Текст книги "Ароматы кофе"

Автор книги: Энтони Капелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Глава восемьдесят пятая

Я чистил в своем кафе кофеварочный аппарат, когда явился ее муж. Была середина утра – время тихое. Думаю, он намеренно выбрал эту пору.

– А, так вот где вы, Уоллис, распространяете свой яд, – произнес чей-то голос.

Я поднял глаза:

– Если вы имеете в виду мой кофе, он наивысшего качества.

– Я не ваш кофе имею в виду. – Он положил на стойку свою шляпу. – Я пришел поговорить с вами о моей жене.

– Ах, так!

Я продолжал свое занятие.

– Врачи сказали, что если она продолжит голодовку, это убьет ее.

– Это те самые, которые прежде объявляли ее истеричкой?

– Нет, другие. – Он помолчал. – Ее поранили. Попытка кормить ее насильно обернулась неудачей. Видимо, они повредили ей легкие.

Потрясенный, я уставился на него.

– Нам необходимо вызволить ее из тюрьмы, – сказал он. – Или хотя бы отвести от нее опасность.

Наконец я обрел дар речи:

– Так убедите же свое правительство предоставить женщинам право голоса!

– Вы же знаете, это не произойдет никогда.

Он провел рукой в перчатке по волосам. Внезапно я заметил, какой измученный у него вид.

– Правительство никогда не уступит. Кроме всего прочего, это будет превратно понято нашими недругами. Империя должна оставаться несокрушимой, но есть еще силы в Европе, которые готовы воспользоваться нашим внутренним кризисом… То, что делает Эмили, опасно для всех нас.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Потому что вас она может послушать, даже если к моим просьбам остается глуха.

Я подумал: должно быть, ему стоило немалой смелости или, по крайней мере, железных нервов, чтобы прийти сюда.

– Сомневаюсь, – сказал я, качая головой.

– Но вы должны попытаться!

– Если я правильно понял, не она пожелала, чтобы ее отговаривали?

– Вы любите ее?

Было странно говорить об этом, и в первую очередь с ним. Но момент был необычный.

– Да, – ответил я.

– Тогда помогите мне ее спасти. Напишите ей, – не отставал Брюэр. – Скажите, что довольно с нее протеста, теперь в борьбу могут вступить и другие. Скажите ей, что вы не хотите, чтобы она пускала под откос всю свою жизнь.

– Если я ей такое напишу, – сказал я, – и мое письмо ослабит ее решимость, она мне этого никогда не простит.

– Но это просто необходимо сделать. Ради нее самой, пусть не для нас. – Он взял свою шляпу. – Есть еще нечто, что вам надо бы знать. В правительстве поговаривают о принятии нового законопроекта. Это позволило бы им на законном основании выпускать из тюрем тех, кто начинает голодовку.

– Для чего все это? – озадаченно спросил я.

– Разумеется, для того, чтобы голодающие не умирали в тюрьмах!

– Но ведь если они их выпустят, те выйдут на свободу и создадут еще большие волнения в народе?

– Только, если у них сохранится здоровье. И если оно у них сохранится, то их арестуют снова, и они снова попадут в тюрьму. И тогда, если они умрут, то умрут не как жертвы в тюрьме, а в больнице как инвалиды. Так что, как видите, ее протест в конечном счете ничего не изменит, даже для ее движения. Вы должны написать ей письмо. Вы напишете ей?

– Не могу вам обещать. Я подумаю над этим сегодня….

– И последнее, – перебил он меня. – Если вы убедите ее прекратить все это, я дам ей развод.

– Не думаю, что ей нужен развод, – медленно произнес я.

– Напротив, он ей нужен. Но я не с ней говорю об этом. Я говорю с вами. – Он смотрел на меня без тени волнения. – Если вы сможете убедить ее жить, Уоллис, она – ваша. В снимаю с себя ответственность за нее.

Он ушел, а я раздумывал над тем, что он сказал. У меня не было ни малейших иллюзий в отношении его мотивов. Хотя я не сомневался, что по-своему он любит Эмили, Брюэр принадлежал к такому типу людей, для кого любовь неотделима от его собственных интересов. Если все, что он сказал мне, правда, и Эмили обречена, это могло бы выставить его в дурном свете. Тогда сказали бы то, что сказал и я, – он позволил своему правительству убить собственную жену, в то время как все видел и бездействовал. В таком случае ему лучше всего бы с ней развестись.

Брюэр был политик: он нашел наилучший способ воздействия на меня. Что не умаляло очевидного: он был прав. Мое письмо, где бы я убеждал Эмили верно найденными словами, что она и так уже много сделала, смогло бы поменять ее решение. Пусть она упряма, но я слишком хорошо знал ее, чтобы найти для доводов верные слова.

Я не мог представить себе мир, в котором не будет ее. Я любил ее, я хотел, чтобы она жила. А станет ли она когда-нибудь моей женой или нет… Я слишком хорошо знал ее, чтобы поверить в такое. Но я мог хотя бы надеяться.

В конце концов, после стольких лет мы имели шанс стать счастливыми.

Я засиделся запоздно, выпивая кофе чашку за чашкой. Наконец, взяв бумагу и перо, уже перед самым рассветом я написал свое письмо.

Глава восемьдесят шестая

Эмили умерла через четыре недели в Пэддингтонской лечебнице. Как и предсказывал Брюэр, правительство освободило ее по медицинским показаниям, чтобы не допустить ее смерти в тюрьме. Оставалась некоторая надежда, что при надлежащем лечении ей станет лучше. Но было слишком поздно.

К моменту ее кончины суфражистское движение, несмотря на все потуги правительства, добилось немыслимого успеха – большинством членов Парламента был принят Акт о примирении. И именно тогда, когда, казалось бы, победа уже не за горами, Эмили угасала.

Мне удалось несколько раз навестить ее в больнице, но она была уже очень слаба. Ей так и не удалось восполнить вес, потерянный в заключении: ее красивое лицо, когда-то такое свежее, полное жизни, стало кукольным, как у ангела, будто чей-то резец удалил прежние очертания. Ее волосы утратили блеск, и кожа сильно потемнела, – если приглядеться, можно было заметить, что вся кожа в еле заметных черточках, как лоскут старого муслина. Даже глаза у Эмили затуманились, ее голос, стихнувший почти до шепота, не справлялся со словами, как будто она, говоря, спотыкалась обо что-то засевшее в горле.

Однако ум ее был ясен, как всегда. Я принес ей цветы.

– Спасибо, – хрипло проговорила Эмили, когда я поднес их ей, чтобы она ощутила аромат.

– Прелестные цветы, Роберт. Но в следующий раз пообещай принести мне что-нибудь иное. Срезанные цветы умирают быстро, они заставляют думать о смерти.

– Что же тебе принести?

– Принеси несколько кофейных зерен и кофемолку, чтобы смолоть.

– А доктора позволят тебе?

– Нет, не пить. Но я хочу почувствовать аромат молотого кофе, а, может, ты при мне чашечку выпьешь.

– Такого заказа я в жизни ни от кого не получал! – со смехом сказал я.

– Для меня ты всегда связан с запахом кофе. И когда мы встретились тогда, после твоего возвращения, на Кастл-стрит, как-то все было не так, ведь от тебя тогда не пахло кофе. Но теперь снова пахнет, значит все в порядке.

– Пахнет?

На Кастл-стрит запах кофе был настолько привычен, что я его уже не замечал.

– Как там наше кафе? – спросила она.

– Отлично. Новый сорт кенийского очень хорош, как ты и предсказывала.

Эмили прикрыла глаза. Потом сказала чуть окрепшим голосом:

– Я получила твое письмо. Спасибо.

– Оно оказалось кстати?

Она кивнула.

– Я очень рад.

Ее рука протянулась к моей:

– Наверно, писать его тебе было нелегко.

– Проще простого.

– Врешь, – она вздохнула. – Я и сама написала тебе письмо. Ты получишь его, когда я умру.

– Что ты такое говоришь…

– Прошу тебя, Роберт. Не оскорбляй меня притворством. Доктора со мной вполне откровенны. Легкие практически отказали. Доктора дают мне настойку опия, чтобы облегчить боль, но от этого затуманивается мозг. Поэтому, когда жду посетителей, я его не принимаю. Потом приходит боль, а когда болит, я просто не могу ни с кем общаться.

– Тебе сейчас больно?

– Немного. Мне дадут капли после твоего ухода.

– Я немедленно уйду.

– Да, наверно, лучше иди. Я чуть-чуть устала.

– Но я приду опять. И в следующий раз принесу кофе.

В ту же ночь во сне она умерла.

Глава восемьдесят седьмая

Оно пришло по почте через пару недель после похорон в картонной коробке. Внутри коробки были бумаги, относящиеся к магазину. Письмо стряпчего, поясняющего: в связи с тем, что миссис Эмили Брюэр, по состоянию болезни полностью и окончательно освобождается от владения этой собственностью, его долг известить меня, что… и тому подобное. И потом – письмо, написанное ее почерком, мелким и решительным, как будто для этой цели она собрала воедино все свои силы.

Мой милый Роберт,

Я хочу, чтобы ты знал, что я оставляю это кафе моим сестрам. Наследство, прямо скажем, невеликое, если учесть сколь малый доход оно приносит, но у меня никогда не получалось, как у моего отца, избавиться от сантиментов в делах, мне было просто там хорошо. Надеюсь, что ты решишь остаться, хотя бы на некоторое время. Нашему Делу нужна Кастл-стрит, а Кастл-стрит нужен ты.

Я думаю, Роберт, что мужчины и женщины только тогда смогут по-настоящему взаимодействовать друг с другом, когда станут равными. Ты можешь сказать, что к праву голоса это не имеет никакого отношения, но равные права – это необходимый первый шаг к тому, что и есть самое главное.

Вот почему я должна кое-что сказать тебе, хотя выразить это в письме мне очень нелегко… Помнишь то утро, когда я сказала отцу, что хочу за тебя замуж и почему? Мне кажется, ты всегда думал, что причины, которые я тогда назвала, истинные. Это не так. Я сказала ему только то, что, как я думала, для него прозвучит более убедительно. Ведь до этого в истории с Гектором чуть не дошло до скандала… Могла ли я, глядя отцу в глаза, сказать ему, что на самом деле чувствовала, как сильно хотела тебя? Это и есть правда. Я всегда мечтала ощутить, как твое тело льнет к моему… Я так часто рисовала это в своем воображении…. Представляла себе, как покрываю твое тело поцелуями, как лежу с тобой в постели. Ну вот… Я это и сказала. Я всегда больше всего на свете желала испытать это с тобой, чтобы, проснувшись утром, почувствовать спиной твое тепло, твое дыхание у моей шеи, и знать, стоит потянуться рукой, и ты здесь, рядом…

Я стыдилась своих чувств. Нам женщинам не положены сильные страсти, ведь так? После того, что было с Гектором, я поклялась отцу, что этого не повторится, что я сумею сдерживать чувства, и все-таки я не смогла. Поэтому так много осталось невысказанным… Уже потом, с Артуром, когда, казалось, можно было бы сказать открыто… впрочем, теперь ты знаешь одну из причин, почему я молчала с ним, да к тому же я так сильно завязла, видимо, в плену своих принципов.

Ты еще полюбишь снова – я не сомневаюсь, такое еще случится. Если это произойдет, ты должен мне обещать кое-что. Расскажи ей все – обо мне и о себе, и о том, что было в Африке. Не скрывай от нее истинных своих чувств, и, возможно, наступит день, когда и она сможет открыть тебе свои желания.

И еще я хотела бы кое-что попросить тебя для меня сделать. Прошу, опиши все, что было. Напиши историю про нас. Я знаю, лучше тебя этого не сделает никто. Безусловно, что каждый человек испытывает в жизни наивысший свой пик, по существу, даже бесконечную череду таких сильных ощущений, – но мне кажется, что наша история, то, что происходит сейчас, ни в коем случае не должно быть забыто.

Расскажи все, как было, Роберт; расскажи без желчи. В конечном счете, что есть у нас, кроме истории жизни.

Порой, когда тоска по тебе была просто невыносимой, я говорила себе, что мужчины и женщины спят друг с другом тысячи лет; что миллионы в нашей стране спят друг с другом ежедневно. Но дружба между мужчиной и женщиной до сих пор редка и бесценна. Я люблю тебя, Роберт… но превыше всего я рада тому, что я твой друг.

Любящая тебя —

Эмили.

На дне коробки осталось еще одно письмо и маленькая шкатулка красного дерева. Я мгновенно узнал ее: скорее всего, это был последний сохранившийся экземпляр оригинального «Определителя Уоллиса-Пинкера».

Письмо было тем самым, которое я написал ей, с припиской стряпчего:

«Мистер Брюэр прост, чтобы я возвратил это вам».

Глава восемьдесят восьмая

Кастл-стрит, 28 апреля

Моя милая Эмили,

Ко мне приходил твой муж. Он – как и все мы, – обеспокоен состоянием твоего здоровья. Это не удивит тебя: но удивить тебя может то, что он сделал мне некоторое предложение ради твоего благополучия.

Он сказал, если ты прекратишь голодовку, он предоставит тебе свободу – не будет препятствовать твоему с ним разводу. Он поступает так, разумеется, исходя из ложного представления, что мы с тобой любовники и что, как только тебя освободят, мы поженимся. Он хочет, чтобы я склонил тебя к такому развитию событий.

Моя любимая Эмили, хочу, чтобы ты знала: нет для меня большего счастья в жизни, стоит мне представить, какая была бы радость стать твоим мужем. И все же я не намерен никак на тебя не влиять в ту или иную сторону. Я не буду призывать тебя ни бросить голодовку, ни продолжить сопротивление. Единственное, что я хочу тебе сказать: ты совершила грандиозный поступок; как бы ты ни решила поступать далее, я неизменно буду гордиться тобой. И вечно буду любить тебя.

Решение за тобой.

С безграничной любовью,

Роберт.

Глава восемьдесят девятая

Компоненты вкуса, обнаруживаемые в послевкусии, могут обладать некоторой сладостью, вызывающей в памяти вкус шоколада; от могут напоминать дым костра или табачный дым; они могут походить на пикантные специи, скажем, гвоздику; они могут отдавать смолистостью, наподобие живицы; или же от могут воплощать любые комбинации названных свойств.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

Пока длилось перемирие между правительством и воительницами, ни одной из сторон не было выгодно наживать политический каптал на гибели Эмили. Но, как и предполагал Брюэр, ее жертва в конечно счете не сделала погоды. В последний момент правительство прекратило поддерживать Акт о примирении. Разъяренные милитантки в ответ на это провозгласили Англию неуправляемой страной.

В результате последовал хаос. В почтовые ящики засовывались горящие тряпки, разбивались окна правительственных зданий и магазинов, поджигались крикетные павильоны и даже церкви. Много лет спустя суфражистки любили утверждать, что их бунт носил мирный характер; но тогда он вовсе не выглядел мирным. Главной их мишенью стал Эсквит. Суфражистки, когда тот играл в гольф, пытались сорвать с него одежду, но помешала им в этом его дочь Вайолет, которая своими собственными кулаками отбила атаку на отца. Когда автомобиль Эсквита притормозил, чтобы не наехать на лежавшую посреди дороги женщину, откуда ни возьмись возникла стайка суфражисток и принялась избивать Эсквита плетками, предназначенными для собак. Благодаря цилиндру голова его при этом уцелела… Неизвестный, которого ошибочно приняли за Эсквита, был избит на вокзале Юстон. Министр по делам Ирландии повредил колено, защищая Эсквита в Уайтхолле. Сидевшему рядом с Эсквитом в коляске члену Парламента от Ирландии досталось по уху тесаком. Одновременно почти двести женщин объявили голодовку.

Признаюсь, я, как и многие, считал, что правительство заслуживает подобного обращения. К тому моменту мы, мужчины, которые поддерживали женщин, образовали отдельный отряд. Я сам разбил несколько окон и поджег несколько безлюдных зданий, всякий раз будучи преисполнен гордости, что совершаю это в честь Эмили. Но – опять-таки, как и многие, – постепенно я обнаружил, что лишен страсти создавать конфликт, что было присуще лидерам женского движения.

Осознание этого пришло ко мне в тот день, когда мы должны были совершить налет на Национальную галерею. Планировалось, что мы пойдем туда вдвоем, как обычные посетители, затем одновременно вынем секачи и начнем полосовать картины. Основным объектом нашей атаки должна была стать «Венера» Роукби, [75]75
  Имеется в виду полотно Веласкеса «Венера у зеркала», являвшееся частью коллекции Моритта из галереи Роукби в Йоркшире.


[Закрыть]известная обнаженная Венера, недавно приобретенная Национальной галереей. К тому времени все общественные здания охранялись полицией: поэтому было решено направить в музей пару, мужчину и женщину, чтобы привлечь к себе меньше внимания.

До этого я не видел «Венеру». Она висела на видном месте в глубине галереи, освещенная дневным светом стеклянного потолка. Женщина возлежит на кушетке и смотрится в зеркало. Казалось, ее кожа отливает живым блеском и впадина на ее спине была так реалистично выписана, что, казалось, женщина лежит здесь, в этой комнате, рядом с нами.

Я подумал: она давно умерла – ее нет уже несколько столетий, а чувственная сила ее взгляда – как видел его Веласкес, человек и живописец, – останется жить века.

Мне вспомнилась строка из последнего письма Эмили – письма, которое до сих пор, свернутое, лежало в моем внутреннем кармане: «…чтобы, проснувшись утром, почувствовать спиной твое тепло, твое дыхание у моей шеи, и знать, стоит потянуться рукой, и ты здесь, рядам…»

Я молча стоял перед картиной, и когда часы церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдз пробили четыре раза – сигнал к атаке, – я понял, что не двинусь с места. В этот момент женщина рядом со мной вскинула свой секач: с отчаянным воплем она полоснула ножом по изогнутой белой спине от плеча до талии, так что холст провис клочьями, и внезапно стало ясно то, что до того и в голову не приходило: Венера – всего лишь картина, иллюзия, нежная, хрупкая.

Суфражистку тотчас схватила охрана. Я все стоял перед изуродованным шедевром, на глаза навернулись слезы. Потом я повернулся и пошел прочь. Я закинул свой нож в фонтан на Трафальгар-сквер и зашагал себе. С тех пор больше в их движении я не участвовал.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Сахар

Глава девяностая

«Новый урожай» – свежий, легкий кофейный аромат и вкус, вбирающий естественные черты кофейного букета, проявляющийся главным образом в кисловатости вкуса.

Сиветц. «Технология кофе»

Прошел год. Я наведывался на могилу Эмили. Я содержал кафе и бережно хранил Определитель. Я совершенно не вникал в политику и еще менее интересовался искусством. По правде говоря, я и кафе-то уделял не много внимания. Теперь посетителей было совсем мало – воительницам больше не требовалось место для сборищ, и так как я предпочитал, чтобы меня оставили в покое, меня мало интересовали те немногие, кто ко мне заходил.

Как вдруг однажды меня посетили Ада с Филоменой. Я вернулся поздно и застал их рассматривающими с несколько растерянным видом помещение. Ада проводила рукой в перчатке по столешницам, брезгливо изучая результат своего исследования.

– Чем могу служить? – спросил я сухо.

– А, Роберт, вот и вы! – сказала Ада. – Может, вы бы лучше угостили нас кофе?

– Я предложу вам «Яву», – грустно сказал я. – «Мокка» довольно лежалый.

Сестры переглянулись, но промолчали; я готовил им кофе. Мы не виделись с самых похорон. Тогда, понятно, сестры были в трауре. Теперь на них были платья из гофрированного, узорчатого шелка, с высоким воротником-жабо и широким шелковым поясом. Танцы типа Turkey Trot [76]76
  «Турецкий шаг» (англ.) – разновидность уанстепа, предшественник фокстрота.


[Закрыть]требовали свободной одежды наподобие этой, при этом открывшиеся ноги изрядно шокировали старшее поколение.

– Вы в курсе, что мы теперь хозяйки этого кафе? – спросила Ада.

Я кивнул.

– Судя по скудности ведущихся записей, заведение терпит убытки?

– Местоположение выбрано неудачно, – парировал я. – Это жилой квартал. Рядом с домом такое заведение никому не нужно.

И снова сестры переглянулись.

– Понимаете, – сказала Филомена, – очень досадно было бы его закрывать.

Я промолчал. Мне тоже так казалось, но я не видел смысла высказывать свое мнение вспух.

– У Фил есть несколько идей на этот счет, – сказала Ада. – Вы не хотели бы их выслушать?

– Ну, почему же… пожалуйста, – развел я руками.

И подсел к ним поближе.

– По-моему, вы абсолютно правы, – начала Филомена, – здесь не самое лучшее место для кафе. Но ведь люди пьют кофе не только в кафе. Кофе можно пить и дома.

– Насколько я знаю, кофе дома никто не пьет, – фыркнул я. – Только эту гадость в пачках. Вроде «Кастл». Дешевые зерна, плохо прожаренные и плохо смолотые, которые потом хранятся в бумажных пакетах на полках у господ Липтона и Сейнсбери, пока последние остатки запаха окончательно не выветрятся.

– Что ж, вы правы, – сказала Филомена.

Она смотрела на меня своими сонными, едва пробудившимися глазами. И мне показалось, что в их глубине я улавливаю легкую смешинку.

– Мы тут думали, – сказала Ада, – почему бы нам не продавать людям качественный кофе?

Я в замешательстве уставился на сестер.

– Понимаете, мы выросли с кофе – с отличным кофе, – пояснила Ада. – Таким, какой теперь почти невозможно сыскать. – Она повела плечами. – Нам пришло в голову: что если не только мы теперь испытываем трудности в поисках такого кофе, что если эта проблема волнует не только нас. Пусть таких людей немного, но… – она прошлась взглядом по пустому и, должен признаться, несколько запущенному кафе, – может быть, их достаточно для поддержания бизнеса.

– То есть, вы предлагаете…

– Небольшой эксперимент, в духе раннего Пинкера, – продолжила за сестру Филомена. – По идее это магазин, где будет пара печей для обжарки зерен, причем не скрытых, а выставленных прямо напоказ, чтоб все видели.

Почти не глядя, она указала изящным пальчиком в сторону торцовой стены, возле которой, теперь я это ясно видел, имелось достаточно места для двух жаровен, установленных в ряд. – Сам процесс обжарки зерен создает особую атмосферу…

– Плюс аромат кофе, – вставила Ада.

– Плюс аромат кофе. Вообразите! – Филомена повела ноздрями. – Аромат жарящегося прямо тут «мокка»!

– Уж мне-то знаком запах жарящихся зерен, – сухо сказал я.

– Плюс дымоход, – сказала Ада, игнорируя меня.

И указала на угол, который в данный момент этим сооружением не обладал.

– И вот этот аромат течет на улицу… – кивнула Филомена.

– …так, что даже если вы не собираетесь покупать фунт «боготы» в дом…

–.. вы можете просто заглянуть в кафе и взять себе чашечку кофе…

– … или даже целый кувшин…

– Кувшин? – озадаченно переспросил я.

Филомена глянула на меня своими глазами. И я увидел, что ее сонливость это чистый обман зрения. Взгляд у нее был ясный, пытливый, цепкий.

– Ну да, покупают же кувшин пива к ужину. Почему не купить кувшин кофе к завтраку?

– Нечто похожее я видел в Африке, – кивнул я. – Там продавцы кофе с рассвета расхаживают по улицам Харара, и все к ним ходят и покупают у них кофе.

Филомена хлопнула ладошкой об Адину ладонь.

– Вот видишь? Роберт уже понял, что это сработает.

И с улыбкой посмотрела на меня.

– Словом, мы станем обжаривать и продавать зерна, – сказал я. – Но не будет ли это означать, что мы вступаем в прямую конкуренцию… – ну, скажем, с фасованным кофе? Например, с «Кастл»?

Ада кивнула:

– Да. Но так как теперь мы не владелицы кофе «Кастл», это вряд ли составит проблему. Но отдадим себе отчет: если наш кофе не будет качественнее «Кастла», тогда все пойдет прахом.

– И еще, – добавила Филомена. – Не будем тратить средства на рекламу, только на высокосортные зерна. Африканские, если хотите.

Открыв сумочку, она вынула несколько рисунков и фотографий.

– Надо ведь, чтоб у нас все было красиво оформлено.

И разложила передо мной картинки.

– Это несколько чайных, которые я недавно посетила в Глазго. Стиль называется art nouveau – это потрясающе! Я подумала, не сделать ли и нам что-то наподобие этого здесь. – Она описала рукой в перчатке вокруг. – С вашим обонянием и вкусом и с нашими вложениями я не вижу, почему бы нам не рассчитывать на успех этого предприятия.

– Придется закрыть кафе, – сказал я, рассматривая рисунки. – Переделка займет несколько месяцев.

– Три недели, – поправила меня Филомена. – И начнем послезавтра.

– Господи Боже. Кто это – «мы»?

– Мы берем на себя роль работодателей, – сказала Филомена, убирая рисунки и фото. – Надеюсь, у вас это не вызывает протеста. Я имею в виду то, что работодатель женщина?

– Но… едва ли все же эта работа подходит для дочерей Пинкера. Вы теперь женщины вполне состоятельные.

– Послушайте, Роберт, неужели мои сестры ничему вас не научили? Мы сами решаем, что нам подходит, а что нет.

– Вашего отца вряд ли такое обрадует.

– Напротив. Вы, Роберт, его недооцениваете. Больше всего его радует, что его дочери чего-то добиваются.

Помолчав, она добавила:

– Кстати, он передавал вам привет.

Я усмехнулся в ответ.

– Сейчас на Нэрроу-стрит нет ни единого кофейного зернышка, – сказала Ада. – Склад теперь превратился в мощную, громадную контору, никаких мешков, одни столы. Но, по-моему, отец все-таки тоскует по прежним временам. Вам бы как-нибудь навестить его.

– Вы что, считаете, что он вам поможет?

Сестры переглянулись.

– А для чего нам его помощь? – сказала Филомена. – Это же бизнес.

Когда они уходили, Филомена в дверях обернулась:

– Вы пишете что-нибудь про Эмили?

– С чего вы взяли?

– Ведь она просила вас. Я знаю, она мне говорила.

– Это не так-то легко, – сказал я, разводя руками.

– А вы пытаетесь? – не унималась Филомена.

– Ну, в общем, да. А что?

– А то, Роберт, что мне очень бы хотелось это прочесть, – искренне призналась она. – Так что продолжайте писать, хорошо?

Подойдя к окну, я смотрел им вслед. У Филомены явно уже возникли какие-то дальнейшие планы; она указывала пальцем в сторону уличного угла, потом снова в сторону кафе, и, повернувшись к сестре, о чем-то оживленно ей говорила. Я поймал ее лицо в профиль, самый краешек ее сонной улыбки…

И вдруг во мне что-то шевельнулось. Уж этого я совсем не ожидал.

«О, нет!» – подумал я. Боже мой, нет. Только не это. Хватит с меня.