Текст книги "Ароматы кофе"

Автор книги: Энтони Капелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Глава шестая

«Терпкость» – едко-кислое ощущение на языке.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

Я удержал ее, едва мы оказались на нижней ступеньке лестницы:

– Нельзя ли мне сейчас осмотреть склад? Любопытно узнать подробней о деле, к которому, по милости вашего мистера Пинкера, я должен приобщиться.

Если девушка и уловила мой ироничный тон в адрес ее патрона, то вида не подала.

– Да, конечно, – всего и сказала она, и повела меня на громадный склад, который я уже мимоходом обозрел.

Место это было прелюбопытное – несусветный жар исходил от выставленных в ряд по одну сторону жаровенных барабанов, пламя горелок ярко мерцало во мраке. Судно к этому времени уже разгрузили, и громадные, ведущие к молу двери были закрыты. Лишь единственный сочный луч солнца пробивался сквозь кривой просвет между ними. Высоко над полом располагались окна, но внутрь через них свет едва проникал. К тому же помещение наполняла какая-то странная мгла; как я вскоре определил – из-за пелены плывущих повсюду вокруг ватных на вид хлопьев. Я протянул руку: пальцы не уловили ничего, кроме воздуха.

– Кофейные чешуйки, – пояснила секретарь. – Частично бобы мы получаем в еще не смолотом виде.

Я ничего не понял, но, кивнув, спросил:

– И весь этот кофе принадлежит Линкеру?

–  МистерЛинкер, – произнесла секретарь с легким нажимом, – владеет четырьмя складами, крупнейшие два для еще не прошедших таможню товаров. А вот это у нас чисто приемно-распределительное хранилище. – Она обвела рукой: – Кофе привозится на судах по реке. Затем он сортируется, взвешивается, мелется, обжаривается и помещается в соответствующее место в зависимости от страны, откуда привезен. На этом складе у нас кофе буквально со всего мира. Вон там – бразильский, здесь – цейлонский. За нами – индонезийский, его не так много: основной урожай скупают голландцы. Чистый «арабика» мы храним для большей сохранности вот там.

– Почему этому чистому «арабика» нужна большая сохранность, чем остальным сортам?

– Потому что он самый ценный. – Секретарь подошла к груде тучных джутовых мешков. Один был уже приоткрыт. – Взгляните!

Возглас прозвучал по-особому трепетно.

Я заглянул в мешок. Он был полон зерен – блестящих, с железным отливом, как будто каждое смазано маслом и отполировано. Она зачерпнула горсть, протянула мне. Зерна были маленькие, каждое с желобком, как земляной орех; они с шелестом, как дождь в листьях, сыпались у нее между пальцев.

– Мокка, [14]14
  Мокка, или мокко, – разновидность арабики. Название сорту кофе дал порт на Красном море – Моха (Mochaили Мокка).


[Закрыть]– благоговейно проговорила секретарь. – Каждое зернышко на вес золота. – Запустив руку по самый локоть, она нежно, гипнотически, будто лаская, водила ею в глубине кругами, тотчас кверху потянулся тяжелый припаленный аромат.

– Мешок таких зерен все равно что мешок сокровищ.

– Вы позволите?

Я скользнул рукой внутрь вслед за ней. И испытал нечто необыкновенное: на глазах моя кисть потонула, как в жидкости, в зернах, хотя те были сухие и легкие, бесплотные, как мякина. Густой, горьковатый аромат наполнил ноздри. Я погрузил руку глубже, и в скользко-маслянистой глуби зерен рука как будто встретила что-то иное – мгновенное, легкое касание ее сухих пальцев.

– Ваш мистер Линкер – большой оригинал, – заметил я.

– Он гений, – тихо сказала секретарь.

– Как кофейный деятель?

Будто невзначай я легонько скользнул большим пальцем вокруг ее запястья. Она напряглась, убрала руку. Но только и всего. Интуиция меня не обманула: было в ней какое-то забавное ехидство или, вернее сказать, внутреннее достоинство: эта женщина была не из тех, кто опустится до вульгарного жеманства.

– Он гений, – повторила она. – Он хочет изменить этот мир.

– Своими безалкогольными барами?

Должно быть, это прозвучало несколько насмешливо, потому что она бросила резко:

– Отчасти, если угодно, да.

Словно влекомая неведомым чувственным притяжением она снова погрузила руку в кофе, глядя, как зерна просыпаются между пальцами, темные, как бусины черного дерева или гагата.

– Чем же кроме? – вставил я.

Она взглянула холодно:

– По-вашему, он нелеп.

Я покачал головой:

– По-моему, он заблуждается. Рабочий ни за что не променяет джин на «арабику».

Она повела плечом:

– Возможно.

– Вы так не думаете?

Вместо ответа она зачерпнула очередную пригоршню зерен, и, водя рукой из стороны в сторону, дала им медленно сочиться между пальцев. И тут я понял, что именно напоминает мне этот полутемный, мрачный склад. Навязчивый запах кофе походил на запах ладана, а этот скудный, пыльный свет был сродни мраку внутри громадного собора.

– Это не просто зерна, мистер Уоллис, – сказала она, не отрывая взгляда от перекатывающихся черных капель. – Это семена… это семена новой цивилизации.

Она подняла голову. Я вслед за ней перевел взгляд на окно, выходящее из кабинета Пинкера на склад. За стеклом, глядя прямо на нас, стоял торговец кофе.

– Он – великий человек, – сказала она просто. – Ко всему прочему он мой отец.

Вынув руку из мешка и тщательно вытирая ее платком, она направилась к жаровням.

Я нагнал ее:

– Мисс Линкер! Позвольте мне перед вами извиниться… я не имел намерения… если я задел…

– Извиняться вам следовало бы исключительно перед ним.

– Но ведь ваш отец моих слов не слышал.

– Ну, и от меня он их не узнает, если вы не проговоритесь.

– Но я должен извинится за… – Я запнулся. – За свое поведение в отношении вас, оно было вряд ли уместно по отношению к такой особе, как вы.

– О чем вы? – невинно подняла брови мисс Пинкер.

Повергнутый в замешательство, я молчал.

– Надеюсь, мистер Уоллис, – сказала она, – вы не станете выказывать мне предпочтения в сравнении с другими служащими моего отца.

Отпор или поощрение к действию? Если последнее, то тщательно завуалированное. С минуту она выдерживала мой взгляд:

– И вы, и я здесь на службе, не так ли? Всякие личные чувства следует отмести. «Утром сей семя свое, и вечером не удержи руки своей». Экклезиаст.

Я склонил голову:

– Несомненно. Тогда я буду ждать вечера, мисс Пинкер.

– А я утра, мистер Уоллис.

Я покинул склад равно в приподнятом и одновременно в озадаченном настроении. С одной стороны, мне, похоже, выпала выгодная служба. С другой, встрепенулся под тканью брюк готовый к подъему член, как итог флирта с прелестной Эмили Пинкер. Я нанял лодочника до Набережной, затем пересек Стрэнд и направился к Веллингтон-стрит. Там располагалось несколько дешевых веселых заведений, которые я частенько до этого посещал: все относительно приличного свойства. Но нынче ночью предстоял пир: мне был обещан аванс в тридцать фунтов.

Попутно заскочив в таверну «Савой» лишь ради порции мясного пудинга, я вошел в самый шикарный бордель в доме номер 18. На первом этаже за тяжелыми портьерами находилась обитая красным дамастом приемная зала, в которой полдюжины наипрелестнейших крошек Лондона возлежали в своих неглиже на пухлых диванах. Но какую же выбрать? Одна с роскошными рыжими локонами; другая сильно напудренным лицом похожа на марионетку. Были еще и крепкая рослая красотка-немка, и смуглая кокетка-француженка. И многие другие.

Я выбрал ту, длинные изысканные пальцы которой напомнили мне мисс Эмили Пинкер.

Глава седьмая

Пинкер поднимает глаза: в кабинет входит дочь, чтобы убрать чашки и кувшины, загромождающие письменный стол.

– Ну что? – произносит он мягко. – Как тебе, Эмили, наш эстет?

Она берет салфетку, промокает пятна жидкости на поверхности полированного красного дерева, потом произносит:

– Он все-таки не совсем то, чего я ждала.

– В каком смысле?

– Прежде всего, он моложе. И слишком любит себя.

– Верно, – соглашается Пинкер. – Но по некотором размышлении я счел, что это, может, не так уж плохо. Человек постарше, не исключено, сильней дорожил бы своим мнением. Этот, надеюсь, не так прыток, чтобы сбежать, прихватив твою идею.

– Едва ли это моя идея… – вставляет дочь.

– Ну, Эмили, не скромничай. Раз тебе предстоит работать с мистером Уоллисом, то, подозреваю, такую роскошь ты вряд ли сможешь себе позволить. Разумеется, идея твоя, и она останется твоей. – Линкер вертит авторучку между пальцами. – Думаю, он этого не уловил, – ты обратила внимание, когда я сказал, что учредитель – Линкер, ведь он решил, что это я.

– И не без оснований, не так ли? Тем более, в тот момент он не подозревал, что я твоя дочь.

– Возможно, – Линкер смотрит, как она ставит посуду на поднос. – Ты ему скажешь? Про то, что Определитель – твое детище?

Эмили составила чашки стопкой.

– Нет, – говорит она после некоторого молчания.

– Почему?

– Мне кажется, что на этом этапе, чем меньше он будет знать о наших планах, тем лучше. Если расскажу, он, возможно, захочет узнать подробней, для чего задуман наш Определитель. И все, что мы расскажем, может попасть к нашим конкурентам. Даже, возможно, к Хоуэллу.

– Ты, как всегда, очень мудра, Эмили. – Отец поворачивает голову, наблюдает, как биржевой аппарат, запинаясь, клюет по бесконечно тянущейся ленте. – Что ж, будем надеяться, что для нашего дела он подойдет.

Глава восьмая

Дегустационная зала должна быть защищена от всяких вмешательств извне, в особенности зрелищ, звуков и запахов. Вдобавок – сконцентрируйтесь полностью на насущной задаче.

Тед Лингл. «Справочник дегустатора кофе»

На следующее утро настала очередь старшего секретаря Дженкса быть моим проводником. Если накануне вечером склад показался мне чем-то вроде церковного собора, то в обществе Дженкса я уяснил вскоре, что на самом деле это – машина: громадный, но весьма нехитрый механизм накопления прибыли. «Сырье», как Дженкс именовал кофе, доставляется на судах во время прилива: распределяется по всему громадному пространству склада; очищается от шелухи, дробится, прожаривается и в некоторых случаях мелется, а потом, учетверяясь в стоимости, вывозится с очередным отливом. Дженкс показал мне реестры, находившиеся под его личным контролем; толстенные гроссбухи, четко регистрировавшие столбец за столбцом путь каждого мешка, каждого зернышка.

Большая часть кофе, поступающего в это хранилище, предназначалась для одной из всего-навсего четырех смесей: «Мокка-микс Пинкера», «Выдержанный Правительственный Ява Пинкера», «Цейлонский Пинкера» и «Причуда Пинкера». Смеси эти не вполне отвечали своим названиям. Скажем, «Выдержанный Правительственный Ява» был так назван потому, что правительство Голландии выдерживало свой кофе перед тем, как пустить в продажу, отчего вкус у кофе становился более насыщенным, что ценилось в Европе. Однако из-за пошлины на голландский кофе фактическое содержание сорта «Ява» в смеси Пинкера могло убавиться до трети, остальные две трети составлял кофе с плантаций Индии и Бразилии. Аналогично, разъяснил Дженкс, и цейлонская смесь, хоть изначально и состояла из кофе с личных плантаций Пинкера в Бразилии, теперь, поскольку урожай был полностью загублен тлей, имела название скорее чисто паспортное, чем соответствующее сути, так как более восьмидесяти процентов смеси составляет в ней дешевый бразильский кофе.

Должно быть, перехватив мой изумленный взгляд, Дженкс сухо заметил:

– Это не мошенничество, это общепринятая практика ведения бизнеса.

– Ну да, разумеется…

– Другие торговцы обычно добавляют в свои смеси посторонние добавки. Цикорий, овес, жареную кукурузу, даже сорго. Приправляют древесной золой и черной патокой. У Пинкера это исключено.

– Хотя это и, как вы заметили, является общепринятой практикой ведения бизнеса? – с невинным видом осведомился я.

Дженкс сверкнул на меня глазами:

– Под словом «общепринятая» я имел в виду недобросовестных торговцев. Таких как «Сеймур» или «Лэмбертс». Да и «Хоуэллс», пусть даже у них имеется Королевское разрешение.

Названия фирм, в особенности последнее, Дженкс произнес несколько зло, с пренебрежением.

– Угу.

И чтобы поменять тему, довольно с него моих подколов, я спросил:

– Наверно, гибель цейлонских плантаций нанесла вам приличный урон?

– Не слишком. Земля была дешевая, а работников мы просто переключили на сбор другого урожая, к примеру, чая. Возникли небольшие балансовые убытки, но мы списали их за счет наших активов.

Разумеется, слова «балансовые убытки», «активы», «списали» в то время были мне совершенно непонятны. Но я кивнул, и мы двинулись дальше.

В конторе Дженкс показал, как торговец определяет качество кофе или, как он выразился, «дегустирует» его. Определенное количество смолотых зерен насыпается прямо в чашку стандартного размера. После добавления воды надо подождать ровно две минуты, потом ложкой сбить гущу на дно и затем попробовать, что получилось.

– Вот так, – Дженкс отработанным изящным движением запустил ложку в чашку, потом вынул, поднес ко рту и шумно втянул.

От утонченного Дженкса подобных шумных звуков я никак не ожидал. Но потом я понял, что он намеренно всасывает воздух вместе с жидкостью, точно так же, как Пинкер делал это в «Кафе Руайяль».

– И каков его вкус? – спросил я.

Дженкс повел плечами:

– Не знаю. Я не умею определять.

В его голосе я уловил некую надменность, будто он хотел сказать, что определение вкусовых свойств кофе лучше предоставить людям вроде меня.

– Должно быть, при вашей должности это некий минус.

– В мои обязанности входит коммерческая сторона дела.

– Может ли удачно развиваться коммерция, если кофе неопределимо на вкус?

– В таком случае нам явно повезло, что появились вы, – бросил он презрительно.

Его тон меня удивил, я взглянул на Дженкса: прежде мне не приходило в голову, что мое назначение может негативно восприняться служащими Пинкера.

В этот момент к нам присоединился сам коммерсант.

– Ага! Наш новичок активно включился в работу. Счастлив, мистер Уоллис, обнаружить в вас такое усердие. Признаюсь, вчера вечером я в какой-то момент ощутил тревогу. Отсюда, в конце концов, никого не «отчисляют». – Он взялся за только что пригубленную секретарем чашку, опустил в нее нос, потянул ноздрями. – Как вы сможете заметить, – задумчиво произнес он, – пахнет по-разному из самой чашки, – он отвел нос подальше, – и на некотором расстоянии от нее. Больше того, если склонить нос на сторону, вот так,окажется, что аромат усиливается. Если слегка покружить жидкость в чашке, – он поводил чашкой, – высвобождается иное сочетание летучих элементов. Это все нам в свое время надо принять к сведению.

– Мистер Уоллис только что высказывал свои соображения насчет смешения сортов, – язвительно вставил Дженкс.

Пинкер, нахмурившись, взглянул на меня:

– В самом деле?

– Я просто заметил, – произнес я мягко (черт бы побрал этого Дженкса!), – как, должно быть, хлопотно покупать столько разных сортов кофе, а продавать так мало.

– Верно, верно. Истинный ценитель всегда обнаружит восхитительную изюминку в кофе с любой плантации, подобно тому, как для любителя вин большое удовольствие сравнивать красное бордо с испанской риохой и так далее. Но нам необходима прибыль, а в отличие от вин, с годами обжаренный кофе не становится лучше.

Пинкер подошел к окну, выходящему на склад, и некоторое время, задумавшись, глядел вниз на громадное хранилище.

– Вообразите, что перед вами армия, – произнес он наконец как бы про себя: мне пришлось подойти и встать у него за спиной, чтобы лучше расслышать. – У каждого полка своя родина, свой характер, и вместе с тем каждый полк состоит из отдельных личностей – бойцов, которые ради общего дела отказались от личного. Вон там у меня мои горцы, мои ирландцы-ополченцы, мои гуркские стрелки. И так же, как в армии, в зависимости от надобности, используют кавалерию или инженерные войска, так и изготовитель смеси может улучшить застарелый бразильский кофе небольшой добавкой суматрского или же скрыть недостатки одной партии кофе с помощью лучших свойств другого сорта.

– Ну, если это армия, то вы, должно быть, ее генерал, готовый направить полки в битву? – сказал я.

Это была шутка, но на лице Пинкера, обернувшегося ко мне, я не обнаружил ни тени юмора: напротив, его глаза жарко вспыхнули в предвкушении побед своих батальонов.

– Именно, – сказал он тихо. – Именно так.

Мы тотчас приступили к работе. Была внесена и подключена к газу горелка. Мы были снабжены большим количеством чашек и чайников с водой, а также малым по имени Саут, в чьи обязанности входило приносить образцы кофе по нашему требованию. Кроме того, перед нами оказались два стальных ведра, назначение которых я сначала не понял.

– Для кофе, – пояснил Пинкер. – Если и в самом деле все выпивать, живот лопнет.

Еще нам была придана Эмили, занявшая свое место на краю стола со своим блокнотом. Я улыбнулся ей, но, хоть она и кивнула, это было чисто деловое приветствие, ничего более. Конечно, откуда ей было знать, что прошлым вечером мы с ней некоторое время совокуплялись на бархатном диване в доме номер 18 по Веллингтон-стрит. (Девица, которую я взял, была довольно мила, но летаргична, а ее натуральная смазка оказалась, как выяснилось, одобренной щедрым количеством «Жира Клейтона». И после, вернувшись в свои комнаты, я обнаружил, что мой опавший член был весь в этой дряни. Любопытно выходит со шлюхами: клиент оплачивает свою неопытность и недостаток потенции – право же, это единственная профессия, где такое возможно. Но не будем отклоняться от темы).

– Предлагаю взять за отправную точку высказывание Линнея по поводу различных категорий запаха, – сказал Пинкер. Он заглянул в записную книжку. – Вот. Линней группирует запахи по семи классам, в зависимости от их гедонических возможностей, то есть по степени приятности. Итак, мы имеем: Fragrantés,ароматические, такие как шафран или дикий лайм; Aramaticos– бальзамические, например, цитрусовые, анис, корица и гвоздика; Ambrosiacos– амброзиальные, например, мускус; Alliaceous– луковые, например, чеснок и лук; Hircinos– псиные запахи, например, сыр, мясо или моча; Tetros– отталкивающие, например навоз и грецкий орех, и Nauseosos– тошнотворные, например, смола из ферулы вонючей. Вы с этим согласны?

Немного подумав, я ответил:

– Нет.

Пинкер нахмурился.

– Система Линнея, вероятно, отвечала его личным задачам, – произнес я небрежно, – но эстетические принципы диктуют нам иной подход. Главное для нас – это внешний вид, это цвет и общий облик, – и лишь потом запах, вкус, послевкусие и тому подобное.

Пинкер оценил услышанное:

– Так, отлично!

Удостоверившись тем самым, что тон задается мной, я отослал Саута принести со склада по горсти кофе из каждого мешка. Затем зерна были выложены на столе маленькими горками в ряд.

– Итак, – произнес я с большей уверенностью, чем внутренне ощущал, – вот эти черны, как отчаяние, ну а те отливают золотом добродетели.

– Нет, нет и нет! – запротестовал Пинкер. – Это уж чересчур поэтично. Для кого отчаяние, а для кого уныние, и можно ли сказать, будто уныние и отчаяние одного цвета?

Я ухватил его мысль:

– Тогда нам придется подыскать определения различных оттенков черного.

– Именно, сэр, в этом-то и состоит моя цель.

– Гм! – Я призадумался. Если вникнуть, то предмет весьма заковырист. – Для начала, – объявил я, – сосредоточимся на самых черных оттенках черного.

– Отлично.

Мы оба разом притихли. В самом деле, найти, как определить первозданную черноту самых темных зерен, оказалось делом довольно трудным.

– Густо-черный, как ноздри коровы, – изрек я наконец.

Пинкер скривился.

– Тогда: блестящий черный, как слизняк на рассвете…

– Слишком нарочито. И, позвольте вам заметить, вряд ли возбудит аппетит.

– Черный, как библия.

– Весьма вызывающе.

– Черный, как безлунная ночь.

Пинкер недовольно крякнул.

– Чересчур поэтично? Тогда, может, «как уголь»?

– Но уголь не вполне черен. Он несколько сероват, что-то среднее между цветом корнуоллского сланца и мышиной шкурки.

Эта ремарка последовала от Эмили. Я перевел на нее взгляд.

– Прошу прощения, – сказала Эмили. – Наверно, вы не нуждаетесь в чужом дополнении, уже высказавшись столь определенно.

– Напротив… ваше замечание точно, – заметил я. – И, кроме того, чем более… тесно мы будем сотрудничать, тем лучше наши шансы на окончательный успех.

В душе, разумеется, я глубоко сожалел, что не настоял, чтобы этот Определитель предоставили сочинять лишь мне одному. Минут десять мы дискутировали по поводу черного цвета, а я даже не окупил те десять шиллингов, которые с таким рвением израсходовал предыдущей ночью.

– Соболь? – предложил я.

– Ворон, – парировал Линкер.

– Антрацит.

– Деготь.

– Гагат, – сказал я.

Линкер неохотно кивнул.

Кто оспорит непререкаемую черноту гагата.

– Мы получили первое слово, – сказала Эмили, занося его в блокнот. – Но, думаю, вы должны учитывать, что эти зерна так черны лишь оттого, что их прожарили до такого цвета. В натуральном виде они вообще-то светло-коричневые.

– Да, разумеется, – подхватил я. – Разумеется, я это учел. – (Стоит ли говорить, что я про это забыл.) – Естественно, также и прожаривание надо учитывать. В данный же момент мы задаемся вопросом: если эти зерна цвета гагата, то каковы же вон те?

И я указал пальцем на другие.

– Эти цвета… железа, – предположила Эмили.

– Верно, – согласился я. – Они именно такого цвета.

– С этими вышло легче, – отозвалась Эмили, записывая.

– А вот эти?

Пинкер указал на третью кучку.

– Эти жемчужные.

– И дурак знает, что жемчуг белого цвета.

Я поднес к глазам несколько зерен, внимательно их рассмотрел. Они отдавали опаловым сиянием, как натертая до блеска монета.

– Тогда олово?

– Согласна, – сказала Эмили, записывая.

– Итак, мы подходим к коричневому цвету.

– Но ведь у коричневого много разных оттенков и все попросту зовутся коричневым цветом, – возразил Пинкер. – Нет таких слов, чтоб определить различия между ними.

– Это не так. Возьмем, к примеру, коричневый цвет различных древесных пород, – я взглянул на зерна. – Есть оттенки красного дерева, оттенки ясеня, оттенки дуба.

Внезапно Пинкер поднялся:

– Меня ждут дела. Продолжайте без меня.

Мне предстояло открыть для себя, что такое поведение было ему свойственно: Пинкер был не способен более часа сосредотачиваться на одной задаче – следствие, отчасти, множества обязанностей, отнимавших уйму времени, но также и личной предрасположенности каждый раз увлекаться новым делом. Итак, Пинкер направился к двери, распахнул ее, выкрикнул:

– Дженкс! Дженкс, где же вы?

И скрылся.

Я взглянул на Эмили. Она не поднимала глаз от своего блокнота.

– Я все пытаюсь, – тихо сказал я, – найти слово, которое могло бы в точности описать цвет ваших глаз.

Она напряглась, склонившись над блокнотом, и я заметил, как щеки у нее окрасил легкий румянец.

– Ведь и они сероватого оттенка, – рассуждал я. – Но, пожалуй, ярче, чем уголь или корнуоллский сланец.

Настала легкая пауза. Но вот Эмили произнесла:

– Давайте продолжать. У нас много работы.

– Разумеется! В любом случае, с этим вопросом спешить не стоит. Надо над этой проблемой как следует поразмыслить.

– Прошу не утруждать себя на мой счет, – в голосе ее явно прозвучали ледяные нотки. – В ваших стараниях нет никакой необходимости.

– Помилуйте, это удовольствие!

– Однако в данный момент, лучше бы направить мысли на определение цвета этих зерен.

– Вы суровый надсмотрщик, мисс Пинкер!

– Просто осознаю важность стоящей перед нами задачи.

– Она важна, но не изнурительна, – галантно отозвался я. – В таком обществе никакая работа не покажется в тягость.

– Боюсь, я излишне отвлекаю ваше внимание. – Лед в ее интонациях вырос прямо-таки до арктических масштабов. – Пожалуй, надо выяснить, не освободились ли мистер Дженкс или мистер Симмонс, чтоб кто-нибудь меня заменил…

– Не стоит, – поспешно заверил я. – Под вашим началом я буду куда прилежней исполнять свои обязанности.

Мы оба смотрели на кучки сырых серо-зеленых зерен. Уверен, никто из нас о кофе и не помышлял. Я украдкой взглянул на Эмили.

– Кстати, цвет ваших щек, – заметил я, – наводит меня на сравнение со зреющим яблоком…

– Мистер Уоллис! – Она с силой стукнула блокнотом по столу. – Если мои щеки и обрели некую окраску, то только потому, что я возмущена вашей беспрестанной игрой на моих нервах!

– В таком случае, прошу прощения. Я не хотел вас обидеть. Более того, наоборот…

– Но вы же должны отдавать себе отчет, – произнесла она негромко, но отчетливо, – что ставите меня в безвыходное положение. Если я сейчас уйду, отец захочет узнать, по какой причине, и тогда он вас уволит, и Определитель не будет составлен, что для меня крайне нежелательно. Если же я останусь, то окажусь полностью в ваших руках, а, судя по вашему сегодняшнему поведению, нельзя не предположить, что вы этим воспользуетесь и станете докучать мне еще старательней.

– Клянусь честью, ничего подобного больше не случится.

– Вы должны пообещать, что прекратите обращать на меня внимание как на женщину.

– Я полагал, что вы вполне современны и не будете краснеть, как маков цвет, от моего совершенно естественного к вам отношения, – сказал я. – Но, если вам так угодно, в дальнейшем я постараюсь представить вас мальчиком.

Она кинула на меня подозрительный взгляд, одновременно вздымая над блокнотом карандаш.

– Что до этих зерен… – Я взял пригоршню, сомкнул в кулаке, слегка потряс. – …их цвет можно было бы сравнить с листьями.

– Как это?

– Молодой листок светло-зеленого цвета. Летняя листва, разумеется, темнее. Цвет осенних листьев более схож с бледной желтизной этих зерен.

– Отлично.

Она занесла в блокнот.

– Итак, переходим к аромату. Для этого, я думаю, надо приготовить несколько образцов кофе.

– Я подожгу горелку.

Эмили занялась кипячением воды, а я посматривал за ней. Я был неправ, решив, что строгая одежда вовсе ее не украшает. Скорее отсутствие корсета, что могло бы лишить ее формы той аппетитности, что считалась в моде до последнего времени, позволяло представить ее фигуру в натуральном виде – то есть, без одежды. Она была худа: костлява, заметил бы кое-кто. Даже бедра у нее, когда она опиралась грудью на стол, едва обрисовывались, так что сравнение с мальчиком было вполне уместно. Полуприкрыв глаза и мысленно сравнивая ее с разными шлюхами, с кем имел дело, я таким образом пытался составить по частям облик ее обнаженного тела, внешне же мои сладкие грезы Эмили вполне могла принять за усердную сосредоточенность.

Как раз в этот момент в контору вернулся Линкер, застав меня в момент созерцания его дочери. Думаю, ему не сложно было догадаться, какие мысли бродят у меня в голове.

– Как наша работа, продвигается? – отрывисто спросил он. – Что, Эмили, достаточно ли усерден мистер Уоллис?

Это был тот самый момент, когда малейший намек с ее стороны мог побудить Линкера вышвырнуть меня вон. Внутренне я проклинал себя за беспечность. Мне так необходим был этот аванс, особенно после похождений, которые я предпринял прошлой ночью.

Эмили бросила на меня холодный взгляд.

– Мистер Уоллис вполне успешно продвигается вперед, отец. Хотя, пожалуй, не так быстро, как ему бы хотелось. Боюсь, его отвлекает моя женская болтовня.

– Напротив, мисс Линкер действует на меня вдохновляюще, – спокойно сказал я. – Как Беатриче для Данте, как Мод для Теннисона, так и Эмили Линкер для Определителя Уоллиса-Пинкера.

Стаза Линкера сузились:

– Отлично. Быть может, Уоллис, я могу помочь вам при вашей первой дегустации?

– Нет необходимости, – бросил я беззаботно. – Дженкс уже разъяснил мне основные принципы.

– Что ж, поглядим.

Пинкер встал у двери, сложив на груди руки, и наблюдал, как я отмерял зерна, молол их в ручной мельнице, заливал кипятком. Я выждал по часам ровно две минуты, затем ложкой протолкнул густой, пенящийся наст с поверхности в глубь. Однако я был куда менее опытен, чем секретарь Пинкера, и когда вынул ложку, в жидкости все еще присутствовала взвесь из крупинок кофе. Все-таки я поднес ложку ко рту и попытался было втянуть жидкость тем же манером, что Пинкер и Дженкс, засасывая слегка вместе с огненной жидкостью и воздух. Неизбежный результат последовал мгновенно: я поперхнулся, забрызгав кофе весь стол.

– Мой милый Уоллис! – вскричал Пинкер. – Вам следовало испробовать кофе, а не отплевываться, подобно вынырнувшему киту.

– Попало не в то горло… – сказал, вернее, прохрипел я, едва снова обрел возможность говорить. – Прошу прощения. Попробую еще раз.

Я был крайне сконфужен. Снова я попытался отхлебнуть кофе так, как это делали они, но это оказалось сложней, чем я думал: на сей раз мне удалось удержать жидкость во рту, и это уже было ближе к идеалу, но я чуть было не задохнулся, зайдясь кашлем.

– Эмили, детка, боюсь, твой новый коллега до вечера утратил дар речи, – прыснул Пинкер.

– Ну, для всех нас это не смертельно, – скривив губы, сказала Эмили, – разве что для мистера Уоллиса.

– Может… может тогда… – Пинкер утирал пальцем слезы. – Может… красноречием отличится его жилет?

Тут наступила очередь Эмили расхохотаться от души. Я в изумлении смотрел на обоих. Сознавая, что я неким образом стал причиной их веселья, я никак не мог взять толк, что смешного они нашли в моем жилете. Да, в тот день на мне был желтый жилет – в тон ботинкам, но даже торговец кофе из Лаймхауса не может не отметить, что жилет à la mode. [15]15
  В духе моды, модный (фр.).


[Закрыть]

Пинкер утирал глаза:

– Простите нас, мистер Уоллис. Мы не хотели вас обидеть. Позвольте, я вам покажу. Есть одна хитрость, которая для нас, людей привычных, сложности не представляет. Смотрите! – Он влил себе в рот немного кофе из ложки и шумно с булькающим звуком втянул. – Секрет заключается в том, чтобы всосать жидкость губами и языком. Всосать вместе с воздухом и с силой сплюнуть.

Я последовал его примеру и на сей раз сумел справиться несколько успешней, – во всяком случае, реакция моих зрителей была более сдержанной. Веселье, правда, вновь вернулось к ним, когда от меня потребовалось овладеть искусством сплевывания дегустируемого кофе в ведро. Пинкер показал, как это делать, ловко выпустив изо рта тонкую струйку, с цоканьем ударившую в металлическую стенку Не успел он повернуться ко мне, как мне уже было ясно: такое воспроизвести будет непросто.

– Представьте, будто вы свистите, – пояснил Пинкер. – И вообще – действуйте решительней.

Я кинул взгляд на Эмили. На ее лице застыло подчеркнутое безразличие.

– Быть может, дочери вашей лучше… – проговорил я.

– Лучше? Что?

– Не присутствовать при этом, боюсь, весьма непривлекательном зрелище?

Пинкер перевел взгляд на Эмили.

– Право, мистер Уоллис, – отозвалась та. – Мы же с вами люди современные. Нам ли краснеть, как маков цвет, из-за таких естественных вещей?

– Да-да, – кивнул я. – Разумеется.

И нехотя вновь повернулся к столу.

– Вместе? – предложил Пинкер.

Он влил кофе из ложки в рот. Я последовал его примеру. Мы втянули и задержали жидкость во рту, вот он выстрелил тонкой темно-коричневой струйкой точно в ведро. Я склонился над ведром, помедлил, чтоб собраться с мыслями, и плюнул, стараясь, чтоб вышло как можно деликатней. Увы, моя деликатность возымела обратный результат: брызги грянули врассыпную по стенкам и дну ведра. Иные и вовсе разлетелись за его пределы.