355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эптон Билл Синклер » Зубы Дракона » Текст книги (страница 10)
Зубы Дракона
  • Текст добавлен: 22 апреля 2017, 08:30

Текст книги "Зубы Дракона"


Автор книги: Эптон Билл Синклер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

Она всё это высказала своему мужу, который ответил: «Ты должна понимать, что у большинства из этих людей сейчас трудное время, чтобы выжить. Многие из них не получают достаточно, чтобы поесть, и это нарушает их душевное спокойствие».

Он продолжал объяснять, что такое «интеллектуальный пролетариат»: это – масса людей, которые приобрели образование за счёт тяжёлого напряжения ума и тела, но кто сейчас не нашел спроса на то, что они могут предложить миру. Они зарабатывают довольно жалкое пропитание в качестве литературного подёнщика, или преподаванием, или случайными заработками, которые могли получить. Естественно, они были недовольны и сочувствовали обездоленным рабочим.

– Но почему они не могли пойти и получить постоянную работу, Ланни?

– Какую работу, дорогая? Рытье котлованов, клерк или рассыльный в магазине?

– Любую, я думаю, чтобы честно зарабатывать на жизнь.

– Многие из них так и делают, но это не так просто, как кажется.

– Прямо сейчас в Германии четыре миллиона безработных, и работу обычно дают тому, кто имеет подготовку для такого рода работы.

Так Ланни терпеливо объяснял ей все вопросы, как будто ребенку. Беда в том, что он должен был объяснять это много раз, а Ирма неохотно в это верила. Он пытался убедить ее, что теперешняя ситуация пришла в расстройство, в то время как она была воспитана верить, что все было к лучшему в этом лучшем из миров. Если люди не получают работу и или не могут удержать её, то, наверное, что-то неладно с этими людьми. Они действительно не хотят работать. Они хотят критиковать и насмехаться над теми, кто был успешным и много работал, как отец Ирмы. Он оставил ее обеспеченной. Кто мог бы винить ее за эту точку зрения и за обиду на людей, которые бесцеремонно обращаются к ней и расстраивали её своими аргументами?

Она не была жестокой, совсем нет. Если бы нищий подошёл к ней на улице, то слезы брызнули из её глаз, и она отдала бы ему всё содержимое своего кошелька. Но это была милостыня, а она узнала, что друзья Ланни совсем отвергают её. Они хотели «справедливости». Они требовали от неё согласия, что вся социальная система была в корне неправильной, и что большинство из того, чему родители и преподаватели Ирмы и друзья научили ее, было ложным. Они требовали, чтобы мир пошёл вверх дном, и чтобы они, бунтовщики, были поставлены во главе этого. Ирма решила, что она не доверяет ни их возможностям, ни их мотивам. Глядя на них, она объявила о своем решении ее слишком доверчивому мужу: «Они завистливы и хотят того, что мы имеем, и если бы мы отдали им всё, они даже не скажут спасибо!»

«Может быть и так», – ответил муж, который сам не страдал иллюзиями. – «Не следует ожидать, что люди лучше, чем они на самом деле. Некоторые из них истинные идеалисты, как Ганси и Фредди.»

– «Да, но они работают, добьются успеха в любом мире, но те политики, и интеллектуалы, которые хотят стать политиками, но не знают, как». Тут Ланни рассмеялся. Он увидел, что она начала использовать свою собственную голову. «То, что тебе нужно сделать», – предостерег он: «это рассматривать принципы, а не отдельных лиц. Мы хотим систему, которая даст каждому шанс на честный и конструктивный труд, а затем смотреть, чтобы никто не жил без работы».

V

Дочь Дж. Парамаунта Барнса была вынуждена признать, что что-то было не так, потому что ее дивиденды начали падать. Весной она слышала о небольшом бычьем рынке, и это звучало оптимистично. Но в течение лета и осени прошел ряд спадов, один за другим, не менее четырех. Никто не понимал этих событий, никто не мог их предвидеть. Говорили: «Сейчас дно уже достигнуто, рынок обязан развернуться». И они ставили все деньги, рассчитывая на это суждение, и затем, на следующий день или на следующей неделе, акции летели вниз, и все были в ужасе.

Пришло письмо от дяди Ирмы Джозефа, одного из доверенных лиц, который управлял ее состоянием. Он предупредил ее о том, что происходит, объяснив ситуацию, как смог. В течение прошлого года ее акции голубых фишек потеряли еще тридцать пунктов, ниже самой низкой отметки во время великой паники, когда она была в Нью-Йорке. Там был порочный круг: спад вызвал страх, а страх вызвал следующий спад. Выборы в Германии произвели плохое впечатление на Уолл-стрит. Все решили, что больше не будет репарационных платежей. Мистер Джозеф Барнс добавил, что их действительно не было в течение длительного времени, и, возможно, никогда не было бы, с тех пор, когда немцы получили кредит на Уолл-стрите. Ирма всё это не поняла и отдала письмо Ланни, который объяснил ей содержание этого письма, конечно, с его розовой точки зрения.

Одну вещь, дядя Джозеф дал ясно понять: Ирма должна осторожно тратить деньги! Ее ответ был очевиден: она жила на деньги Робинов в течение полугода, а когда она вернулась в Бьенвеню, они продолжили вести смехотворно простую жизнь. Нельзя тратить деньги, когда живешь на небольшой вилле, где некуда положить вещи, и нет больших развлечений. Ланни и его мать жили на тысячу триста долларов в месяц, в то время как Ирма привыкли тратить в пятьдесят раз больше. Таким образом, у неё не было никаких проблем уверить своего добросовестного дядю, что она воспользуется его советами. Ее мать решила не приезжать в Европу этой зимой. Она была занята снижением расходов по содержанию недвижимости на Лонг-Айленде. Ланни прочитал письмо и испытал нормальные чувства человека, который узнает, что его тёща не приедет к нему в гости.

VI

Генрих Юнг вызвал Ланни по телефону. «Вы хотели бы встретиться с фюрером?» – спросил он.

«О, черт возьми!» – воскликнул Ланни, опешив. – «Да, я ему не интересен».

– Он говорит, что интересен.

– Что вы ему рассказали про меня?

– Я сказал, что вы были старым другом и покровителем Курта Мейснера.

Ланни на мгновение задумался. – «Вы сказали ему, что я не согласен с его идеями?»

– Конечно. Вы думаете, что он заинтересован только во встречах с людьми, которые с ним согласны?

Ланни предполагал что-то в этом роде, но он был слишком вежлив, чтобы ответить прямо. Вместо этого он спросил: «Вы сказали, что меня можно переубедить?»

Я сказал, что это стоит попробовать.

– Но на самом деле, Генрих, это не так. Вы могли бы рискнуть, если он хочет.

Ланни рассмеялся. – «Конечно, он интересный человек, и мне было бы любопытно с ним встретиться».

– Ну, тогда вперед.

– Вы уверены, что это не повредит вашему положению?

– Мое положение? Я три раза навещал его, когда он был узником в крепости Ландсберг, а он человек, который никогда не забывает друзей.

– Ладно, тогда, когда мы пойдем?

– Чем раньше, тем лучше. Он сейчас находится в Берлине, но он скачет по стране.

– Вы можете установить время.

– Вы свободны сегодня днем?

– Я могу легко освободиться.

Генрих позвонил снова, говоря, что назначено на четыре часа, и он будет ждать Ланни перед штаб-квартирой в три тридцать. Когда они был в машине и назвали адрес, Ланни начал с некоторыми признаками колебания: «Вы знаете, американские манеры не совсем такие же, как немецкие».

– Фюрер, конечно, понимает, что вы американец.

– Я надеюсь, что он не ожидает от меня возгласа Хайль Гитлер!

– О, нет, конечно, нет. Вы пожмете ему руку.

– Должен ли я обращаться к нему в третьем лице? Ланни читал недавнее заявление о введении этого обычая, ранее зарезервированного для королевской семьи. Это означало, обращение в третьем лице.

– От иностранца этого не ожидается. Но лучше, если никто не противоречит ему. Вы знаете, что он находится под сильным давлением в эти дни.

– Я понимаю. Из многих источников Ланни слышал, что Ади был очень возбудим. Некоторые даже называли его психопатом.

«Я не имею в виду, что вы должны во всём соглашаться с ним», – поспешил добавить Генрих. – «Будет все в порядке, если его просто слушать. Он очень любезен при объяснении своих идей людям».

– «Конечно». Ланни держал совершенно честный взгляд. – «Я прочел Майн Кампф, и это будет своего рода постскриптум. Прошло пять лет, а многое произошло».

«Разве это не чудесно, сколько сбылась!» – воскликнул правоверный молодой «ариец».

VII

Partei– und oberster SA. Fuhrer, Vorsitzender der N.S.DA.P. жил в одном из элегантных жилых домов с ливрейным швейцаром. Фюрер был вегетарианцем и не употреблял ни алкоголя, ни табака, но не был аскетом в отношении внутреннего убранства. Напротив, он числил себя художником и получал удовольствие в переделке своего интерьера. На деньги Фрица Тиссена и других магнатов он купил дворец в Мюнхене и превратил его в показательный нацистский Коричневый Дом. Для квартиры в Берлине он получил модернистскую мебель предельной элегантности. С ним жила супружеская пара, чтобы заботиться о нем. Южные немцы из друзей его прошлого. У них было два ребенка, и Ади играл с ними в какую-то комнатную игру, когда пришли посетители. Он задержал малышей, разговаривая с ними и о них какую-то часть времени. Его любовь к детям была его лучшей стороной, и Ланни был доволен, что не увидел другие увлечения.

Фюрер был одет в простой деловой костюм, и выглядел, как простой и скромный человек. Он пожал руку своему франкоамериканскому гостю, похлопал Генриха на спине, и попросил принести фруктового сока и печенья для них. Он спросил Ланни о его детстве на Ривьере, а дети слушали с открытыми глазами его рассказы о вытягивании невода с каракатицами и малыми акулами. Он рассказал о находке древних римских монет в своем саду и о «мальчике с севера», который танцевал и доставлял удовольствие на арене Антиба пару тысяч лет назад. Собственное детство Ади Шикльгрубера было унылым, и он не говорил о нём.

Некоторое время спустя он спросил, где Ланни встретился Курта Мейснера, и посетитель рассказал о школе Далькроза в Хеллерау. Хозяин воспринял это, как проявление немецкой культуры, а Лан-ни воздержался упомянуть, что Жак-Далькроз был швейцарцем французского происхождения. Правда, школа была построена и содержалась на деньги немецкого патрона. Гитлер воскликнул: «Такого рода вещи будут славой нашей националсоциалистической администрации, там будет такой всплеск художественной и музыкальной гениальности, что будет поражать весь мир». Ланни отметил, что во всем разговоре он считал само собой разумеющимся, что НСДАП скоро будет контролировать всю Германию. Он никогда не говорил «если», он говорил: «когда» – А это был один из предметов разговора, где посетитель, конечно, не собирался ему противоречить.

Они говорили о Курте и его музыке, которая была чистой «арийской», как заявил фюрер. Ничего показного, никакого иностранного влияния. Жизнь во Франции на протяжении многих лет, по-видимому, не повлияла ни в малейшей степени на композитора. Ланни объяснил, что Курт избегал выходить, и выходил редко, только если его вынуждали. Он рассказал о своей жизни в Бьенве-ню и фюрер согласился, что это было идеальной жизнью для художника. «Такую жизнь, я бы выбрал, но, увы, я родился под другими звездами». Ланни слышал, что он верил в астрологию, и надеялся, что он не будет касаться этой темы.

VIII

Фюрер всех нацистов хотел, чтобы этот элегантный и чрезвычайно состоятельный молодой иностранец вышел в мир, как новый сторонник идей национал-социализма. С этой целью он делал всё возможное, чтобы быть обаятельным, для чего он не имел никаких способностей. Поэтому он спрашивал точку зрения Ланни по всем затрагиваемым вопросам. Ланни был социалистом, и Гитлер тоже был социалистом, только, практического характера. Из хаоса конкурентного капитализма должен возникнуть новый порядок. Новый порядок будет существовать, потому что он будет основан на реальном взаимопонимании и будет управляться учеными. Не пагубный, вырождающийся социализм марксистов, который отвергли все понимающие люди. Не социализм, отравленный заблуждениями интернационализма, а социализм, основанный на признании великих расовых качеств, которые сами по себе делают такую задачу выполнимой.

Терпеливо и внимательно фюрер объяснил, что его идеи расы не были немецкими в узком смысле. Ланни тоже был «арийцем», как и культурные классы в Америке. У них тоже была действительно «арийская» цивилизация, и такая же была и у англичан. «Я больше ничего не хочу в мире, как взаимопонимания и мира между моей страной и Великобританией, и я думаю, что в наше время не было большей трагедии, чем война между ними. Почему мы не можем понять друг друга и вместе в дружбе добиться нашей общей задачи? Мир достаточно велик, и он полон беспородных племен, которым мы не смеем позволить получить власть, потому что они не способны её разумно использовать».

Гитлер говорил какое-то время об этих ублюдках. Он чувствовал себя вполне безопасно, рассказывая молодому франко-американцу, что он думает о японцах, своего рода голых желтых обезьянах. Потом он перешёл к русским, которые были по своей природе ленивы, некомпетентны и кровожадны и попали в руки крыс из сточной канавы и дегенератов. Он говорил и о французах, но был достаточно осторожен, сказав, что не хочет вражды между Францией и Германией. Они могут заключить договор о мире, который будет длиться в течение тысячи лет, если только французы откажутся от своей слабоумной идеи окружения Германии и удержания её в кольце врагов. «Это союз с Польшей и Малая Антанта поддерживают вражду между нашими народами. Ибо мы не намерены допустить, чтобы эти люди правили немцами, и у нас есть твёрдая решимость исправить ошибки, которые были зафиксированы в Версале. Вы должны знать, кое-что об этом, мистер Бэдд, потому что вы были в Штубендорфе, и, несомненно, видели своими глазами, что означает для немцев правление поляков».

Ланни ответил: «Я был одним из многих американцев на мирной конференции, которые возражали против этой ошибки».

Так фюрер добился признания от своего посетителя. «Пустые люди называют мою позицию империализмом, но это злоупотребление языком. Это не империализм, а признание очевидных свидетельств истории, что некоторые народы имеют потенциал, чтобы создать культуру, а у других его нет совсем. Если говорить, что энергичные и душевные люди, как немцы, не должны быть окружены и заперты завистливыми и жадными конкурентами, разве это империализм? Если говорить, что эти дети не должны страдать всю свою жизнь от лишений, которые они так долго несут, разве это империализм?»

Говорящий провёл рукой по коротко остриженной светлой голове маленького мальчика.

– Этот Bubchen[46]46
  малыш (нем.)


[Закрыть]
родился в год великого стыда, злого Версальского диктата. Вы можете видеть, какой он худой и низкорослый из-за голода блокады. Но я сказал ему, что его дети будут такими же сильными, как его отец, потому что я защищу фатерланд от блокад. Меня не волнует, что мои враги называют меня империалистом. Я написал, что каждый человек становится империалистом, когда он производит на свет ребенка, потому что он берет на себя обязательства предоставить ему средства существования и смысл жизни.

Ланни, социалист, отягощенный интернационализмом, мог придумать, что ответить. Но он не имел ни малейшего желания портить этот любезный разговор. Пока тигр был готов мурлыкать, Ланни был рад изучать тигров. Он, возможно, был бы под влиянием многих вежливых слов, которые были ему сказаны, если бы не читал Майн Кампф. Как мог автор этой книги заявить, что у него нет никакой вражды против Франции? Или он передумал через пять лет? Очевидно, нет, потому что он создал издательства, которые продают его библию для всех лояльных последователей национал-социалистической немецкой рабочей партии по цене двенадцати марок за экземпляр. Кто-то делает состояние.

IX

Ланни подумал: «Я отнимаю много времени у занятого человека». Но он знал, что, когда наносится визит члену королевской семьи, нельзя уходить без его разрешения. И, возможно, здесь было то же самое. Детей отпустили, было время их ужина. Но фюрер все ещё продолжал говорить. Генрих Юнг наклонился вперед с видом напряженного внимания, и Ланни ничего не оставалось делать, как следовать его примеру.

Фюрер пересказал все обиды, которые были нанесены его стране. И по мере продолжения он все более и более возбуждался, голос его нарастал, и он становился оратором. Ланни вспомнил, что читал где-то, как жаловалась королева Виктория на свои аудиенции с Гладстоном: «Он считает меня аудиторией на общественном собрании». Ланни нашел, что несколько неловко находиться на расстоянии двух метров от кричащего человека. Он подумал: «Господи, с такой энергией человек может выступать перед всей Германией!» Но, видимо, Адольф Гитлер имел достаточно энергии не только для всей Германии, но также и для иностранного гостя. Это ему было решать, сколько потратить энергии, а посетителям следовало сидеть и смотреть на него, как зачарованный кролик на шипящую змею.

Ланни видел, как то же самое происходило на нескольких митингах. Фюрер загорался от своих собственных слов. Он переходил к действию от собственного красноречия. Сейчас, сейчас наступил момент, чтобы свергнуть этих врагов Фатерланда, чтобы наказать их за совершенные ими преступления. Головы покатятся с плеч! Оратор перестал оставаться добрым и разумным перед представителем двух этих вражеских государств. Возможно, он думал, что Ланни, услышав всю историю Версаля, о репарациях и голодной блокаде, вторжении в Рур, союзе с Польшей и обо всем остальном, теперь должен полностью стать его сторонником. Долой притворство, что фюрер нацистов не ненавидит французов за их жадность, англичан за их высокомерие, американцев за их новоявленные притязания, большевиков за то, что они кровожадные монстры, евреев за то, что они порождения ада. Короче говоря, он стал, тем неистовым человеком, которого Ланни и Рик впервые услышали в пивной Бюргербройкеллер в Мюнхене семь лет назад. Ланни тогда сказал: «Надо признать, что он искренен», а Рик ответил: «Как и большинство лунатиков».

Никто не мог сказать, как долго это бы продолжалось. Но экономка открыла дверь и произнесла: «Verzeihung, mein Fuhrer. Herr Strasser.[47]47
  Извините! Мой Фюрер, Герр Штрассер


[Закрыть]
» За ней незамедлительно вошел крупный мужчина в форме СА. У него были крупные и грубые черты лица, несколько выпуклый нос, опущенный рот с глубокими линиями по бокам. В соответствии с установленным порядком, с которым Ланни был знаком, он должен был остановиться в дверях, щелкнуть каблуками, отдать нацистский салют и крикнуть: «Хайль Гитлер». Вместо этого он подошел, беззаботно промурлыкав: «Grufi Gott, Adolf[48]48
  Привет, Адольф (нем.)


[Закрыть]
». Это означало, что он был старым другом и выходцем из Баварии.

Посетители были просто поражены ответом фюрера, сравнимым с силой удара: «Ты не ведёшь себя как друг, и поэтому с тобой не будут обходиться, как с другом!» Оратор поднялся на ноги и, указывая обвиняющим перстом на вновь прибывшего, продолжал: «Запомни, раз и навсегда, с меня достаточно твоего неповиновения. Продолжай на свой страх и риск!» Это неприятно поразило крупного человека, и он разинул свой большой рот.

Стал бы фюрер нацистов так грубо и резко нападать на подчиненного, если бы он не имел на то оснований? Нельзя сказать. Но изумление и растерянность герра Штрассера были очевидны. Он открыл рот, как бы спрашивая, что случилось, но потом он снова закрыл его, потому что он не получил ни единого шанса. Гитлер продолжил свою тираду, он бросился на человека, но не для того, чтобы ударить, а чтобы потрясти обвиняющим перстом в нескольких сантиметрах от его большого носа, с криком:

«Твои интриги известны! Твоя наглость возмутительна! Твои публичные высказывания являются призывом к измене, и если ты не изменишь своего поведения, будешь изгнан. Иди и присоединяйся к Schwarze Front[49]49
  к Чёрному фронту (нем.)


[Закрыть]
твоего брата и другим замаскированным коммунистам и негодяям! Я – Я, Адольф Гитлер, я фюрер НСДАП, и это я определяю политику. Я не потерплю оппозицию, мне не нужны дискуссии, мне нужно послушание. Мы находимся в разгаре войны, и я требую преданности, я требую дисциплины. «Zucht! Zucht! Zucht!»[50]50
  Дисциплины! Дисциплины! Дисциплины! (нем.)


[Закрыть]
Это было одно из тех многих немецких слов, которые требуют очистки горла, и бедный Штрассер вздрогнул, как будто от дождя мелких брызг.

– Адольф, кто наговорил тебе на меня? Он вставил фразу в то время, как у фюрера перехватило дыхание.

– Это мое дело знать, что происходит в моем движении. Неужели ты думаешь, что ты можешь выражать неуважение к моей политике, и твои слова не дойдут до меня?

– Кто-то лжёт, Адольф. Я сказал только то, что говорил тебе: что сейчас время для действий, и что наши враги ничего больше не желают, как задержки, что они могут ослабить нас своими интригами.

– Они ослабляют нас из-за высокомерия и своеволия моих собственных партийных чиновников, потому что эти самонадеянные осмеливаются возомнить себя авторитетными мыслителями. Я и только я думаю за национал-социалистов. Я и только я приказал вам держать язык за зубами – Maul halten[51]51
  , прикусить язык (нем.)


[Закрыть]
– и повиноваться моим приказам, следуйте моим установкам, а не своим собственным глупым понятиям. Твой брат сам превратился в преступника и поставил себя вне закона из-за такого же высокомерия.

– Оставь Отто, Адольф. Ты знаешь, что я порвал с ним. Я не вижу его и не имею с ним никаких дел.

«Ich geb» n Dreck d'rum!»[52]52
  Я посажу вас в дерьмо (нем.)


[Закрыть]
– воскликнул Адольф; он говорил уже на таком немецком. Перейдя на баварский диалект, он добавил: «Das ist mir Sau-wurscht!»62.

Он горячился дальше: «Вы остаетесь в партии и продолжаете агитацию Отто в пользу отвергнутой политики. Я капитан этого корабля, и не нужно экипажу говорить мне, что делать, а нужно делать то, что им говорю я. Еще раз, я требую единства перед лицом наших врагов. Поймите меня, я приказываю! Я говорю, как ваш фюрер!»

Ланни думал, что он никогда не видел человека, который так был вне себя от волнения. Лицо Адольфа Гитлера стал багровым, он качался из стороны в сторону, как и говорил, и каждое слово было подчеркнуто движением его пальца, как ударом молотка. Ланни думал, что эти двое, несомненно, будут спорить. Но нет, он увидел, что другой собирается подчиниться. Возможно, он видел, как то же самое происходило и раньше, и научился бороться с этим. Он перестал спорить, не пытался протестовать. Он просто стоял, пока его фюрер бушует, пусть буря утихнет, если она когда-либо сможет стихнуть. Будет океан когда-нибудь прежним после такого урагана?

X

Ланни много узнал о внутренних делах нацистской партии из бесед с Куртом и Генрихом. Кроме того, в течение лета он читал немецкие газеты, а они были полны сведениями о бешеном партийном конфликте по вопросу о старой программе, которую Гитлер постоянно урезал, пока от нее ничего осталось. Здесь, в Северной Германии, многие нацисты серьезно отнеслись к «социалистической» части своего названия. Они настаивали на переводе в коммунальную собственность универмагов, конфискации помещичьих земель, окончании процентного рабства, преимуществе общего блага перед частными интересами и так далее. Это вызвало очередную гражданскую войну в партии в начале года. Два брата Штрассера, Грегор и Отто, боролись за старую программу и потерпели поражение.

Грегор покорился, а Отто вышел из партии и организовал свою революционную группу, которую гитлеровцы называли «Черным фронтом» и с которой боролись дубинками и револьверами, как они боролись и с коммунистами. Позже, непосредственно перед выборами, была еще одна попытка внутреннего переворота. Бунтари захватил офис партийной газеты в Берлине, Der Angriff, держали его силой оружия и издавали газету в течение трех дней. Ужасный скандал, которым враги движения не преминули воспользоваться.

Так здесь был Грегор Штрассер, лидер номер один организации Рейха. Лейтенант мировой войны, он стал аптекарем, но отказался от своего бизнеса, чтобы выступить против красных, а затем, чтобы помочь Ади подготовиться к пивному путчу. Он, пожалуй, был самым компетентным организатором в партии. Он прибыл в Берлин и создал Sturmabteilung[53]53
  штурмовые отряды – СА (нем.)


[Закрыть]
. Гитлер, не доверяя ему, как слишком левому, сформировал новую личную гвардию, Schutz-staffel, или СС. Так появились две конкурирующие армии внутри нацистской партии всей Германии. Какая возобладает?

Ланни размышлял, Гитлер действительно потерял самообладание или это просто линия поведения? Был ли это немецкий способ обучения повиновению – техника сержанта-инструктора по строевой подготовке? Видимо, этот способ сработал, громоподобный голос крупного мужчины сник. Он стоял покорно и принимал взбучку, как школьник, которому приказали снять штаны. Ланни также задал себе вопрос: почему фюрер позволяет иностранцу стать свидетелями такой демонстрации? Неужели он думает, что это произведёт впечатление на американца? Любил ли он власть так сильно, что ему было приятно демонстрировать её в присутствии посторонних? Или фюрер чувствовал себя настолько уверенно, что его не волновало, что подумает кто-то о нем? Эта последняя мысль соответствовала изложению всей его дерзкой и неоднозначной программы в книге, которая продавалась любому в мире, кто имел двенадцать марок.

Ланни снова выслушал всё содержание Майн Кампф. Он узнал, что Адольф Гитлер имел в виду, чтобы перехитрить мир, но по-своему и в свое время. Он имел в виду сдержать свою земельную программу, чтобы порадовать юнкеров, и свою индустриальную программу, чтобы угодить королям стали. И так получить от них деньги и использовать их, чтобы купить оружие для своих СА и СС. Он имел в виду обещать всем и все, и так получить свои голоса. Всем, кроме abscheulichen Bolschewisten и verfluchten Juden[54]54
  мерзких большевиков и омерзительных жидов (нем.)


[Закрыть]
. Он хотел получить власть и прийти к власти, и никто не собирался препятствовать ему в достижении его цели. Если какой-либо Dummkopf[55]55
  болван (нем.)


[Закрыть]
попробовал, то он раздавил бы его, как вошь, и рассказал ему об этом.

Когда Штрассер решился указать на то, что д-р Йозеф Геббельс, любимый пропагандист фюрера, сказал, что он разрабатывает «комплекс законности», фюрер ответил, что он поговорит с «Юпп-хеном», когда сочтёт нужным. А сейчас он имеет дело с Грегором Штрассером, и говорит ему, что ему не следует высказывать ни слова критики в адрес политики своего фюрера, а следует посвятить свою энергию, чтобы разгромить красных и навести дисциплину в своей организации, которой ей так позорно не достает. Адольф Гитлер торговался с политиками, натравливая их друг на друга, прокладывая свой путь всё ближе и ближе к посту канцлера, который был его целью. Со временем он покажет им всем, и его собственные друзья будут стыдиться своей слепоты и самоуверенности за то, что усомнились в своём вдохновенном руководителе.

Так Ланни получил демонстрацию того, что означает быть хозяином человеческих судеб. Возможно, это было то, что планировал фюрер. После того, как он добился покорности руководителя номер 1 своей организации Рейх и позволил ему уйти, он снова обратился к своему гостю. «Ну, мистер Бэдд», – сказал он, «Вы видите, как надо заставить людей работать на дело. Вы не хотели бы приехать и помочь мне?»

Ланни промолвил: «Я боюсь, что у меня я нет данных для такой задачи». Если и были следы сухости в его голосе, то фюрер их пропустил, потому что он дружелюбно улыбнулся, и, казалось, что он считает, что проделал сейчас очень хорошую работу.

Долгое время спустя Ланни узнал от Курта Мейснера, что фюрер думал об этой встрече. Он сказал, что молодой мистер Бэдд был типичным представителем американских привилегированных классов: красивый, спокойный и совершенно бесполезный. Для партии будет очень простой задачей расколоть эту нацию на части, а национал-социалистическому движению взять за неё ответственность.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю