы куда отсюда едете?

– В Париж.

– В Париж? Почему?

– Потому что я там живу. – Я посмотрел ему прямо в глаза. – А вы, полагаю, возвращаетесь в Германию?

– Почему вы, собственно, решили, что я не француз? – Голос его понизился почти до шепота. На лице все еще играла улыбка, весьма зловещая улыбка. Я увидел, как на ногах у него напряглись мышцы, словно он готовится к прыжку.

– Вы говорите с небольшим акцентом. Не знаю почему, но я подумал, что вы немец.

– Я француз, Водоши, – покачал он головой. – Не забывайте к тому же, что иностранец вроде вас вряд ли способен различить подлинный французский говор. Так что не надо меня оскорблять. – Тяжелые веки опустились и почти полностью закрыли его выпученные глаза.

– Извините. Пожалуй, пора выпить аперитив. Не желаете присоединиться ко мне вместе с мадам?

– Нет, не желаю.

– Надеюсь я вас ничем не обидел?

– Напротив, рад был поболтать – очень рад. – В голосе его прозвучала преувеличенная сердечность, что мне совсем не понравилось.

– Спасибо на добром слове. – Я открыл дверь. – Au 'voir, Monsieur, au 'voir, Madame.[39]39
  До свидания, месье, до свидания, мадам (фр.).


[Закрыть]

– Au 'voir, Monsieur, – иронически откликнулся он, даже не приподнявшись.

Я закрыл за собой дверь. Удаляясь, я услышал, как в номере звучит пронзительный неприятный смех.

Спускаясь, я чувствовал себя последним идиотом. Вместо того чтобы качать воду из колодца, я сам уподобился колодцу. Вместо того чтобы умело вытягивать ценные сведения, я позволил, чтобы меня поставили в положение защищающейся стороны, и отвечал на вопросы с такой кротостью, будто нахожусь на скамье подсудимых. Более того, мне предлагали взятку. Этот человек явно догадался, что я сам придумал всю эту историю с ограблением. И, подобно Кохе, принял меня за мелкого воришку. Просто очаровательно! У бедняги Шимлера практически не было шансов переиграть такого человека, как Ру. Как обычно, я начал обдумывать сокрушительные удары, которые должен был нанести. Беда в том, что у меня извилины слишком медленно поворачиваются. Я тугодум, дурачок.

По дороге я столкнулся со Скелтоном.

– Привет, – сказал он, – вид у вас совершенно несчастный, словно у кукушонка под дождем.

– Так дождь и идет.

– Кохе говорит, это ненадолго. Только подумайте, какая чудесная погода ждет нас завтра. Сестра в холле, за аперитивом. Закажите мне бокал вермута, ладно? Я сейчас вернусь.

Он взбежал вверх по лестнице. Я побрел в холл, говоря себе, что меньше всего мне сейчас хочется думать о завтрашнем дне.

Мэри Скелтон наслаждалась обществом разодетого и надушенного Дюкло.

– Il faut dire l'amoo-ur.[40]40
  Надо говорить: любооовь (фр.).


[Закрыть] – Дюкло растягивал слова так, словно жевательную резинку пальцами изо рта вытаскивал.

– L'amoo-ur, – послушно повторила девушка и бросила в мою сторону полный отчаяния взгляд.

Дюкло отечески похлопал ее по плечу:

– Уже лучше, мадемуазель, уже лучше. – Он посмотрел на меня: – Такая красавица должна уметь произносить это слово. Согласны, месье?

Я пробормотал что-то невнятное.

– Во имя всего святого, избавьте меня от этого старого зануды. Едва Уоррен вышел, как он набросился на меня.

– Если мы будем говорить по-английски, ему быстро надоест и он уйдет. Что пить будете?

– Энглисский, энглисский, – радостно закудахтал месье Дюкло. – Я говорить на англиски.

– «Дюбонне сек».

– Как поживай, американская мисс? Хэлло!

– Я только что столкнулся с вашим братом. Он пьет вермут.

Месье Дюкло вклинился между нами:

– Хэлло. Президан Вильсон, карашо, а?

– Это-то еще к чему? – буркнула девушка. – Мне кажется, вы проявили чрезмерный оптимизм, мистер Водоши.

– Ничего, надо дать ему немного времени.

Месье Дюкло откашлялся.

– Президан Розувельт тоже карашо. О'кей!

– Ничего хорошего, – усмехнулась Мэри. – Лучше предложить ему выпить, как думаете?

– Пожалуй. – Я повернулся к Дюкло: – Выпьете с нами, месье?

– С наслаждением. – С необычайной живостью он нашел свободный стул. – Я предпочитаю «Перно». Мадемуазель хорошо понимает по-французски, только вот говорит мало. – Он погладил бороду. – Надо побольше практиковаться, мадемуазель. Говорить только по-французски. Так что общество месье Водоши вам не годится. – Он плотоядно подмигнул мне.

К счастью, в этот момент появились герр и фрау Фогель; он – в темно-сером костюме с высоким накрахмаленным воротником и ярко-желтым галстуком-бабочкой; она – в сногсшибательном «дневном» платье с воланами из надувного шифона, разлетающимися во все стороны. Оба широко улыбались.

– Господи на все твоя воля! – выдохнула Мэри. – Нет, я положительно должна выпить. Наверное, их тоже стоит пригласить, тогда соберется целая компания. Да, сегодня очередь Уоррена платить, не забудьте.

– Ну, это ему недорого встанет. Они пьют пиво. – Я встал и от имени Мэри пригласил Фогелей к нашему столику. Они просияли от удовольствия.

– Ну и погода, – бодро заметил герр.

– Точно! – подхватила фрау. – Очень мило со стороны фрейлейн пригласить нас за свой стол.

– Весьма, весьма. Спасибо, нам пива.

– Я говорю, – упрямо гнул свое месье Дюкло, – что мадемуазель не полезно разговаривать с месье Водоши. Говорить надо только по-французски. Так будет лучше.

– Мадемуазель очаровательна, на каком бы языке она ни говорила, – возразил герр Фогель. В то же время, – сдержанно добавил он, – полагаю, мне стоило бы поучить мадемуазель немецкому. – Он подтолкнул в бок жену, и оба залились громким смехом.

Я перевел.

– Можете сказать ему, – кивнула мне девушка, – что он, по-моему, душка, и если он всегда будет носить этот галстук, то я готова брать уроки.

– Мадемуазель Скелтон с благодарностью принимает ваше предложение.

Фогель с восторгом хлопнул себя по колену. Последовал новый взрыв смеха. В этот момент вернулся Скелтон.

– Ты угощаешь, – объявила девушка.

Он обвел глазами присутствующих.

– Собиралася ватага, виски, джин, вино и брага, – пропел он. – Что еще нужно для нашей швейцарской дамы? Напитки заказаны, сестренка?

– Да нет, братец. Для парочки – пиво обоим, пройдохе-французу, что справа от меня, – «Перно», мне «Дюбонне сек», а мистеру Водоши… да, мистер Водоши, а вы-то что пить будете?

Ответить я не успел. В холл вошел официант и направился прямо ко мне.

– Извините, месье, вас к телефону. Звонят из Парижа.

– К телефону? Меня? Вы уверены, что не ошиблись?

– Никак нет, месье, просят вас.

Я извинился перед присутствующими, прошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

– Да, слушаю.

– Здравствуйте, Водоши.

– Кто это?

– Комиссар полиции.

– Но официант сказал, что звонят из Парижа.

– Именно это телефонисту и велено было передать. Вы сейчас один?

– Да.

– Вы не в курсе, сегодня из «Резерва» никто не уезжает?

– Английская пара отправляется завтра утром.

– И это все?

– Нет. Я тоже завтра уезжаю.

– Это еще как прикажете понимать? Вы уедете не раньше, чем вас отпустят. Указания месье Бегина вам известны.

– Да, но мне было сказано покинуть пансионат.

– Кем сказано?

– Кохе. – Я почувствовал, как во мне волной поднимаются все накопившиеся за день обиды и переживания. Кратко и в высшей степени едко я пересказал все, к чему привели эти самые указания Бегина.

Комиссар выслушал меня не перебивая. Далее последовало:

– А вы уверены, что уезжают только англичане?

– Может, и нет, но мне это неизвестно.

Очередная пауза – и наконец:

– Что ж, очень хорошо. На данный момент это все.

– А мне-то что делать?

– Дальнейшие инструкции вы получите в свое время.

Комиссар повесил трубку.

Я тупо посмотрел на телефонный аппарат. Дальнейшие инструкции в свое время. Что ж, делать нечего. Я проиграл. Положив трубку на рычаг, я медленно встал со стула. Вечером надо будет собраться. А пока можно и выпить. От выпивки станет легче. Я как раз нуждался в том, чтобы мне стало легче.

И вдруг, уже направляясь к двери, я снова заметил расписание пароходных рейсов, которое за один только сегодняшний день проглядел дважды. В третьем чтении смысла явно не было, и все-таки я механически бросил взгляд на расписание.

В тот же момент у меня замерло сердце. Одна строчка бросилась в глаза.

Я размеренно прочитал ее вслух:

– «Граф Савойский» (водоизмещение 48 502 тонны). Отправление: Генуя, 11 авг.; остановки: Вильфранш (11 авг.), Неаполь (12 авг.), Гибралтар (13 авг.), прибытие в Нью-Йорк 19 авг.

А Скелтоны уверяли, что на следующей неделе встречают родителей, прибывающих «Графом Савойским» в Марсель.

Что же получается? Во-первых, «Граф Савойский» не заходит в Марсель, а во-вторых, на следующей неделе он будет более чем в трех тысячах миль от французского берега. Выходит, они лгали.

16
Беглецы

Я вернулся в холл, чувствуя, что сделанное мною открытие требует решительных действий, но не представляя, каких именно.

Скелтоны! Невероятно. Невозможно! И тем не менее имеется явное свидетельство тому, что они что-то скрывают. Я вспомнил тот момент, когда все мы оказались на террасе и Дюкло направил фотоаппарат на эту парочку. Они тогда отшутились, будто не хотят фотографироваться вместе. С чего бы это, ведь речь идет об обыкновенном невинном снимке брата и сестры. И еще: зачем им понадобилось приводить название итальянского лайнера? Быть может, заметая следы, они подсознательно остановились на корабле, принадлежащем стране, которая вызывает у них повышенный интерес? В самом имени «Скелтон» ничего итальянского, разумеется, не было, так ведь, если уж на то пошло, не было ничего итальянского и в имени «Клэндон-Хартли». Правда фотоаппарат у них другой – не нужный мне «Цейсс Контакс», а «Кодак Ретина». И тем не менее я не мог игнорировать любой след, пусть даже самый слабый. Вопрос заключался в том, как лучше поступить: напрямую представить им добытое мною свидетельство или обыскать их номер на предмет обнаружения своего фотоаппарата? Но что-то делать было нужно. Да, нужно. Но что? Я никак не мог решиться.

Когда я вернулся, как раз подали напитки и трибуну держал месье Дюкло. «Мне пива!» – бросил я вслед удаляющемуся официанту. Недовольный тем, что его прервали, месье Дюкло нахмурился.

– Если, – торжественно вещал он, – если французская промышленность – а я говорю как бизнесмен, – если французская промышленность окажется в руках санкюлотов, засевших в нынешних министерствах, финансовая система Франции, построенная императором, рухнет и под ее обломками погибнет вся Европа. Рухнет, – повторил он с нажимом.

Фрау Фогель озабоченно закудахтала.

– Если, – угрожающе продолжал оратор, – промышленность не будет освобождена от кандалов, которыми сковало ее правительство, и от подрывных действий подкупленных Москвой агитаторов-леваков, промышленники сами поднимутся на борьбу за свою свободу плечом к плечу с теми представителями церкви и государства, которые считают, что первейший долг правительства – защищать закон и порядок. Всех, кто встанет нам поперек дороги, мы перестреляем, как кроликов. Мы, бизнесмены, – становой хребет государства, его мощь, его щит против иностранных захватчиков, жадно глядящих в сторону наших границ. Франция должна быть сильна изнутри и снаружи, – тяжело дыша, закончил Дюкло свою речь.

Скелтоны зааплодировали.

– Я понял не более дюжины слов, – прошептал мне на ухо Уоррен, – но зрелище впечатляющее.

– Хорошо сказано, – поддержал француза Фогель. – Как швейцарец, я согласен с тем, что сильная Франция – это гарантия мира в Европе. Но мне кажется, месье преувеличивает угрозу ее границам. Не думаю, что даже при желании Германия отважилась бы напасть на Францию. Опасность, как говорит сам месье, таится внутри. Легкомысленные эксперименты социалистов уже поставили под угрозу стабильность франка. Нас, в Швейцарии, чрезвычайно заботит устойчивость франка.

– Вот именно, вот именно!

Месье Дюкло поднялся на защиту своего первоначального тезиса. Я сделал глоток пива – его только что принесли – и принялся незаметно наблюдать за Скелтонами.

Они явно наслаждались жизнью, то есть потешались про себя над тремя своими гостями. Их юные загорелые лица разгорелись от едва сдерживаемого смеха. Абсурдно подозревать эту парочку в таком серьезном преступлении, как шпионаж. Но ведь если посмотреть со стороны, то и в лжи их подозревать абсурдно. Тем не менее они солгали. А может, просто ошиблись? Или ошибся я? Или пароходная компания? Да нет, что за ерунда. К тому же какое отношение к шпионажу имеют правильные черты лица и загорелая кожа? Первое дается от рождения, второе – приобретенное. Надо что-то делать.

Случай представился раньше, чем я ожидал.

Месье Дюкло переходил к третьей части своего выступления, когда всех пригласили к обеду.

Столовая была меньше террасы, и там накрыли всего четыре стола. Когда вошла наша компания, два уже были заняты: один Клэндонами-Хартли, другой – Ру и мадемуазель Мартен. Месье Дюкло, продолжавший разглагольствовать о неизбежности упадка социализма, сел с Фогелями. Я оказался за четвертым столом со Скелтонами.

Усаживаясь, Уоррен Скелтон только тяжело, но облегченно вздохнул.

– Дюкло, конечно, славный старикан, – сказал он. – Но его бывает слишком много. Право, настоящий цирк.

– А ты что, не согласен с ним?

– Не согласен с чем? Я так и не разобрал, за правительство он или против.

– Тогда с чего же ты, братец, взял, что это цирк? – осведомилась Мэри.

– Да по манере говорить.

– Ну, это глупость. Мистер Водоши, как вы считаете, то, что говорил этот старик француз, цирк или нет?

– Боюсь, я не очень прислушивался.

– Хороший ответ! – похвалил меня Уоррен. – Но он только подтверждает мои слова. Он не слушал, потому что слушать было нечего. Это был цирк. Согласитесь, мистер Водоши.

– Честно говоря, мысли мои были заняты телефонным звонком.

– А что, плохие новости?

– Плохие, хотя и нельзя сказать, что неожиданные. Завтра утром я отбываю.

Оба всплеснули руками.

– Это действительно плохо, – вздохнула Мэри. – Не с кем будет поговорить.

– И выпить тоже.

– И узнать, о чем говорят другие.

– А на день-другой задержаться никак нельзя?

– Ну, для вас-то это, может, только на пользу, – грустно улыбнулся я. – Вы не научитесь французскому, пока не начнете говорить на нем. В этом отношении месье Дюкло прав. Тем не менее я надеюсь, мы не говорим друг другу «прощайте». Разве вы не собираетесь со своими родителями в Париж? Насколько я понимаю, они приезжают уже на следующей неделе?

Уоррен на секунду заколебался и бросил быстрый взгляд на сестру.

– Ну да, конечно. Только мы почти сразу уезжаем. На самом деле они сюда совсем ненадолго.

– Жаль. А я уж собрался было показать вам обоим Париж. Когда, говорите, они здесь будут?

– Точно не могу сказать. Мэри, ты не помнишь, когда приходит их пароход?

– В четверг они будут в Марселе. – Она ткнула его в бок, и Уоррен так и подскочил на месте. – И как ты умудрился забыть? Вот вам любящий сын, мистер Водоши. Не видел дорогих родителей почти месяц – и не может вспомнить, когда они приезжают. Ну, чем нас сегодня кормят?

На какое-то время разговор перешел на всякие мелочи. Уоррен предложил заказать на ужин бутылку «Шато Понт-Кане», урожая 1929 года, чтобы, как он выразился, «пожелать счастливого пути отъезжающему гостю», настаивая на том, что и вечером платит он. Лишь некоторое время спустя мне удалось снова перейти в наступление.

– Между прочим, – удалось мне наконец вклиниться в разговор, – я и не знал, что суда «Италия лайн» заходят в Марсель. Я думал – в Вильфранш.

Уоррен не донес вилку до рта и удивленно посмотрел на меня:

– Вроде да. А что?

– Так мне казалось, вы говорили, что ваши родители идут на «Графе Савойском».

Уоррен перевел взгляд на сестру:

– Разве я говорил это, Мэри?

– Право, не помню. – Она покачала головой.

– Наверное, речь шла о каком-то другом корабле, мистер Водоши. – Он отправил в рот кусок цыпленка.

– Скорее всего. Не знаю даже, отчего у меня сложилось впечатление, будто я именно от вас это слышал.

Он настороженно посмотрел на меня.

– Возможно, я сказал, что они прибывают на иностранном судне.

– Не говори, что я тебя не предупреждала, – быстро вставила девушка. – В Соединенных Штатах полно людей, которые как-то не так понимают нашего Уоррена. Как вы думаете, могу я попросить еще одну порцию?

– Ты растолстеешь, – заметил ее брат. – Как раз сегодня мне это бросилось в глаза. «Сестрица Мэри становится толстухой», – сказал я себе.

– Интересно, наверное, разговаривать с самим собой. Ты как, больше споришь или на все говоришь «да», «точно» и так далее?

– Ну, не так односложно. Например, сегодня утром я сказал: «Да, сэр, она точно толстеет, но очень злится, когда говоришь ей это». Так оно и есть, не правда ли?

– Неправда. Я не злюсь, мне просто обидно.

Трапеза, сопровождаемая взрывами смеха, продолжалась, но я заметил, что девушка все чаще впадает в молчание, а веселость у нее немного искусственная, лихорадочная. На предложение выпить в холле ликер она согласилась лишь после некоторого колебания. Когда мы поднялись из-за стола, Фогелей, Дюкло и Клэндонов-Хартли в столовой уже не было.

У выхода Мэри остановилась.

– Не люблю находиться в помещении, – сказала она. Уоррен, не посмотришь, дождь еще идет?

Он подошел к окну и выглянул наружу. Я почувствовал, как она сжимает мою ладонь, и с удивлением оглянулся. Она упреждающе сдвинула брови.

– Мне надо поговорить с вами, мистер Водоши, – быстро прошептала она. – Придумайте какой-нибудь предлог, как отделаться от Уоррена, и возвращайтесь сюда. А он пусть посидит в холле.

Не успел я ответить, как брат вернулся.

– Кажется, еще моросит, но точно не скажу – уже слишком темно. Так или иначе, всюду мокро. Боюсь, сегодня вечером придется сидеть взаперти.

– Ну что ж, так тому и быть. Вы двое спускайтесь, я догоню вас через минуту. Жакет накину.

Мы спустились в холл. Я заказал три бренди и, под предлогом того, что забыл в номере сигареты, вернулся в столовую. Мэри ждала меня у двери. Она немного запыхалась.

– Где можно поговорить, чтобы нам никто не мешал?

– В читальне англичане.

– В таком случае, если не возражаете, останемся здесь. – Она настороженно огляделась по сторонам. – Если кто-нибудь увидит, подумают, что мы просто столкнулись на лестнице.

Я был сбит с толку. Все это выглядело весьма подозрительно.

– Право, я не понимаю…

– Вижу, что не понимаете, – нетерпеливо сказала она. – Позвольте объяснить, только не перебивайте. Уоррен забеспокоится что это с нами случилось.

Я неопределенно кивнул.

– Слушайте, – начала Мэри, – я знаю, мы говорили, что родители приходят на «Графе Савойском», но как вы узнали, что это вранье? А вы ведь узнали это, верно?

– Да. В кабинете висит расписание рейсов. Еще вчера «Граф Савойский» должен был прибыть в Нью-Йорк из Генуи.

– Выходит, вы нас проверяли?

– Проверял? Ничуть. Просто случайно увидел расписание, вот и все.

– Ну тогда слава Богу, – с облегчением вздохнула Мэри. – Я уже отругала Уоррена за длинный язык. Но он настаивал на том, чтобы придумать правдоподобную, по его словам, историю. Видите ли, дома никто не знает, что мы здесь. Уоррен, конечно, взбесится, если узнает, что я вам все это рассказываю, но он такой дурак. А я понимаю, если вам все не рассказать и не привлечь на свою сторону, вы сами в конце концов до всего докопаетесь и будет только хуже.