Текст книги "Эпитафия шпиону. Причина для тревоги"

Автор книги: Эрик Амблер (Эмблер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

20
Все разъехались

Было около половины второго ночи, когда я вернулся в «Резерв».

Устало шагая по подъездной дорожке, я заметил, что в кабинете горит свет. Сердце у меня упало. Если верить Бегину, сен-гатьенская полиция все растолковала Кохе, но перспектива обсуждения этой темы с кем бы то ни было, а с Кохе – всего менее, совершенно меня не увлекала. Я попытался проскользнуть мимо двери, ведущей в кабинет управляющего, и уже положил руку на перила, как внутри послышалось какое-то движение. Я обернулся. На пороге, сонно улыбаясь, стоял Кохе.

– А я как раз вас жду, месье. Некоторое время назад заходил комиссар. Помимо всего прочего, он сказал, что вы возвращаетесь.

– Так оно и есть, как видите. Только я очень устал.

– Да-да, конечно. Преследование шпионов – дело утомительное. – Кохе снова улыбнулся. – Полагаю, сандвич и бокал вина вам не повредят. Они ждут вас у меня в кабинете.

Я понял вдруг, что сандвич и немного вина – это и впрямь как раз то, чего мне сейчас не хватает. Поблагодарив, я проследовал за хозяином в кабинет.

– Комиссар, – заговорил он, открывая бутылку, – изъяснялся очень живо, но как-то уклончиво. Насколько я понял, важно, чтобы истинная деятельность месье Ру оставалась в тайне. В то же время необходимо как-то объяснить тот факт, что только вчера вечером месье Водоши арестовали по обвинению в шпионаже, а уже сегодня он возвращается сюда, будто ничего не произошло.

– Ну, – заметил я с аппетитом пережевывая кусок сандвича, – это уже головная боль комиссара.

– Само собой. – Кохе долил мне вина и сам сделал небольшой глоток. – Тем не менее, – продолжал он, – вам и самому придется утром ответить на некоторые неудобные вопросы.

Меньше всего мне хотелось сейчас ввязываться в дискуссию.

– Вы правы, – согласился я. – Но это будет завтра. А в настоящий момент я мечтаю только о том, как бы побыстрее заснуть.

– Естественно. Вы, должно быть, действительно безумно устали. – Кохе вдруг расплылся в широкой улыбке. – Надеюсь, вы готовы забыть наш довольно жаркий спор нынче днем?

– Я уже забыл о нем. Вас вряд ли можно в чем-то обвинить. Что же касается меня, полиция дала указания, и я вынужден был подчиниться. Радости, как можете догадаться, это не доставило, но у меня просто не было выбора. Мне угрожали депортацией.

– Ах вот оно что! Этого мне комиссар не сказал.

– И правильно сделал.

Кохе взял один из приготовленных для меня сандвичей, надкусил и принялся молча жевать.

– Понимаете, какая штука, – наконец задумчиво проговорил он, – все эти последние дни мне было изрядно не по себе.

– Правда?

– Когда-то я работал в одной большой парижской гостинице, помощником управляющего – русского по имени Пилявский. Быть может, вы слышали о нем. Гений в своем роде. Работать с ним было сплошное удовольствие, я многому у него научился. Успешный ресторатор, он любил повторять, что ему необходимо знать своих клиентов. Он должен знать, чем они занимаются, о чем думают, сколько зарабатывают. Но при этом не следует никогда и ни о чем выспрашивать. Эти уроки я заучил назубок. Знать все это стало моей второй натурой. И вот в последние несколько дней я понял, что здесь происходит нечто, выходящее за пределы моего знания, и это меня чрезвычайно обеспокоило. Я почувствовал себя оскорбленным в своих лучших профессиональных чувствах, если вы понимаете, что я хочу сказать. И все нити вели к кому-то одному. Сначала я подумал, что этим одним может оказаться англичанин. Во-первых, тот эпизод на пляже, а потом еще мне стало известно, что он ко всем вам обращается с просьбой одолжить денег.

– И кажется, в конце концов ему это удалось.

– О да. Молодой американец одолжил ему две тысячи франков.

– Скелтон?

– Он самый. Насколько я понимаю, он может себе это позволить. Вряд ли эти деньги к нему когда-либо вернутся. – Кохе замолчал, затем добавил: – Далее я перенес свои подозрения на месье Дюкло.

Я рассмеялся.

– Между прочим, в какой-то момент я тоже подумал, что именно он-то и является шпионом. Знаете, Кохе, это опасный старик. Патологический лгун и неисправимый сплетник. Может, поэтому у него так хорошо идут дела.

– Дела? – Кохе удивленно округлил брови. – Он что, представился вам бизнесменом?

– Ну да. Насколько я понимаю, он владелец нескольких фабрик.

– Месье Дюкло, – отчеканил Кохе, – служащий отдела здравоохранения муниципалитета небольшого городка близ Нанта.

– Кто-кто?

– Служащий. Он зарабатывает две тысячи франков в месяц и каждый год приезжает сюда в отпуск на две недели. Где-то я слышал, что несколько лет назад он провел полгода в психиатрической лечебнице. И почему-то мне кажется, что скоро он вновь там окажется. Нынче он выглядит гораздо хуже, чем год назад. У него появилась новая мания. Он придумывает совершенно фантастические истории о разных людях. Например, целыми днями не отставал от меня, уговаривая надеть наручники на английского майора на том основании, что он якобы известный во всей Европе преступник. Просто не знал, как от него избавиться.

Я уже начал привыкать к разного рода сюрпризам. Доев последний сандвич, я поднялся с места.

– Что ж, месье Кохе, спасибо за сандвичи и вино, спасибо за участие и – спокойной ночи. Еще минута – и я засну прямо здесь.

– И уж тогда-то, – ухмыльнулся Кохе, – вам ни за что не избежать их вопросов.

– Их?

– Ну да, остальных постояльцев. – Он согнал с лица улыбку и наклонился ко мне. – Послушайте, месье. Да, сейчас вы устали. И мне совершенно не хочется вас нервировать. Но все же, вы думали о том, что скажете им утром?

– Нет, малейшего представления не имею, – устало покачал головой я. – Правду, наверное.

– Но комиссар…

– Да пошел он к черту, этот комиссар! – взорвался я. – Эту кашу заварила полиция. Пусть сама ее и расхлебывает.

Кохе поднялся со стула.

– Одну минуту, месье. Полагаю, вам кое-что должно быть известно.

– Надеюсь, не очередной сюрприз?

– Видите ли, месье, когда сегодня вечером здесь появился комиссар, английская пара, американцы и Дюкло все еще сидели в холле и толковали о случившемся. После того как он ушел, я взял на себя смелость объяснить арест таким образом, чтобы, с одной стороны, очистить вас от всяких подозрений в противозаконной деятельности, а с другой – удовлетворить их любопытство. Под строжайшим секретом я сообщил им, что на самом деле вы, месье Водоши, сотрудник контрразведывательного управления Второго бюро, а арест – это всего лишь уловка, звено некоей операции, о которой даже полиция ничего толком не знает.

Я в удивлении уставился на своего собеседника.

– Неужели вы думаете, что они клюнут на эту чушь? – спросил я наконец.

– А почему бы и нет? – улыбнулся Кохе. – Ведь поверили же они вашему рассказу об украденных портсигаре и бриллиантовой булавке.

– Это совсем другое дело.

– Положим. И все-таки поверили. И в то, что я рассказал, тоже поверили. Понимаете ли, хотели поверить. Американцам вы нравитесь, им вовсе не улыбалось видеть в вас преступника, шпиона. Так что они сразу приняли мою версию за чистую монету, а это убедило и остальных.

– А что Дюкло?

– Ну, он заявил, что ему давно все известно, вы сами все ему рассказали.

– Естественно, как же иначе. Однако, – я пристально посмотрел на Кохе, – зачем вы вообще выдумали всю эту историю? Вам-то какой интерес?

– Мне просто хотелось, – любезно ответил он, – избавить вас от неловкости. Знаете что, месье, – настойчиво продолжал Кохе, – если вы сегодня крепко заснете, если утром задержитесь у себя в номере, если вообще предоставите заняться этим делом мне, обещаю, вам не придется отвечать ни на какие вопросы и давать объяснения. Больше того, вы даже ни с кем здесь не увидитесь.

– Однако же, Кохе…

– Я отлично понимаю, – не дал мне договорить он, – что с моей стороны было довольно бестактно излагать такую историю, не спросив вашего разрешения, но при сложившихся обстоятельствах…

– Сложившиеся обстоятельства, – ледяным тоном перебил его я, – ограбление, арест, насильственная смерть, и все в один день, могли нанести ущерб делу, вот вы и начали с того, что выдумали совершенно невероятную историю про мою контрразведывательную деятельность. Про Ру благополучно забыли. Полиция довольна. Ну а я оказался меж двух огней. Либо придется пуститься во все тяжкие, объясняя, каким образом знаменитый контрразведчик вернулся в пансионат, либо потихоньку, так чтобы никто не увидел, убраться отсюда. Отличная работа, Кохе!

– Можно, конечно, и так посмотреть на дело, – пожал плечами он. – Но позвольте задать вам всего один вопрос. Вы что же, предпочитаете предложить собственную версию?

– Я предпочитаю сказать правду.

– Но полиция…

– К черту полицию!

– Ну да, конечно. – Он с некоторой неловкостью откашлялся. – Боюсь, мне стоит передать вам некое послание от комиссара.

– Где оно?

– Послание устное. Он просил меня напомнить вам, что французские граждане должны быть готовы при любых обстоятельствах оказывать содействие полиции. И также просил передать, что намерен в ближайшее время связаться с федеральным агентством по делам иммигрантов.

– Надеюсь, – медленно проговорил я, – комиссара в свои невинные фантазии вы не посвятили?

Он покраснел.

– Так, упомянул между делом. Но…

– Все ясно. Вы это вместе придумали. Вы… – Я осекся. Меня вдруг охватило чувство полной беспомощности. Я устал, до смерти устал от всей этой кошмарной истории. Все тело болело, голова раскалывалась надвое. – Я иду спать, – твердо заявил я.

– А что прислуге сказать, месье?

– Прислуге?

– Да, насчет того, когда вас будить? Сейчас им сообщили, что формально вы здесь больше не проживаете, завтрак надо незаметно подать в номер и сделать так, чтобы, когда за вами приедет машина, которая отвезет вас на вокзал в Тулоне к парижскому поезду, никто ничего не заметил. Следует ли мне дать другие указания?

Я на минуту задумался. Итак, все расписано. Формально в «Резерве» я больше не живу. Дальше… а впрочем, какое это имеет значение? В глубине души я представлял, как иду завтра утром по террасе. Слышал удивленные возгласы, вопросы, и новые возгласы, и новые вопросы, и собственные ответы, и вранье, и опять вранье. Так проще. И Кохе, конечно, это понимает. И все же прав он, а не я. О Господи, до чего же я устал!

Он не сводил с меня глаз.

– Итак, месье?

– Ладно, будь по-вашему. Только пусть не приносят мне завтрак слишком рано.

– На этот счет можете не беспокоиться, – улыбнулся Кохе. – Спокойной ночи, месье.

– Спокойной ночи. Да, чуть не забыл! – Уже на пороге я повернулся и вынул из кармана переданный мне Бегином конверт. – Это мне дали в полиции. Тут пятьсот франков – оплата моего проживания за последние несколько дней. Это явно больше, чем нужно. Я бы просил передать разницу герру Хайнбергеру. Полагаю, эти деньги могут ему пригодиться. Согласны?

Он посмотрел на меня. На мгновение у меня возникло странное впечатление, будто передо мной актер, который только что одним движением смыл с лица грим, – актер, играющий роль управляющего гостиницей. Он медленно покачал головой.

– Это очень щедрый жест с вашей стороны, Водоши. – Он больше не называл меня «месье». – Эмиль говорил, что у вас с ним был разговор. Должен признаться, поначалу мне это не понравилось. Теперь вижу, что был не прав. Однако деньги ему больше не нужны.

– Но…

– Еще несколько часов назад он, наверное, был бы рад получить их. А так… Утром он уезжает в Германию. Все решилось в начале вечера: они уезжают из Тулона девятичасовым поездом.

– Они?

– Да, Фогели и он.

Я промолчал. Мне нечего было сказать. Я взял конверт со стола и положил его назад в карман. Кохе рассеянно плеснул себе в стакан немного вина, поднял его на свет, потом перевел взгляд на меня.

– Эмиль все время повторял, что эти двое слишком много смеются, – сказал он. – А вчера я узнал, что подозрения его были не напрасны. Фогели обмолвились, будто на их имя пришло письмо, якобы из Швейцарии. Но на нем был германский штемпель. Воспользовавшись их отсутствием в номере, я взглянул на него. В письме содержалось всего несколько строк. Там было сказано, что если им нужны деньги, пусть немедленно представят доказательства этого. И они представили. Эмиль оказался прав. Они все время хохочут, они смешные. И никому не приходит в голову, что они ведут двойную игру. Это она все придумала. – Кохе сделал глоток и со стуком поставил бокал на стол. – Много лет назад, в Берлине, я был на ее выступлении. Тогда ее звали Хульде Кремер; я узнал ее, только когда она села за пианино и заиграла. Я часто спрашивал себя, как сложилась ее жизнь. Теперь знаю. Она вышла за Фогеля. Чудно, правда? – Кохе протянул мне руку. – Спокойной ночи, Водоши.

– Спокойной. Надеюсь, – добавил я, – мы еще увидимся в «Резерве».

– Ну, «Резерв»-то всегда на месте, – кивнул он.

– Вы хотите сказать, что вас здесь не будет?

– Между нами, через месяц я уезжаю в Прагу.

– Нынче вечером решили?

– Именно так, – кивнул он.

Медленно поднимаясь к себе в номер, я услышал, как часы в читальне пробили два. Через пятнадцать минут я уже спал.

В полдень я допил оставшийся после завтрака кофе, затянул ремнями чемодан и в ожидании машины присел к окну.

День выдался на славу. Солнце струило на землю яркий свет, над подоконником воздух от зноя дрожал, но с моря дул, поднимая барашки, легкий бриз. Горели красные камни. В саду заливались цикады. Внизу, на пляже, в тени большого полосатого тента видны были две пары загорелых ног. На нижней террасе разглагольствовал перед вновь прибывшими – не успевшей даже переодеться с дороги пожилой парой – месье Дюкло. При этом он то и дело поглаживал бороду и поправлял пенсне. Слушатели были – все внимание.

Раздался стук в дверь. На пороге стоял официант.

– Машина ждет вас, месье. Пора ехать.

Я спустился вниз. Через некоторое время, уже глядя в окно поезда, я заметил мелькнувшую вдали крышу «Резерва». Удивительно, до чего маленьким выглядит пансионат в купах деревьев.

ПРИЧИНА ДЛЯ ТРЕВОГИ

Пролог
Смерть в Милане

Мужчина в тени дверного проема поднял воротник пальто и осторожно переступил занемевшими ногами, оскальзываясь по мокрым камням.

Издалека донесся свисток поезда, отходящего от центрального вокзала, и мужчина пожалел, что не может уехать, уютно устроившись в купе первого класса по дороге в Палермо. Возможно, когда он выполнит работу, ему удастся провести выходные на солнце. Конечно, если Они ему позволят. Им никогда не приходило в голову, что человеку время от времени нужно возвращаться домой. В Милане нет ничего хорошего. Летом тут слишком сухо и пыльно, а зимой с равнин и рисовых полей наползают проклятые туманы, сырые и холодные, приносящие с собой дым от фабрик.

Туман начинал сгущаться. Через час уже и протянутой руки не разглядишь, а значит, Буонометти и Орлано будут действовать почти наугад. То есть предстоит еще один вечер на холоде. Никакого терпения не хватит. Если этого англичанина нужно убить, пусть его убьют просто и быстро. Темная полоса тротуара, нож под ребра, легкое вращение кисти, чтобы впустить воздух в рану, и дело сделано. Ни суеты, ни мороки и, главное, никакого шума…

Взгляд скользнул по темному фасаду офисного здания на противоположной стороне улицы, к единственному освещенному окну на пятом этаже. Мужчина обреченно пожал плечами и прислонился к стене. Час или два – какая разница? Разве Их волнует, что он того и гляди заработает пневмонию?

Звук шагов случайного прохожего на пустынной улице делового квартала заставил отпрянуть в тень. Он никак не отреагировал на проходящего мимо полицейского и усмехнулся про себя, когда человек в форме, похоже, специально отвел взгляд, стараясь не смотреть в его сторону. Одно из преимуществ работы на Них: нет нужды беспокоиться насчет полиции, ты в безопасности.

Одинокое окно погасло. Мужчина потянулся, разминая одеревеневшие мышцы, поправил шляпу и неспешно двинулся в сторону телефонной будки в конце улицы. Две минуты спустя его работа в этот вечер была закончена.

Дверь офисного здания открылась, и на улицу вышли двое. Один обернулся и закрыл за собой дверь. Второй не стал ждать – буркнул «Арриведерчи» и зашагал в направлении вокзала. Тот, который закрывал дверь, замер на пороге, провожая его взглядом.

Это был довольно крепкий мужчина среднего возраста с покатыми плечами и привычкой держать руки чуть впереди туловища, словно он все время пытался протиснуться через очень узкую щель. Поза характеризовала всю его жизнь; жесткий, но без чувства собственного достоинства, неуверенный в себе человек, который поддерживал самоуважение мечтами и этим удовлетворялся.

Он сунул руку в карман пиджака, закурил, потом снова застегнул пальто и пошел в противоположном направлении. На первом перекрестке в нерешительности остановился. Справа, чуть дальше по главной улице, сквозь туман проступали неоновые трубки вывески: «Кафе Фаральо». Колебания были недолгими. Мужчина повернул направо и зашагал к кафе.

Он выбрал столик рядом с одной из нагревательных печей и заказал кофе с молоком и ликер «Стрега». Спиртное он выпил залпом. Затем достал из кармана конверт, опустил руки ниже уровня стола и извлек из конверта толстую пачку банкнот достоинством в сто лир. Тщательно пересчитал – их было двадцать пять – и переложил в бумажник. Потом выпил кофе, расплатился с официантом и вышел.

Туман лежал клочками, и мужчина то осторожно пробирался по краю тротуара, то ускорял шаг. Его окружила толпа, вышедшая из кинотеатра, и он свернул на боковую улицу, чтобы не толкаться.

Мужчина шел к дому, в сторону квартала Монте-ди-Пьета. Перейдя через Корсо-Венеция и поворачивая на виа Монте-Наполеоне, он увидел у тротуара автомобиль черного цвета. Но там были и другие машины, и мужчина не обратил на него внимания. И лишь петляя по лабиринту улиц за парком, он заметил, что автомобиль словно преследует его. Он слышал, как подвывает двигатель на первой передаче прямо у него за спиной, видел желтый свет фар, пробивающийся сквозь туман. Однако продолжал идти, убеждая себя, что водитель заблудился.

Потом наступила развязка.

В нескольких ярдах впереди туман рассеялся. Мужчина шагнул на дорогу, собираясь срезать угол. Через долю секунды машина рванулась вперед. Фары вдруг увеличились, слепя глаза. Мужчина закричал, попытался отпрыгнуть в сторону…

Он почувствовал невыносимую боль удара, поднимавшуюся от ног к груди, потом еще один удар – о землю. Мужчина смутно сознавал, что лежит на бордюре. Затем попытался встать. Боль подступала к груди, в голове нарастал высокий звук, похожий на звон. Мужчина понял, что теряет сознание, и поднял руку к карману с бумажником. Это было его последнее движение.

Автомобиль замер. Сидевший рядом с водителем пассажир вышел, наклонился и приподнял веко раненого.

– Sta bene?[46]46
  Порядок? (ит.)


[Закрыть] – спросил водитель.

– Нет. Еще жив. Вернись и закончи.

Водитель включил заднюю передачу и, глядя в зеркало заднего вида, повел машину к перекрестку.

– Давай! – приказал пассажир.

Машина устремилась вперед. Колеса дважды подпрыгнули.

Вытирая пальцы платком, подошел пассажир с переднего сиденья.

– Sta bene? – повторил водитель.

– Bene. – Пассажир сел на место и захлопнул дверцу. – Доложим в штаб-квартиру, – сказал он, когда машина медленно поехала вдоль трамвайных путей на широкой улице, – и я выпью полбутылки коньяку. Этот туман вреден для легких.

И только через двадцать минут к матери с криком прибежал ребенок, сообщив, что на улице лежит окровавленный мужчина.

1
Первопричины

В 1937 году я почти десять недель провел в Италии и именно о них собираюсь вам рассказать. Я должен рассказать, почему поехал в Италию, а главное, как оттуда выбрался.

Слово «должен» требует объяснения. Я не жалею о том, что сделал, но и не испытываю никакой гордости. Наверное, вы решите, что я вел себя глупо и во всем, что со мной произошло, могу винить только себя. Вынужден с вами согласиться. Но только из вежливости, ради соблюдения приличий. Мне захочется спросить: что, черт возьми, сделали бы на моем месте вы?

Я не очень уравновешенный человек и прекрасно понимаю, что предстаю в этой истории – хотя сам рассказываю ее – отнюдь не героической фигурой; конечно, никому не нравится, когда ему напоминают, что он кретин. Я и не пытался бы изложить все это на бумаге, если бы не одно обстоятельство: я хочу рассказать правду о профессоре Беронелли, ранее преподававшем в Болонском университете.

Просто изложить то, что поведала Залесхоффу и мне его дочь Симона в ночь перед пересечением югославской границы. Одних фактов будет недостаточно. Сами по себе они не в состоянии передать человеческую трагедию. Невозможно сократить «Эдипа» Софокла до абзаца газетной статьи, ничего не потеряв. Нельзя подробно рассказать о том вечере, не объяснив, как я там оказался. Так рассказ о Беронелли стал кульминацией моей собственной истории, хотя я обещал Залесхоффу вечно хранить молчание.

Я поделился сомнениями с Клэр. Пришлось все ей объяснять, хотя она уже кое-что знала о случившемся. Я подумал, что ей будут интересны подробности, и оказался прав.

Если изменить названия мест и имена людей, включая собственное имя, осторожно заметила она, никто их не узнает, и тогда меня, строго говоря, нельзя обвинить в нарушении клятвы.

– Кроме того, – с рассеянным видом прибавила Клэр, – твой Залесхофф шпион, а шпионы вряд ли читают шпионские романы.

Я был потрясен до глубины души и не замедлил ей об этом сообщить.

– В жизни не встречал такой циничной изощренности! Да и кто сказал, что это шпионский роман?

Клэр пристально посмотрела на меня.

– Знаешь, мой котенок, – наконец промолвила она, – мне очень повезло. Не каждой женщине достается в мужья обманщик, который не умеет лгать.

Итак, вот моя история.

Мне и в голову не пришло бы взяться за эту работу, если бы не отчаяние.

В начале января инжиниринговая фирма «Барнтон-Хит» решила закрыть большую часть своих проектов.

Первый удар обрушился на меня на следующий день после того, как я сделал предложение Клэр. В то утро я пришел на работу в хорошем настроении – строго говоря, беспричинном. Клэр обещала «серьезно подумать» и дать мне ответ. Тем не менее я обрадовался. Такая девушка, как Клэр, убеждал я себя, не стала бы думать, если бы собиралась мне отказать. Она очень красива и очень умна.

Ближе к обеду, когда я вместе с помощником просматривал калькуляцию, из головного офиса в Лондоне пришло сообщение: Харрингтон, наш генеральный директор, желает встретиться со мной после обеда.

Приглашения от Харрингтона были редкостью. Недоумевая, что все это значит, и недовольный, что меня отвлекают от работы, я сел в поезд, отправлявшийся в два сорок пять с вокзала Баритона. В половине четвертого я уже был у Харрингтона. А в четыре медленно брел по Куин-Виктория-стрит, и в кармане у меня лежало письмо, извещавшее, что «по не зависящим от совета директоров причинам» в моих услугах больше не нуждаются.

В ушах все еще звучали слова сожаления, тщательно подобранные Харрингтоном.

– Чертовски не повезло, Марлоу, но ничего не поделаешь. Проекты «Барнтон-Хит» не окупаются. Разумеется, к вам это не имеет никакого отношения. Наемный труд в окрестностях Лондона слишком дорог. Фелстед предупредил, что не сможет возобновить контракт по нашей цене, а в данный момент положение слишком нестабильно, и мы не вправе идти на риск, поддерживая производство. Нужно сокращать убытки. Разумеется, для вас это тяжелое испытание. Для нас тоже. Хорошие инженеры-технологи не растут на деревьях. У вас не будет трудностей с поиском работы. Если я могу вам чем-то помочь, обращайтесь.

Так-то вот. У меня был месяц, чтобы найти другую работу. Увы, «в данный момент положение слишком нестабильное». Возможно, инженеры-технологи не растут на деревьях, но и работа для них тоже. «Спад деловой активности», как писали в газетах. Насколько я понимаю, разница между спадом деловой активности и добрым старым кризисом не очень-то велика. «Если я могу вам чем-то помочь, обращайтесь». Да, кое-чем Харрингтон мог мне помочь. Найти другую работу. Но вероятно, он не это имел в виду. Харрингтон славный малый, да только малость перебарщивает с любезностью. Нет, черт возьми! Неправда. Я ненавидел его всеми фибрами души. Наверное, Харрингтон был очень рад избавиться от меня. Он так и не простил мне, что я выставил его в дурацком виде, когда обсуждался вопрос о начальной оценке проекта Фелстеда.

Ничего не поделаешь. Жалеть себя бессмысленно. Я знал многих людей, которые могли предложить мне что-то приличное. В любом случае не следует паниковать. Еще куча времени. Утром я позвоню Доусетту и выясню, знает ли он, что происходит. И еще нужно подумать о людях. Конечно, это забота Холлета, и он сделает для них все, что сможет, но все равно приятного мало. Девушки быстро разбредутся по соседним фабрикам – женские рабочие руки высоко ценятся в районе Баритона. У квалифицированных мужчин тоже не будет особых проблем: их возьмут военные заводы в двух милях от нас. Пострадают остальные: клерки, кладовщики, а также их жены и дети. Мне еще повезло.

Вернувшись, я направился к Холлету.

– Конечно, ты уже слышал новости.

Он усмехнулся:

– Да. Харрингтон хотел, чтобы я сам тебе сообщил, но я сказал ему, чтобы не сваливал на меня грязную работу. У него хватило наглости попросить меня, чтобы мы молчали об этом, пока есть работа, и объявили только за три дня до закрытия. Нужно еще доделать остатки заказа Фелстеда, он боится, что упадет производительность труда. Я послал его подальше. Не говоря уже о том, что многим надо хоть что-то отложить, девочки хотели организовать клуб и вроде бы собирались просить меня стать президентом. Да я не смог бы в зеркало на себя смотреть, если бы, зная обо всем, не остановил их.

Я кивнул:

– Ты прав. Я думал об этом на обратном пути. Мы с тобой единственные, кто может не волноваться.

Он с любопытством взглянул на меня.

– Надеюсь, ты прав, Марлоу. Лично мне нужно думать о жене, трех детях и закладной на дом. Боюсь, волноваться не о чем – как ты выразился – только Харрингтону, разжиревшему совету директоров и нашим дорогим акционерам. Ты видел баланс?

– Нет.

– Прямо сердце радуется. Пути богачей, Марлоу, неисповедимы. Кто мы такие – простофили-работяги, – чтобы ставить под сомнение их мудрость? Тем не менее я ставлю. Но я социалист.

Я ушел. И только потом вспомнил, что в семь встречаюсь с Клэр.

Новость я объявил за супом.

Клэр была в новой шляпке – данный факт я поостерегусь комментировать, – но не такой, за которой можно спрятаться, пока обдумываешь ответ.

– Плохо, Ники, – сказала она дрогнувшим голосом. – Надеюсь, ты не позволишь, чтобы это помешало нашей свадьбе.

Мы обедали в китайском ресторане. Говорят, китайцев трудно чем-либо удивить, но я помню, как повар – уроженец Кантона с фигурой, напоминавшей бочку, – удивленно таращился на нас через служебную дверь. К тому моменту, когда я вернулся на свою сторону столика, нас обсуждал уже весь ресторан. Кто-то смеялся.

Мы вновь принялись за еду.

– А теперь, – промолвила Клэр несколько минут спустя, – скажи, как ты собираешься содержать семью?

Меня захлестнула волна раскаяния.

– Послушай, так не пойдет. Теперь не время говорить о свадьбе. В данный момент дела обстоят довольно скверно. Может пройти несколько месяцев, пока я найду подходящую работу. Банк какое-то время будет проявлять понимание, однако перспективы туманные. Что скажет твой отец?

– Он скажет ровно то, о чем я его попрошу.

– Но…

– Послушай, Ники. – Клэр взмахнула палочками для еды. – Тебе тридцать пять, ты красивый и высокий. А самое главное, ты грамотный инженер. Так мне сказал Холлет в тот вечер, когда мы ужинали с ним и его женой. Почему бы тебе не найти хорошую работу? Возможно, времена теперь не самые легкие – но не для первоклассных же специалистов. Не говори глупости.

Ей почти удалось меня убедить. Во всяком случае, весь остальной вечер мы не вспоминали о таких вещах, как деньги. А если точнее, то пошли в кино, устроились в последнем ряду и сидели, взявшись за руки. Помню, фильм был ужасный. Нам он очень понравился, а домой к Клэр мы поехали на такси. Ее отец предложил мне виски с содовой и спросил, что я думаю о положении в мире вообще и перспективах оси Берлин – Рим и австралийском вопросе в частности. Своего ответа я не помню. Немного погодя он посмотрел на нас поверх очков, словно отец в семейной комедии, самодовольно ухмыльнулся и пошел спать. В конечном счете я отправился домой на ночном трамвае. В превосходном настроении, тихонько напевая себе под нос. Она права, благослови ее Бог. Я хороший специалист. Все будет в порядке. От «сокращения» деловой активности страдают неквалифицированные работники.

Я ошибался.

Для этого мне понадобилось два с половиной месяца – два с половиной месяца горьких разочарований, бесплодных собеседований и тщетной переписки. К концу моей последней недели в Баритоне мне предложили работу с жалованьем в две трети прежнего; я отказался. Шесть недель спустя я был готов отдать левую руку за такой шанс, но было уже поздно. Я понимал, что Холлет считал меня дураком, и тот факт, что обошлось без избитого «я тебе говорил», ничего не менял. Сам он согласился на пятьдесят процентов от того, что получал в Баритоне, и, похоже, испытывал облегчение. Я начал беспокоиться и, боюсь, сделался раздражительным.

Клэр держалась на удивление стойко, зато я, растерявшись, был склонен вбивать себе в голову невесть что и стал подозревать, что она теряет в меня веру. Клэр тоже волновалась – не столько из-за моих трудностей, сколько из-за того, как они на меня влияют.

А потом мы слегка повздорили. Сама по себе ссора была ничтожной, однако сопутствующие обстоятельства сделали ее особенной.

Мы пили чай в довольно мрачном настроении. Был вечер вторника, и Клэр ушла с работы на час раньше, чтобы узнать о результате моего собеседования с джентльменом из Бирмингема, который на день приезжал в Лондон. Результат был отрицательным. Гость из Бирмингема оказался очень любезен и дал мне рекомендации в две фирмы, в которых я уже получил отказ. Клэр выслушала новости молча.

– Ну, – с горечью прибавил я, – когда мы поженимся?

– Не говори глупостей, Ники. – Она помолчала. – Во всяком случае, я не понимаю, почему все это должно нарушать наши планы. Тот факт, что в данный момент дела идут не лучшим образом, не должен нас останавливать. – Клэр снова умолкла, а затем беззаботно прибавила: – В конце концов, у меня превосходная работа, и мне обещали прибавку.

– Очень мило, дорогая, – огрызнулся я. – А мне что делать? Сидеть в меблированной комнате, совмещающей в себе спальню, столовую и гостиную, и штопать тебе чулки?