Текст книги "Зубы Дракона"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

«Ой, да ладно, радуйся, о, приходи и веселись, приходи одна, приходите все, и танцуйте со мной!» Ланни забавлялся, подыскивая слова для музыкальных тем. Этот танец шел по лугам, усыпанным цветами. Ветры катилась впереди него, а вся живность собралась в веселую процессию, птицы порхали в воздухе, кролики и другие восхитительные создания резво носились по земле. Рука об руку шли молодые люди в ниспадающих одеждах. «О, юноши и девы, О, юноши и девы, приходите смеяться, петь и танцевать со мной!» Это был бунт Айседоры, который навсегда останется в памяти Ланни. Когда буря оркестра заглушила скрипку Ганси, наш слушатель прыгал с вершины горы на другую.

Видимо другие слушатели пережили такие же приключения, и когда прозвучала последняя нота, они вскочили на ноги и попытались рассказать артисту об этом. Ланни увидел, что его зять заслужил триумф. Такой приятный, добрый человек, каким он был, покраснел от усилий, но даже меньше, чем обычно, показывая напряжение, при котором он жил. Люди, казалось, поняли, что здесь был тот, кого не испортит восхищение. Он не собирался любоваться собой и своей славой, он никогда не утратит вкус к жизни. Он будет любить свое искусство и служить ему. Все в этом зале знали, что он был евреем, и что это было время страданий его народа. Антисемитизма, царившего в Париже, не было среди любителей искусства, и крики «Браво!» молодому виртуозу свидетельствовали, что кричавшие были приверженцами дела свободы и человеческой порядочности.

Ланни думал о великом композиторе, друге человечества и защитнике угнетенных. Этот концерт редко исполняли при его жизни, чтобы он почувствовал, если бы услышал исполнение этих солиста и дирижера. Но затем в голову Ланни пришла мысль: «Что бы Бетховен подумал, если бы мог видеть, что происходит на его родине?» Там мечты искусства бежали, и тягостная реальность заняла их место. Ланни подумал: «Немецкая душа была захвачена Гитлером! Что он ей может дать, только своё собственноё безумие? Что он может сделать из неё, только свой искаженный образ?»

X

Ганси всегда направлялся прямо домой после выступления. Он был обессилен и не хотел рассиживаться без дела в кафе. Он вошел во дворец и уже собирался идти в свою комнату, когда зазвонил телефон. Вызывал Берлин, и Ганси сказал: «Это должно быть папа, он хочет узнать, как прошел концерт».

Он был прав, и сказал отцу, что все прошло хорошо. Йоханнес не стал спрашивать о частностях, вместо этого ошеломил вестью. – «Горит Рейхстаг».

«Herrgottl» – воскликнул сын, повернулся и повторил слова отца для других.

– Нацисты говорят, что подожгли коммунисты.

– Но, папа, это безумие!

– Я не могу обсуждать это. Найдешь новости в газетах, и строй свои собственные догадки. Здание горело в течение нескольких часов, и они говорят, что там были замечены люди, бежавшие с факелами.

«Это заговор!» – воскликнул Ганси.

– Я ничего не могу сказать, но я рад, что вас здесь нет, нужно оставаться там, где вы сейчас находитесь. Это ужасно…

Так Ганси долго не ложился спать. Они сидели и разговаривали, и Ланни, у которого были друзья в газете Le Populaire, позвонил в редакцию, чтобы получить дополнительные сведения. Считалось, что большое здание существенно выгорело, и правительство заявило, что оно было намеренно подожжено эмиссарами Красного Интернационала.

Все четверо молодых людей были знакомы с этим продуманным образцом архитектурного стиля Бисмарка и могли себе представить место происшествия и там, и в других местах в городе. «Это провокация», – заявила Бесс: «Коммунисты не террористы». Ланни согласился с ней, а Ирма держала при себе то, что она думала. Это было естественно, что каждый коммунист называл это заговором, а каждый нацист будет уверен в обратном.

«На самом деле, это слишком очевидно!» – утверждал, Ганси. – «Выборы прошли шесть дней назад, и эти негодяи примут все меры для дискредитации нас!»

«Рабочие не дадут обмануть себя!» – настаивала Бесс. – «Наша партия едина».

Ланни подумал: «старая запись фонографа!» Но он сказал: «Это ужас, как говорит папа. Они сегодня ночью захватят все коммунистические штаб-квартиры по всей Германии. Радуйтесь, что у вас есть хорошее алиби».

Но ни один из музыкантов не улыбнулся этой идее. В своих душах они чувствовали удары, которые получали их товарищи по партии.

XI

То, что произошло в здании Рейхстага в ту ночь 27 февраля, станет предметом споров внутри и за пределами Германии на долгие годы. Но не может быть никаких сомнений в том, что происходило в другом месте. В то время как, четверо молодых людей беседовали в Париже, лидер берлинских штурмовиков, граф Хельдорф, отдавал приказы на арест видных коммунистов и социалистов.

Список жертв был подготовлен заранее с ордерами на арест, каждый с фотографией жертвы. Граф знал, что марксисты были преступники. А Геринг заявил, что сумасшедший голландец, который был схвачен в здании со спичками и другими средствами поджигания, имел при себе коммунистический партбилет. Заявление оказалось неправдой, но оно сработало в нужный момент.

На следующий день Гитлер убедил Гинденбурга подписать указ «об охране государства от коммунистической угрозы», и после чего нацистам путь был открыт. Тюрьмы были переполнены подозреваемыми. В спешке началось создание концентрационных лагерей. Прусское правительство, которое возглавлял Геринг, выступил с заявлением о документах, найденных при обыске в доме Карла Либкнехта за три дня до пожара. Коммунисты были в заговоре с целью сжечь общественные здания по всей Германии, начать гражданскую войну и революцию по российской модели. Планировалось начать грабежи и террористические акты сразу после пожара. Они должны быть направлены против лиц и имущества. Было обещана публикация этих документов, но никто никогда их не увидел, и эта история была забыта, как только она достигла своей цели, оправдания упразднения гражданских свобод во всем, что было Германской республикой.

XII

Когда свидетельства стали просачиваться в газеты Англии и Франции, молодые красные и розовые много часов ломали головы над одним из грандиозных «подлогов» истории. Кто задумал это? И кто это выполнил? Для ответа на первый вопрос лучше всего подходил немецкий летчик мировой войны, который бежал в Швецию, где стал наркоманом и был помещен в психопатическое учреждение. Герман Геринг был человек глыба, нелепо тщеславный, с любовью к ярким образцам форменной одежды, которые делали его мишенью берлинских остряков. Он был также человеком огромной энергии, жестокий и беспринципный, совершенный тип пиратов, которые грабили границы Германской империи в средние века. Он надавал себе титулов и установил свои огромные белые мраморные статуи на Siegesallee, известной берлинским острякам, как «кладбище искусства».

Герман Геринг занимал должности: министра без портфеля, Федерального уполномоченного по воздушному транспорту, министра внутренних дел Пруссии. Эти должности давали ему власть, как и в старые пиратские времена, но, к сожалению, они были выборными. И в следующее воскресенье пролетариат может пойти на выборы и лишить Германа его величия, и это может очень не понравиться человеку аристократических вкусов, другу бывшего наследного принца и Тиссена. Так и случилось, человек действия должен был действовать, для этого его официальная резиденция была связана с Рейхстагом длинным подземным переходом. Также под его командой была хорошо обученная армия, которая могла выполнить его любую команду. Что значит здание по сравнению с будущим нацистской партии?

Человек, которого нацисты, наконец, осудили за это преступление, был слабоумным голландцем, исключенным из Коммунистической партии этой страны. Он бродяжничал по всей Европе. Полиция утверждает, что на допросе он подробно рассказал, что поджёг занавески в ресторане спичками и бутылкой керосина. Но ресторан не был единственным помещением, которое горело. Были взрывы в зале заседаний, и оттуда вырвались пламя и взрывные газы. Глава пожарного управления Берлина заметил дорожки бензина на этажах здания. Сразу после пожара он объявил, что полиция увезла грузовик, груженный несгоревшими горючими материалами с места пожара. Сразу же после его заявления он был уволен со своего поста.

Таковы были сведения, которые молодые радикалы за рубежом собрали вместе и опубликовали в своих газетах. Но газеты, которые могли бы опубликовать такую новость в Германии, были все закрыты, а их редакторы находились в тюрьме, и многие из них были подвергнуты жестоким пыткам. Больно было знать, что ваши товарищи, идеалисты, кому вы верили и за кем следовали, были избиты резиновыми палками, на них танцевали шиповаными сапогами, отбив им почки и раздавив их яички. Еще страшнее знать, что гражданские права были убиты в одной из мировых наиболее развитых стран, и что родина Гете и Баха была в руках людей, которые были способны планировать и совершать такие зверства.

XIII

Пожар произвел ожидаемый эффект, он погрузил в атмосферу страха всю Германию. Не только нацисты, но и Папен, и Гугенберг осуждали Красных заговорщиков по радио. Все новые методы пропаганды были поставлены на службу, чтобы убедить избирателей, что Фатерланд был в смертельной опасности коммунистического переворота. Пятница была провозглашена «Днём Пробуждения народа». Нацисты маршировали с факелами, а на горных вершинах и на высоких башнях в городах горели большие костры, нацисты называли их кострами освобождения. «Господи, освободи нас!» – молился Гитлер по радио, а громкоговорители разносили его слова по главным площадям в каждом городе.

В воскресенье люди проголосовали, и нацисты получили больше голосов, их число увеличилось с почти двенадцати миллионов до семнадцати миллионов даже чуть больше. Но коммунисты потеряли только около миллиона голосов, а социалисты практически ничего. Католики фактически оказались в выигрыше, несмотря на все препоны. Оказалось всё же, что немецкий народ не так просто обратить в паническое бегство. Нацисты так и не получили большинства в рейхстаге, поэтому они не могли сформировать правительство без поддержки и одобрения аристократов. Что же из этого выйдет?

Ответ был один, Ади Гитлер пойдет своим путём. Он собирался день за днем пробиваться к своей цели, и никто не мыслил его останавливать. В Кабинете будет повышено количество протестов, и он будет делать то, что он делал на партийных конференциях, спорить, бушевать, ходатайствовать, умолять, обвинять и угрожать. Он не даст больше услышать никого неугодного. Он создаст такой беспорядок, которому нельзя противостоять. Он докажет, что может пережить любую оппозицию и, что его безумие было неуправляемым, а воля неудержимой. Но за этим кажущимся безумием стоят бдительное око и проницательный расчетливый мозг. Ади точно знает, что он делает и как далеко может пойти. Если оппозиция будет слишком сильной, он уступит, даст обещания, а потом на следующий день окажется, что его последователи сделают то, что он хотел сделать, а он будет рассказывать, что не мог их контролировать. Но, если случится что-нибудь серьезное, как пожар Рейхстага, то он об этом ничего не будет знать, он будет полностью ошеломлен, изумлен, шокирован. Но всё будет слишком поздно. Здание сожжено, жертва мертва, а жребий брошен.

Этим приёмам и средствам в достижении намеченной цели он учил своих последователей более чем десять лет. Они должны были стать группой головорезов, которая не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. Ничто на земле или на небе для них не было священным, кроме их дела национал-социализма. Ничто не могло быть неправильным, если оно служило их делу, и ничто не могло быть правильным, если задерживало его хоть на один час. Индивидуально и коллективно они должны стать самыми энергичными и способными преступниками, а также наиболее бесстыдными и стойкими лжецами. Они должны уметь говорить с наиболее мягким и невинным выражением, а если были пойманы, то не должны ничего признавать, но обращать обвинение на другого парня. Тот был лжецом, тот был мошенником, только тот был способен на любые проступки. Адольф Гитлер никогда не признался никому и ни в чём. Он никогда не лгал в своей жизни, он никогда не совершал неправомерных действий. Он был освящённым воплощением, которое жило и было готово умереть за торжество национал-социализма и освобождение немецкого народа.

За десять лет он организовал две частных армии из молодых людей, несколько сотен тысяч фанатиков, проникнутых тем же духом: Штурм абтайлюнг, СА или штурмовые отряды, и Шютц Шта-фель, СС или охранные отряды. Это были люди, которые должны были выполнить его волю. Они станут действовать, пока он ел, отдыхал, спал, даже когда рассказывал всему миру, что он не хотел, чтобы они делали то, что они сделали. Даже если он будет говорить им остановиться, они будут шагать прямо вперед, чтобы раздавить последнего врага национал-социализма внутри Фатерланда, и очистить улицы для коричневых батальонов – обещание, данного Horst Wessel Lied, которую Гитлер научил их петь.

XIV

В мире наблюдались внушающие ужас события. И даже физическая безопасность от них не успокаивала чувствительных людей. Ганси и Бесс не могли ни есть, ни спать, Они не могли думать ни о чем, кроме дома и о том, что происходит с их друзьями и коллегами. Штурмовики приходили, когда им вздумается, и делали то, что им заблагорассудится. Полиции было приказано сотрудничать с ними. Они приходили к людям ночью и забирали их, а потом о них ничего не было слышно. Но постепенно, через секретные каналы, слово за словом стала просачиваться информация об ужасных событиях в подвалах штаб-квартиры нацистской партии на Хеде-маннштрассе, в Колумбус-Хаузе и в здании старой военной тюрьмы на генерал-Папен-штрассе.

Папа присылал коротенькие записки, тщательно редактируемые, в них говорилось: «О нас не беспокойтесь, у нас есть друзья». Но Ганси и Бесс знали сотни людей, о которых стоило беспокоиться. Они читали все газеты, какие могли получить, и пытались анализировать разные публикации по каждому событию и догадываться о судьбе своей «единой партии». Они писали тревожные письма, а потом волновались, потому что ответов не было. Что случилось с тем или иным лидером? Конечно, кто-то должен убежать. Чтобы добраться из Берлина в Париж, требовалось немного времени.

Очень трудно заниматься музыкой в таких условиях. Им пришлось вспомнить историческую фразу: когда безумцы выходят на свободу у себя на родине, гибнет великая цивилизация. Но молодая пара дала обязательства и должна была их выполнять. Они должны были позволить Ланни и Ирме довести себя до Жуана. Там переодеться должным образом, ехать на виллу к Эмили и исполнить не слишком скорбную программу. На бис Ганси сыграл одну из своих любимых вещей, еврейскую молитву Ахрона. Композитор вложил в эту вещь две тысячи лет плача и стенаний. Исполнение было замечательным, и светская аудитория была глубоко тронута. Слезы текли по щекам Ганси, и он хотел сказать: «Это мой народ плачет сейчас в Германии».

Но нет, он не мог ничего сказать, правила хорошего тона не позволяли этого. Искусство должно оставаться внутри своей башне из слоновой кости, и не спускаться в мрачную равнину, где в темноте сражаются невежественные армии. Элегантно одетые дамы с чувствительной душой наслаждались скорбными звуками скрипки, но не будут плакать над евреями, которых избивали руками и ногами в подземных казематах старинных замков и тюрем с другой стороны восточной границы.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Die strasse frei[120]120
  Дорогу! (нем.)


[Закрыть]

I

Ганси и Бесс не вернулись в Германию. Папа и мама запретили им приезжать, а Ланни запретил им уехать. Робби Бэдд прислал телеграмму, запрещающую Бесс вернуться в Германию. Но самым главным был запрет Адольфа Гитлера для них обоих. Он объявил его заключением в тюрьму всех видных коммунистов и объявлением, что они больше не смогут оказывать никакого влияния и достигнуть какой-либо цели в Германии. Политика Schrecklichkeit¹³⁵, ставшая известной во время мировой войны, не работала для внешнего мира, но, безусловно, была применима внутри Фатерлан-да.

В Бьенвеню был третий дом, называемый домиком, и молодая пара поселилась в нем. Бьюти чувствовала себя точно так же, как и Ирма, она не хотела красных в своем окружении и красной атмосферы в своем доме. Но она тоже была гостем на Бесси Бэдд и в берлинском доме, и не могла не вернуть гостеприимство. Она не могла отказать дочери Робби. Компромисс был выработан без единого сказанного слова. Ганси и Бесс не будут приглашать своих красных друзей в поместье, но могут встречаться с ними в Жуане или Каннах. Это помогло немного, но не полностью. Для молодой пары все их проблемы остались с ними в их мыслях и взглядах.

Это было то же самое, чему Ланни стал свидетелем десять лет назад, когда Муссолини захватил власть. Толпы беженцев бежали от террора, и, естественно, прошло не так много времени до того как, они обнаружили, где жили Ганси и Бесс. Молодая пара считалась богатой, и, по сравнению с состоянием большинства коммунистов, они были богатыми. Они никому не могли сказать нет. И что означает слово «товарищ», если не открыть свое сердце и свой кошелек во времена страданий? Папа выслал бы деньги, но они не просили, так как можно было предположить, что все письма оттуда и туда перлюстрируются. Но папа мог догадаться, а для него никакая цена не была слишком высокой, чтобы удержать своих любимцев от возвращения в опасность.

Но он и не мог отправить столько, сколько требуется. Ни кошелек Фортуната, ни прикосновение Мидаса не покроют нужды всех пострадавших от Гитлера. Либо нужно иметь шкуру носорога, либо душевную боль. А судьба позаботится о новых способах страданий каждый день, каждый час, если ей позволить это. Наиболее достойные сожаления жертвы, самые трагические истории. Люди, которых мучили, пока они не были физически и психически сломлены. Люди, чьих мужей или жен, возлюбленных, детей, родителей и т. п., пытали, или могут пытать завтра. Люди, которые бежали, оставив все, и не имели денег на еду. Люди, выпрашивающие деньги на железнодорожный билет, чтобы вызволить человека из лап злодеев.

У Ганси и Бесс была еда, её готовила одна из родственниц Лиз, работавшая на них. И вот эта девушка стала сообщать, что у них нечего есть. Они отдали свой последний франк какому-то голодному товарищу, и даже выносили из дома еду, которую получили в кредит. Бьюти приглашала их к столу, и они приходили, потому что, в конце концов, нельзя играть, если не есть. И не падать же Ганси в обморок в середине концертов, которые они давали в пользу беженцев. Бьюти не выдержала и заплакала, заплакала и Бесс, у них был большой эмоциональный срыв. Но у них не было слов, которое они могли сказать друг другу, не вызвав противоположных доводов.

Бьюти хотела сказать: «Боже мой, девочка, что ты знаешь о Европе, я прожила здесь больше лет, чем мне хотелось бы сказать, но я не могу вспомнить время, когда бы ни было людей, спасавшихся от бед из разных мест. Еще до войны здесь были революционеры из России, евреи, люди с Балкан, из Испании, из Армении, я забыла большинство мест. Как ты думаешь, сможете ли вы решить все проблемы в мире?»

Бесс хотела ответить: «Это ваши буржуазные взгляды». Но это нельзя сказать хозяйке, чьим гостеприимством пользуешься, так что ограничимся утверждением: «Это мои товарищи, и это мое дело».

II

Ланни и Ирма вернулись в Париж, и там всё было то же самое. У беженцев был адрес Ланни, первые получили его от дяди Джесса, а остальные друг от друга. Это был чрезвычайно респектабельный адрес. И любому товарищу, оказавшемуся в беде, было непонятно, как человек, который жил, хотя бы временно, во дворце герцога де Белломона, может не купаться в золоте, и не быть в состоянии помочь ему и всем его товарищам, его сестрам, двоюродным братьям, его тетям, оставшимся на родине, и взять их всех в Париж и поселить их в одном из гостевых апартаментов во дворце, или, по крайней мере, платить за аренду места на чердаке. Это была мучительная ситуация для моральных качеств многих несчастных людей. Не все из них были святыми, и голод толкал их к всевозможным уловкам. Были красные, которые преувеличивали свои страдания. Были просто нищие и жулики, выдающие себя за красных или за кого-нибудь ещё, чтобы получить подачку. Шло время, и ситуация ухудшалась, потому что число паразитов увеличивалось и множилось, и они, как и все другие существа, автоматически приспосабливались и совершенствовали способы, чтобы выжить.

Ланни прошёл через это и получил много дорогостоящих и болезненных уроков от беженцев от фашизма. Но теперь всё было хуже, потому что Гитлер выучил уроки Муссолини и применял их с немецкой основательностью. Кроме того, собственная позиция Ланни была еще хуже, потому что у него была богатая жена, и ни один беженец не мог понять, как он, живя с ней, не мог от нее получить деньги. Судя по машине, на которой он ездил, по костюмам, которые он носил, по местам, которые он посещал, он должен получать деньги от жены! Был ли он подлинным сочувствующим, или просто плейбоем, ищущим острых ощущений? Если последнее, то, безусловно, это было справедливо для тех, не получил от него денег. Портные, рестораторы и все другие отстаньте от него и не смущайтесь его ложной скромностью.

У Ирмы, как и у Бьюти, были «буржуазные взгляды», и она хотела сказать, что говорят буржуазные дамы. Но она к этому времени узнала, что обижает её мужа и что, если настаивать, вызывает его гнев. Они так много раз были счастливы вместе, что ей хотелось избежать ссор, как делали многие другие молодые пары. Она убрала свои мысли на тему классовой борьбы, и попыталась с помощью различных способов удержать своего слабовольного партнера от искушения. Слугам сказали, что сомнительным на вид незнакомцам отвечать, что месьё Бэдда нет дома, и что они не знают, когда он вернется. Ирма изобретала и более тонкие способы, чтобы держать его занятым и отвлекать его от компании красных депутатов и розовый редакторов.

Но Ланни не мог не понимать тонкостей. Он был воспитан в среде буржуазных дам, знал их взгляды и понимал, когда им они манипулировали и почему. Он пытался играть честно и не давать слишком много денег Ирмы беженцам, и не слишком своих собственных, чтобы не остаться без средств. Это означало, что он тоже должен был хитрить и оправдываться перед несчастными. А тогда он стыдился себя, и у него было тяжело на душе, потому что мир был не такой, как он хотел, и он не был таким благородным и со щедрой душой, каким он хотел видеть себя.

III

Как ни крепился, Ланни не смог удержаться от споров с людьми, с которыми он встречался. Политические и экономические вопросы сами навалились на него. Люди, которые приходили в дом, хотели поговорить о том, что происходит в Германии, и узнать, что он думал, или, возможно, они уже знали это, и хотели вызвать его на спор. Никто не был лучше обучен салонным манерам, чем сын Бьюти Бэдд, но в эти времена даже французская вежливость не помогала. Люди не могли слушать идеи, которые они считали возмутительными, не высказывая своего неодобрения. Прошли старые дни, когда лакомым кусочком сплетни считалось, что Мистер Ирма Барнс придерживается социалистических взглядов и что его жена была расстроена этим. Но сегодня это превратилось в серьезное дело и сделалось совсем невыносимым.

«Я полагала, вы говорили, что вы не коммунист», – заметила мадам де Клуассон, жена банкира, кислым тоном.

– Я не коммунист, мадам. Я только защищаю фундаментальные свободы, которые были и являются славой Французской Республики.

– Свободы, которые отрицают коммунисты, я слышала!

– Даже при этих условиях, мадам, мы не хотим быть похожими на них или отказаться от того, что нам дорого.

– Это звучит очень хорошо, но это означает, что вы делаете именно то, что они хотят.

Вот и все, но этого было достаточно. Мадам де Клуассон была важной особой, и ее влияние может означать успех или неудачу для американки с социальными амбициями. Ирма не слышала этой словесной стычки, но какая-то добрая подруга приложила все усилия, чтобы донести ей об этом. И она поняла, что это может отменить все достижения, которых она добилась в прошлом году. Но все-таки она промолчала. Она хотела быть справедливой, и она знала, что Ланни был честен. Он рассказал ей о своих чудачествах, прежде чем попросил её руки. И она приняла его предложение на его условиях. Ей не повезло, что она не поняла, что означает иметь мужа с социалистическими взглядами, которые буржуазная мораль не может отличить от коммунистических.

IV

Новый Рейхстаг был созван в кратчайшие сроки. Его провели в Потсдаме, месте старой прусской славы, и Гитлер привлёк свой гений на изобретение церемоний, чтобы выразить свои патриотические намерения и пробудить надежды немецкого народа. Вся территория была расцвечена новыми флагами с Hakenkreuz[121]121
  Свастика (нем.)


[Закрыть], которые декретом Кабинета должны были заменить флаги умирающей Республики. Еще раз костры вспыхнули на вершинах холмов и прошли факельные шествия всех нацистских, студенческих и детских организаций. Гитлер возложил венок на могилу своих погибших товарищей. Гинденбург открыл Рейхстаг, и церемония транслировалась по всем школам. «Богемский капрал» выступил с вдохновенной речью, в которой он рассказал своему бывшему фельдмаршалу, что, сделав его канцлером он «совершил брак между символами древней славы и молодых сил».

Гитлер хотел двух вещей: получить власть над Германией и, чтобы внешний мир оставил его в покое, пока он делал это. Когда Рейхстаг начал проводить регулярные сессии в здании Кролль-оперы в Берлине, он выступил с тщательно подготовленной речью, в которой заявил, что коммунисты подожгли здание Рейхстага, и что их измена должна быть «смыта с варварской жестокостью». Богатым было сказано, что «капитал служит бизнесу, а бизнес народу», и что должна быть «сильная поддержка частной инициативы и признание собственности». Богатые были удовлетворены полностью. Немецким крестьянам он обещал «спасение», а армии безработных было обещано «восстановление производственного процесса».

Чтобы воплотить в жизнь эту программу, он испросил полномочий в хитро изложенном документе, который он назвал «законом удовлетворения потребностей народа и империи». Целью закона было разрешить нынешнему кабинету, и только нынешнему кабинету устанавливать законы и тратить деньги, не советуясь с рейхстагом. Прямо об этом сказано не было. Он просто отменил номера статей в Конституции, в которых были прописаны эти важные полномочия рейхстага. Новые полномочия истекали к концу четырех лет, или раньше, если любой другой кабинет придет к власти. Никто, кроме Адольфа не будет никогда фюрером Германии!

Этот закон сочетался с «комплексом законности» нового канцлера. Он хотел получить инструменты власти в свои руки так, чтобы большая часть населения принимала их, как надлежащую правовую процедуру. Его речь в поддержку закона была тщательно разработана, чтобы удовлетворить возражения всех других сторон, за исключением коммунистов, которые были изгнаны со своих мест, и социалистов, которые вскоре разделят их участь. Толпа вооруженных нацистов стояла снаружи здания, выкрикивая свои требования принять этот закон, и он был принят большинством голосов, 441 за и 94 против, противники быть социалистами. Тогда Геринг, президент рейхстага, заявил, что сессия откладывается. Так великий народ потерял свои свободы, хотя радовался, что приобрел их.

V

В течение этого периода волнения сотрясали Соединенные Штаты, как и Германию. Кризисы и неудачи стали эпидемией. То в одном штате, то в другом распоряжением губернаторов закрывались все банки. Робби Бэдд писал, что это происходит потому, что люди в стране не могут согласиться, чтобы их делами управлял демократ. После инаугурации, а она произошла за день до выборов Гитлера, его первым действием стал приказ закрыть все банки в Соединенных Штатах. Для Робби это означало примерно то же самое, что конец мира. Его письмо по данному вопросу было настолько пессимистично, что его сын был вынужден послать ему телеграмму: «Не унывай, у тебя по-прежнему есть еда».

Действительно всё было не так плохо, как ожидалось. Люди восприняли это как шутку. Самый богатый человек в стране мог оказаться только с несколькими центами в кармане, и это было все, что он имел. Его друзья считали, что это было забавно, и он тоже вынужден был смеяться. Но все доверяли ему и брали его чеки, так что он имел все, что хотел, как и прежде. Робби хватало на еду, как и любому другому Бэдду. При этом они слушали внушительный голос по радио, сообщавший им со спокойной уверенностью, что новое правительство будет действовать, и действовать быстро, и что все проблемы страны будут решены. Новый курс двинулся вперед.

Первым шагом стало присоединение к Великобритании и другим странам, ушедшим от золотого стандарта. Для Робби это означало инфляцию, и что его страна увидит, что случилось с Германией. Следующим – разборка с банками, и решение, каким надёжным банкам оказывать правительственную поддержку. Результатом этого шага было смещение Уолл-стрита в Вашингтон. Правительство стало центром власти, а банкиры поспешили прибежать со своими адвокатами и их портфелями. Тут было много бессмыслицы и всевозможных промахов. Америка собиралась стать землей нелепостей в течение многих лет, а Робби Бэдды получили бесконечные поводы для насмешек и осуждений. Но бизнес стал подниматься, а людям было снова, что есть, а не только Бэддам.

У Ланни не было никаких проблем, ибо французские банки не были закрыты, и у него были деньги, чтобы разделить их с его беженцами. Если доход Ирмы был заморожен, они могли вернуться в Бьенвеню, в своё убежище, как она его называла. Ей никогда в ее жизни не приходилось самой зарабатывать деньги, так что ей было легко принять жизнерадостное отношение своего мужа к событиям. Если она потеряет состояние, то и все потеряют тоже, и у неё не будет никакого чувства неполноценности. Действительно, это было довольно интересно, и молодое поколение восприняло это, как азартную игру. Ирма колебалась между этой позицией азартной игры и своей мечтой о величественном и утончённом салоне. Когда Ланни указал ей несовместимость этих двух крайностей, она рассмеялась.

VI

К ним на несколько дней заехал Рик. Его финансовое положение изменилось настолько, что ему не пришлось беспокоиться о поездке в Париж, его занятия предполагали встречи с разными людьми и наблюдение за обстановкой на местах. Хромой экс-пилот, будущий баронет, драматург, чья пьеса сделалась хитом, смотрелся романтической фигурой, хотя в его высказывания отличались экстремизмом. Дамы были в восторге от него, и Ирма обнаружила, что обладает тем, что можно назвать знаменитостью, созданной собственными руками. Она могла рассказать фешенебельной публике, что Ланни был близким другом детства Рика и возил его на конференции по всей Европе, помогал планировать и даже перерабатывать его пьесы. А она, Ирма, помогла финансировать его пьесу, ставшую хитом, и не только вернула свои деньги обратно, но и получила значительная прибыль. Это была её первая собственная инвестиция, которой она гордилась и могла похвастаться об этом своей матери и нескольким дядям.