Текст книги "Зубы Дракона"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ Die juden sind schuld[172]172
  Евреи виновны (нем.)


[Закрыть]

I

Приятно в начале зимы оставить плоскую равнину ветреной Пруссии и ехать по лесам и долинам уютной Южной Германии. Приятно приехать в красивый и сравнительно современный город и найти теплый прием в учреждении, носящем имя «Четыре времени года». Имя, которое говорило, что там были всегда готовы. Мюнхен был городом «Четырех сезонов». Его жизнь состояла из серии фестивалей, а питьё пива из Mafikrugen[173]173
  (пивная) кружка (полулитровая) (нем.)


[Закрыть] было гражданским долгом.

Преданный Золтан приехал заранее и сделал все приготовления для выставки. Герр приват-доцент доктор философии Алоизий Винклер цу Штурмшаттен проявил свое искусство, и интеллектуалы Мюнхена были проинформированы о достоинствах новой школы изобразительного живописи. А также о социальной значимости молодой пары, которая дарует им своё внимание.

Утром пришли журналисты, как им было назначено. Они уже были проинформированы о том, что писала берлинская пресса о Дэтазе, о состоянии Барнсов и о важности Оружейных заводов Бэдд. Им также были известны факты, что Ланни был на охоте с генералом Герингом и однажды пил чай с фюрером. Молодая пара проявила приветливость, которую ожидали из страны ковбоев и кино. Ланни отвечал да, он очень хорошо знает Мюнхен. Он здесь купил несколько работ старых мастеров. Он назвал их и рассказал, в каких коллекциях нового мира они находятся. Он оказался в городе в самый исторический день десять лет назад и был свидетелем сцены, которая сделала Мюнхен навсегда известным. Защелкали лампы фотоаппаратов в то время, когда он говорил, напомнив ему о тех сценах на площади Мариенплац, когда были убиты нацистские мученики.

Интервью появились в свое время, и когда на следующий день открылась выставка, пришли толпы. Повторялась старая история с новыми людьми, и те, кто любит величие и славу, никогда не устают встречаться с герцогом и герцогиней XYZ и принцем и принцессой ZYX. Большое дело для искусства, когда дамы высшего социального положения появлялись в художественной галерее, чтобы воздать должное гению, хотя бы и мертвому. В то время как Пар-сифаль Дингл спрашивал дух мертвого художника, доволен ли он выставкой, и в то время как Ланни осматривал работы старых мастеров и старался сбить на них цену, Бьюти Бэдд и ее несравненная невестка были представлены важным персонам, принимали приглашения на обеды и ужины и собирали анекдоты, чтобы рассказать их супругам, а потом своим родственникам и друзьям.

Только одна вещь нарушала идиллию этой пары. То, что Марсель Дэтаз умер, когда Ирма была ещё ребенком, и он не имел возможности нарисовать её портрет. Таким образом, Бьюти получала большую долю славы, чем ей полагалось, и не было никакого способа, чтобы перераспределить её. Свекровь старалась быть скромной и не говорить о себе и своих портретах, когда Ирма была рядом. Но другие продолжали настаивать на этом, и ситуация становилась опасной. Бьюти спросила сына: «Кто сейчас является лучшим действующим портретистом?»

«А тебе зачем?» спросил он с удивлением.

«Потому что, ты должен немедленно заказать ему портрет Ирмы. Во-первых, это станет сенсацией, а во-вторых, поможет сохранить ее интерес к искусству».

«Жаль, что Сарджент[174]174
  Создал серию портретов представителей высшего света США и Великобритании, став самым модным портретистом своей эпохи


[Закрыть] умер!» – усмехнулся Ланни.

«Не шути об этом», – настаивала мать. «Непростительно, когда толпы приходят и посмотреть на портреты увядшей старой женщины, которая ничего не значит, а рядом находится женщина в расцвете своей красоты».

«Искусство вечно, а цвет лица мимолетен», – ответил неисправимый сын.

II

В Мюнхене произошло событие гораздо большего значения, чем выставка Дэтаза, в результате чего город был расцвечен флагами. Рейхсканцлер, фюрер НСДАП, проехал и пролетел всю страну с предвыборными речами. После подавляющего триумфа он искал место тихого уединения, чтобы подумать и поразмышлять о новой политике. И теперь, обновленный и вдохновлённый, он приехал в свой любимый город, где было создано его движение, и где был заслужен его мученический венец. Здесь он был бедным Schlawiner, так здесь называли человека, у которого не было средств к существованию. Landstreicher, который произносил дикие, полубредовые речи, и люди слушали его, потому что для них это было Gaudi, или то, что называют «потехой». Мюнхен видел его бродящим по городу подавленным, неотесанным в его рыжем поношенном плаще с тяжелой палкой от собак из-за страха врагов, которые, однако, не обращали на него внимания.

Но теперь он одержал победу над всеми. Теперь он стал хозяином Германии, и Мюнхен праздновал его приезд флагами. Здесь, в Коричневом доме у него был главный штаб партии. Великолепное здание, которое сам Адольф отремонтировал и украсил по своему вкусу. Он, несостоявшийся архитектор, создал нечто настолько изящное, что его последователи восторгались, когда посещали это место, и давали новые обеты верности своему лидеру и его всепобеждающей мечте.

Мейбл Блэклесс, она же Бьюти Бэдд, она же мадам Дэтаз, в свое время покоряла вершины, и у неё еще осталось воображение. «Лан-ни!» – воскликнула она. – «Как ты думаешь, ты смог бы устроить, чтобы он пришел на выставку? Это будет стоить миллион долларов для нас!»

«Конечно, стоит подумать об этом», – уступил сын.

– Не откладывай! Звони Генриху Юнгу и проси его приехать. Заплатишь ему все, что он захочет, и мы все внесём нашу долю.

– Он много не захочет. Он не жадный человек.

Молодой нацистский чиновник был потрясен этим предложением. Он боялся, что это было далеко за пределами его полномочий. Но Ланни призвал его принять участие в большом событии. Он много работал в избирательной кампании и, безусловно, имеет право на отдых в течение нескольких дней. Как можно лучше провести их, чем выразить своё восхищение фюреру и показать ему картины того жанра, который он одобрял?

«Вы можете принести их к нему, если он так предпочтёт», – предложил Ланни. – «Мы закроем выставку на один день, отберём самое лучшее и доставим картины, куда он захочет». Он говорил с рвением, имея в рукаве другую схему. Он не думал просто о повышении цены своего семейного имущества. – «Если вы можете уехать сразу, берите самолет. Нельзя терять время».

«Herrgott!» – воскликнул бывший лесник. Он был на небесах.

Потом Ланни заказал междугородний вызов Курта Мейснера в Штубендорфе. Курт отказался от приглашения в Берлин, потому что он не мог позволить себе такую роскошь и не хотел быть обязанным. Но теперь Ланни мог сказать: «Это бизнес. Ты окажешь нам услугу, а также фюреру. Ты сможешь сыграть ему свои новые композиции, и это, безусловно, скажется на твоей карьере. Генрих тоже приедет, и мы покрасим город в коричневый цвет». Он предположил, что была правильная национал-социалистическая формула!

Ирма взяла трубку и добавила: «Приезжайте, Курт. Для Ланни это будет очень хорошо. Я хочу, чтобы он понял ваше движение и научился вести себя». Для апостола и пропагандиста невозможно было устоять перед таким приглашением. Ирма добавила: «Возьмите самолет из Бреслау, если так быстрее. Мы зарезервируем для Вас номер».

III

Это стало приключением для Бьюти Бэдд. Шесть лет прошло с тех пор, как Курт покинул Бьенвеню и не вернулся. Он нашел себе жену, а она мужа, и теперь они встретятся, как старые друзья, будут рады видеть друг друга, но их радушие будет тщательно отмерено. А их воспоминания будут походить на картины Марселя, висящие на стенах, но не для публичного показа.

Парсифаль Дингл был здесь, и он много слышал о чудесном немецком композиторе, который так долго жил у Бэддов. Ему не сказали, что Курт был любовником Бьюти в течение восьми лет, но он не мог не догадаться. Он никогда не задавал вопросы, что противоречило его философии. Мудрый и сдержанный джентльмен с седыми волосами, он нашел себе исключительно удобное гнездо и осторожно устраивался в нем, не занимая места больше, чем ему было положено. Он совершенствовал свою душу, наслаждался этим процессом и ничего не желал больше. Если немецкий музыкант, который читал Гегеля, Фихте и других философов своей страны, пожелает задать вопросы о внутренней жизни, Парсифаль будет рад ответить на них. В противном случае он будет слушать игру Курта на пианино в их номере и самостоятельно оценивать музыку.

Дружба для Ланни Бэдда всегда была одним из ценнейших подарков судьбы. Теперь он снова был счастлив быть с Куртом и Генрихом. Однако он был разорван пополам, потому что был на самом деле не с ними, а лгал им. Как странно использовать привязанность как камуфляж. Чувствовать симпатию и единство, но на самом деле не чувствуя их, а все время действовать против них! Дружба у Лан-ни была с Фредди, а Фредди и эти двое были врагами. С каким-то странным раздвоением личности, Ланни любил всех троих. Его дружба с Куртом и Генрихом еще жила, и в своих чувствах он вернулся в старые времена в Штубендорф двенадцать лет назад, когда он там впервые встретил сына главного лесничего. По правде говоря, Генрих уже тогда был нацистом, но тогда Ланни ещё не понял, что представлял собой нацизм, ну и Генрих тогда не представлял, что это такое. Это было видение прогресса Германии, её духовности, созидания, а не разрушения, выигрыш для немецкого народа без проигрыша для евреев, социалистов, демократов или пацифистов, всех тех, кого нацисты теперь держали в своих застенках.

Трое говорили о старых временах и были заодно. Они говорили о музыке Курта и по-прежнему были заодно. Но тогда Генрих стал говорить о своей работе и о последних событиях в партии и государственных делах, Ланни сразу пришлось начать лгать. Для него уже было недостаточно, чтобы молчать, как он делал раньше. Нет, когда молодой партийный чиновник пришёл в восторг от этой чудесной победы на выборах, Ланни должен был повторять: «Herrlich!» Когда Курт заявил, что позиция фюрера за мир и равенство среди народов была великим актом государственной мудрости, Ланни должен был сказать: «Es hat was heroisches». И все время в душе думал: «Кто из нас сошёл с ума?»

Нелегко придерживаться убеждения, что ваша точка зрения является правильной, и что все люди вокруг неправы. Это касается не только пионеров мысли, героев, святых, мучеников, но и сумасшедших и «винтиков», которых насчитывается в мире миллионы. Когда один из этих «винтиков» сумел убедить большую часть великого народа, что он прав, пять процентов должны остановиться и спросить себя: «Почему?» Особенно это было верно для одного такого, как Ланни Бэдд, который не был ни пионером, ни героем, ни святым, и, конечно, не хотел становиться мучеником. Все, что он хотел, это чтобы его друзья не ссорились и не заставляли его выбирать между ними. Курт и Рик были в ссоре с июля 1914 года, и Лан-ни пытался их помирить. Никогда он не казался менее успешным, чем сейчас, когда пытается действовать в качестве секретного агента Рика, Фредди и генерала Геринга, всех в одно и то же время!

Они обсуждали проблему, как подойти к канцлеру Германии, и договорились, что Курт был лучшей кандидатурой, чтобы сделать это. Он был старше всех и единственным претендовавшим на величие. Курт позвонил секретарю фюрера в Коричневом доме и сказал, что хотел бы не просто сыграть на пианино для своего любимого вождя, но и привести с собой старого друга фюрера, Генриха Юнга, и молодого американца, Ланни Бэдда, который посещал фюрера в Берлине несколько лет назад. Ланни должен был принести образец картин Марселя Дэтаза, у которого была тогда персональная выставка, и который был высоко оценен в прессе. Секретарь пообещал доложить этот вопрос канцлеру лично, а композитор добавил, где его можно застать. Излишне говорить, что он ещё добавил и к своей важности, потому что он жил в одном из самых модных отелей Мюнхена, с причудливым названием «Четыре времени года».

IV

Ирма пригласила Курта в свой будуар для приватного разговора. Она была в сговоре с ним против своего мужа – конечно, только для собственного блага мужа. И Курт, в интригах имевший профессиональную подготовку, был в восторге от этой ситуации. Разумная молодая жена может стать спасением для Ланни, если убедить его следовать ее советам. Ирма объяснила, что Ланни в этой поездке вел себя рационально. И его картинный бизнес, который, казалось, интересовал его больше, чем что-либо еще, шёл хорошо. Но по-прежнему Фредди был у него на уме. Он был убежден, что Фредди был невиновен ни в каком преступлении. «Я не могу заставить его говорить об этом», – пожаловалась Ирма – «но я думаю, что кто-то сказал ему, что Фредди находится в концентрационном лагере. Это стало своего рода его навязчивой идеей».

«Он предан своим друзьям», – сказал композитор, – «и это прекрасное качество. Он никогда, конечно, не понимал того, что евреи сделали в Германии. Их тлетворного влияния на нашу национальную жизнь».

«Вот, что я боюсь», – объяснила Ирма – «у него может появиться соблазн поднять этот вопрос у фюрера. Как вы думаете, это будет плохо?»

– Это может закончиться очень плачевно для меня. Если фюрер подумает, что я привёл Ланни для этой цели, он сделает невозможным для меня, когда-либо увидеть его снова.

– Вот этого я и боюсь. И, возможно, было бы разумно, если бы вы поговорили с Ланни об этом и предупредили его не делать этого. Конечно, не говоря ему о нашем разговоре на эту тему.

– Естественно, нет. Вы можете всегда рассчитывать на мою осторожность. Мне будет легко поднять этот вопрос, потому что Лан-ни говорил со мной о Фредди в Штубендорфе.

Так получилось, что Курт побеседовал с Ланни сам, не осознав главной причины своего приглашения в Мюнхен. Ланни заверил своего старого друга, что у него не было и мысли просить фюрера об этом деле. Он понимал, что это было бы серьезным нарушением приличий. Но Ланни не мог не беспокоиться о своем еврейском друге, и Курт тоже должен быть обеспокоенным, сыграв с ним столько дуэтов, и, зная, какой он прекрасный и тонкий музыкант. Ланни сказал: «Я встретил одного из старых соратников Фредди и знаю, что он находится под арестом. Я перестану себя уважать, если я не попытаюсь сделать что-то, чтобы помочь ему».

Так двое возобновили свою старую близость. Курт, на один год постарше, по-прежнему выступал в качестве наставника, и Ланни, скромный и неуверенный в себе, взял на себя роль ученика. Курт объяснил развращённый и антиобщественный характер еврейства, и пусть Ланни в этом убедится сам. Курт объяснил основные заблуждения социал-демократии, одно из еврейских извращений мысли, и как она позволила использовать себя в качестве прикрытия для большевизма, даже когда, как в случае Фредди, её преданные сторонники не знали, какой основной цели они служили. Лан-ни внимательно слушал, и становился все более и более уступчивым, а у Курта соответственно повышалось его настроение. В конце беседы Курт пообещал, что, если они будут иметь счастье быть принятыми фюрером, то он изучит настроение великого человека. И если это может быть сделано без обиды, то он поднимет вопрос о родственнике Ланни и попросит фюрера, чтобы тот оказал честь, дав указание о его освобождении, под обещание Ланни вывести его из Германии и смотреть за ним, чтобы тот ничего не писал и не говорил против фатерланда.

«Но ты не поднимай вопрос», – предупредил Курт. Ланни обещал торжественно, что и думать не будет о таком нарушении приличия.

V

Они ждали в отеле, пока не пришло сообщение. Фюрер был рад их видеть на следующее утро в Коричневом доме. И будьте уверены, они будут вовремя!

И настал один из тех первых зимних дней, когда солнце ярко и воздух пьянит, и они хотели пойти пешком. Но им надо было нести картину Сестра милосердия, и Ланни пришлось вести их на машине. Генрих, который привык с юности работать руками, предложил сам отнести картину в Коричневый дом. Но Бьюти настояла, что всё надо делать, как подобает, и картину понесёт служитель отеля в униформе. Она сама позвонила в управление отеля, чтобы организовать дело. Но они всё взяли на себя. Никаких денег, фрау Бэдд, и отдельный автомобиль, если вы хотите. Какой отель в Германии откажется от чести доставить картину фюреру? Эта весть распространилась, как лесной пожар через весь отель, и трое молодых людей стали центром внимания всех глаз. Фюрер, как они узнали, был знакомой фигурой в этом фешенебельном отеле. В течение многих лет здесь его развлекали два преданных ему богатых сторонника, один из них был производителем пианино, а другой прусским графом, чья жена получила известность из-за своего чрезвычайного дружелюбия со многими коридорными. Ирма узнала все об этом, потому что оттачивала свой немецкий на одной сотруднице учреждения. В большом отеле Европы всегда найдется место для сплетен!

Коричневый дом размещался на Бриннерштрассе, одной из самых красивых улиц в Германии. Район был зарезервирован для миллионеров, принцев и высших сановников государства и церкви. На самом деле, непосредственно через дорогу был дворец папского нунция, и поэтому представители двух конкурирующих конфессий Мюнхена могли следить друг за другом из своих окон. Дипломатический представитель скромного еврейского плотника мог разглядывать квадратный фасад трехэтажного здания, расположенного вдали от улицы и окруженного высокими заборами. Поверх него большой флаг со свастикой развивался на ветру, который дул со снежных Альп. У его солидных дверей день и ночь стояли два вооруженных штурмовика. Если бы католическому прелату случилось понаблюдать за домом в то утро, то он увидел бы, как перед нацистским зданием остановился роскошный Мерседес. Из него вышли молодой голубоглазый блондин в форме нацистского чиновника, высокий прусский отставной артиллерийский капитан с длинным и несколько строгим лицом и модно одетый молодой американец с каштановыми волосами и тщательно подстриженными усами. А также служитель отеля в серой форме с медными пуговицами, несший картину в большой раме, завернутую в ткань.

Все четверо зашагали по дорожке, и все, кроме служителя, отдали нацистский салют. Форма Генриха представляла власть, и они прошли в фойе со свастиками, большими и малыми, на потолке, окнах, дверных ручках, в бра и ограждающей решётке. Они пришли немного раньше времени, и Генрих повел их по внушительный лестнице и показал им Сенаторский зал, с мемориальными досками нацистских мучеников у внешних дверей. Внутри были сорок знамён с бронзовыми орлами и красивые красные кожаные кресла для «сенаторов», кто бы они ни были. Очень часто здесь они встречаться не могли, все распоряжения отдавал фюрер. «Prachtvoll!» – комментировали Генрих и Курт. Ланни предательски подумал: «Это результат сделки с Тиссеном и другими королями стали».

Офисы Гитлера и его сотрудников были на том же этаже, и ровно в назначенный час их провели в строгий рабочий кабинет главы нацизма. Они отдали салют, и он встал и радушно их приветствовал. Он вспомнил Ланни и пожал ему руку. – «Willkommen, Herr Budd. Сколько времени прошло с тех пор, когда мы виделись, более трех лет? Как летит время! У меня не было возможности его заметить, не говоря уже о том, чтобы приятно его провести».

Ещё раз Ланни почувствовал эту мягкую влажную рука, еще раз заглянул в эти серо-голубые глаза, сидящие на бледном пастообразном лице, располневшем к настоящему времени. Ади набирает вес, несмотря на или, возможно, из-за его проблем желчного пузыря. Глядя на него, Ланни подумал еще раз, что здесь он сталкивается с величайшей тайной мира. Можно было обойти всю Европу и не найти более ничем не примечательного человека. Этот фюрер фа-терланда имел всё, чтобы выглядеть, как посредственность. Он был меньше ростом, чем любой из его трех гостей. В своём простом деловом костюме в белой рубашке с черным галстуком, он, возможно, походил на продавца в бакалее или коммивояжера, путешествующего с тоником для волос. Он не делал физических усилий, и его тело было дряблым, плечи узкие, а бедра широкие, как у женщины. По показателям арийской чистоты его можно было бы причислить к дворнягам, да и то с натяжкой. У него были прямые густые темные волосы. И он носил одну длинную прядь волос, как Ланни в детстве. Видимо единственное, за чем он тщательно ухаживал, были абсурдно маленькие чаплинские усы.

Раньше наблюдая за ним в его берлинской квартире, Ланни думал: «Это сон, и немецкий народ проснется». Но теперь они были более глубоко потрясены, чем когда-либо, и Ланни, пытаясь отгадать загадку, решил, что здесь было воплощение Kleinburgertum[175]175
  мелкой буржуазии (нем.)


[Закрыть]. Средний немец, маленький человек, «человек с улицы». Потерпев поражение и подавленные, миллионы таких людей нашли свой образ в Ади Шикльгрубере, поняли его и верили его обещаниям. Черты, которыми он отличался от них – не ест мясо, а не напивается, когда может – это сделало его романтической фигурой, вдохновляющим лидером и великой душой.

VI

Служитель отеля стоял в дверном проеме с картиной, остающейся на полу. Он придерживал ее левой рукой, протягивая правую руку вперед и вверх в постоянном приветствии. Фюрер заметил его и спросил: «Что это вы принесли мне?»

Ланни объяснил ему, и они поставили картину на стул. Служитель стоял у стула, крепко держа картину, но не попадая в поле зрения. Гитлер отошёл на должное расстояние, и Ланни торжественно снял покров. Все стояли неподвижно и молча, пока великий человек смотрел.

«Прекрасная вещь!» – воскликнул он. – «Таким, я считаю, должно быть произведение искусства. Француз, вы говорите? Вы можете быть уверены, что у него были немецкие предки. А кто это женщина?»

«Это моя мать», – ответил Ланни. Он делал это заявление сотни раз в своей жизни. Мюнхен был пятым большим городом, где он присутствовал на выставке.

– Красивая женщина. Вы должны гордиться ей.

«Я горжусь», – сказал Ланни, и добавил: – «Картина называется Сестра милосердия, художник был тяжело ранен на войне, а потом его убили. Вы можете видеть, что он чувствовал, когда писал».

«О да!» – воскликнул Ади. – «Я тоже был ранен и знаю, какие чувства испытывает солдат к женщине, которая его выхаживает. Кажется, что великое искусство приходит только через страдание».

– Так нам говорил ваш Гете, герр рейхсканцлер.

Тишина, пока Гитлер повторно изучал живопись. «Чисто арийский тип», – прокомментировал он. – «Духовный тип, который поддается идеализации». Он посмотрел еще немного, и сказал: «Сострадание является одной из арийских добродетелей. Я сомневаюсь, что низшие расы способны чувствовать это так глубоко».

Это продолжалось довольно долго. Фюрер смотрел, а затем делал замечание, и никто не осмеливался говорить, если он не задавал вопрос. – «Этот вид искусства говорит нам, что жизнь полна страданий. Великой задачей человечества должно стать уменьшение его, насколько это возможно. Вы согласны с этим, герр Бэдд?»

– Конечно, и я знаю, что это было главной идеей жизни Марселя.

– Это задача высшей расы. Только она сможет это выполнять, потому что у неё есть и ум, и добрая воля. Ланни боялся, что он повторит вопрос: «Вы согласны с этим» и пытался придумать, как ответить, не вступая в пререкания. Но вместо этого, фюрер продолжал информировать его: «Это должно стать нашим руководящим принципом в жизни. Здесь в этой комнате представлены три великих национальности мира: немцы, французы, американцы. Какую пользу получит мир, если эти народы объединятся, чтобы защитить свою арийскую чистоту и гарантировать господство права во всем мире! Как вы думаете, добьёмся мы этого в наше время?»

– К этой цели надо стремиться герр рейхсканцлер. Каждый должен делать то, что он может.

– Можете не сомневаться, что я буду, герр Бэдд. Скажите это всем, кого вы знаете.

Хозяин Германии вернулся на своё место за столом. – «Я благодарю вас за то, что вы показали мне этот портрет. Я понимаю, что у вас проходит выставка?»

– Да, господин рейхсканцлер, Вы окажете нам честь, если придёте. Если вы предпочитаете, я принесу другие образцы работы.

«Я хотел бы суметь сделать это. Кроме того», – поворачиваясь к Курту – «Я надеюсь, что вы придете в мою квартиру, где у меня есть рояль. Но я боюсь, что я должен уехать в Берлин. Я был счастливее, когда у меня на руководстве была только политическая партия, а теперь, увы, у меня есть ещё и правительство. И, следовательно, любитель музыки и искусства вынужден отдать все свое время и внимание ревности и соперничеству маленьких людей».

Просмотр картины закончился, и служитель её унёс, пятясь и кланяясь на каждом шагу. Фюрер обратился к Курту и спросил о его музыке. Он поднял композитора до небес, сказав, что Курт оказал реальную услугу его делу. – «Мы должны показать миру, что мы, национал-социалисты, можем порождать талант и даже гений, равный лучшим образцам прошлого. Наука должна вдохновить высшую расу подняться на новые высоты, и, если это возможно, повести за собой низшие племена».

Он повернулся к Генриху. Он хотел услышать все, что молодой чиновник мог рассказать ему о Гитлерюгенде и его достижениях. Умелый глава огромной организации получал данные о личностях и операциях, которыми он руководил. Он задавал наводящие вопросы, наблюдая за ответчиком полузакрытыми глазами. Он мог быть уверен, что этот чиновник рассказывал ему правду, но она будет приукрашена энтузиазмом молодого человека. Генрих был едва ли одним, кто мог сообщить о закулисных интригах и предательстве. «Я бы хотел иметь больше молодых людей, таких как вы», – задумчиво заметил рейхсканцлер.

«У вас есть тысячи таких, мой фюрер», – ответил с восхищением экс-лесник. – «Люди, которых вы никогда не имели возможность увидеть».

«Мои сотрудники пытаются уберечь меня, как будто я восточная деспот», – сказал Ади. – «Они говорят мне о физической опасности, но я знаю, что это моя судьба, чтобы жить и делать свою работу».

VII

Беседа продолжалась довольно долго, Ланни был как на иголках, опасаясь, что великий человек может подняться и сказать: «Мне очень жаль, но мое время ограничено». Никто не мог себе представить, у кого хорошее настроение. Ланни смотрел на Курта, и даже подмигнул ему, но только Курт не отрывал глаз от своего хозяина и руководителя. Ланни пытался применить телепатию, думая, так напряжённо, как мог: «Теперь! Теперь!»

«Майн фюрер», – промолвил Курт, – «прежде чем мы покинем вас, есть нечто, что, по мнению моего друга Бэдда, я должен вам сказать».

– Что это?

– Большое несчастье, но не по его вине. Так случилось, что его сводная сестра вышла замуж за еврея.

«DormerwetterГ – воскликнул Адольф. «Ужасная новость!»

Я должен добавить, что её муж прекрасный концертирующий скрипач.

У нас есть много арийских артистов, и нет необходимости искать кого-нибудь из этой осквернённой расы. Как зовут этого человека?

Ганси Робин.

«Робин? Робин?» – повторил Гитлер. – «Разве он не сын того самого пресловутого спекулянта, Йоханнеса?»

– Да, мой фюрер.

– Она должна развестись с ним. Великий человек повернулся к Ланни. – «Мой юный друг, вы не должны допустить продолжение такого безобразия. Вы должны использовать всё своё влияние, вы, ваш отец и другие мужчины в семье».

– Так случилось, что пара любит друг друга, герр рейхсканцлер, а также, она его аккомпаниатор, и в настоящее время играет с ним в турне по США.

– Но, герр Бэдд, это омерзительно и стыдно в таком вопросе признавать соображения житейских удобств. Ваша сестра нордическая блондинка, как вы?

– Даже более того.

– Тем не менее, она выступает со сцены перед публикой и рекламирует свой позор! И думаю, что она в будущем совершит преступление против своих детей!

– У них нет детей, герр рейхсканцлер. Они посвятили свою жизнь искусству.

– Это является не меньшим актом осквернения расы. Есть у нее дети или нет, она оскверняет свое тело. Вы не в курсе, что мужская семенная жидкость поглощается женщиной, и, таким образом, ее кровь становится отравленной подлой еврейской эманацией? Это ужасная вещь, и если бы это была моя сестра, я предпочел бы видеть ее мертвой. В самом деле, я бы ее убил, если бы узнал, что она собирается совершить акт измены своей расе.

– Я извиняюсь, герр рейхсканцлер, но в Америке мы разрешаем молодым женщинам самим выбирать своих мужей.

– И что в результате? Вы получаете ублюдочную расу, где каждый мерзкий и ухудшающий фактор может действовать свободно, и каждый вид деградации, физической, интеллектуальной, нравственной процветает беспрепятственно. Это прямая дорога в ад, если вам угодно. Но будьте уверены, что мы, немцы, будем сохранять чистоту нашей крови, и нас не соблазнить хитрыми словами о свободе, терпимости, гуманизме, братской любви и покое. Ни один еврей-монстр не станет моим братом, и если я найду хоть одного из них, кто попытается сожительствовать с арийской женщиной, я разобью ему череп, как поётся в песне наших штурмовиков: Бей черепа еврейской своры! Простите меня, если я говорю прямо, но это правило моей жизни, это обязанность, с которой я был послан в этот мир. Вы читали Mein Kampf?

– Да, герр рейхсканцлер.

– Вы знаете, чему я там учил: Еврей искусный подстрекатель уничтожения Германии. Они, как я назвал их, истинные черти, с мозгом чудовища, а не человека. Они настоящие Untermenschen. Существует учебник Германа Гауха под, названием Neue Grundlage der Rassenforschung²⁰¹, который в настоящее время принят в наших школах и университетах, и который рассказывает с научным авторитетом истины об этой одиозной расе. Наш выдающийся ученый разделяет млекопитающих на две группы, в первую попадают арийцы, а во вторую не-арийцы и всё остальное животное царство.

Вы случайно не видели эту книгу?

– Я слышал её обсуждение, герр рейхсканцлер.

– Вы не признаете её компетенцию?

– Я не ученый, и мои признание или отказ не будет иметь никакого значения. Я слышал довод, объясняющий, что евреи должны быть людьми, потому что они могут спариваться с арийцами и представителями нордической расы, и не могут с животными.

– Доктор Гаух утверждает, что нет доказательств, что евреи не могут спариваться с обезьянами и другими обезьяноподобными. Я предлагаю, что немецкая наука может внести важный вклад, спарив мужские и женские особи евреев с обезьянами, и так продемонстрировать миру факты, которые мы, национал-социалисты, утверждали в течение многих лет.

VIII

Хозяин всей Германии сел на одну из двух своих любимых тем, второй была большевизм. Опять Ланни наблюдал феномен, когда не было разницы между аудиториями из трех человек или из трёх миллионов. Сонный взгляд говорящего устремился на несчастного грешника, стремясь воздействовать на него гипнотически. Тихий голос стал пронзительным фальцетом. Что-то новое появилось в человеке, демоническое и по-настоящему страшное. Обвинения, как удары молотка, били по разуму Ланни. Молодого американского плейбоя необходимо было заставить понять чудовищный характер измены, которую он совершил, попустительствуя осквернению священной арийской крови своей сестры. Так или иначе, зло должно быть немедленно предотвращено. Человек, который был назначен судьбой, чтобы спасти мир, должен доказать свою власть здесь и сейчас, и вернуть эту заблудшую овцу обратно в нордический загон. «Отрава!» – кричал фюрер нацистов. – «Яд! Яд!».