Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

4
«Разведка местности»

Последующие два часа мне вспомнить довольно трудно. Знаю только одно: когда я добрался до своего номера, меня занимал единственный вопрос – есть ли поезд из Тулона в Париж в воскресенье днем? Припоминаю, я бросился к чемоданам и принялся лихорадочно рыться в поисках расписания.

Может показаться странным: перед лицом большой, настоящей беды меня занимала такая ерунда, как расписание поездов до Парижа. Но в стрессовых ситуациях люди и впрямь странно ведут себя. Пассажиры тонущего судна возвращаются к себе в каюты, чтобы успеть захватить какие-то мелкие личные вещи, когда за борт спускают последнюю спасательную шлюпку. На пороге смерти, глядя в глаза вечности, люди тревожатся о маленьких неоплаченных счетах.

Меня же беспокоила перспектива опоздать к началу занятий в понедельник. Месье Матис – человек в высшей степени пунктуальный. Он терпеть не мог, когда кто-то опаздывал – ученики ли, преподаватели. Неудовольствие свое он высказывал в самых едких выражениях и громким голосом, выбирая момент, когда это должно было произвести особенно сильное впечатление на публику. Разнос обычно происходил несколько позже совершенного проступка. И ожидание выматывало.

«Если, – рассуждал я, – удастся сесть на поезд в Тулоне в воскресенье днем, то в школу я успеваю». Вспоминаю, какое облегчение я испытал, обнаружив, что есть поезд, прибывающий в Париж в понедельник в шесть утра.

Голова у меня была словно в тумане. Бегин ясно сказал, что в субботу мне отсюда не вырваться. Кошмар! Месье Матис будет очень недоволен. А если уехать в воскресенье, успею ли я в Париж вовремя? Да, слава Всевышнему, успею! Все хорошо.

Если бы в тот момент кто-нибудь сказал, что и в воскресенье мне выбраться не удастся, я бы только недоверчиво рассмеялся. Но в этом смехе были бы истерические нотки, потому что, сидя на полу, рядом с открытым чемоданом, я чувствовал, как меня все сильнее охватывает страх. Сердце колотилось, а дыхание стало частым, как при беге. Я судорожно глотал слюну, испытывая странное ощущение, будто таким образом можно унять сердцебиение. В результате мне очень захотелось пить, и через некоторое время я поднялся, подошел к умывальнику и налил себе воды в стакан для зубной щетки. Потом вернулся на место и пнул ногой крышку чемодана. В тот же момент услышал, как в кармане хрустнул лист бумаги, переданный мне Бегином. Я сел на кровать.

Не меньше часа, наверное, сидел я, тупо вглядываясь в буквы и слова. Я читал и перечитывал их. Имена казались шифром, бессмысленным набором знаков. Я закрыл глаза, снова открыл, прочитал в очередной раз. Эти люди мне не были знакомы. День назад я остановился в гостинице с большой прилегающей территорией. При встрече за едой я раскланивался со всеми. Не более того. Со своей плохой памятью на лица, столкнувшись с любым из них на улице, я скорее всего прошел бы мимо. Тем не менее у кого-то из них был мой фотоаппарат. Один из тех, с кем я здоровался, – шпион. Кому-то из них заплатили, чтобы он (или она) тайно проник в военную зону, сфотографировал укрепления и орудия, так чтобы однажды военные корабли подошли на близкое расстояние и открыли прицельный огонь, который разнесет на куски бетонные укрепления и орудия, уничтожит людей. И в моем распоряжении было два дня, чтобы выяснить, кто это.

В голове мелькнула глупая мысль, что сами имена выглядели вполне безобидно.

Месье Робер Дюкло. Франция, Нант

Месье Андре Ру. Франция, Париж

Мадемуазель Одетт Мартен. Франция, Париж

Мистер Уоррен Скелтон. США, Вашингтон, округ Колумбия

Мисс Мэри Скелтон. США, Вашингтон, округ Колумбия

Герр Вальтер Фогель. Швейцария, Констанц

Фрау Хульде Фогель. Швейцария, Констанц

Майор Герберт Клэндон-Хартли. Англия, Бакстон

Миссис Мария Клэндон-Хартли. Англия, Бакстон

Герр Эмиль Шимлер. Германия, Берлин

Альберт Кохе (управляющий). Швейцария, Шафхаузен

Сюзанна Кохе (его жена). Швейцария, Шафхаузен.

Такой список можно составить почти в любом маленьком пансионате на юге Франции. Всегда найдется английский военный с женой. Американцы, может, встречаются не всегда, но часто. Швейцарцы, ну и, чтобы разбавить эту публику, несколько французов. Немец – это, конечно, странновато, но не слишком. А швейцарец в роли управляющего так и вовсе ничего особенного.

Ну и что мне прикажете делать? С чего начать? Тут я вспомнил указания Бегина насчет фотоаппаратов. Надо было выяснить, у кого из этих людей есть аппарат, и доложить ему. Я с радостью ухватился за эту зацепку.

Самое простое и очевидное – затеять разговор со всеми по очереди, один на один или попарно, и между делом подойти к фотографии. «Между прочим, – скажу я, – это не вас я тут на днях видел с камерой в руках?» «Нет, – ответят мне, – никакой камеры у меня нет». Или: «Да, хотя вряд ли что-нибудь получится. У меня всегда выходят плохие снимки». А я хитро и коварно замечу: «Ну, все зависит от техники». «Пожалуй, – последует ответ, – но у меня дешевый аппаратик».

Впрочем, нет, не пойдет. Начать стоило с того, что мои разговоры никогда не шли так, как задумано. Когда со мной заговаривают, я, как правило, ограничиваюсь ролью слушателя. Но было и еще кое-что. Предположим, шпион уже обнаружил, что его снимки пропали, а вместо бетонных укреплений и орудий у него на фотографиях веселые сцены карнавала в Ницце. Даже если он сразу и не сообразил, что в руках у него чужой фотоаппарат, он точно заподозрил неладное и будет настороже. Любой, кто заговорит с ним о фотографии, немедленно вызовет подозрения. Нет, нужно было придумать какой-то более изощренный ход. Мне не терпелось приступить к делу.

Я взглянул на часы. Без четверти семь. Из окна было видно, что на скамейке все еще кто-то сидит. Я заметил пару ботинок и короткую тень, падающую на полоску песка. Пригладив волосы, я вышел наружу.

Иные заводят знакомство с величайшей легкостью. Иные обладают некоей таинственной гибкостью ума, которая позволяет им быстро приспосабливаться к ходу мыслей незнакомца. Они мгновенно проникаются его интересами. Они улыбаются. Незнакомец улыбается в ответ. Следует обмен репликами. Не проходит и минуты, как они уже друзья, мило болтающие о разных пустяках.

Я такого дара лишен. Сам я первым вообще разговор не начинаю, ко мне должны обратиться. Но даже в этом случае волнение, помноженное на страстное желание выглядеть доброжелательным, порождает либо чопорность, либо, напротив, чрезмерную развязность. В результате незнакомцы находят меня либо человеком замкнутым и высокомерным, либо ожидают какого-нибудь подвоха с моей стороны.

Тем не менее, спускаясь по каменным ступеням к пляжу, я твердо решил, что хоть раз попробую избавиться от своей застенчивости. Следует быть открытым и добросердечным, надо придумать что-нибудь забавное, затеять разговор, вести себя непринужденно. Это работа.

Маленький пляж уже полностью был в тени, и легкий ветерок с моря раскачивал кроны деревьев; впрочем, было все еще тепло. За спинками лежаков можно было увидеть две мужские и две женские головы; спустившись до конца лестницы, я услышал, что их обладатели пытаются говорить друг с другом по-французски.

Я прошел несколько шагов по песку, уселся неподалеку от лежаков рядом с козлами, на которых красили какой-то ялик, и устремил взгляд в море.

Бегло посмотрев в ту сторону, я увидел, что ближе всего ко мне сидят молодой человек лет двадцати трех и девушка лет двадцати. Они были в купальных костюмах, и наверняка именно их загорелые ноги я видел нынче утром с террасы. Судя по их французскому, это были американцы, Уоррен и Мэри Скелтон.

Двое других сильно отличались от них: это была пожилая и очень тучная пара. Помнится, их я уже видел. У мужчины было лоснящееся лунообразное лицо и торс, напоминающий издали почти идеально сферическую форму. Отчасти такому впечатлению способствовали темные брюки с короткими и узкими штанинами. Пояс, и без того высокий, благодаря тугим подтяжкам облегал его круглое тело едва ли не на уровне подмышек. В брюки была заправлена тенниска с расстегнутым воротом, куртки на нем не было. Он словно сошел с карикатур «Симплициссимуса». Его жена – а это явно были швейцарцы – оказалась чуть повыше его и выглядела очень неопрятно. Она все время смеялась, а когда не смеялась, то казалось, что вот-вот засмеется. Муж от жены не отставал. Оба производили впечатление людей простодушных и непринужденных, как дети.

Похоже, Скелтон пытался объяснить герру Фогелю суть американской политической системы.

– Il y a, – терпеливо растолковывал он, – deux parties seulement, les Républicaines et les Democrates.[11]11
  У нас только две партии – республиканцы и демократы (фр.).


[Закрыть]

– Oui, je sais bien, – живо перебил его герр Фогель, – mais quelle est la différence entre les deux? Est-ce-que les Républicaines sont des socialistes?[12]12
  Это понятно, но в чем разница между ними? Республиканцы – это социалисты? (фр.)


[Закрыть]

Молодые американцы издали вопль ужаса. Швейцарцы радостно захохотали. За дело взялась мисс Скелтон. Впрочем, ее французский был не многим лучше, чем у брата.

– Mais non, Monsieur. Ces sont du droit – tous les deux. Mais les Républicaines sont plus au droit que les Democrates. Ca c'est la différence.[13]13
  Да нет же, месье. И те и другие правые. Но республиканцы правее демократов. В этом и состоит различие (фр.).


[Закрыть]

– Il n'y a pas de socialistes aux Etats-Unis?[14]14
  А социалистов в Соединенных Штатах нет? (фр.)


[Закрыть]

– Oui, il у a quelques-uns mais on s'appelle.[15]15
  Есть, есть немного, которые так себя называют… (фр.)


[Закрыть] – Она споткнулась и беспомощно повернулась к брату. – Слушай, как будет по-французски «радикалы»?

– Попробуй так и сказать: radicals.[16]16
  Которые называют себя радикалами (фр.).


[Закрыть]

– On s'appelle radicals, – с сомнением в голосе договорила девушка.

– Ah oui, je comprend,[17]17
  Понимаю (фр.).


[Закрыть] – кивнул герр Фогель и быстро передал смысл сказанного жене на немецком.

Фрау Фогель осклабилась.

– Говорят, – продолжал ее муж на своем убогом французском, – что во время выборов решающую роль играют гангстеры (гарнгстиерс, в его огласовке). Это что – вроде как партия центра? – Сказано это было с видом человека, переводящего ни к чему не обязывающий разговор на серьезные рельсы.

Девушка беспомощно усмехнулась. Ее брат, набрав в грудь побольше воздуха, принялся с величайшим тщанием объяснять, что к чему, и, к явному изумлению герра Фогеля, выяснилось, что девяносто девять процентов жителей Соединенных Штатов в жизни не видели гангстера, а покойный Джон Диллинджер – далеко не типичный гражданин этой страны. Но его французский скоро иссяк.

– Il у a, sons doute, – признал он, – une quantité de… quelque.[18]18
  Несомненно, у нас есть некоторое количество… несколько (фр.).


[Закрыть] Мэри, – жалобно сказал он, – как, черт возьми, будет по-французски «взяточник»?

Вот тут-то удача мне и улыбнулась. Возможно, преподавание вырабатывает некий учительский импульс, что-то вроде чувства голода или страха, которые стоят превыше любых социальных ограничителей.

– Chantage – вот подходящее слово, – подсказал я.

Все повернулись ко мне.

– О, спасибо большое, – сказала девушка.

У ее брата загорелись глаза.

– Вы что, по-французски говорите так же свободно, как по-английски?

– Да.

– В таком случае, – с некоторым металлом в голосе сказал он, – не откажите в любезности объяснить этому недоумку слева от нас, что слово «гангстер» в Америке пишется со строчной буквы, а в конгрессе они не представлены. По крайней мере в открытую. Можете также добавить, что, коли на то пошло, в Америке не все дрожат от страха пред японским вторжением, что пища у нас содержится не только в консервных банках и не все живут в Эмпайр-Стейт-билдинг.

– С удовольствием.

Девушка улыбнулась:

– Мой брат шутит.

– Ничуть! Этот тип просто чокнутый! Надо, чтобы кто-нибудь его просветил.

Фогели прислушивались к нам со смущенной улыбкой. Я перевел сказанное на немецкий, стараясь по возможности смягчать выражения. Они покатились со смеху. Между взрывами смеха герр Фогель пояснил, что американцев просто нельзя дразнить. Партия гангстеров! Эмпайр-Стейт-билдинг! Новые раскаты смеха. Швейцарцы явно были не так уж и наивны.

– Что это они? – вскинулся Скелтон.

Я перевел. Он ухмыльнулся:

– А ведь по виду не скажешь, что они себе на уме, верно? – Молодой человек нагнулся, чтобы разглядеть Фогелей получше. – Вот так подрывается вера в человека. Кто они, немцы?

– Нет, швейцарцы.

– Старикан, – заметила девушка, – выглядит точь-в-точь как Труляля и Траляма[19]19
  Персонажи сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье».


[Закрыть] на картинках Теньела. Чего это он так штаны носит?

– Наверное, швейцарская мода, – предположил ее брат.

Объект обсуждения настороженно смотрел на нас. Потом обратился ко мне:

– Die jungen Leute haben unseren kleinen Spass nicht übel genommen?[20]20
  Надеюсь, молодежь не восприняла дурно нашу невинную шутку? (нем.)


[Закрыть]

– Он надеется, что не обидел вас, – объяснил я Скелтону.

Молодой Скелтон явно удивился.

– О Господи, да нет же, конечно. Слушайте. – Он повернулся к Фогелям и прижал руку к сердцу. – Nous sommes très amusés. Sie sind sehr liebenswürdig.[21]21
  Нам самим смешно; вы очень любезны (фр., нем.).


[Закрыть] Вот черт, – на этом месте он запнулся, – лучше вы ему скажите, ладно?

Что я и сделал. Со всех сторон последовали кивки и улыбки. Потом Фогели заговорили друг с другом.

– Слушайте, на скольких же языках вы говорите? – спросил Скелтон.

– На пяти.

Он хрюкнул с отвращением.

– В таком случае объясните, пожалуйста, только попонятнее, – вставила девушка, – как вы учите иностранный язык? Не обязательно пять, давайте сейчас остановимся на одном. Как? Нам с братом очень интересно.

Я смутился. Пробормотал что-то насчет жизни в разных странах, про то, как тренировал «языковой слух», а потом перевел разговор на другое – давно ли они здесь, в «Резерве». Мол, что-то за столом я вас не видел.

– Да мы здесь неделю, – сказал он. – На следующей неделе родители приезжают, пароходом «Граф Савойский». Мы их встречаем в Марселе. Но вы-то приехали только во вторник вечером, верно?

– Да.

– Тогда понятно, почему вы нас не видели. Мы в основном завтракаем у себя в номерах, а вчера Кохе нанял для нас машину, и мы на целый день уехали. Хорошо, что наконец-то можно с кем-то поговорить по-английски. Кохе вообще-то изъясняется неплохо, но ему не хватает терпения. А так – только майор-англичанин и его жена. Но он задавака, а она вообще рта не открывает.

– Понимаете, – вставила его сестра, – чтобы говорить с Уорреном, действительно требуется терпение.

Я все больше убеждался, что эта не отличавшаяся красотой девушка была тем не менее на редкость привлекательна. У нее был слишком большой рот, не слишком ровный нос, плоское из-за слишком выдающихся скул лицо. Но в манере говорить, в самом движении губ угадывались чувство юмора и ум, а нос и скулы остановили бы внимание живописца. Кожа у нее была гладкая, чистая и смуглая, а густая грива светлых, с рыжеватым оттенком, волос, рассыпавшихся по спинке лежака, переливалась самым соблазнительным образом. В общем, в какой-то момент я решил, что она почти красива.

– Беда с французами заключается в том, – говорил меж тем ее брат, – что они выходят из себя, если не умеешь правильно говорить на их языке. Я вот, например, никогда не злюсь, если француз не умеет говорить на хорошем американском наречии.

– Наверное, дело в том, что большинство рядовых французов просто любят звучание своей речи. Для них слушать дурной французский – это все равно что для вас упражнения человека, берущего первые уроки игры на скрипке.

– Ну, к его музыкальному слуху апеллировать не стоит, – заметила девушка. – Дай ему волю, он на губной гармошке вам сыграет. – Она поднялась и поправила купальник. – Ну что ж, пора, наверное, еще что-нибудь на себя надеть.

Герр Фогель вытащил из кресла свое ожиревшее тело, сверился со своими чудовищных размеров часами и громко объявил по-французски, что времени четверть восьмого. Затем он еще сильнее натянул подтяжки и начал собирать свои и женины вещи. Мы гуськом направились к лестнице. Я оказался позади американца.

– Между прочим, сэр, – сказал он, трогаясь с места, – я недослышал вашего имени.

– Йожеф Водоши.

– А я – Скелтон. Это моя сестра Мэри.

Но я едва расслышал его. На жирной спине герра Фогеля болтался фотоаппарат, и я изо всех сил пытался вспомнить, где я видел такой же. Потом вспомнил. Это был «Фойгтлендер» в футляре.

Особенно теплыми вечерами ужин в «Резерве» сервировали на террасе. По таким случаям над ней натягивали тент, а на столы ставили лампы. Когда их зажигали, выглядело все очень жизнерадостно.

В тот вечер я решил выйти на террасу первым. Прежде всего я сильно проголодался. А во-вторых, хотелось не спеша, одного за другим, разглядеть постояльцев. Но когда я пришел, трое из них уже были на месте. Один из них, мужчина, сидел в одиночестве позади меня, так что рассмотреть его я мог, только развернув свой стул на сто восемьдесят градусов. Пришлось ограничиться пристальным, по возможности, взглядом на пути к своему месту.

Лампа на его столе, да еще то, что сидел он, низко наклонившись к тарелке, позволяли мне увидеть лишь голову с коротко стриженными седеющими светлыми волосами, зачесанными набок, без пробора. На нем была белая, с короткими рукавами, рубашка и брюки из грубой льняной ткани явно французского производства. Вероятно, либо Андре Ру, либо Робер Дюкло.

Я сел и сосредоточил внимание на двух других.

Оба сидели, выпрямив спины, глядя друг на друга через стол; он – узкоголовый мужчина с седеющими каштановыми волосам и редкими усиками, она – меланхоличная костлявая женщина средних лет с нездоровым цветом лица и аккуратно причесанными светлыми волосами. На ней были белая блуза и черная юбка, на нем – серые фланелевые брюки, коричневая, в полоску, рубаха, форменный военный галстук и просторная полосатая куртка для верховой езды. Пока я разглядывал мужчину, он взял со стола бутылку дешевого кларета и поднял ее на свет.

– Знаешь, дорогая, – донесся до меня его голос, – мне кажется, новый официант прикладывается к нашему вину. Я еще за обедом тщательно отметил уровень.

Уверенный голос выдавал представителя верхушки английского среднего класса. Женщина едва заметно пожала плечами. Такой разговор ей явно был не по душе.

– Видишь ли, дорогая, – продолжал он, – я из принципа обращаю внимание на подобное. Этого малого следует осадить. Я намекну Кохе.

Я заметил, что женщина снова пожала плечами и слегка прикоснулась салфеткой ко рту. Трапеза продолжалась в молчании. Явно это были майор и миссис Клэндон-Хартли.

Начали подходить другие обитатели пансионата.

Фогели сели позади английской пары, рядом с балюстрадой. Еще одна пара устроилась за столиком у стены.

Они были явно французами. Темноволосому, пучеглазому, с небритым подбородком мужчине на вид было лет тридцать пять. Женщине, худощавой блондинке в атласной пляжной накидке, с поддельными, каждая величиной с виноградину, жемчужными серьгами, немного побольше. Отодвигая для нее стул, мужчина погладил ей руку. В ответ она украдкой сжала ему пальцы и поспешно обежала взглядом террасу, не заметил ли кто. Герр Фогель подмигнул мне из-за своего столика.

Я решил, что блондинка – скорее всего Одетт Мартен. Ее спутник – либо Дюкло, либо Ру.

Когда официант забирал у меня тарелку из-под супа, я задержал его.

– Месье?

– Кто этот господин с седой бородой?

– Месье Дюкло.

– А тот, с блондинкой?

Официант скромно улыбнулся.

– Это месье Ру и мадемуазель Мартен. – Слово «мадемуазель» он произнес с едва заметным нажимом.

– Ясно. А где же герр Шимлер?

Официант удивленно приподнял брови:

– Герр Шимлер, месье? Такого у нас в «Резерве» нет.

– Вы уверены?

– Совершенно уверен, месье. – Сказано было с некоторым холодком.

Я обернулся.

– А кто же этот господин за угловым столиком?

– Месье Поль Хайнбергер, швейцарский писатель и друг месье Кохе. Вам рыбу, месье?

Я кивнул, и официант поспешно отошел от моего столика.

Секунду-другую я сидел неподвижно. Затем спокойно, но дрожащей рукой нашарил в кармане составленный Бегином список, прикрыл его салфеткой и еще раз внимательно прочитал.

Впрочем, я и так заучил его наизусть. Имени Хайнбергера в нем не было.

5
«Эмиль»

Боюсь, у меня немного пошла кругом голова. Поедая рыбу, я дал волю воображению. Я так и предвкушал встречу с Бегином, которая последует за моим открытием. Я наслаждался каждым ее мгновением и любовно обдумывал каждое свое слово.

Я буду холоден и высокомерен.

«Итак, месье Бегин, – начну я. Или лучше иначе: – Итак, Бегин! Получая от вас этот список, я, естественно, исходил из того, что в нем содержатся имена всех обитателей „Резерва“, за исключением обслуги. И что же? Первое, что выяснилось, – в нем нет никакого Поля Хайнбергера. Что вам о нем известно? Почему его имени нет в регистрационной книге пансионата? Эти вопросы требуют немедленного ответа. Далее, друг мой, советую досмотреть его личные вещи. Я буду сильно удивлен, если вы не обнаружите среди них фотоаппарат марки „Цейсс Айкон Контакс“ с пленкой, на которой запечатлены сцены карнавала в Ницце».

Официант забрал мою тарелку.

«И еще одно, Бегин. Проверьте Кохе. Официант утверждает, что Хайнбергер – его друг. Отсюда следует, что Кохе каким-то образом связан со всей этой историей. Меня это не удивляет. Я сразу заметил, что он проявляет подозрительный интерес к моему аппарату. Да, его стоит основательно проверить. Вы ведь решили, что все про него знаете, не так ли? Ну так я на вашем месте не был бы столь уверен. Опасно, знаете ли, друг мой, делать слишком поспешные заключения».

Официант принес большую порцию фирменного блюда – Coq au Vin a la Réserve.[22]22
  Петух в вине а-ля «Резерв» (фр.).


[Закрыть]

«Вам сильно повезло, дорогой мой Бегин, что у вас оказался такой помощник, как я».

Нет, это будет слишком напыщенно и прямолинейно. Лучше что-нибудь поострее: «Дорогой мой Бегин, всегда проверяйте людей с именами, звучащими как Хайнбергер».

Нет, неуклюже как-то. Может, лучше просто ехидно улыбнуться? Я начал отрабатывать ехидную улыбку, и при четвертой попытке эти упражнения заметил официант. Он с тревогой посмотрел на меня и поспешил подойти.

– Что-нибудь не так с вашим блюдом, месье?

– Нет-нет, все в порядке. Очень вкусно.

– Извините, месье, я просто подумал…

– Все отлично.

Покраснев, я принялся за еду.

Но перерыв вернул меня на землю. В конце концов, такое ли уж важное открытие я сделал? Этот Поль Хайнбергер вполне мог приехать сегодня днем. И если так, администрация пансионата просто еще не успела передать в полицию его паспортные данные. Но в таком случае где же Эмиль Шимлер? Официант твердо заявил, что человек с таким именем в пансионате не останавливался. Возможно, он ошибается. А может, ошиблась полиция. В любом случае мне ничего не остается, кроме как завтра утром представить Бегину доклад. Надо выждать. Между тем время шло. Раньше девяти утра Бегину не позвонишь. Значит, больше двенадцати часов уйдут впустую. Двенадцать из примерно шестидесяти. Мысль о том, что я могу не выбраться отсюда до воскресенья, доводила до безумия. Если бы можно было написать месье Матису, все объяснить или хотя бы приврать, что я заболел. Но этот путь был для меня закрыт. Так что же делать? Этот тип, у которого мой фотоаппарат. Он ведь не дурак. Шпионы – люди умные, хитрые. Что же я рассчитываю узнать? За шестьдесят часов! Для меня что шестьдесят часов, что шестьдесят секунд.

Официант унес тарелку. При этом он бросил неодобрительный взгляд на мои руки. Я опустил глаза и обнаружил, что, теребя пальцами ложку, я наполовину согнул ее. Я поспешно выпрямил ложку, встал и вышел с террасы. Есть больше не хотелось.

Я прошел через все здание и оказался в саду. На одной из нижних террас была ниша с видом на пляж. Обычно она пустовала. Туда я и направился.

Солнце зашло, стемнело, над холмами, освещая залив, уже мерцали звезды. Ветерок немного усилился, неся с собой слабый запах водорослей. Я положил разгоряченные ладони на холодный мрамор парапета и подставил ветру лицо. Где-то в саду, у меня за спиной, квакали лягушки. Вода с едва слышным шорохом набегала на песок.

Далеко в море мигнул и погас огонек. Может, корабли сигналили друг другу? Один, скажем, пассажирский лайнер, стремительно скользящий по маслянистой поверхности моря на восток, другой – пустой сухогруз, направляющийся в Марсель. На лайнере, наверное, танцевали или стояли у перил на прогулочной палубе, глядя на расстилающуюся позади лунную дорожку и прислушиваясь к плеску воды о борт. Внизу, в машинном отделении, под рев бойлеров и стук моторов исходили потом полуобнаженные матросы-индийцы. Если бы только я…

Внизу, обшаривая фарами берег, проехала в сторону Тулона и вскоре скрылась в тени деревьев какая-то машина. Если только я…

На посыпанном гравием склоне заскрипели шаги. Кто-то спускался по ступеням, ведущим к террасе. Шаги стихли внизу. Я Бога молил, чтобы этот человек, кем бы он ни был, повернул направо и не пошел в мою сторону. Наступила настороженная тишина. Потом я услышал звук – зашелестело какое-то ползучее растение, прикрывающее вход в нишу, – и на фоне иссиня-черного неба показались голова и плечи мужчины. Это был майор.

Первым моим побуждением было встать и уйти. Меньше всего мне сейчас хотелось общаться с майором Клэндоном-Хартли из Бакстона. Потом я вспомнил характеристику, данную ему молодым Скелтоном, – «задавака». Вряд ли он снизойдет до разговора со мной. Но я ошибся.

Правда, перед тем как открыть рот, он минут десять, наверное, в молчании простоял рядом со мной, опираясь на парапет. Честно говоря, я почти забыл о его существовании, когда он откашлялся и заметил, что сегодня прекрасный вечер.

Я согласился.

Снова последовала долгая пауза.

– Что-то прохладно для августа.

– Пожалуй. – Интересно, его на самом деле занимала погода или это был просто предлог, чтобы начать разговор? Если первое, то из вежливости мне следовало бы сказать что-нибудь о ветре. Не зря же я так долго жил в Англии.

– Вы надолго?

– День-другой с женой пробудем.

– В таком случае, наверное, еще увидимся.

– Буду рад.

Как-то не очень вяжется с «задавакой».

– Я бы не подумал, что вы британец. Но перед ужином услышал, как вы говорите с этим молодым американцем. Не обижайтесь, но на британца вы не похожи.

– Обижаться тут нечего. Я венгр.

– Ах вот оно что! А я было подумал, что британец. Так моя благоверная решила, но она не слышала вашей речи.

– Я прожил в Англии десять лет.

– Тогда все понятно. Воевали?

– Нет, слишком молод был.

– А, ну да, ну да, конечно. Нам, старой гвардии, трудно понять, что та война – это уже седая история. Сам-то я прошел все четыре года, с четырнадцатого по восемнадцатый. Как раз вовремя подоспел со своей бригадой к мартовскому наступлению восемнадцатого. А через неделю все для меня окончилось. Просто повезло. Сначала был переведен на должность заместителя командира, потом демобилизован по ранению. С вашими, правда, никогда сталкиваться не приходилось. Но слышал, что австрийцы – отличные вояки.

Это заявление не требовало ответа, и снова наступило молчание. Он нарушил его странным вопросом:

– Что вы думаете о нашем уважаемом управляющем?

– О ком, о Кохе?

– А, вот как вы произносите его имя? Ну да, о нем.

– Не знаю, право. Дело свое вроде знает, только…

– Вот именно! Только! Неопрятный, неряшливый, и официантам все с рук спускает. Представляете, они вино наше себе отливают. Я сам поймал одного за этим занятием. Ему следовало бы их приструнить.

– Но еда отменно хороша.

– Гм, да, пожалуй, еда недурна, но ведь еда – это еще не все. Будь это мое хозяйство, я бы навел тут порядок. Вы часто сталкивались с Кохе?

– Нет.

– Расскажу вам одну забавную историю, связанную с ним. Как-то на днях мы с благоверной поехали в Тулон пройтись по магазинам. Ну, купили, что нужно, и зашли в кафе выпить по маленькой. Только заказали, как мимо проходит Кохе, да так быстро шагает, как я еще не видел. Нас он не замечает, и только я собрался окликнуть его, предложить выпить вместе, как он уже пересек дорогу и нырнул в соседний переулок, сбоку от нас. Там он миновал два-три дома, быстро огляделся, словно опасался, что кто-нибудь следит за ним, и вошел в дверь. Ну, мы выпили, а я все смотрел на ту дверь, за которой исчез Кохе, однако он так и не вышел. И что же вы думаете? Когда мы пришли на автобусную остановку, он тут как тут, собственной персоной, сидит в автобусе на Сен-Гатьен.

– Потрясающе, – пробормотал я.

– Вот и нам так показалось. Надо сказать, мы были совершенно сбиты с толку.

– Естественно.

– Погодите, это еще не все, самое интересное впереди. Вы знакомы с его женой?

– Нет.

– Настоящая мегера. Она француженка, старше его, и, по-моему, у нее есть кое-какие денежки. Во всяком случае, она держит нашего Альберта под каблуком. Он любит спускаться на пляж с постояльцами, купается с ними. Ну а она следит за порядком, распоряжается обслугой и предпочитает, чтобы он всегда был под рукой. Так что стоит ему на десять минут отлучиться на пляж, как она выходит на террасу и во весь голос требует его к себе. Такая это дама. Не заметить этого нельзя, и Кохе вроде бы должно смущать такое поведение. Но нет. Он только улыбается – знаете, сонной своей улыбочкой, бормочет по-французски что-то не очень приличное, судя по тому, как хихикают лягушатники, и делает, что ему велено. Ладно, садимся мы в автобус, здороваемся. И естественно, не удерживаемся от того, чтобы сказать, что, кажется, видели его в городе. Должен признаться, смотрел я на него весьма пристально, но вы не поверите, этот тип даже глазом не моргнул.

Я невнятно выразил свое удивление.

– Точно, даже глазом не моргнул. А я-то думал, что он будет все отрицать, говорить, что мы обознались. Ну и, понимаете ли, мы с благоверной сразу подумали, что место, куда он ходил, – это одно из тех заведений с двумя выходами, которое посещают моряки, и его там кое-кто ждал. Все это очень странно.

– То есть… что вы имеете в виду?

– Повторяю, этот малый ничего не отрицал. Ничуть не смутился. Сказал, что жена женой, а вот есть у него одна брюнетка, она ему куда больше нравится. Это уже само по себе откровение. Но когда он пустился расписывать ее прелести, и все это в своей сонной манере, с улыбочкой, я решил, что с меня довольно. Моя благоверная – женщина в общем-то религиозная, и пришлось довольно ясно дать понять, что такие разговоры не по нам. – Майор посмотрел на звезды. – Женщины чувствительны к некоторым предметам, – добавил он.

– Пожалуй. – Ничего больше мне в голову не пришло.

– Забавные это существа, женщины, – задумчиво проговорил майор и издал короткий неловкий смешок. – Тем не менее, – оживился он, – поскольку вы венгр, то о женщинах, наверное, должны знать больше, чем старый солдат вроде меня. Между прочим, позвольте представиться: Клэндон-Хартли.

– Водоши.

– Что ж, мне, пожалуй, пора к себе. Ночной воздух не самое лучшее для меня. Обычно по вечерам я играю в русский бильярд с этим стариком-французом Дюкло. Насколько мне удалось понять, у него в Нанте консервная фабрика. Впрочем, мой французский не так уж хорош. Может, он не хозяин, а всего лишь управляющий. Славный старикан, только всегда приписывает себе несколько очков, когда думает, что вы отвернулись. В какой-то момент это начинает немного действовать на нервы.